Текст книги "Хороши в постели"

– Они великолепны, – тихо сказала я и поднесла их к ушам.

– Вам очень идет, – заметила продавщица.

– Мы возьмем их, – сказала Макси очень уверенно. – Можете не упаковывать. Она их наденет прямо сейчас.

Позже в машине, в новых серьгах, посылающих радужные переливы на крышу всякий раз, когда на них падал солнечный свет, я пыталась благодарить Макси. За то, что она приняла меня, за покупку моего сценария, за то, что заставила меня поверить в будущее, в котором я заслуживаю вещей, подобных бриллиантовым серьгам.

Но Макси попросту отмахнулась.

– Ты заслуживаешь хорошего, – ласково сказала она. – Это не должно удивлять тебя, Кэнни.

Я глубоко вздохнула.

– Друг, – шепнула я малышу и, обращаясь к Макси, пообещала: – Я приготовлю тебе лучший ужин, какой ты когда-либо пробовала.

– Я не понимаю, – сказала мама во время ежедневного телефонного звонка-допроса. – И у меня есть пять минут, чтобы понять.

– Пять минут? – Я прижала трубку и прищурилась на пальцы ног, пытаясь решить, можно ли выжить в Голливуде с сильно ободранным лаком или меня оштрафует полиция педикюра. – Куда ты спешишь?

– Межсезонный матч по софтболу, – быстро сказала моя мама. – Мы сражаемся с «Лавандовой угрозой».

– Они что-то собой представляют?

– Были хороши в прошлом году. Но ты меняешь тему разговора. Ты теперь живешь с Макси… – начала мама и выжидательно затихла.

Или мне так показалось.

– Мы просто друзья, мам, – сказала я и добавила: – Все платонически.

– Знаешь, никогда не поздно…

Я закатила глаза:

– Прости, что разочаровываю.

– Так чем ты занимаешься?

– Весело провожу время, – ответила я. – Мне хорошо.

Я с трудом представляла, с чего начать. Я провела в Калифорнии уже почти три недели, и каждый день мы с Макси отправлялись в какое-нибудь приключение, маленькое путешествие в красном кабриолете Адриана, и машинка все больше и больше походила на заколдованную колесницу или ковер-самолет.

Вчера вечером после ужина мы прошлись пешком до пирса Санта-Моники и купили жирную солено-сладкую картошку фри и замороженный розовый лимонад и ели все это, болтая ногами в воде.

За день до этого мы ездили на фермерский рынок в центре города, где закупились малиной, молодой морковью и белыми персиками. Персики Макси раздала коллегам по съемочной площадке, за исключением ее напарника, потому что, как Макси сказала, он увидит в персиках призыв приготовить «Беллини».

– А я не хочу быть ответственной за его очередной запой, – фыркнула Макси.

В Калифорнии были вещи, к которым я никак не могла привыкнуть. Например, одинаковая красота женщин, то, как все остальные люди, которые встречались мне в кофейнях или магазинах деликатесов, казались смутно знакомыми. Как будто они играли подругу или приятеля второго плана в каком-нибудь недавно завершившемся ситкоме.

А еще меня поражала автомобильная культура этого места – все ездили повсюду, так что не было ни тротуаров, ни велосипедных дорожек, только бесконечные пробки, густой, как мармелад, смог, повсюду парковщики – даже на одном из пляжей, которые мы посетили.

– Теперь я официально видела все, – сказала я Макси.

– Еще нет, – отозвалась она. – На Третьей улице есть такса, одетая в трико с блестками. Она участвует в жонглировании. Когда посмотришь на нее, тогда да, увидишь все.

– Ты вообще работаешь? – спросила мама, не впечатлившись, судя по голосу, рассказом о жонглирующих таксах и белых персиках.

– Каждый день, – уверила я маму, и это было правдой.

В перерывах между приключениям и прогулками я проводила не менее трех часов на веранде с ноутбуком. Вайолет прислала мне сценарий, так густо испещренный заметками, что его практически невозможно было прочитать.

«БЕЗ ПАНИКИ! – написала она лавандовыми чернилами на титульном листе. – Фиолетовые правки – мои, красные – от нанятого студией читателя, черные – от парня, который может стать или не стать режиссером этого фильма. По моему мнению, большая часть из того, что он предлагает, полная херня. Отнесись к этому с долей скептицизма, не принимай близко к сердцу. Это ВСЕГО ЛИШЬ ПРЕДЛОЖЕНИЯ!»

Я постепенно продиралась сквозь чащу нацарапанных заметок, зачеркиваний, стрелок и добавлений к ним.

– Так когда ты возвращаешься домой? – спросила мама.

Я прикусила губу. Я до сих пор не знала ответа на этот вопрос, а надо было принять решение, и как можно скорее.

Тридцатая неделя беременности стремительно приближалась. После этого рубежа мне придется либо найти врача в Лос-Анджелесе и родить ребенка здесь, либо искать способ вернуться домой без самолета.

– Ты, пожалуйста, дай мне знать о своих планах, – попросила мама. – Я бы с радостью отвезла тебя домой из аэропорта и, возможно, даже посмотрела бы на внука или внучку до первого дня рождения…

– Мам…

– Просто материнское напоминание! – ответила мама и повесила трубку.

Я поднялась и побрела к пляжу. Нифкин напрыгивал мне на ноги в надежде, что удастся загнать теннисный мячик в волну. Разумеется, я понимала, что мне придется со всем разобраться, но пока все шло так хорошо, что трудно было сосредоточиться на чем-то, кроме нового солнечного дня, вкусной еды, поездки за покупками, пикника или прогулки по пляжу под звездным небом.

Если не считать случайных воспоминаний о Брюсе и наших счастливых временах вместе, а также отсутствия уверенности в том, что будет дальше в моей жизни, время, проведенное в пляжном домике, было абсолютным блаженством.

– Тебе нужно остаться здесь, – твердила Макси.

Я никогда не соглашалась напрямую, но и не отказывалась. Я пыталась подойти к вопросу так же, как когда-то проводила исследование невест, прокручивая вопрос снова и снова. Подойдет ли мне такая жизнь? Смогу ли я на самом деле так жить?

Я думала об этом вечерами, когда заканчивала работать, еда готовилась, а мы с Нифкином прогуливались вдоль кромки воды.

– Остаться или уехать? – спрашивала я, ожидая ответа от собаки, от ребенка, от Бога, который не дал мне наставлений еще в ноябре.

Но ответа не следовало – только волны и окружающая звездная ночь.

Утром моей третьей субботы в Калифорнии Макси вошла в гостевую спальню, распахнула шторы и щелкнула пальцами Нифкину, который помчался к ней, навострив уши, как самая маленькая сторожевая собачка в мире.

– Проснись и пой! – пропела Макси, подпрыгивая. – Мы идем в спортзал!

Я изо всех сил пыталась сесть.

– Спортзал? – изумленно переспросила я, хотя видела, что Макси была одета соответствующе.

Она собрала рыжие кудри в высокий хвост, надела облегающий черный комбинезон, ярко-белые носки и безупречно белые кроссовки.

– Не волнуйся, – успокоила меня Макси. – Никаких больших нагрузок.

Она села на край постели и ткнула в расписание какого-то места с названием «Образовательный центр Внутреннего света».

– Вот… видишь? – Она зачитала название курса. – Самоактуализация, медитация и визуализация.

– А за этим последует мастурбация? – хихикнула я.

Макси сердито на меня посмотрела.

– Не спеши с критикой! – оборвала меня она. – Такое действительно помогает.

Я подошла к комоду и закопалась в попытках найти подходящую одежду для самореализации. Мне пришло в голову, что сеанс медитации можно использовать, чтобы придумать правдоподобный диалог между Джози, героиней моего сценария, и ее будущим бывшим парнем. Или поразмышлять о будущем и о том, что я буду с ним делать. Самореализация и визуализация казались мне глупостью нового века, но, по крайней мере, я не совсем впустую потрачу время.

«Образовательный центр Внутреннего света» представлял собой низкое здание из белого дерева, расположенное на вершине холма с широкими стеклянными окнами и террасой, устланной морской травой и уставленной горшками с бальзамином. К счастью, там не было никаких парковщиков.

– Тебе понравится, – пообещала Макси, пока мы шли к дверям.

Я влезла в ее просторную футболку, которая для меня с каждым днем становилась все меньше, плюс легинсы и кроссовки, а также обязательная бейсболка и темные очки – единственные части ее образа, которые я смогла приспособить для себя.

– Знаешь, будь мы в Филадельфии, здесь бы был сырный магазин, – проворчала я.

Мы вошли в большую, просторную комнату с зеркалами на стенах, пианино в углу и запахом пота и сандаловых благовоний. Мы с Макси заняли места на задних рядах, и пока она ходила за ковриками, я оглядывала толпу. Впереди была стайка потрясающих супермоделей, несколько женщин постарше – одна с натуральными неокрашенными седыми волосами – и мужик с длинной, развевающейся белой бородой в футболке с надписью «Купил краба прямо у паба».

Определенно, не бар «Звезда», крутилось у меня в голове. В двери вошла инструктор.

– Давайте все встанем, – сказала она, наклоняясь и вставляя диск в проигрыватель.

Я, моргнув, уставилась на нее во все глаза, потому что там, передо мной, была самая что ни на есть Пышная Дама… в блестящем ярко-синем купальнике и черных колготках, не больше и не меньше.

Она была лет на десять старше меня, с глубоким загаром и каштановыми волосами, которые ниспадали до середины спины, удерживаемые над ее широким, без морщин лицом лентой в тон купальнику. Ее тело напомнило мне тех маленьких кукол плодородия, которых археологи выкапывали из руин, – покатые груди, широкие бедра, крутые изгибы. У нее была розовая помада и крошечный бриллиантовый гвоздик в носу, и было видно, что ей… комфортно. Уверенная. Довольная собой. Я никак не могла отвести от нее глаз, задаваясь вопросом, выглядела ли я когда-нибудь такой же счастливой, смогу ли я когда-нибудь этому научиться… и пойдет ли мне пирсинг в носу.

– Я Эбигейл, – представилась инструктор.

Эбигейл! Мой фаворит в списке женских имен для малыша! Знак, не иначе.

– И это самоактуализация, медитация и визуализация. Если вы оказались не в том месте, пожалуйста, покиньте зал сейчас.

Никто не вышел. Эбигейл улыбнулась нам и нажала кнопку на стереосистеме. Помещение заполнили звуки флейт и мягкий барабанный бой.

– Мы начнем с небольшой растяжки и глубокого дыхания, а дальше перейдем к тому, что называется направляемой медитацией. Вы сядете в любую удобную для вас позу, закроете глаза, а я буду направлять вас, предоставляя разные ситуации и возможности. Начнем, пожалуй.

Макси улыбнулась. Я улыбнулась в ответ.

– Все хорошо? – спросила она шепотом, я кивнула.

И не успела опомниться, как уже сидела, скрестив ноги, на мягком коврике на полу, с закрытыми глазами, а флейты и барабаны слабо звенели у меня в ушах.

– Представьте себе безопасное место, – начала Эбигейл, ее голос был низким и успокаивающим. – Не пытайтесь выбрать. Просто закройте глаза и посмотрите, что получится.

Я была уверена, что увижу веранду Макси или, может быть, ее кухню. Но, когда Эбигейл повторила «безопасное место», я увидела свою кровать… свою кровать дома. Голубое одеяло, яркие подушки, Нифкин, примостившийся сверху, как маленькое пушистое украшение, и глядящий на меня. По косому свету, пробивавшемуся сквозь жалюзи, я могла определить, что стоял вечер, когда я обычно возвращалась с работы. Время выгуливать собаку, время позвонить Саманте, чтобы узнать, когда она хочет отправиться в спортзал, время просмотреть почту, повесить одежду и устроиться на ночь…

И вдруг меня захлестнула волна такой острой тоски по дому, по моему городу, моей квартире, моей постели, что я почувствовала слабость.

Я с трудом поднялась на ноги. Моя голова была полна картин города – кофейня на углу, где мы с Самантой делились капучино со льдом, откровениями и ужасными историями о мужчинах… Рединг-Терминал по утрам, наполненный запахом свежих цветов и булочек с корицей… Торговый центр «Индепенденс-молл» по дороге с работы, широкие зеленые лужайки, забитые туристами, вытягивающими шеи, чтобы взглянуть на Колокол Свободы, кизиловые деревья, полные розовых цветов… Парк Пенс-Лэндинг по субботам, где Нифкин отчаянно натягивал поводок, пытаясь поймать чаек, которые низко скользили над водой.

Моя улица, моя квартира, мои друзья, моя работа…

– Дом, – прошептала я ребенку и самой себе.

– Туалет, – прошептала я Макси и вышла из зала.

Я стояла на солнце, глубоко дыша. Через минуту я почувствовал, как кто-то тронул меня за плечо. Это оказалась Эбигейл со стаканом воды в руке.

– С вами все в порядке?

Я кивнула.

– Просто меня обуяла… тоска по дому, наверное, – пояснила я.

Эбигейл задумчиво покачала головой.

– Дом, – проговорила она. – Что ж, это хорошо. Если дом – ваше безопасное место, это замечательно.

– Как вы… – я не могла подобрать слов для того, чтобы спросить, что я хотела. Как вы находите счастье в вашем теле… в моем теле. Как вы находите в себе мужество следовать чему-либо и куда угодно, если вы не чувствуете, что вписываетесь в этот мир?

– Я повзрослела, – улыбнулась Эбигейл, отвечая на так и не заданный вопрос. – И многому научилась. Вы тоже научитесь.

– Кэнни?

Макси, прищурившись против солнечного света, обеспокоенно смотрела на меня. Я помахала рукой. Эбигейл кивнула нам обеим.

– Удачи, – пожелала она и вернулась обратно в зал, покачивая бедрами и роскошной грудью, гордая и не стыдящаяся себя. Я смотрела ей вслед, жалея, что не могу прошептать ребенку: «Пример для подражания».

– Что это было? – с тревогой спросила Макси. – Ты в порядке? Ты не вернулась, я подумала, ты рожать начала в кабинке или что-то в этом роде…

– Нет, – слабо улыбнулась я. – Пока никаких детей. Я в порядке.

Мы поехали домой, Макси взволнованно болтала о том, как она представляла себя получающей «Оскара», и со вкусом, любезно и очень решительно обличала каждого гнилого бывшего прямо с трибуны.

– Я чуть не расхохоталась, когда представила выражение лица Кевина! – воскликнула она и посмотрела на меня, остановившись на следующем красном светофоре. – А что видела ты, Кэнни?

Мне не хотелось ей отвечать… Не хотелось ранить ее чувства, говоря о том, что мое счастье находится в пяти тысячах километров от пляжного домика на побережье Калифорнии и от самой Макси.

– Дом, – тихо сказала я.

– Скоро там будем, – улыбнулась Макси.

– Кэ-э-энни! – выла Саманта в трубку на следующее утро. – Это просто смешно! Я решительно настаиваю, чтобы ты вернулась. Столько всего происходит. Я рассталась с инструктором по йоге, а тебя даже не было здесь, чтобы послушать об этом…

– Так рассказывай, – уговаривала я, чувствуя укол совести.

– Да неважно, – беззаботно отмахнулась Сэм. – Уверена. Все мои переживания не так интересны, как твои друзья-звезды и их расставания…

– Будет тебе, Сэм, – прервала я ее. – Ты же знаешь, что это неправда. Ты мой самый лучший друг, и хочу услышать все о порочном инструкторе по йоге…

– Не обращай внимания, – повторила Саманта. – Я бы предпочла поговорить о тебе. Так в чем дело? Ты в длительном отпуске? Ты собираешься остаться там навсегда?

– Не навсегда, – поспешно сказала я. – Просто я не знаю, что делаю. Правда.

На тот момент я отчаянно желала никогда больше не обсуждать эту тему.

– Я соскучилась по тебе, – жалобно протянула Сэм. – Я даже скучаю по твоей мелкой странной собачонке.

– Это не навсегда, – уверенно сказала я.

Это единственное, что я знала наверняка.

– Ладно, сменим тему, – сказала Саманта. – Угадай, кто мне звонил? Тот симпатичный доктор, с которым мы столкнулись на Келли-драйв.

– Доктор Кей! – Я ощутила внезапный прилив счастья от его имени, а также укол вины за то, что я не звонила ему с того дня, как подписала контракт с Вайолет. – Как он узнал твой номер?

– Очевидно, – голос Саманты стал холодным, – несмотря на мою просьбу, ты снова указала меня в качестве экстренного контакта, когда заполняла для него какую-то форму.

Наше яблоко раздора. Я всегда указывала Саманту в качестве экстренного контакта, когда отправлялась в велосипедные поездки. Саманта была не в восторге, узнав об этом.

– Ну правда, Кэнни, почему бы тебе не вписать свою мать? – завела она все ту же шарманку.

– Потому что я боюсь, что на звонок ответит Таня, и мое тело похоронят в море, – ответила я.

– Ну, короче, он позвонил узнать, как идут дела и есть ли у меня твой адрес. Кажется, он хотел что-то тебе послать.

– Здорово! – отозвалась я, гадая, что бы это могло быть.

– Так когда ты возвращаешься домой? – снова спросила Сэм.

– Скоро, – сдалась я.

– Обещаешь? – потребовала она.

Я положила руку на живот.

– Обещаю, – ответила я им обеим.

На следующий день в почтовом ящике появилась коробка из Филадельфии. Я вынесла ее на веранду и вскрыла. Сверху лежала открытка с изображением маленькой, встревоженной собаки а-ля Нифкин с широко раскрытыми глазами.

«Дорогая Кэнни, – значилось на оборотной стороне, – Саманта сообщила мне, что ты какое-то время пробудешь в Лос-Анджелесе, и я подумал, что тебе, возможно, захочется что-нибудь почитать (они же там читают, верно?). Я упаковал книги и несколько вещей, которые напомнят тебе о доме. Не стесняйся звонить мне просто так».

Подпись гласила: «Питер Крушелевански (из Филадельфийского университета)».

И постскриптум: «Саманта сказала, что Нифкин тоже отбыл на Западное побережье, поэтому я положил кое-что и для него».

Внутри коробки лежали две открытки, с изображениями Колокола Свободы и Индепенденс-холла, маленькая жестянка с крендельками в темном шоколаде из Рединг-Терминала и слегка помявшийся бисквит. На дне коробки мои пальцы наткнулись на что-то круглое и тяжелое, завернутое в несколько слоев «Филадельфия икзэминер» («Потрещим с Габби», как я заметила, была посвящена последнему телевизионному фильму Анджелы Лэнсбери). В свертке оказалась неглубокая керамическая миска для корма. На внутренней стороне красовалась ярко-красная, обведенная желтым буква «Н». А по внешней стороне чаши шла серия портретов Нифкина, каждый из которых был точен вплоть до его усмешки и пятен. Нифкин бежал, Нифкин сидел, Нифкин на полу пожирал сыромятную кость. Я радостно рассмеялась.

– Нифкин! – позвала я.

Песик тут же с лаем прибежал. Я поставила его подарок на пол, чтобы он мог его обнюхать. И позвонила доктору.

– Сьюзи Лайтнинг! – выдал он вдруг вместо приветствия.

– Кто? – удивленно переспросила я. – А?

– Это из песни Уоррена Зевона, – пояснил доктор.

– Хм-м, – повторила я.

Единственная песня Уоррена Зевона, которую я знала, была о юристах, оружии и деньгах.

– Это о девушке, которая… много путешествует, – сказал доктор.

– Звучит интересно. – Я мысленно сделала пометку посмотреть текст песни. – Я звоню, чтобы поблагодарить за подарки. Они замечательные!

– Не за что, – довольно хмыкнул он. – Я рад, что тебе понравилось.

– Ты рисовал Нифкина по памяти? Это потрясающе! Тебе надо было стать художником.

– Балуюсь иногда, – признался доктор голосом, так похожим на голос Доктора Зло из фильмов об Остине Пауэрсе, что я расхохоталась. – Честно говоря, твоя подруга Саманта снабдила меня фотографиями. Но я не часто подглядывал. У твоей собаки очень характерная внешность.

– Ты слишком добр, – искренне проговорила я.

– Тут открыли студию росписи керамики за углом кампуса, – объяснил доктор. – Я там и сделал. Была вечеринка по случаю дня рождения какого-то ребенка, так что там было пятеро восьмилетних детей и я.

Я усмехнулась, представив себе это – высокий, басовитый доктор на складном стульчике, рисующий Нифкина, и на него детишки таращатся.

– Как у тебя дела в целом?

Я изложила доктору сокращенную версию о шопинге с Макси, о готовке, которой занималась, о фермерском рынке, который нашла. Описала маленький домик на пляже. Сказала, что Калифорния кажется мне одновременно чудесной и нереальной. Рассказала, что гуляю каждое утро и работаю каждый день, и как Нифкин научился ловить мячик в прибое.

Доктор заинтересованно хмыкал и задавал вопросы, а потом перешел к главному:

– Ты когда возвращаешься домой?

– Я не уверена, – замялась я. – Сейчас у меня отпуск, и я еще дорабатываю сценарий.

– Ты… будешь рожать там?

– Не знаю, – медленно проговорила я. – Думаю, нет.

– Понятно, – это все, что он сказал. – Мы должны снова позавтракать, когда ты вернешься.

– Конечно! – сказала я, и меня остро потянуло в «Доброе утро». Тут такого меню не было. – Было бы здорово.

Я услышала, как машина Макси въехала в гараж.

– Прости, мне пора бежать…

– Без проблем, – ответил доктор. – Звони в любое время.

Я повесила трубку, улыбаясь. Мне было интересно, сколько ему на самом деле лет. Интересно, нравлюсь ли я ему больше, чем пациентка, больше, чем просто еще одна из девиц в теле, сновавших туда-сюда в его кабинете, каждая со своим разбитым сердцем. И я решила, что хочу увидеть его снова.

Следующим утром Макси предложила еще одну поездку.

– Поверить не могу, что у тебя есть пластический хирург! – проворчала я, забираясь в маленькую машину с низкой посадкой, размышляя, что только в этом городе, в этот период истории, у двадцатисемилетней актрисы с идеальными чертами лица будет пластический хирург в загашнике.

– Необходимое зло, – решительно проговорила Макси, проезжая мимо машинок еще меньше и выруливая на скоростную полосу.

Кабинет хирурга представлял собой помещение в серо-лиловых тонах, с прохладными мраморными полами, глянцевыми стенами и еще более глянцевыми администраторами. Макси сняла большие солнцезащитные очки и тихо говорила с женщиной за стойкой, пока я прогуливалась, рассматривая гигантские фотографии врачей, расположенные вдоль всей стены, задаваясь вопросом, кому из них доставит удовольствие подколоть губы Макси и стереть невидимые линии вокруг ее глаз.

Доктор Фишер походил на блондинистого кукольного Кена. Доктор Роудс была брюнеткой с изогнутыми бровями, которая выглядела моей ровесницей, но вряд ли ей было столько. Доктор Таскер напоминал веселого Санта-Клауса за вычетом, конечно, пухлых щек и двойного подбородка. И доктор Шапиро…

Я застыла как вкопанная, уставившись на большую фотографию собственного отца. Он похудел и сбрил бороду, но это, без сомнений, был он.

Стуча каблуками, подошла Макси. Заметила выражение моего лица, тут же схватила меня за локоть и подвела к ближайшему креслу.

– Кэнни, в чем дело? Ребенок?

Я поплелась обратно к стене на негнущихся, как деревянные колоды, ногах. Ткнула в портрет:

– Это мой отец.

Макси уставилась на фотографию, потом на меня.

– Ты не знала, что он здесь?

Я замотала головой.

– Что нам делать?

Я закивала в сторону двери и двинулась к ней со всей возможной скоростью.

– Уходить.

– Так вот что с ним стало, – проговорила я.

Макси, Нифкин и я сидели на веранде, пили малиновый чай со льдом.

– Липосакция в Лос-Анджелесе. – Я покатала слово на языке, примеряя саму идею. – Звучит как начало плохого анекдота, правда?

Макси отвела глаза. Мне было неловко перед ней. Она никогда не видела меня такой расстроенной и понятия не имела, как мне помочь. И я не знала, что ей сказать.

– Посиди тут, – сказала я, вставая. – Я пойду немного прогуляюсь.

Я спустилась к воде, прошла мимо девушек в бикини на роликах, волейболистов, визжащих и липких от мороженого детей. Мимо продавцов на ходулях, салонов пирсинга, продавцов носков по четыре пары за десять долларов, подростков с дредами, сидящих на скамейках в парке, играющих на гитарах, и бездомных, закутанных в многочисленные слои одежды, лежащих под пальмами, как трупы.

Переставляя ноги, я пыталась уложить в голове все, упорядочить, как картины на выставке, развешанные по стенам. Я вспомнила свою семью такой, какой она когда-то была. Мы пятеро на лужайке на Рош ха-Шану, позируем в лучших нарядах. Мой отец с аккуратно подстриженной бородой держит руки на моих плечах. У меня волосы заколоты сзади, под свитером едва проступает грудь. Мы улыбаемся.

Я вспомнила нас пять лет спустя. Отец ушел, я толстая, угрюмая и напуганная, обезумевшая мама, несчастный брат, Люси с ирокезом, пирсингом и ночными телефонными звонками.

Еще фотографии. Мой выпускной в колледже. Мама и Таня, обнимающие друг друга на матче их лиги по софтболу. Джош, метр восемьдесят, худой и серьезный, разделывает индейку на День благодарения.

Каникулы, мы вчетвером сидим за обеденным столом. Мама во главе, брат напротив нее. Разные парни и подруги появлялись и исчезали, а мы изо всех сил делали вид, что все на месте.

Я стала вспоминать дальше. Вот я гордо стою перед своей первой квартирой, держа в руках газету со своей первой статьей и указывая на заголовок «Обсуждение бюджета отложено». Я и мой первый парень. Я и мой любовник из колледжа. Я и Брюс в океане, смеемся в камеру, щуримся на солнце… на концерте «Грэйтфул Дэд»… Брюс скачет в толпе, одна нога вытянута, в руке пиво, волосы распущены по плечам.

Стоя в прибое и позволяя океану остудить мои ноги, я не чувствовала… ничего. Или, может, это была последняя агония любви. Теперь на ее месте была прохладная пустота. Там, где раньше был весь этот жар, боль, страсть, остался лишь скользкий мокрый песок, оставленный отступившим приливом.

Что ж, думала я. Ну вот. Ты здесь. И ты двигаешься вперед, потому что только так и может быть. Это единственное место, куда ты можешь пойти. И ты будешь продолжать, пока боль не утихнет или пока ты не найдешь что-то новое, что причинит тебе еще более сильную боль. Таково человеческое состояние. Мы бродим в своих личных страданиях, потому что только так и может быть. Потому что, думаю, Бог не оставил нам выбора. Ты взрослеешь, вдруг вспомнила я Эбигейл. Ты учишься.

Макси сидела на веранде, где я ее оставила, и ждала.

– Нам надо по магазинам! – сообщила я.

– Куда? – вскочила она на ноги. – За чем?

Я рассмеялась и услышала в собственном смехе слезы. Интересно, Макси их тоже слышала?

– Мне нужно купить себе обручальное кольцо.