Текст книги "Хороши в постели"

– Нет, честное слово. Я просто гуляла и потерялась.

– Что ж, тебе лучше поскорее найтись, – заметил он, и на один миг моему воспаленному сознанию показалось, что он собирается заговорить со мной об Иисусе.

Но он не стал. Вместо этого незнакомец провел тщательную инвентаризацию меня от разваливающихся кроссовок, через покрытые язвами и синяками голени, шорты, на которых я дважды заложила складку, чтобы они не сваливались с меня, до футболки, которую я носила пятый день подряд, и волос, что впервые за десять лет отросли ниже плеч и скрутились во что-то вроде импровизированных дредов без мытья и расчесывания.

– Тебе нужна помощь, – наконец выдал мужчина.

Я склонила голову и кивнула. Помощь. Это правда. Мне была нужна помощь.

– У тебя есть кто?

– Есть, – ответила я. – У меня есть ребенок.

Я поперхнулась, горло перехватило, и я замолчала.

– Университетский городок в той стороне, – указал чернокожий. – Выйдешь на угол Сорок пятой, оттуда ходит прямой автобус.

Он порылся в кармане и извлек потрепанный проездной, сунул мне в ладонь. Затем наклонился и осмотрел мою обувь.

– Стой тут, – велел мужчина.

Я послушалась, стояла как вкопанная, боясь пошевелить единым мускулом. И не понимала, чего именно боялась. Мужчина скрылся в доме и вернулся с мотком серебристого скотча. Я подняла ногу, и он многократно обмотал ее липкой лентой, удерживая подошву.

– Будь осторожна, – велел он; «астарожьна» – смешно прозвучало слово. – Ты теперь мать, тебе надо беречь себя.

– Так и сделаю, – ответила я и захромала к углу, на который он указал.

Несмотря на то что я была по уши в грязи, несмотря на заклеенную скотчем кроссовку и мокрые дорожки слез на грязных щеках, в автобусе никто не удостоил меня даже взглядом. Все были слишком погружены в свои личные мысли о возвращении с работы – ужин, дети, что показывали по телевизору, мелочи нормальной жизни. Автобус содрогался и стонал на пути через весь город.

Все снова постепенно становилось знакомым. Я увидела стадион, небоскребы, далекую мерцающую белую башню здания «Икзэминера». А потом в глаза бросился офис отделения Филадельфийского университета по борьбе с лишним весом и расстройствами пищевого поведения, куда я ходила миллион лет назад. Когда единственной моей проблемой было похудеть.

«Найтись», – подумала я и с такой силой дернула за рычаг остановки по требованию, что на миг показалось, я его оторвала.

Я поднялась на лифте на седьмой этаж, представляя, как увижу погашенный свет и запертые двери, удивляясь, зачем я вообще пришла. Но у него горел свет и дверь была открыта.

– Кэнни! – просиял доктор Кей.

И сиял, пока не обошел стол и не принюхался. И не оглядел меня хорошенько.

– Я иллюстрация успеха, – сообщила я и попыталась улыбнуться. – Посмотри на меня! Двадцать килограммов уродливой дряблости исчезли всего за несколько месяцев! – Я потерла глаза и заплакала. – Я худая! Ура мне.

– Садись, – велел доктор и закрыл дверь.

Он обнял меня за плечи и подтолкнул к дивану, где я жалко свернулась, всхлипывая.

– Господи, Кэнни, что с тобой случилось?

– Я гуляла, – начала я, язык распух, а губы потрескались. – Я потерялась.

Голос стал странным и хриплым.

– Я гуляла и зашла с обратной стороны. Я потерялась, а теперь стараюсь, чтобы меня нашли.

Он положил руку мне на голову, нежно поглаживая.

– Давай я отвезу тебя домой.

Я послушно позволила ему отвести меня к лифту, к выходу, усадить в машину. По пути он взял из автомата холодную банку кока-колы. Я схватилась за нее, не спрашивая разрешения, и высосала всю до дна. Он ни слова не сказал, даже когда я громко рыгнула. Доктор заехал в магазин и вышел с бутылкой воды и апельсиновым мороженым.

– Спасибо, ты так добр, – пробормотала я.

Выпив воду, я принялась обсасывать мороженое.

– Я пытался дозвониться до тебя, – сказал доктор. – Домой и на работу.

– Я очень занята, – заученно озвучила я.

– Джой уже дома?

Я отрицательно помотала головой. Доктор бросил на меня внимательный взгляд.

– Ты в порядке?

– В делах, – снова прохрипела я.

У меня очень болела грудь. Глянув на себя, я даже не удивилась, увидев два пятна от молока ниже темного v-образного пятна пота от ключиц.

– Чем ты занимаешься? – поинтересовался доктор.

Я сжала губы. Сказать по правде, я не планировала диалог дальше фразы про «занята». На светофоре он всмотрелся в мое лицо.

– Ты себя хорошо чувствуешь?

Я безразлично пожала плечами. Машина позади нас сигналили, но он не сдвинулся с места.

– Кэнни, – ласково протянул доктор.

По моей щеке скатилась одинокая слеза. Он протянул руку, чтобы смахнуть ее. Я шарахнулась прочь, как от огня.

– Нет! – взвизгнула я. – Не прикасайся ко мне!

– Кэнни, боже мой, в чем дело?

Я снова затрясла головой, уставившись в колени, где таяли остатки мороженого. Некоторое время мы ехали в тишине, машина урчала, прохладный воздух из кондиционера обдувал мои ноги и плечи. На следующем светофоре доктор снова заговорил:

– Как там Нифкин? Не забыл еще то, чему я его учил? – Он коротко глянул на меня. – Помнишь, мы тебя навещали?

Я кивнула.

– Я не сумасшедшая, – произнесла я.

Но я не была до конца уверена, что это не так. Знали ли сумасшедшие люди, что они сумасшедшие? Или они думали, что они совершенно нормальные, все время совершая безумные поступки, бродя грязными в разваливающихся кроссовках, с немытой головой, переполненные такой яростью, что, казалось, сейчас взорвутся?

Мы проехали еще несколько кварталов в тишине. Я не могла придумать, что сказать, что делать дальше. Я не знала, какие вопросы задать ему. В голове словно шумело статическое электричество.

– Куда мы едем? – наконец сообразила я. – Мне нужно домой. Или в больницу. Мне нужно вернуться.

Мы снова остановились на красный свет.

– Ты работаешь? – Доктор постукивал по рулевому колесу. – Я не видел твоих статей…

Прошло так много времени с тех пор, как я вела с кем-либо подобную нормальную беседу на вечеринке с коктейлями, что мне потребовалось некоторое время, чтобы правильно подобрать слова.

– Я в отпуске.

– Ты правильно питаешься? – Я поймала косой взгляд в темноте. – Или лучше спросить, ты вообще что-нибудь ешь?

Я пожала плечами:

– Это трудно. С ребенком. С Джой. Я хожу в больницу к ней два раза в день, готовлю дом к ее приезду… много хожу пешком.

– Это я вижу, – сказал он.

Еще несколько кварталов тишины, еще один красный светофор.

– Я думал о тебе, – вдруг сказал доктор. – Надеялся, ты зайдешь или позвонишь…

– Ну я и зашла.

– Я думал, мы могли бы сходить в кино или в ту закусочную.

Это прозвучало так странно, что я чуть не рассмеялась. Было ли время, когда я ходила в кино, ужинать в ресторане? Было ли время, когда мои мысли полностью не занимал ребенок и ярость?

– Куда ты шла, когда потерялась?

– Просто гуляла, – совсем тихо ответила я. – Просто гуляла.

Доктор лишь покачал головой и не стал дальше расспрашивать.

– Позволь, я приглашу тебя в гости. Приготовлю тебе ужин.

Я серьезно обдумала, перекатывая в голове его слова.

– Ты живешь близко к больнице?

– Ближе, чем ты. Я отвезу тебя сразу, как захочешь.

Я сдалась, коротко кивнув.

Я молчала, когда мы поднимались на лифте на шестнадцатый этаж, молчала, пока он отпирал дверь, извинялся за беспорядок, спрашивал, люблю ли я все еще цыпленка и надо ли мне кому-нибудь позвонить.

Я кивнула на цыпленка, покрутила головой на предложение телефона и двинулась вдоль гостиной, водя пальцем по корешкам его книг, рассматривая семейные фотографии, но ничего не видя.

Доктор исчез на кухне, затем появился со стопкой сложенных вещей: пушистым белым полотенцем, парой спортивных штанов и футболкой, миниатюрными кусками мыла и бутылочками шампуня из отеля в Нью-Йорке.

– Не хочешь пока освежиться? – предложил он.

Ванна оказалась просторной и чистой. Я сняла футболку, затем шорты, вяло попыталась вспомнить, когда они были чистыми. По виду и запаху, очень давно. Я свернула их, потом еще раз, а потом решила, что к черту все, и выбросила шорты в мусорное ведро. Я долго стояла под водой с закрытыми глазами и не думала ни о чем, кроме ощущения воды на моем лице. «Найтись, – повторяла я себе. – Постарайся, чтобы тебя нашли».

Когда я вышла из душа, одетая, с подсушенными полотенцем волосами, доктор ставил еду на стол.

– С возвращением, – сказал он, улыбаясь мне. – Надеюсь, еда тебе понравится.

На столе стоял салат, маленькая жареная курица, блюдо с картофельными оладьями. Я уже много лет не видела, чтобы кто-нибудь подавал их не на Хануку.

Я села. Еда пахла очень хорошо. Впервые за долгое время для меня что-то хорошо пахло.

– Спасибо, – поблагодарила я.

Доктор положил мне полную тарелку и не разговаривал, пока я ела, лишь внимательно наблюдал за мной. Время от времени я поднимала глаза от тарелки и видела, что он не просто пристально смотрел… наблюдал.

Наконец я отодвинула тарелку.

– Спасибо, – повторила я. – Это было очень вкусно.

Он подвел меня к дивану и протянул керамическую миску, полную шоколадного мороженого и мангового шербета.

– От Бена и Джерри, – сказал доктор.

Я уставилась на него во все глаза, голова все еще кружилась. Всплывали обрывочные воспоминания, как он уже однажды приносил мне десерт, пока я лежала в больнице.

– Помнишь, когда мы говорили о мороженом на занятии?

Я непонимающе посмотрела на него.

– Когда обсуждали триггерные продукты, – подсказал он.

И тогда я вспомнила, как миллион лет назад сидела за столом и говорила о том, что мне нравилось есть. Казалось невероятным, что мне когда-либо что-то нравилось… что мне нравились простые вещи. Еда, и друзья, и прогулки, и походы в кино.

Смогу ли я когда-нибудь снова жить обычной жизнью?

Я задумалась. Я не была уверена… Но я подумала, что, может быть, я могла бы попробовать.

– Ты помнишь все любимые блюда пациентов? – спросила я.

– Только любимых пациентов, – отозвался доктор.

Он сидел в кресле напротив меня, пока я медленно ела, смакуя каждый кусочек. Закончив, я вздохнула. Как давно я так хорошо не ела, как давно ничего не было таким вкусным.

Он прочистил горло. Я решила, это намек, что мне пора. У него, наверное, планы на вечер. Возможно, даже свидание. Я напрягла мозг, пытаясь вспомнить, какой сегодня день. Выходной?

Я зевнула, доктор улыбнулся, глядя на это.

– Ты выглядишь очень усталой, – сказал он. – Может, отдохнешь немного?

Его голос был таким теплым, таким успокаивающим.

– Ты предпочитаешь чай, а не кофе, так? – Он дождался моего ответного кивка. – Сейчас вернусь.

Доктор ушел на кухню, а я вытянула ноги на диване. К тому моменту как он вернулся, я уже наполовину спала. Веки стали тяжелыми и отказывались подниматься. Я зевнула и попыталась сесть. Доктор протянул мне кружку.

– Куда ты сегодня ходила? – мягко спросил он.

Я отвернулась, потянувшись за пледом, наброшенным на спинку дивана.

– Я просто ходила гулять. Случайно заблудилась, или что-то вроде того. Но я в порядке. Тебе не о чем волноваться. Я в порядке.

– Это не так, – оборвал он меня почти сердито. – Ты совершенно очевидно не в порядке. Голодная шатаешься по городу. Бросила работу…

– В отпуске, – поправила я. – Я в декретном отпуске.

– Ты не должна стыдиться попросить о помощи.

– Мне не нужна помощь, – рефлекторно огрызнулась я.

Это был выработанный рефлекс, укоренившийся в подростковом возрасте, отточенный годами. В порядке. Я могу с этим справиться. Я в порядке.

– У меня все под контролем. Я в порядке. У нас все в порядке. Я и ребенок. У нас все хорошо.

– В каком порядке? – покачал он головой. – Ты несчастна…

– А с чего мне быть счастливой? – вскипела я в ответ. – Чему мне радоваться?

– У тебя прекрасный ребенок.

– Да, чужими молитвами.

Доктор непонимающе посмотрел на меня. Я яростно уставилась на него в ответ. Затем поставила чашку и поднялась.

– Мне надо идти.

– Кэнни…

Я поискала свои носки и заклеенные скотчем кроссовки.

– Ты мог бы отвезти меня домой?

– Прости, я не хотел тебя расстраивать… – Доктор подавленно наблюдал за мной.

– Ты меня не расстроил. Я не расстроилась. Но я хочу домой.

Доктор тяжко вздохнул.

– Я думал… – пробормотал он себе под нос.

– Думал о чем?

– Ни о чем.

– О чем ни о чем? – настойчиво переспросила я.

– Это была плохая мысль.

– Мысль о чем? – надавила я непререкаемым тоном.

– Я думал, ты расслабишься у меня. – Он покачал головой, словно ошеломленный собственными чаяниями. – И я думал, ты захочешь поговорить…

– Не о чем говорить, – как можно мягче ответила я.

Доктор был добр ко мне, накормил ужином, дал чистую одежду, апельсиновое мороженое, подвез.

– Я в порядке. Это действительно так и есть.

Мы постояли минуту, и что-то произошло, напряжение ослабло. Я почувствовала мозоли на обеих ногах и то, как щеки обветрились и болели от солнечных ожогов. Ощущала, как приятно касается спины прохладный тонкий хлопок его футболки, как приятно тяжело в животе от вкусной еды. Почувствовала свою грудь, которая тупо ныла.

– У тебя, случайно, нет молокоотсоса? – спросила я.

Первая попытка пошутить с тех пор, как я пришла в себя в больнице.

Доктор отрицательно качнул головой.

– Лед поможет? – спросил он.

Я кивнула и вернулась на диван. Он принес мне лед, завернутый в полотенце. Повернувшись к нему спиной, я сунула сверток под футболку.

– Как там Нифкин? – снова спросил доктор.

Я прикрыла глаза.

– Он у мамы, – пробормотала я. – Я отправила его к ней на некоторое время.

– Не позволяй ему гостить у нее слишком долго. Он забудет все трюки. – Доктор отхлебнул чая. – Я собирался научить его говорить, будь у нас больше времени.

Я рассеянно кивнула. Веки снова стали наливаться тяжестью.

– Как-нибудь в другой раз, – пообещал доктор, вежливо отводя взгляд, когда я перекладывала лед. – Мне бы хотелось снова увидеть Нифкина.

Он помолчал, неловко кашлянул и добавил:

– Мне бы хотелось снова увидеть тебя, Кэнни.

Я посмотрела на него.

– Почему? – Вопрос прозвучал грубо, но я перешла грань хороших манер… грань любых манер. – Почему меня?

– Потому что ты мне небезразлична.

– Почему? – снова спросила я.

– Потому что ты… – Последняя фраза словно повисла; доктор повел руками, как будто пытаясь вылепить слово из воздуха. – Ты особенная.

Я покачала головой.

– Так и есть.

Особенная, подумала я. Я не чувствовала себя особенной. Скорее нелепой. Проекцией женщины, слезливой историей, уродом. Как я выгляжу со стороны? Я представила себя на улице в тот вечер: в развалившейся обуви, потная, грязная, грудь течет. Меня надо было сфотографировать и поместить плакат с моим изображением в каждой средней школе, в книжных магазинах. Аккурат между полками с любовными романами и книгами по самопомощи, как найти свою вторую половинку, своего спутника жизни, свою единственную настоящую любовь. В качестве предупреждения, дабы уберечь девушек от повторения моей судьбы.

Должно быть, я задремала, потому что, проснувшись и вздрогнув, я обнаружила, что прижимаюсь щекой к пледу, а полотенце, полное тающего льда, лежит у меня на коленях. Напротив стоял доктор. Он снял очки, без них его глаза казались нежнее.

– Вот. – Он показал, что держит в руках, баюкая, как ребенка, подушки и одеяло. – Я приготовил тебе гостевую спальню.

Я едва добрела до кровати, изнемогая от усталости. Простыни оказались прохладными и хрустящими, а подушки – как мягкие объятия. Доктор откинул край одеяла, помог мне улечься, подоткнул одеяло и расправил его на моих плечах. В темноте его лицо казалось мягче.

Он присел на край кровати.

– Расскажешь, почему ты так злишься? – тихо спросил он.

Я так устала, что язык еле ворочался во рту. Как будто меня накачали наркотиками и загипнотизировали, как будто я спала под водой. И, возможно, я бы рассказала кому угодно что угодно, если бы собеседник просто подошел поближе и спросил.

– Я злюсь на Брюса. Злюсь, что его девушка меня толкнула, злюсь, что он меня разлюбил. Наверное, я злюсь на своего отца…

У доктора приподнялась бровь.

– Я виделась с ним… в Калифорнии. – Я зевнула и с трудом продолжила выдавливать из себя слова: – Он не хотел меня знать… – Я провела руками по животу, по тому месту, где раньше был живот. – Ребенок… он и его не захотел знать.

Веки настолько отяжелели, что мне едва удавалось держать глаза приоткрытыми.

Доктор провел тыльной стороной ладони по моей щеке. Я бездумно прильнула к прикосновению, как кошка.

– Мне так жаль, – прошептал он. – В твоей жизни было столько печали.

Я вздохнула, размышляя над его словами.

– Это совсем не новость, – подвела я итог.

Доктор улыбнулся:

– Я просто хотел, чтобы ты знала. Хотел увидеться, чтобы мог сказать…

Глаза широко распахнулись, и я уставилась на него в темноте.

– Не обязательно справляться со всем в одиночку, – проговорил он. – Есть люди, которым ты дорога. Ты просто должна позволить им помочь.

– Нет, – ответила я. – Это не так.

Я нетерпеливо потрясла головой.

– Ты знаешь, что такое любовь? – спросила я.

Доктор серьезно обдумал этот вопрос:

– Кажется, я как-то слышал об этом песню.

– Любовь – это коврик, который из-под тебя выдергивают. Любовь – это Люси ван Пельт, которая всегда поднимает мяч в последнюю минуту, чтобы Чарли Браун упал на задницу. Любовь, это когда в нее веришь, а она уходит. Любовь для лохов, и я больше никогда не буду лохом.

Я закрыла глаза и увидела себя такой, какой была несколько месяцев назад. На полу туалета с бликами в красиво окрашенных волосах, с макияжем, в дорогих туфлях, модной одежде и бриллиантовых серьгах, которые не смогли защитить меня, не смогли отвести волка от моей двери.

– Я хочу дом с деревянными полами, – проговорила я, – и не хочу, чтобы кто-то заходил внутрь.

Он перебирал мои волосы и что-то говорил.

– Кэнни, – повторил доктор, – так не должно быть.

Я распахнула глаза и уставилась на него в темноте.

– А как еще может быть? – спросила я вполне резонно.

Доктор наклонился и поцеловал меня.

Он поцеловал, а я сидела неподвижно, потому что была слишком потрясена, чтобы что-то сделать или двинуться.

Он поднял голову:

– Прости…

Я наклонилась к нему.

– Деревянные полы, – прошептала я и поняла, что дразню его, улыбаюсь… прошло так много времени с тех пор, как я улыбалась.

– Я дам тебе все, что смогу, – сказал он, глядя на меня.

Сомнений не оставалось, он каким-то образом, о чудо из чудес, воспринимает все это всерьез. А потом он снова поцеловал меня, натянул простыни до моего подбородка, положил свою теплую руку мне на макушку и вышел из комнаты.

Я слышала, как закрылась дверь, как он устраивается на диване. Я прислушивалась, пока он не выключил свет и дыхание мужчины не стало ровным и глубоким. Я слушала, плотнее завернувшись в одеяла, удерживая вокруг себя чувство безопасности, того, что меня укутали и обо мне заботятся. И тут, впервые с момента рождения Джой, мне в голову пришла мысль. Прямо там, в темноте, я подумала, что могу продолжать бояться вечно. Могу продолжать вечно идти, вечно носить в груди свою ярость, горячую и тяжелую. Но, может быть, есть другой способ.

«У тебя есть все, что нужно», – сказала мне тогда мама.

И, может быть, все, что мне было нужно, это смелость признать, что я в ком-то нуждаюсь? В ком-то, на кого я могу опереться. И тогда я бы смогла, смогла стать хорошей дочерью и матерью. Может быть, тогда я могла бы быть счастлива. Может быть, я бы смогла.

Я выскользнула из постели. Пол холодил босые ноги. Крадучись, я выскользнула из комнаты, осторожно прикрыв дверь. Подкравшись к дивану, где доктор заснул, уронив книгу, я опустилась рядом на пол и наклонилась так близко, что почти уткнулась губами ему в лоб. Затем зажмурилась, глубоко вздохнула и прыгнула в воду.

– Помоги… – прошептала я.

Его глаза мгновенно открылись, словно он и не спал, а ждал меня. Рука потянулась, ложась мне под щеку.

– Помоги, – повторила я, словно была ребенком, который только что выучил это слово и лишь его мог произносить. – Помоги мне. Помоги.

Через две недели Джой выписали. Ей было восемь недель, она набрала три килограмма и наконец-то начала дышать самостоятельно.

– У вас все будет хорошо, – сказали мне медсестры.

Вот только я пришла к выводу, что пока не готова быть одна. Внутри все еще сильно отзывалось болью и грустью.

Саманта предложила пожить с ней. Она взяла на работе отпуск, сказала, что накопились недели и она сделает все, чтобы подготовить свой дом к нашему приему. Макси вызвалась прилететь или, как вариант, перевезти нас обеих в Юту, где она снималась в эпопее о ковбоях с громоздким названием «Девушки Баффало 2000». Питер, разумеется, первым в очереди, сказал, что готов принять нас у себе или переехать ко мне.

– Даже не думай, – строго сказала я ему. – Я уже зареклась поить мужчину молоком бесплатно в надежде, что он потом купит всю корову.

Он приобрел приятный малиновый оттенок.

– Кэнни, – кашлянул доктор, – я не это имел в виду.

И тогда я рассмеялась. Хохотать было так приятно, я так давно не смеялась.

– Шучу, – хмыкнула я и с сожалением осмотрела себя. – Поверь, я сейчас не в той форме, чтобы о таком думать.

В итоге я решила вернуться к матери и ее ужасной Тане, которая согласилась на время сдать свой ткацкий станок на хранение и вернуть мне и Джой комнату, ранее известную как моя. На самом деле они обе были рады нам.

– Так приятно снова держать ребенка на руках! – сказала моя мама, заботливо игнорируя тот факт, что крошечная, щетинистая, болезненная Джой, с ее монитором апноэ во сне и множеством проблем со здоровьем, была не совсем тем ребенком, о котором мечтала бы бабушка.

Я думала остаться на неделю или две. Просто перегруппироваться, отдохнуть, привыкнуть заботиться о ребенке. Но мы пробыли целых три месяца. Я спала в постели, в той самой, которая была моей с детства, а Джой – в кроватке рядом.

Мама и Таня не тревожили. Они приносили подносы с едой к моей двери, чай – к кровати. Они привезли компакт-диски и полдюжины книг из моей квартиры, а Таня подарила мне шерстяной вязаный плед в фиолетово-зеленых тонах.

– Это тебе, – застенчиво пробасила Таня. – Мне жаль, что с тобой так случилось…

И она действительно сожалела, я поняла. Она жалела меня и старалась как могла – Таня даже бросила курить. Ради ребенка, как объяснила мне мама. Это было мило с ее стороны.

– Спасибо, – поблагодарила я, заворачиваясь в плед.

Ее улыбка походила на выглянувшее солнце.

– Не за что, – ответила Таня.

Саманта приезжала несколько раз в неделю, привозя мне угощения из города – жареные виноградные листья из вьетнамского продуктового киоска в Рединг-Терминал, свежие сливы с фермы в Нью-Джерси. Питер тоже навещал, принося книги, газеты, журналы (я с удовольствием отметила, что среди них никогда не было «Мокси») и маленькие подарки для Джой, в том числе крошечную футболку с надписью «Герл Пауэр».

– Классная! – сказала я.

Питер улыбнулся и полез в портфель.

– Тебе я тоже купил.

– Спасибо, – поблагодарила я.

Джой завозилась во сне. Питер посмотрел на нее, потом на меня.

– Как ты на самом деле?

Я подняла руки над головой. Я сильно загорела от прогулок на солнце, но все уже начало меняться. Во-первых, я принимала душ. Во-вторых, ела. Бедра и грудь возвращались в норму, и я чувствовала себя хорошо… как будто снова узнавая себя. Как будто я возвращала себе не только свое тело, но и жизнь, которую оставила позади. И, учитывая все обстоятельства, это была не такая уж плохая жизнь.

Были потери, правда, и люди, которые никогда больше не полюбят меня, но также был… потенциал, подумала я и улыбнулась Питеру.

– Лучше, – сказала я ему. – Думаю, сейчас у меня дела идут лучше.

Однажды сентябрьским утром я проснулась с желанием снова пойти прогуляться.

– Составить тебе компанию? – хрипло спросила Таня.

Я покачала головой. Мама, хмурясь, наблюдала, как я шнурую кроссовки.

– Не хочешь взять с собой малышку? – спросила она.

Я с удивлением уставилась на Джой. Подобная мысль мне даже не приходила в голову.

– Возможно, ей тоже захочется подышать свежим воздухом, – сказала мама.

– Я так не думаю, – осторожно возразила я.

– Она не сломается.

– Может, – ответила я, чувствуя, как слезы наполняют глаза. – Она почти сломалась раньше.

– Дети сильнее, чем ты думаешь, – уверила меня мама. – С Джой все будет в порядке. И ты не можешь вечно держать ее внутри.

– Что, никакого обучения на дому? – спросила я, и мама усмехнулась.

Она протянула мне переноску, я неловко застегнула на себе ремни и посадила Джой. Она была такой крохотной, неподвижной, что по сравнению со мной казалась осенним листом. Нифкин поглядывал на меня, терся о ногу и поскуливал. Пришлось пристегивать ему поводок и брать с собой.

Мы медленно спустились к краю подъездной дорожки, вышли на улицу со скоростью больной артритом улитки. Это был первый раз, когда я вышла на улицу со дня приезда. С сожалением я поняла, что испытываю ужас от машин, от людей, от всего. Джой прижалась ко мне, зажмурив глазки. Нифкин шагал рядом, рыча на проезжавшие мимо автомобили.

– Смотри, малышка, – прошептала я в пушистую макушку Джой. – Смотри на мир.

Когда мы вернулись с утренней прогулки, на подъездной дорожке стояла машина Питера. Внутри моя мама, Таня и Питер сидели за кухонным столом.

– Кэнни! – позвала мама.

– Привет, – поздоровался Питер.

– Мы как раз говорили о тебе, – прокаркала Таня.

Даже после почти трехмесячного сигаретного воздержания она все еще разговаривала как родная сестра Мардж Симпсон.

– Привет, – улыбнулась я, радуясь Питеру.

Отстегнув Джой, я завернула ее в одеяла, села и пристроила дочь на колени. Мама налила мне чаю, а Джой уставилась на Питера широко раскрытыми глазами. Он, конечно, приходил и раньше, но она всегда спала. Так что это была их первая настоящая встреча.

– Привет, малышка, – торжественно произнес Питер.

Джой сморщила личико и заплакала. Доктор выглядел расстроенным.

– Ой, прости, пожалуйста, – начал он, но я прервала его:

– Не беспокойся. – Я повернула Джой лицом к себе и покачала, пока плач не перешел во всхлипы, потом в икоту и, наконец, затих.

– Она не привыкла к мужчинам, – сказала Таня.

У меня в голове пронеслось сразу шесть вариантов резкого ответа, но я благоразумно держала рот на замке.

– Мне кажется, дети меня боятся, – печально сказал Питер. – Скорее всего, из-за голоса.

– Джой разные голоса слышала, – язвительно проговорила я.

Мама тут же сделала страшные глаза, а Таня вроде бы не обратила внимания.

– Она не боится.

На самом деле Джой уже спала, ее губы были слегка приоткрыты, а длинные темные ресницы, казавшиеся еще длиннее на фоне розовые детских щек, еще не просохли от слез.

– Вот, смотри, – сказала я.

Вытерев личико, я наклонила Джой к доктору, чтобы он мог ее внимательно рассмотреть. Питер склонился ближе.

– Ух ты, – прошептал он благоговейно.

Доктор погладил щечку длинным тонким пальцем. Я лучезарно улыбнулась Джой, которая тут же проснулась, бросила один взгляд на Питера и тут же снова разревелась.

– Она привыкнет, – сказала я и шепнула на ушко дочери: – Невежливая малышка.

– Может, она голодна? – предположила Таня.

– Подгузник пора поменять? – вторила мама.

– Разочарована программой передач, – хмыкнула я.

Питер расхохотался.

– Ну, она очень проницательный зритель, – сказала я, покачивая Джой на плече. – Ей нравится спортивный вечер.

Как только Джой затихла, я налила себе еще чаю и положила горсть шоколадного печенья в центр стола. Добавила яблоко из вазы и принялась за работу.

Питер одобрительно кивнул.

– Ты выглядишь намного лучше, – сказал он.

– Ты повторяешь это каждый раз, как видишь меня, – фыркнула я в ответ.

– Но это правда, – хмыкнул доктор. – Здоровее.

И это на самом деле было правдой. С трехразовым питанием и перекусами я быстро восстанавливала свои прежние пропорции Анны Николь Смит. И я продолжала радоваться этим переменам. Теперь я видела все по-другому.

Мои ноги были крепкими и сильными, а не толстыми или неуклюжими. Теперь у моей груди была цель, помимо того, чтобы растягивать свитера и затруднять поиск не бежевого бюстгальтера. Даже моя талия и бедра, испещренные серебристыми растяжками, говорили о силе и рассказывали историю. Может, я и большая девочка, рассуждала я, но это не самое плохое в мире. Я была безопасной гаванью и мягким местом для отдыха.

– Создана для комфорта, а не для скорости, – хихикнула я про себя.

Питер улыбнулся.

– Гораздо здоровее, – повторил он.

– Тебя выгонят из Центра похудения, если узнают, что ты мне это сказал, – засмеялась я.

Доктор пожал плечами, как будто это не имело значения.

– По-моему, ты прекрасно выглядишь. Я всегда так считал, – произнес Питер.

Мама сияла. Я бросила на нее предупреждающий взгляд и поудобнее устроила Джой на коленях.

– Итак, – начала я, меняя тему, – что привело тебя в наши края?

– На самом деле я хотел спросить, не желаете ли вы с Джой прокатиться?

В груди снова сжало. Мы с Джой никуда не ездили с момента выписки, кроме как на осмотр в больницу.

– Куда поедем? – стараясь говорить небрежно, спросила я.

– Вниз по берегу, – ответил он расхожей в Филадельфии фразой. – Просто немного прокатимся.

Это звучало очень мило. И ужасно.

– Я не уверена, – протянула я с сожалением, – что Джой готова.

– Она не готова или ты не готова? – услужливо уточнила мама.

Я послала ей еще более пристальный предупреждающий взгляд.

– Я буду с тобой, – сказал Питер. – Окажу любую медицинскую помощь, если она понадобится.

– Езжай, Кэнни, – подбодрила мама.

– Тебе пойдет на пользу, – не отставала Таня.

Я внимательно на него посмотрела. Питер сверкнул улыбкой. Я вздохнула, понимая, что проиграла.

– Но только недолго, – уточнила я.

Питер кивнул и с робостью школьника поспешил мне помочь.

Конечно, сразу мы никуда не отправились. Сборы заняли сорок пять минут. В багажник отправились три сумки, полные подгузников, шапочек, носков, свитеров, бутылочек, одеял и разнообразных детских принадлежностей, и коляска. Затем Джой торжественно была пристроена в детском кресле, я села на пассажирское место, Питер устроился за рулем, и направились к побережью Джерси.

Мы с Питером болтали сначала о его работе, о Люси и Макси и о том, как жизнь Энди на самом деле оказалась в смертельной опасности, когда он разнес в пух и прах один из знаменитых старых рыбных домов Филадельфии, который десятилетиями играл на репутации и подавал поганый черепаховый суп.

За разговором мы свернули на скоростную автомагистраль Атлантик-Сити. Питер заговорщицки улыбнулся, нажал кнопку на панели управления, и крыша над нашими головами сдвинулась.

– Люк! – воскликнула я.

– Подумал, тебе понравится.

Я оглянулась на Джой, уютно устроившуюся в детском кресле, прикидывая, не будет ли ей слишком дуть. Но, судя по виду, ей очень нравилось. Маленькая розовая ленточка, которую я завязала у нее на голове, чтобы все знали, что она девочка, покачивалась на ветру, и ее глаза были широко открыты.