Текст книги "Митрополит Филипп"

Есть у «дела» митрополита Филиппа шлейф, на который мало кто обращает внимание. Еще одну притчу Господа можно увидеть в истории главного следователя, готовившего обвинительный материал для суда. Насколько вообще можно понимать обычному человеку Его поучение…

Итак, князь Василий Иванович Темкин-Ростовский. У него имелись все основания служить Ивану IV и всячески ему угождать. В 1567 году государь велел выкупить князя из плена. Пришлось отдать за него одного из крупнейших военно-политический деятелей Великого княжества Литовского – Станислава Довойну, оказавшегося пленником русского царя в 1563 году, во время взятия Полоцка. В «приплату» к особе Василия Ивановича московская казна получила 10.000 угорских золотых. По всей видимости, самого князя обе стороны ценили не слишком высоко. Будучи знатным человеком, Рюриковичем, Темкин все-таки попал после освобождения в опричнину, хотя Иван IV неохотно принимал туда высшую титулованную знать. Что ж, Василию Ивановичу пришлось крепко «отрабатывать» и Довойну, и пребывание в привилегированном сообществе опричников. Он сделался не только верным – какой грех в верности государю? – но и услужливым. «Дело» против Филиппа князь сколачивал не за страх, а за совесть. И царь высоко оценил его «заслуги» – в конце 1568 года или в самом начале 1569-го, т. е. как раз после осуждения Филиппа, Темкину даровали чин боярина в опричной Думе. Позднее ему поручили другое расследование, прочно связанное с предыдущим. Василию Ивановичу пришлось «поработать» против главного судьи Филиппа – Новгородского владыки Пимена. А когда старое руководство опричнины подверглось казням, царь стал доверять князю Темкину высокие назначения в опричном боевом корпусе. Доказывая преданность государю, он лично участвовал в публичных казнях. В 1570 году фортуна как будто улыбалась ему… улыбалась, улыбалась… а уже в 1571-м Василия Ивановича казнили. Полководец из него вышел не высшего качества. Отражая нападение на Москву крымского хана Девлет-Гирея, он возглавлял в мае 1571 года опричный отряд. Эту боевую группу поставили оборонять район Занеглименья, в том числе и Опричный двор. Но спасти столицу не удалось: татары подожгли ее, армия большей частью погибла в огне, сражаясь и умирая, Опричный двор обратился в головешки. Среди прочих опричных командиров, Василию Ивановичу сняли голову за поражение. Таким образом, он получил, что хотел: возвысился, топя других людей, дважды фальсифицировал «дела» против архиереев своей Церкви, служил палачом, жил богато, пользовался славой и влиянием. Умер, провалив большое дело. Что осталось от князя Василия Ивановича Темкина-Ростовского через четыре с половиной столетия после его смерти?

Большой позор, ничего сверх того.

Каждый получает все, чего заслуживает. И не всегда расплата ждет в загробном мире. Кое-что становится понятным задолго до Страшного суда, здесь, среди нас, современников и потомков. Порою пример больших грешников служит Богу для воспитания людей столь же неотразимо, сколь и пример больших праведников.

Глава VII. Смерть пастыря

Один из самых загадочных эпизодов в судьбе митрополита Филиппа – конец его земного существования. Источники на этот счет скудны, а в деталях еще и противоречат друг другу. Поэтому целостной и общепринятой картины событий, совершившихся на закате его жизни, просто не существует. Есть лишь несколько версий, по разному трактующих ничтожный объем информации. Ниже все они будут приведены, а логические умозаключения, составляющие их основу, как и окончательные выводы, получат оценку: что здесь более правдоподобно, а что – менее. Поступить иначе, т. е. выдать один из вариантов за «основной», было бы неправильно. Недобросовестно. А значит, придется разбирать все.

В сущности, перед историком наших дней стоит задача детективного характера. В XVI веке произошло убийство. Дознание по причинам политического свойства произведено не было. Потомки называли разных лиц, виновных в злодеянии – суд по сю пору не завершен. Исторические источники донесли до наших дней «свидетельские показания». Остается вновь основательно перечитать их, отыскивая душегуба… или душегубов – если это был не один человек.

Чтобы сделать расследование прозрачным, прежде выводов историков читателю будут предъявлены все те «свидетельские показания», на основе которых создавались и создаются исторические реконструкции последнего дня в жизни Филиппа. Тут каждая подробность драгоценна!

Главный источник, повествующий о кончине Пастыря – его Житие.

Вот какие детали оно сообщает: Иван IV отправился с опричниками на Новгород Великий, и во время, когда совершался этот поход, прервалась нить земного бытия Филиппа.

Но прежде о походе. Обычно называют его «новгородским», но это не совсем так. Иван Васильевич вышел с войском для карательной работы против многих северных областей, принадлежавших земщине. Ограблению и убийству многочисленных жителей подверглись тогда, помимо Новгорода с областью, еще Клин, Торжок и Тверь, а под конец пострадал, хоть и не столь жестоко, Псков. Тысячи людей пали, монастыри и приходские храмы во множестве были обобраны, города и села претерпели разорение. В исторической литературе есть несколько версий по поводу того, зачем государю понадобилось с невиданной жестокостью расправляться с собственной землей. Некоторые считают, что причиной всему было подозрение в измене, павшее на новгородцев… Но почему тогда жертвами царского гнева пали и другие города? В сущности, досталось горя всему Северо-Западу Московского государства! В самом факте новгородского заговора большинство историков сомневаются. Некоторые полагают, что главной причиной стали финансовые затруднения опричнины: недостачу покрыли за счет грабежа. Но во время новгородского разгрома огромные массы имущества подверглись уничтожению, как оскверненные, нечистые… Какие уж тут интересы фиска! Вероятнее прочих версия, в соответствии с которой царь подавлял сопротивление опричным порядкам, вспыхнувшее на территории земщины. Есть данные об отдельных убийствах опричников в связи с делом Федорова и даже о стычках целых отрядов. Разгром северных русских городов стал самым ужасным злодеянием опричных времен. Поход начался в ноябре или декабре 1569 года – опричное войско двинулось по зимнему первопутку. К концу февраля 1570 г. опричники уже проделали бо́льшую часть своего гибельного пути и грабили Псков. Там был убит, среди прочих архимандрит Псково-Печерского монастыря Корнилий, впоследствии канонизированный Русской Православной Церковью. Число только документировано подтвержденных жертв и только в Новгороде – около 2,5 тысяч человек! Общее число потерь, понесенных Северной Русью, не поддается исчислению…

Ни до того, ни после массовые опричные репрессии не имели такого размаха. События тех месяцев представляют собой нечто из ряда вон выходящее не только в истории опричнины, но и в судьбе Московского царства за весь XVI век!

На середине похода, примерно в 20-х числах декабря 1569 года, опричное воинство добралось до Твери и нанесло жестокий урон городу. Именно тогда в Отроч монастырь и был отряжен Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский по прозвищу Малюта, один из главных вождей опричнины.

Житие сообщает о чудесном предвидении Филиппа: за три дня до приезда Малюты, он уже знал о предстоящей встрече. И промолвил: «Се уже совершения моего подвига время наста». На недоуменные вопросы ближних людей он сказал: «Отшествие мое близ». Готовясь к уходу от земных тревог, Филипп причастился. Ему оставалось только ждать и укреплять свой дух, чувствуя, как усиливается холодное дыхание смерти.

Явился Малюта; «властолюбивый раб» с лукавством «умильне припадая ко блаженному, глаголаше: «Дай, владыко, благословению царю – идти в Новгород Великий». На что сейчас же получил ответ: «К чему ты искушаешь меня и лестию хочешь оправдать (добыть?) Дар Божий (благословение)?» О каком соблазне и о какой лести идет здесь речь? Возможно, Филипп знал: войско идет на Новгород, чтобы покарать «изменников», среди которых главная роль отводилась архиепископу Пимену – главному его недоброжелателю. Таким образом, Малюта соблазнял его мщением врагу. Но, возможно, автор Жития имел в виду совсем другое. Кто таков инок Филипп, заточенный в провинциальном монастыре? Никто. Бывший митрополит, бывший архиерей, а ныне простой монашествующий старичок. И вдруг к этому старичку является один из влиятельнейших людей царства с нижайшей просьбой благословить царское деяние! Великая честь! Прямое и очевидное признание высочайшего духовного авторитета Филиппа. Слабое сердце, горько сокрушаясь уходом мирской славы, потерей влияния на великие дела, могло бы дрогнуть от такой почести. Но только не сердце Пастыря.

И вместо благословения Филипп начал читать молитву, готовясь к скорой гибели:

«Владыко, Господи Вседержителю! Прими с миром дух мой и пошли аггела мирна от пресвятыя славы своея, наставляюща мя усердна ко Трисолнечному Ти Божеству! Да не возбранен ми будет восход от начальника тьме со отступными его силами! И не посрами мене пред аггелы Твоими, и лику избранных мя причти, яко благословен еси во веки! Аминь!».

Как знать, что за судьба ожидала прежнего владыку, будь он более сговорчив. Как минимум, сохранил бы жизнь. А там, быть может, и вновь возвысился бы.

Но он – подлинный монах, то есть человек для мира умерший, а потому его соблазнам не подвластный. Поэтому и не дает благословления, а произносит обличительную фразу, именуя «начальником тьмы» самого царя и отступниками – его опричное воинство. Но и это еще не все. Фраза «прими с миром дух мой» означает знание страшного обстоятельства: в случае отказа благословить царя, его ожидает смерть. Следовательно, по мнению Филиппа (или в соответствии с тем, что было открыто ему свыше за три дня до приезда Малюты), страшный посланник изготовился к убийству. Можно ли из этого сделать вывод, что Филипп был уверен в причастности не только опричника, но и самого государя Ивана Васильевича к предстоящему убийству? С большой долей вероятности – да… но все-таки полной уверенности нет. Текст для такого вывода слишком лапидарен.

Услышав слова молитвы, Малюта «заят праведного уста подглавием», то есть задушил его подушкой. Убийство совершилось 23 декабря 1569 года.

За что опричный вожак погубил старика? Может быть, рассвирепев на него из-за обличительных слов о «начальнике тьмы» и «отступниках»? Не исключено. Однако слова эти произносились не прилюдно, а в келье, и всему действу мог быть разве что случайные и сами того не желающие свидетели. Скуратов – палач опытный, на его душе накопилось столько грехов преступления через заповедь «не убий», что к пресечению чужой жизни он к тому времени должен был относиться не более трепетно, чем к сворачиванию шеи курице… А от чужого прекословия, напротив, должен был отвыкнуть. Так что «убийство в состоянии аффекта» – приговор по «делу» Малюты не столь уж невероятный. Да и само Житие говорит: Малюта свершил своё «хотение», а не повеление Ивана IV.

Но человек, сделавший карьеру при государевом дворе, а значит, не чуждый холодному лабиринту интриг, вряд ли мог обладать подобной эмоциональностью.

Более вероятно другое: если даже сейчас от кратких слов Жития веет подозрением о злой воле самого царя, сколь сильный страх должен был испытать тот, кто мог случайно услышать моление Филиппа! И Малюта прежде заткнул рот своей жертве, дабы исключить такую случайность, а уж потом прикончил ее. Какая бы ни была у него миссия, а слухи о преступлении, совершенном по воле государя, означали бы худший вариант ее провала.

Закончив дело, опричник вышел из кельи и отправился к настоятелю, взяв с собой караульного пристава. С фальшивым возмущением он «обличал» растерянных людей: «Как же вы допустили такую небрежность! В кельи было так жарко, что Филипп умер от этого зноя и угара!» Те стояли, опустив головы, в молчании и трепете.

По распоряжению Малюты, срочно выкопали «ров глубок», где и упокоилось тело Филиппа. Погребение его было сделано за алтарем храма Успения Пречистой Богородицы.

После спешных похорон Филиппа Малюта вернулся к опричному войску и продолжил с ним поход.

Житие осторожно отводит подозрение, которое могло сложиться у читателя в отношении царя. В частности, там говорится следующее: узнав о том, что падение Филиппа было предопределено «лукавством» нескольких церковных иерархов, царь разгневался на них и покарал. Многие отправились в ссылку, где умерли или тяжко заболели, либо же обезумели (тут царское наказание смешивается с Господним). Игумен Соловецкого монастыря Паисий оказался в заточении на Валааме, рязанский епископ Филофей лишился сана, а главный противник Филиппа, новгородский архиепископ Пимен, был сослан веневскую Никольскую обитель. Досталось и караульному приставу, оскорблявшему Филиппа в стенах обители – Стефану Кобылину-Мокшееву. Его постригли и отправили в Спасо-Каменный монастырь на Кубенском озере, а затем перевели на Соловки. Там же, на холодном Беломорье, оказался в конечном счете и владыка Филофей.

Этот вариант Жития был составлен в начале 1590-х годов, скорее всего, в Соловецком монастыре. Но есть еще один, более поздний. Он возник в XVII веке, не ранее 1605 г. Оно дает несколько иную картину событий.

«Во злых советах зол воин, свиреп мучитель» Малюта Скуратов услышал от бывшего митрополита не молитву а иные слова: «Глаголи истину! Твори повеленное тебе (курсив мой – Д.В.)! Преже бо трех дни пришествия твоего яви ми Господь скончание мое». В этой версии Малюта зарезал Филиппа: пролилась «горсть крови», – что, впрочем, не противоречит и первому варианту, поскольку вонзить в старика нож опричник мог сразу после того, как закрыл ему уста подушкой. Слова же «повеленное тебе» четко указывают на Ивана Васильевича: он убил Филиппа руками Малюты. Ибо не нашлось бы в опричной армии никого другого, имевшего власть отправить Малюту с таким «повелением».

Но и здесь еще нет полной уверенности в том, что Иван IV отдал Малюте прямой приказ об убийстве. Второй вариант Жития – поздний. По сравнению с первой версией, он имеет отчетливые следы литературной отделки. Как знать, не добавлены ли новые подробности агиографом произвольно?

Для историка важно следующее обстоятельство: подробности всей истории, вязанной с убийством Филиппа, попали в Житие от того самого «случайного свидетеля», тем не менее, оставшегося в живых! Им стал некий старец Симеон… он же бывший пристав Кобылин. Хотя и сообщает ранний вариант Жития о его наказании, но в действительности еще несколько лет Кобылин исправно служил и получал высокий оклад. В чернецах он оказался, попав под подозрение в заговоре. Это произошло около 1573 – 1574 гг., не раньше! Для установления истины о смерти Филиппа биографические данные Кобылина дают немного. Зато достоверность Жития, составленного через два с лишним десятилетия после кончины святителя, полностью подтверждается. Ведь Кобылин был тогда в Отроче монастыре! И, быть может, он сторожил в момент беседы Малюты с Филиппом келью последнего. Драгоценное свидетельство очевидца сохранило такие подробности, о которых больше никто не знал. Помимо, разумеется, Малюты, имевшего веские причины держать язык за зубами.

Хорошо было бы проверить житийный рассказ по летописям. Но увы! Летописные источники будто воды в рот набрали по поводу кончины Филиппа! Официальная летопись, которая велась в Москве, при царском дворе и, возможно, была продолжена в опричной резиденции – Александровской слободе, заканчивается 1567-м годом. Летописи локальные, частные, не несут никакой дополнительной информации. Можно было бы долго рассуждать о «боязни» летописцев говорить на такие темы, но… даже оппозиционные по духу летописные памятники того времени (каковой была, например, одна из Псковских летописей) ничего не добавляют к картине гибели Филиппа. Хотя в иных случаях они содержат резкие критические суждения о деяниях царя Ивана Васильевича. По всей видимости, причина их молчания заключается не в каком-то страхе. Просто внимание всей страны в горькие месяцы конца 1569 – начала 1570 года было сфокусировано на кровавом походе царя против земщины. В массовых казнях, в ограблении городов и монастырей потонула тихая смерть одного человека, хотя и был он прежде митрополитом Московским и всея Руси…

Лишь в очень поздних новгородских летописях встречается краткая запись мрачного вида, сообщающая о приказе царя: «Того же лета, идучи в Тверь, задушити повелел старого митрополита Филиппа Московского и всея России чюдотворца Колычева во обители в Отроческом монастыре во Твери, и положен бысть в том монастыре». Ценность этого сообщения невелика: оно возникло без малого через полтора века после драмы в Отроче монатыре. Иными словами, в ту пору, когда всей России уже было известно содержания жития. А значит, летописец мог взять информацию оттуда и по-своему подать.

Зато иностранцы оставили немало известий о кончине Филиппа. Немец-опричник Генрих Штаден сообщает, что «…добрый митрополит попал в опалу и до самой смерти должен был сидеть в железных, очень тяжелых цепях». Никакими другими источниками свидетельство о «железных цепях» не подтверждается и выглядит не слишком правдоподобным. Штаден в обители, ставшей последним пристанищем Филиппа, не был и самого узника не видел.

Другие опричники-иноземцы, Иоганн Таубе и Элерт Крузе (из лифляндских немцев) рассказывают о событиях в Тверском Отроче монастыре гораздо подробнее. По их словам, извергнутого из сана архиерея «…послали в монастырь в Тверь, где он прожил со дня Св. Михаила до февраля следующего года (неверная дата – Д.В.)». Когда начался большой поход на города Северной Руси, оба опричника участвовали в нем. По их словам, перед разгромом Твери Иван IV отправил главного «боярина или палача» Малюту Скуратова в Отроч монастырь, велел ему удавить Филиппа веревкой и бросить бездыханное тело в Волгу. Сами они не сопровождали Малюту, а потому пользовались, по всей видимостью, слухами и сплетнями. Отсюда – сказочная деталь о сбрасывании трупа в воду: впоследствии на территории обители были обретены мощи Филиппа… Таубе и Крузе знали об отправке Малюты к старику и о последующей гибели его. Они сопоставили первое со вторым и, по всей вероятности, домыслили все остальное.

К тому же, Таубе и Крузе бежали из России в 1571 году. Свой рассказ они поместили в «Послание», адресованное гетману Яну Ходкевичу. Это «Послание» появилось лишь в 1572 году. Таким образом, они писали по памяти спустя три года, как минуло событие, в ту пору не способное заинтересовать двух пошлых авантюристов и корыстолюбцов, – какими были Таубе и Крузе.

Секретарь голштинского посольства Адам Олеарий оставил любопытное свидетельство: «…[митрополит Филипп] жил в Москве при тиране Иване Васильевиче, и так как он часто высказывал тирану правду за его возмутительное, жестокое управление и не христианскую, даже не человеческую жизнь, то он сделался несносен царю, впал в немилость у него и был сослан в один из отдаленных монастырей. Затем, когда и оттуда он иногда писаниями не переставал увещевать тирана и остротою своего пера растравлял старые раны, то разгневанный тиран послал в монастырь одного из слуг своих с приказанием удавить Филиппа веревкой. Колычев, готовый на смерть, добровольно покорился воле царя, но просил только убийцу, чтоб он не душил его веревкой, а лишил его жизни ножом, что тот и исполнил, вонзя ему нож под сердце и в живот…» Это сообщение было бы исключительно ценным источником, поскольку оно содержит уникальную информацию о каких-то посланиях Филиппа, коими он тревожил царя, сидя в тверском Отроче монастыре. Но… Во-первых, никаких посланий святителя за 1569 год не сохранилось. И, во-вторых, Олеарий посетил Россию в середине XVII века, его сведения относятся ко временам правления Михаила Федоровича и Алексея Михайловича. Это настолько поздно, что нет смысла даже обсуждать степень их достоверности. С большим основанием можно гадать на кофейной гуще.

Кое-какие подробности приводит князь-диссидент Андрей Курбский. Вот отрывок из его «Истории о великом князе Московском», посвященной Ивану Грозному: «Рассказывают, что заточил мучитель (царь Иван Васильевич – Д.В.) епископа (так Курбский именует Филиппа – Д.В.) в один монастырь под названием Отрочий, находящийся в Тверской земле, и там пробыл он чуть не целый год, как утверждают некоторые, а царь якобы посылал к нему и благословения просил, чтобы тот простил его, а также о возвращении на кафедру. Но тот, как мы слышали, отвечал ему: «Если, дескать, обещаешь покаяться в своих грехах и удалить от себя этот дьявольский полк, собранный тобою на гибель христианам, то есть опричников, иль так называемых кромешников, я благословлю, дескать, тебя и прощу и на кафедру свою, послушавшись тебя, вернусь. Если же нет, да будешь ты проклят в этом веке и в будущем вместе со своими хищными опричниками и со всеми единомышленниками твоими по злу!» И одни рассказывают, что по повелению царя был он задушен в том монастыре свирепым и бесчеловечным опричником, а другие передают, что был он сожжен на горящих углях в одной из любимых крепостей царя, называемой Слободой, что наполнена христианской кровью. Так или иначе, но, во всяком случае, был он увенчан священномученическим венцом от Христа, которого он возлюбил смолоду и за которого претерпел страдания». Но Курбский был за пределами Московского государства с 1564 года. Следовательно, и он в основном пользовался слухами, чего не скрывает. Порой князь сам начинает сетовать, что не знает доподлинно, как сложилась судьба того или иного заметного человека…. Отсюда, из слухов и домыслов, появляется в его рассказе абсолютно фантастическая версия о царском предложении Филиппу – вернуться в митрополиты Московские. Куда было возвращаться?! В сан к тому времени поставлен был другой человек: как уже говорилось, новым митрополитом стал Кирилл, троице-сергиевский архимандрит. И не менее фантастична подробность о сожжении Филиппа в Александровской слободе. Эта сказочная деталь, ни на единый процент не правдоподобная, однако, позволяет лучше разобраться в настроениях русского общества и состоянии умов в тот момент, когда погиб Филипп.

Слишком сильно рассказ о сожжении его напоминает известие из старинных летописей об иной страшной трагедии. В 30-х годах XV столетия всю Восточную Европу всколыхнула кровавая гражданская война в Великом княжестве Литовском. На несколько лет в восточных областях Литовской Руси возникло особое Великое княжество Русское. Государь этой призрачной державы, великий князь Свидригайло Ольгердович, вроде бы покровительствовал православной Церкви. Но когда обнаружил, что митрополит Герасим готовит против него заговор, то не постеснялся заживо сжечь его. Это произошло в 1435 году в Витебске. Расправа с Герасимом заставила ужаснуться сторонников Свидригайло. Многие из них отошли от его знамени, и в 1436 году дело «великого князя русского» потерпело окончательное поражение.

Явное погубление первоиерарха Русской Православной Церкви было делом настолько невиданным, до такой степени поразившим современников, что известие о нем попало во множество летописей. Впоследствии, в годы правления Ивана Грозного, эта история вылезла из глубин прошлого и сыграла роль роковой ассоциации с кончиной опального Филиппа… Ее привел в тексте злейший враг первого русского царя, и уже одно это ясно говорит, насколько нежеланна была для Ивана IV связь между именем его и смертью Филиппа.

Деталь, достойная того, чтобы ее запомнить до поры до времени: явное убийство человека, который уже не является главой Русской Церкви, но еще недавно был им, – крайне предосудительное действие для светской власти. Перед казнью настоятелей крупных монастырей (в том числе св. Корнилия Псково-Печерского) или, скажем, протопопов Иван Васильевич не останавливался. Бывало, страдали от его гнева и архиереи – так, был травлен собаками зашитый в медвежью шкуру опальный новгородский архиепископ Леонид, а затем его уморили голодом. Но чем кончилось бы открытое умерщвление митрополита, или хотя бы прежнего митрополита, можно был только догадываться. Не исключалось, видимо, и массовое выступление против царя.

Исходя из этого, можно с большей или меньшей вероятностью решить вопрос о том, какая из версий о кончине Филиппа является более правдоподобной.

Все разнообразие интерпретаций трагедии, произошедшей в тверском Отроче монастыре, можно свести к трем основным версиям.

В соответствии с первой из них, никогда царь и великий князь Иван Васильевич не помышлял об умерщвлении Филиппа. Клеветники из числа неправедных церковных иерархов ложно осудили его и ввергли в заточение. За благословением во время большого опричного похода к нему был отправлен от государя Малюта Скуратов. Прибыв на место, он увидел в келье уже бездыханное тело, незадолго до того убитого Филиппа. Изменники, одним из которых был пристав Кобылин, уже сделали свое черное дело… Митрополит мог открыть монарху правду об измене, свившей гнездо в ближайшем окружении Ивана Васильевича, а потому насильственная смерть его была предрешена. Малюте осталось лишь попенять монастырским властям за нерадение, похоронить бывшего митрополита и доложить царю и смерти достойнейшего человека. Царь, расследовав это дело в подробностях, излил чашу праведного гнева на тех, кто подставил Филиппа под удар церковного суда, т. е. на иерархов-«клеветников». Этой версии придерживаются современные сторонники канонизации Ивана IV.

Версия вторая по смыслу прямо противоположна предыдущей. В соответствии с нею, Иван Грозный велел прикончить Филиппа и специально для того послал верного палача Малюту. Было ли благословение опричному воинству условием, при соблюдение которого Пастырь мог сохранить жизнь, не было ли, Бог весть. Не исключается и такой вариант, при котором старика непременно убили бы, даже и добившись от него благословения.

Версию третью можно назвать промежуточной. Следуя ей, надо признать, что царь не отдавал приказа убить Филиппа и не хотел ему сделать ничего дурного, хотя о возвращении на митрополичью кафедру речь также не могла идти. Скорее, отправка Малюты была своего рода попыткой примирения. Но своевольный опричник то ли в ярости, то ли опасаясь какого-то дурного исхода своей миссии, то ли, может быть, испытывая к Филиппу личную неприязнь (было за что!), убил его по собственной инициативе. Государю же он доложил нелепицу о «зное келейном» и угаре… Таким образом, вина в насильственной смерти человека, когда-то возглавлявшего Церковь России, лежит исключительно на свирепом «кромешнике». Царь тут не причем.

Для начала займемся первой версией.

Автор Жития пишет о «праведном гневе» государя, узнавшего о том, что Филиппа оболгали недружественные церковные иерархи; тогда и на них обрушились царские кары. Этот фрагмент вроде бы позволяет отвести от Ивана Васильевича подозрение в убийстве Филиппа. Но для этого прежде следует проверить его содержание.

Как уже говорилось, рязанский епископ Филофей лишился сана, а главный противник Филиппа, новгородский архиепископ Пимен, был сослан венёвскую Никольскую обитель. Венёв был тогда не только сущим захолустьем, но еще и одним из опорных пунктов русской рами в крайне рискованной зоне, которой постоянно угрожало вторжение крымских татар… Эти свидетельства Жития верны: так и произошло в 1570 г. Более того, бывший казначей рязанского владыки Исаак Сумин тогда же подвергся казни. А Пимен, страшно опозоренный, прожил около года в провинциальной обители и скончался в сентябре 1571-го.

Есть, однако, в этой истории нестыковки. Ученик Филиппа, игумен Паисий был не только насильно отправлен в Москву, но затем арестован там с еще десятью соловецкими старцами после церковного суда, но до смерти бывшего митрополита. Все они были разосланы по отдаленным обителям, а самого Паисия, действительно, лишили сана. Был ли он врагом своему учителю? Удалось ли следственной комиссии, бывшей прежде церковного суда над ним на Соловках добыть у Паисия и братии свидетельства преступлений Филиппа? Сам митрополит благословил речь Паисия, произнесенную во время церковного суда. Таким образом, нет отчетливых свидетельств о предательстве Паисия. Вероятнее всего, гнев царя обрушился на соловецкого игумена не за то, что он оболгал Филиппа, а за то, что не дал требуемых показаний. Он не вступал в сговор с опричниками. И, следовательно, в сознании составителя Жития, писавшего свой текст через много лет после суда и убиения Пастыря, соединились события, имевшие разную почву.

Напротив, член этой следственной комиссии, бывший настоятель московского Спасо-Андроникова монастыря Феодосий Вятка стал в конце 1569 г. архимандритом богатейшей Троице-Сергиевой обители, откуда убрали арестованного опричниками и сведенного в Хутынский монастырь настоятеля Памву. Вот уж против кого, казалось бы, «праведный гнев» должен был разлиться рекой, а вместо этого произошло повышение в церковной иерархии…

Возвращаясь к судьбе новгородского архиепископа Пимена: его судили по обвинению в измене, а не в ложных судебных действиях против митрополита Филиппа. И то, что опричный разгром Новгорода Великого произошел сразу после смерти его, опять-таки дало агиографу почву для художественного осмысления реальности. Он никак не мог быть приближенным Ивана IV, а потому судил о мотивах поступков государя исходя из собственного разумения. Гибель Филиппа и ссылка Пимена оказались в его сознании соединены логикой отмщения за неправедные деяния последнего, в то время как источники сообщают нам всего лишь о хронологической последовательности этих двух событий.

Почему лишился сана Филофей, случайна ли смерть суздальского епископа Пафнутия в 1569 г., отказавшегося подписать заключение комиссии, и по каким причинам подверглись волне репрессий другие крупные иерархи Русской Церкви в 1569–1570 гг. (например, был казнен настоятель нижегородского Вознесенского монастыря Митрофан), мы не знаем. Надо признаться честно: историческая наука не имеет данных, с помощью которых можно четко привязать судьбу этих людей к завершению «дела Филиппа» или «новгородскому изменному делу». Тут можно лишь строить предположения. Тот же Филофей, если он действительно ходил в друзьях у могущественных Басмановых, поплатился за связь с ними, когда главных людей влиятельного клана казнили. А утратил архиепископский сан владыка Суздальский и Муромский как раз в 1570 году. Нельзя также исключить и того, что скорая кончина Пафнутия оказалась результатом его непримиримой позиции по «делу» Филиппа.