Текст книги "Хороши в постели"
Автор книги: Дженнифер Вайнер
Жанр: Современные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)
Я потрясла головой:
– Мой отец был врачом. И он все время это повторял. Не знаю. Может, это и впрямь зебра. То есть я понимаю, что очень сильно скучаю, и мне было так плохо, когда я узнала, что у него другая. И я думаю, что это я все испортила… а он должен был стать любовью всей моей жизни, моим мужем. – Я с трудом сглотнула, горло сжало от последнего слова. – Но теперь…
– Что теперь?
– Я постоянно по нему скучаю. – Я покачала головой, испытывая острое отвращение к собственному унынию. – Меня как будто призраки преследуют. А упиваться всем этим у меня сейчас нет времени. Мне нужно думать о себе, о ребенке и о том, как мне готовиться и планировать будущее.
Я обернулась к доктору. Тот снял очки и пристально за мной наблюдал.
– Могу я задать вам один вопрос? – спросила я.
Он кивнул.
– Мне нужна мужская точка зрения. У вас есть дети?
– Нет, насколько я… то есть нет.
– Вот, вы собирались сказать «насколько я знаю, нет». Так?
– Я хотел, но поправился. Ну, почти.
– Ладно. Итак, никаких детей. Как бы вы отреагировали, если бы встречались с женщиной, но потом вы разошлись, а через некоторое время она бы пришла и сказала, что, мол, знаешь, я жду от тебя ребенка. Вы вообще хотели бы знать?
– Если говорить обо мне, – задумчиво протянул доктор. – Да. Я бы хотел знать. И хотел бы присутствовать в жизни этого ребенка.
– Даже если вы с матерью больше не вместе?
– Мне кажется, дети заслуживают того, чтобы в их жизни участвовали оба родителя, даже если они не живут вместе. В этом мире трудно расти. Так что детям нужна вся помощь, какую они только могут получить.
Я, конечно, хотела услышать совсем другое. Что-то вроде: «Кэнни, ты сможешь все сделать сама! Ты справишься в одиночку!» Если я хотела жить без Брюса – а все к тому шло, – я хотела удостовериться, что родитель-одиночка – это вполне нормально и достаточно.
– Думаете, я должна ему рассказать?
– Если говорить обо мне, – повторил доктор, – я бы хотел, чтобы мне рассказали. Независимо от того, что вы сделаете и чего он хочет, решение в конечном счете принимаете вы. Что самое худшее может случиться?
– Он и его мать подадут в суд на установление опеки и заберут ребенка?
– Это было у Опры?
– У Салли Джесси.
Становилось все холоднее, и я пыталась плотнее закутаться в халат.
– Знаете, кого вы мне напоминаете?
– Если скажете, что Джанин Гарофало, я спрыгну, – предупредила я.
Меня вечно с ней сравнивали.
– Нет.
– Вашу маму? – снова попытала счастье я.
– Только не мою мать, – горячо возразил доктор.
– Парня на шоу Джерри Спрингера, который был таким толстым, что парамедикам пришлось прорезать в доме дыру, чтоб его вытащить?
Доктор старался не улыбаться, но получалось из рук вон плохо.
– Посерьезнее! – отругал меня доктор.
– Ладно. Кого?
– Мою сестру.
– Ой. – Я растерянно умолкла. – А она…
И что сказать? Она толстая? Она забавная? Она залетела от бывшего парня?
– Она была чем-то похожа на вас, – произнес доктор.
Он протянул руку, почти коснулся моего лица кончиками пальцев.
– У нее были такие же щеки, улыбка.
Я спросила первое, что пришло в голову:
– Она была младше или старше?
– Старше, – ответил он, отстраненно глядя перед собой. – Она умерла, когда мне было девять.
– Ох…
– Многие пациенты при первой встрече спрашивают, что подвигло меня заняться этим направлением медицины. На первый взгляд совсем не очевидно же. Я не женщина, у меня никогда не было проблем с весом…
– О давайте, на любимую мозоль, – попыталась сострить я. – Значит, ваша сестра была… в теле?
– Нет, не то чтобы. Но вес сводил ее с ума. – Я видела лишь часть его лица с улыбкой. – Она вечно сидела на всяких диетах… яйца вкрутую на одной неделе, арбуз – на следующей.
– У нее было… расстройство пищевого поведения?
– Нет. Просто неврозы из-за еды. Она попала в автомобильную аварию… так и погибла. Я помню, мои родители были в больнице, и никто долгое время не говорил мне, что происходит. Наконец моя тетя, сестра матери, зашла в комнату и объяснила, что Кэти на небесах и что мне не надо грустить, потому что небеса – это чудесное место, где можно делать все, что хочешь и любишь. Так что в детстве я считал, что рай – это место, полное шоколадных бисквитов в глазури, мороженого, бекона и вафель… всего того, что Кэти никогда себе не позволяла.
Он повернулся ко мне:
– Глупо звучит, да?
– Нет. Нет, на самом деле я сама себе так представляю рай. – Я тут же пожалела о сказанном, надеюсь, он не подумает, что я насмехаюсь над его бедной сестрой?
– Вы ведь еврейка?
– Ага.
– Я тоже. То есть наполовину. Мой отец был еврей. Но нас воспитывали как всех. – Он с любопытством посмотрел на меня. – Евреи верят в рай?
– Нет… технически нет. – Я попыталась воскресить в памяти школьные уроки иврита. – Подвох в том, что ты умираешь и потом все… как сон, полагаю. Нет никакой реальной идеи загробной жизни. Просто сон. А потом приходит Мессия, и все снова оживают.
– Живут в телах, которые были у них до смерти?
– Не знаю. Я вот намереваюсь заполучить тело Хайди Клум.
Он слабо засмеялся:
– И вы бы… – Он повернулся ко мне. – Вы замерзли.
Меня немного потряхивало.
– Нет, я в порядке.
– Простите, – повинился доктор.
– Нет, правда! Мне нравится слушать о жизни других людей. – Я чуть было не сказала «о проблемах», но вовремя прикусила язык. – Мне понравилось.
Но он уже поднялся и в три длинных шага оказался у выхода.
– Надо отвести вас в тепло, – пробормотал он, придерживая дверь.
Я вышла на лестничную клетку, но не двинулась дальше, так что доктор, закрывая дверь, оказался почти вплотную ко мне.
– Вы хотели что-то спросить, – сказала я. – Мне интересно, что именно?
Теперь настал его черед смущаться.
– Я… э-э-э… думал о занятиях по питанию для беременных. Хотел спросить, не желаете ли записаться на такое?
Я знала, что он хотел спросить о другом. И даже слабо подозревала, что совершенно не о занятиях. Но я промолчала. Может, у него просто мелькнула мысль что-то спросить, потому что мы говорили о его сестре, и он почувствовал себя уязвимым. Или ему было просто меня жаль. Или я совсем не о том думаю. После полного фиаско со Стивом, а теперь еще и с Брюсом я не очень-то доверяла своему чутью.
– Во сколько занятие? – спросила я.
– Я посмотрю, – кивнул доктор, и я последовала за ним вниз по лестнице.
13
После долгих размышлений и примерно десяти черновых набросков я написала и отправила Брюсу письмо.
Брюс!
Не знаю, как тут смягчить, поэтому говорю прямо, как есть – я беременна. Это случилось в нашу последнюю близость, я решила оставить ребенка. Примерная дата родов – пятнадцатое июня.
Это мое решение, я приняла его осознанно. Я рассказываю тебе, чтобы ты сам сделал выбор, в какой степени ты хочешь участвовать в жизни ребенка.
Я не диктую тебе, что делать, и ни о чем не прошу. Я свой выбор сделала, тебе придется сделать свой самостоятельно. Если ты захочешь проводить с ребенком время, я сделаю для этого все возможное. Если нет – я пойму.
Мне жаль, что так вышло. Понимаю, на данном этапе жизни тебе это не нужно. Но я решила, что ты имеешь право знать и иметь возможность сделать тот выбор, какой ты посчитаешь верным. Единственное, о чем прошу, – пожалуйста, не пиши об этом в журнале. Мне все равно, что ты пишешь обо мне, но сейчас на карту поставлен другой человек.
Береги себя.Кэнни.
Я добавила еще номер телефона на случай, если он его забыл.
Хотелось так много написать. Например, что я все еще по нему тоскую. Что все еще мечтаю, как он вернется, как мы будем жить вместе. Я, Брюс и ребенок. Что я частенько боюсь и злюсь на него. Иногда страх отступает, но я так мучаюсь от любви и тоски, что боюсь позволить себе даже подумать о его имени. Боюсь того, что натворю. И как бы я ни заполняла дни делами, планами и списками, покраской второй спальни в оттенок желтого под названием «лимонадный ларек» и сборкой комода, который купила в «ИКЕА», я слишком часто ловлю себя на том, как сильно хочу, чтобы он вернулся.
Но я не написала ничего такого.
Вспомнила, как трудно было в школе ждать ответов из колледжа. Взяли тебя или нет. Поверьте мне на слово, ждать, когда отец твоего нерожденного ребенка ответит, хочет ли он быть частью твоей жизни и жизни малыша, намного хуже.
Три дня подряд я одержимо проверяла домашний телефон. Неделю моталась домой в обеденное время, чтобы проверить почтовый ящик, проклиная себя за то, что не отправила заказное письмо с уведомлением, чтобы хотя бы знать, что Брюс его получил.
Ничего не было. День за днем, никаких известий. Поверить не могла, что все так печально. Что он полностью отвернулся от меня, от нас. Но, похоже, все так и было. И поэтому я сдалась. Точнее, попыталась заставить себя сдаться.
– Вот так, – обратилась я к животу.
Было воскресное утро, два дня до Рождества. Я покаталась на велосипеде (врач разрешила кататься до шестого месяца, если не возникнет осложнений); собрала мобиль из разноцветных собачьих косточек, которые самостоятельно вырезала из книги под названием «Простые поделки для детей», и вознаградила себя долгой горячей ванной.
– Я считаю, у детей должно быть два родителя. Верю. В идеале у меня был бы для тебя отец. Но не случилось. Понимаешь, твой биологический отец – действительно хороший парень, но мне он не подходил, а теперь у него трудный период в жизни, к тому же он встречается с другой женщиной, – скорее всего, я говорила куда больше, чем стоило знать еще нерожденному малышу, но ладно. – Так что прости. Пока все так. Я постараюсь воспитать тебя как можно лучше, и, надеюсь, ты не станешь на меня обижаться, не будешь делать татуировки, пирсинг и прочее, чтобы выразить свою боль, или что там будут делать подростки через пятнадцать лет. Мне жаль, что все так, но я буду стараться изо всех сил.
Я медленно гребла сквозь выходные. Приготовила помадку и испекла печенье для друзей, вместо того чтобы покупать им подарки, а для брата и сестры подготовила наличку в конвертах (поменьше, чем годом ранее).
Я поехала домой, на мамин ежегодный день открытых дверей, где десятки ее друзей, все игроки «Двустволок» и большая часть их лесбийской лиги суетились вокруг меня, высказывая добрые пожелания, давая советы, имена врачей, адреса яслей и даже потрепанный экземпляр книги «У Хизер две мамы» – последний был от бейсболистки по имени Дот, после чего Таня тут же отвела ее в сторонку и сообщила, что я не лесби, а просто брошенная овуляшка. Я пряталась на кухне, сколько могла. Терла картошку, жарила латке и слушала историю Люси о том, как они вместе с подружкой убедили парня в баре отвезти их к нему домой, а потом вскрыли все рождественские подарки под елкой, когда он отключился.
– Это не очень-то мило с вашей стороны, – заворчала я.
– А с его мило? – возразила Люси. – Привозить нас к себе домой, пока жена в отъезде?
Тут я согласилась.
– Все они кобели, – надменно продолжила Люси. – Хотя что я тебе буду говорить.
Она отхлебнула прозрачной жидкости из стакана. Глаза у нее уже блестели.
– Пора планировать праздничную гульку, – объявила Люси.
– Планируй на улице, – посоветовала я, выливая ложку картофельного теста на сковородку.
Думаю, втайне Люси радовалась, что именно я, а не она оказалась в столь интересном положении. От Люси такого едва ли не ждали. В моем исполнении этот финт поверг всех в шок.
На кухню заглянула мама:
– Кэнни, ты же остаешься ночевать?
Я кивнула. Со Дня благодарения у меня вошло в привычку каждые выходные проводить по крайней мере одну ночь в доме матери. Она готовила ужин, я игнорировала Таню. Следующим утром мы с мамой плавали, медленно, держась рядом, потом я, упаковав продукты и всякое для младенца, что пожертвовали ее друзья, отправлялась обратно в город.
Мама подошла к плите и ткнула лопаточкой в мои латке.
– Кажется, масло слишком горячее.
Я отогнала ее от плиты, но мама сдала позиции только до раковины.
– От Брюса никаких вестей?
Я снова кивнула.
– Не могу поверить, – протянула она. – На него не похоже…
– Пофиг, – отмахнулась я.
Честно сказать, я была согласна с мамой. Это не похоже на Брюса, которого я знала. И я была задета за живое и сбита с толку, как и все остальные.
– Очевидно, мне удалось пробудить в нем худшее, – пошутила я.
Мама одарила меня ласковой улыбкой. А потом протянула руку и убавила огонь под сковородой.
– Не сожги, – произнесла она и вернулась к гостям, оставив меня с кастрюлей теста, латке и всеми вопросами.
Неужели Брюсу плевать? Я задумалась. Неужели ему на самом деле плевать?
Всю зиму я старательно чем-то себя занимала. Ходила на вечеринки друзей, потягивая пряный безалкогольный сидр вместо эгг-нога и шампанского. Ходила ужинать с Энди, гуляла с Самантой, посещала занятия для будущих матерей с Люси, которая согласилась быть моим партнером по родам «только если мне не придется смотреть на твою киску!». Как бы там ни было, нас едва не исключили в первый же день. Люси принялась орать «Тужься! Тужься!», а преподаватель всего лишь хотел рассказать, как правильно выбрать больницу. С тех пор семейные пары старались держаться от нас на приличном расстоянии.
Доктор Кей стал моим новым другом по переписке. Он писал мне в редакцию раз или два в неделю, интересовался моими делами, рассказывал о моих знакомых из группы. Я узнала, что Эстер купила беговую дорожку и похудела на восемнадцать килограммов, что Бонни нашла парня.
«Расскажите, как ваши дела», – спрашивал в каждом послании доктор, но мне никогда не хотелось рассказывать ему особенно много. Хотя бы потому, что я никак не могла определить его место в своей жизни. Был ли он врачом? Или другом? Я не была уверена, поэтому просто поддерживала тему, рассказывая ему наши местные сплетни, или над чем я работала, или как себя чувствовала.
Постепенно я начала посвящать людей в курс дела. Начав с малого, я постепенно расширяла круг знающих: хорошие друзья, не настолько хорошие друзья, горстка коллег, полдюжины родственников.
Я старалась сообщить лично, но в случае с Макси пришлось писать.
«Как выяснилось, – набирала я, – я беременна».
Я изложила ей сокращенную версию событий с рейтингом для несовершеннолетних.
«Помнишь, я рассказывала, как виделась с Брюсом последний раз на поминках. Мы виделись у него дома. Вот тогда все и произошло».
Ответ Макси был мгновенным и состоял из двух предложений заглавными буквами:
«ЧТО ТЫ СОБИРАЕШЬСЯ ДЕЛАТЬ? – написала она. – ТЕБЕ НУЖНА ПОМОЩЬ?»
Я рассказала ей о своих планах как есть: родить ребенка, работать неполный день.
«Не то, что я планировала, – писала я. – Но я пытаюсь извлечь максимум выгоды».
«Ты счастлива? – спросила Макси в ответном письме. – Не боишься? Что я могу сделать?»
«Вроде бы счастлива. Взволнована, – написала я. – Я понимаю, что вся моя жизнь изменится, но стараюсь не слишком бояться».
Я подумала над последним вопросом и ответила, что пусть остается моим другом и поддерживает связь.
«Думай о хорошем для меня, – попросила я. – И надеюсь, это сработает».
Однако иногда это казалось невозможным. Как, например, в тот день, когда я вышла в аптеку, запастись первым необходимым при беременности, включая слабительное и средство от геморроя, и наткнулась на последнюю статью Брюса в рубрике «Хороши в постели». Трактат о публичных проявлениях любви под названием «О, о, омела!».
«Будь на то моя воля, – писал Брюс, – я бы вечно держал Э. за руку. У нее самые чудесные руки, крошечные, тонкие и мягкие, так непохожие на мои».
«Или мои», – с грустью подумала я, разглядывая свои руки с толстыми пальцами, неровными ногтями и ободранной кутикулой.
Будь на то моя воля, я бы целовал ее на каждом углу и обнимал ее перед аудиторией в студии. Мне не нужны сезонные оправдания или случайные кусочки зелени, свисающие с потолка в качестве стимула. Она совершенно очаровательна, и я не стесняюсь это показывать.
Таким образом я выделяюсь из толпы, я знаю. Многие мужчины предпочли бы нести ваши сумки с покупками, или рюкзак, или, возможно, даже вашу сумочку, чем держать вас за руку на людях. Целовать матерей и сестер стало нормой – на то, чтобы сломить сопротивление, ушли годы закалки, – но мужчины не очень любят целовать вас на глазах у друзей. Как заставить своего мужчину переступить через себя?
Не прекращайте пытаться. Соприкасайтесь с ним кончиками пальцев, делясь попкорном в кино, держите его за руку, когда выходите на улицу. Целуйте его в шутку и надейтесь, что однажды он ответит со всей страстью. Попробуйте сунуть омелу в бюстгальтер, а еще лучше, наденьте тот кружевной пояс с подвязками, который еще ни разу не надевали…
Кружевные пояса с подвязками. О, это больно. Я вспомнила, как на мой день рождения и на День святого Валентина Брюс появлялся с коробками, полными нижнего белья больших размеров. Я отказывалась его надевать. Говорила, что стесняюсь. По правде сказать, эта дрянь заставляла меня чувствовать себя глупо. Если женщины обычного размера стыдятся своих задниц и животов, как я могла чувствовать себя комфортно в коротенькой сорочке и стрингах, которые он как-то умудрился раздобыть? Это как плохая шутка, подстава, шоу «Скрытая камера», где, как только я покажу, что мне хватило глупости или наивности подумать, что я неплохо в таком смотрюсь, из шкафа выскочит оператор с камерой и вспыхнут яркие огни. Как Брюс ни пытался меня успокоить, говоря, что не купил бы это белье, если бы не хотел меня в нем видеть, я просто не смогла себя заставить даже попробовать.
Я захлопнула журнал, расплатилась за покупки, сунула все в карман и поплелась домой. Пусть я знала, что декабрьскую статью он написал, наверное, за месяц до того, как получил (если вообще получил) мое письмо, прочитанное все равно походило на хлесткую пощечину.
Поскольку у меня в планах не было никаких вечеринок и никаких поцелуев под омелой, я вызвалась работать в канун Нового года. Я вышла с работы в половине двенадцатого, вернулась домой, надела на Нифкина маленькую флисовую толстовку, которую он презирал (уверена, он считал, что выглядит в ней глупо, и в глубине души я была с ним согласна), и упаковала себя в зимнее пальто.
Сунув бутылку совершенно безалкогольного виноградного сока в карман, я с Нифкиным спустилась к Пенн-Лендинг. Мы сидели на пирсе, наблюдая за фейерверками, пьяными подростками и жителями Южной Филадельфии, которые кричали, обнимались и целовались вокруг нас. Наступил одна тысяча девятьсот девяносто девятый год.
Вернувшись домой, я вытащила большую картонную коробку и сделала то, что, вероятно, должна была сделать давным-давно. Я упаковала все вещи, которые остались от Брюса или напоминали о нем. Туда отправилась наполовину сгоревшая свеча-глобус, которую мы зажгли вместе в Вермонте и в мерцающем свете которой занимались любовью. Туда вошли все письма, которые он мне прислал, каждое аккуратно сложенное в конверт. Туда же отправилось все нижнее белье, которое он мне купил и которое я никогда не надевала, вибратор, съедобные масла для тела и розовые меховые наручники – все то, что вообще не следовало держать в доме, учитывая, что скоро там появится ребенок. В коробку полетело ожерелье из стеклянных бусин ручной работы, которое мать Брюса подарила мне на последний день рождения, и кожаная сумочка с предыдущего. После некоторых раздумий я решила оставить переносной телефон, который уже не связывала с Брюсом… он же, в конце концов, не звонил. И компакт-диски Ани Дифранко и Мэри Чапин Карпентер, Лиз Фейр и Сьюзан Вернер. Это была моя музыка, а не его.
Я упаковала все, заклеила коробку скотчем и отнесла в подвал, прикидывая, что из этих вещей смогу продать, если понадобится. Но пока до этого не дошло, пусть не мозолят мне глаза. Может, этого и хватит.
Затем я вернулась наверх и открыла новый дневник: красивую тетрадь в бумажной обложке с мраморным рисунком и плотными разлинованными страницами.
«1999, – написала я. Нифкин вскочил на подлокотник дивана рядом со мной, посматривая на слова с одобрением. – Моему малышу, которого я уже очень люблю».
* * *
Большую часть января шел дождь, а в феврале почти постоянно валил снег, превращая все в белое минут на десять, пока выхлопы городских автобусов и люди, харкавшие соплями на улице, снова все не возвращали к серому. Я старалась не смотреть на красные сердечки из фольги в витринах аптек. Я пыталась избегать красно-розового выпуска «Мокси» ко Дню святого Валентина, для которого Брюс, как сообщалось на обложке, написал статью под названием «Заставь его кричать: десять новых сексуальных трюков для эротической авантюристки».
Одним злополучным днем я таки открыла эту колонку, стоя в очереди круглосуточного магазина, и мои глаза изнасиловала фотография Брюса во всю страницу: он, в шелковых трусах-боксерах оттенка алой помады и с выражением крайнего блаженства, валялся на кровати с женщиной, которая, я искренне надеялась, была моделью «Мокси», а не таинственной Э. Я сунула журнал обратно на стойку, как будто обожглась, и после индивидуальных консультаций с Самантой («Кэнни, просто отпусти и забудь!») и виртуальных дебатов по электронной почте с Макси («Могу заказать его убийство, если хочешь») решила, что проще игнорировать. И радоваться, что февраль – короткий месяц.
Время шло. Я приобрела новый и весьма любопытный набор растяжек и начала жаждать импортного сыра «Стилтон», который продавали по шестнадцать долларов за полкило. Пару раз даже была близка к тому, чтобы сунуть ломоть в карман пальто и выскользнуть из магазина. Но, пожалуй, будет слишком неловко объяснять причину такой страшной тяги к сыру тому, кто придет внести за меня залог после неизбежного ареста.
На самом деле я чувствовала себя вполне хорошо, именно так описывали второй триместр большинство безжалостно оптимистичных книг о беременности, которые я читала. «Вы почувствуете себя сияющей и живой, полной энергии!» – гласила одна под фотографией сияющей и жизнерадостной беременной женщины, идущей по полю, усыпанному цветами, рука об руку со своим преданным супругом.
Не то чтобы это было прямо настолько здорово. Со мной случались непредсказуемые приступы непреодолимой сонливости, и временами грудь болела так, что я фантазировала, как она отваливается и откатывается, а однажды ночью я слопала целую банку мангового чатни под клипы на «Эм-Ти-Ви».
И иногда… ну, может быть, чаще, чем просто иногда, мне становилось так жаль себя, что я плакала. Во всех книгах были фотографии беременных женщин с мужьями (в более прогрессивных – со спутницами) – с теми, кто мог втирать какао-масло в живот, кто приносил мороженое и соленые огурцы, кто был рядом, чтобы подбодрить, и поддержать, и помочь выбрать имя.
А рядом со мной никого, хандрила я, благополучно игнорируя Саманту, Люси, ежевечерние прозвоны от матери и еженедельные ночевки у нее же. Некого отправить ночью в круглосуточный магазин. Не с кем допоздна обсуждать преимущества имени Элис над Абигейл, некому убеждать меня не бояться боли и будущего и заверять, что все будет хорошо.
Мне казалось, что становится только сложнее. Во-первых, люди на работе начали замечать. Никто пока не подошел и не спросил в лоб, но я время от времени ловила на себе чей-нибудь пристальный взгляд или слышала, как все резко замолкают, когда заходила в дамскую комнату или кафетерий.
Однажды Габби зажала меня в углу у моего стола. Она копала под меня с осени, когда на радость редакторам в воскресном номере появилась моя полуметровая статья о Макси. Они пришли в восторг от того, что мы стали единственной газетой Восточного побережья, которая добилась интервью с Макси, и еще больше возбудились от того, что только у нас вышла такая история, где она так откровенно рассказывала о своей жизни, планах и неудачных романах. Я получила небольшую, но приятную премию и грамоту с пламенной похвалой от главного редактора, которую повесила над рабочим столом на самом видном месте.
Все это шло на пользу мне, но повергало Габби во все более дурное расположение духа. Особенно с тех пор, как мне поручили писать о «Грэмми», а ей – составить некролог для Энди Руни на случай, если его все-таки подведет здоровье.
– Ты набираешь вес? – начала допрос Габби.
Зная, что повсюду уши, я попыталась отзеркалить вопрос по совету из статьи «Десять советов, как себя вести с проблемными людьми».
– Какой необычный вопрос, – произнесла я, едва шевеля губами. – И почему это тебя интересует?
Габби уставилась на меня, отказываясь заглатывать наживку.
– Ты выглядишь по-другому, – заявила она.
– То есть ты хочешь сказать, – продолжала я следовать инструкции, – что тебе важно, чтобы я всегда выглядела одинаково?
Она одарила меня долгим сердитым взглядом и возмущенно фыркнула. Меня это вполне устраивало. Я так и не решила, что сказать людям и когда. Я носила легинсы и широкие рубашки навыпуск, надеясь, что набранные килограммы (три в первом триметре и еще два со Дня благодарения) спишутся на праздничные излишества.
Отчасти все так и было. Я хорошо питалась. Каждые выходные я завтракала с мамой и раз или два в неделю ужинала с друзьями, которые как будто сменялись по какому-то сверхсекретному расписанию. Каждый вечер кто-нибудь звонил и предлагал зайти выпить кофе или встретиться утром за бейглом. Каждый день на работе Энди спрашивал, не хочу ли я разделить с ним блюда из потрясающего места, где он ужинал накануне вечером, или Бетси вела меня в крошечную, но превосходную вьетнамскую закусочную в двух кварталах от редакции. Они как будто боялись оставить меня одну. И меня даже не волновало, что я была для них объектом сочувствия или особым проектом. Я впитывала все, пытаясь отвлечься от тоски по Брюсу и одержимости тем, чего у меня не было (а именно безопасности, стабильности, отца для будущего ребенка, одежды для беременных, которая не делала бы меня похожей на маленький горнолыжный склон).
Я ездила на работу и на приемы к доктору Патель, записалась на все занятия и курсы, какие могла бы пожелать будущая мать: «Основы грудного вскармливания», «Сердечно-легочная реанимация младенцев», «Родительство для чайников».
Мать бросила клич, и все ее подруги опустошили свои чердаки и чердаки дочерей. К февралю у меня имелся пеленальный столик, система утилизации для подгузников, детская кроватка, автокресло и коляска, которая выглядела роскошнее (и навороченнее), чем моя маленькая машина. А еще коробки, полные пижамок и маленьких вязаных шапочек, послюнявленных детских книжек и серебряных погремушек со следами зубов. У меня были бутылочки, и соски, и стерилизатор. Джош подарил мне сертификат на пятьдесят долларов на И-Бэй, только в детской его версии. Люси выдала мне пачку нарисованных от руки купонов на присмотр за ребенком раз в неделю, когда он родится («Но только если не придется менять ему подгузник, когда он сходит по-большому!»).
Постепенно я превратила в детскую вторую спальню, которая до этого служила мне кабинетом. То время, которое я раньше тратила на сценарии, рассказы и попытки пробиться в «Джи-кью» и «Нью-йоркер», то есть на самосовершенствование, я посвятила благоустройству дома своими руками. И, к сожалению, я начала тратить деньги. Я купила ковер цвета морской волны, который хорошо сочетался с лимонными стенами, и календарь Беатрис Поттер, автора сказок о Кролике Питере. Подобрала поцарапанное кресло-качалку, покрасила его белой краской из баллончика и перетянула сиденье. Я начала заполнять полки всеми видами детских книжек, какие смогла выпросить в редакции, получить от матери или купить у букиниста. Каждый вечер я читала своему животу… просто чтобы выработать привычку и потому, что младенцы якобы очень восприимчивы к голосу матери.
И каждый вечер я танцевала. Опускала вечно пыльные металлические жалюзи, зажигала несколько свечей, скидывала обувь и двигалась. Танец не всегда получался счастливый. Иногда, слушая раннюю Ани Дифранко, я невольно вспоминала Брюса, ведь Ани пела: «Ты никогда не был добр и каждый раз подводил меня…»
Но я старалась танцевать счастливо, если не ради себя, то ради малыша. Было ли мне одиноко? До безумия. Жить без Брюса, без надежды на его возможное возвращение, даже на то, чтобы его снова увидеть, зная, что он полностью отверг меня и ребенка, было все равно что пытаться жить без кислорода.
Иногда я злилась на него за то, что он позволил мне пробыть с ним так долго… или за то, что не вернулся, когда я так хотела. Но я старалась убрать гнев в коробку, как убрала его подарки, и продолжала двигаться вперед.
Порой я задавалась вопросом, может быть, нас удерживала порознь только гордость, и может быть, разумно было бы ему позвонить или, еще лучше, поехать к нему и умолять, пока он не примет меня обратно. Может быть, несмотря на все, что он сказал, Брюс все еще любит меня. Гадала, любил ли он меня когда-нибудь. Пыталась заставить себя не думать об этом, но мой разум упрямо возвращался к этим мыслям снова и снова, тогда мне приходилось встать и начать что-то делать.
Я отполировала все столовое серебро, поставила на дверцы защиту от детей, разобрала шкафы. Моя квартира впервые в жизни была опрятной и даже красивой. Жаль, что в голове оставался полный беспорядок.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.