Текст книги "Зеленая"

Вскоре мы расселись вокруг импровизированного столика. Между нами лежало несколько шишковатых морковок, связка сладкого лука и пригоршня маленьких ржаных булочек. Во время приготовлений они оба молчали. Я решила ни за что не заговаривать первой.

– Мы цивилизованные люди, – сказал наконец Федеро. – Мы сидим за столом, и перед нами лежит еда.

– Разделять трапезу – традиция моего племени, – добавила Танцовщица.

В их голосах я уловила отчаянное желание хоть отчасти возместить ущерб и возобновить нормальное общение.

Я молча глядела на них в упор.

Они не отводили взглядов в сторону. Федеро казался озадаченным, Танцовщица бросала на меня откровенно равнодушные взгляды. Во всяком случае, догадаться, о чем она думает, по ее лицу я не могла – все же она не была человеком. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга.

Я не выдержала первой.

– Она была корова, – сказала я на своем родном языке.

Федеро устало потер глаза.

– Через два года мы могли бы внедрить тебя во дворец Правителя! – вздохнул он.

Танцовщица кивнула:

– Надо было раньше догадаться.

– О чем догадаться? – спросила я.

Федеро посмотрел на меня в упор.

– Перестань говорить по-варварски, – сухо приказал он. – Мы в Медных Холмах.

– По-варварски?! – Я с трудом удержалась от крика. – Это вы… вы… – Я не знала, как на моем родном языке будет «варвары». Естественно, в детстве мне и не нужно было знать такое слово. – Звери! Вы – звери!

– Все могло измениться, – возразил Федеро. – С твоей помощью.

Танцовщица бросила на меня свой длинный, неспешный взгляд.

– Прошу, говори так, чтобы я могла тебя понимать. Иначе мы далеко не уедем.

Вначале мне не хотелось отвечать, но потом я вспомнила, что петрейский – и не ее родной язык.

– Ладно, – буркнула я, понимая, что веду себя невежливо.

– Изумруд… – начал Федеро.

– Зелёная! – Я ударила кулаком по дощатому столу. – Меня зовут не Изумруд! Можешь называть меня Зелёной!

Танцовщица махнула рукой в сторону Федеро, призывая его к молчанию.

– Ладно, Зелёная, – сказала она. – Федеро с самого начала догадывался, что в твоем сердце горит пламя, которое не позволит тебе сломаться, как бы тебя ни переделывали по воле Управляющего. Ты…

– Так и получилось, – перебил ее Федеро.

Я вскипела, расслышав в его голосе странную гордость. Тогда я его возненавидела. Как будто он сделал меня такой, какая я есть, просто потому, что ему хватило ума купить меня на базаре.

– Возможно, пламени в тебе слишком много, – продолжала Танцовщица.

– Ну и что? – огрызнулась я. – Теперь вы хотите мною владеть вместо Управляющего? Я – сама по себе, и никто не посмеет меня переделывать – ни он, ни вы и никто другой!

Танцовщица вонзила когти в древесину; во все стороны полетели щепки.

– Всех нас переделывает жизнь.

– Вот именно, – поддакнул Федеро. – И потом, ты еще многого не знаешь. Ты ведь не читала ничего современнее «Комментариев» Лакодема… Я прав?

– Да.

К чему его вопрос? Лакодем подробно описывал восставших из могил, а также людей, которые всю жизнь стояли на головах, а объяснялись при помощи ног. Я не воспринимала его всерьез. Мир подчинялся установленному порядку. Судить о старой сказке тоже можно, руководствуясь здравым смыслом.

– Так узнай немного о недавней истории Медных Холмов. – Федеро подался вперед и положил ладони на неструганые доски. – Вот уже четыре сотни лет городом правит один и тот же Правитель.

– Это мне и госпожа Тирей говорила. Правда, не так прямо, как ты. – Я вспомнила о мертвых глазах Управляющего, тусклых и роковых, как глаза морского чудища, которое когда-то хотело меня сожрать. В некотором смысле Лакодем оказался прав. – Вашим городом управляют бессмертные.

Танцовщица рассмеялась тихо и горько:

– Бессмертные? Нет! Неумирающие? Что ж, да… пока.

– Вы хотели, чтобы я убила Правителя?! – выдохнула я почти беззвучно. После смерти Правителя Управляющий лишится власти. Женщины… и девочки… заживут спокойнее. И даже если новый Правитель тоже окажется тираном, он не сразу покажет себя во всей красе…

– Да, мы рассчитывали на тебя, – признался Федеро. – Но у нас имелись и другие замыслы. Наши игры ведутся уже давно…

Я перебила его:

– Но я выскочила из ловушки и расстроила все ваши планы!

– Н-ну… да.

Я увидела, как его лицо, словно против его воли, на миг озарилось улыбкой.

– Не вовремя в тебе проснулся мятежный дух!

Я провела пальцами по саднящим шрамам на щеке.

– Мне самой он тоже ничего хорошего не принес. Что же теперь будет с вашими замыслами?

Оба посмотрели на меня сверху вниз. В воздухе между нами кружились пылинки и мелкая стружка. На лице Федеро проступило отчаяние, как раньше.

– Если сумеешь ускользнуть от стражей, которые день и ночь рыщут по всему городу, если выживешь, несмотря на то что за твою голову назначена крупная награда, можешь бежать из Медных Холмов куда угодно и жить, как тебе хочется.

Танцовщица задумчиво провела когтем по своей бархатистой щеке:

– Жаль, что ты стала слишком приметной. Сама поставила на себе клеймо! Стоит тебе попасться кому-нибудь на глаза, и тебя сразу узнают.

Перед моими глазами стояли большие карие глаза Стойкого; я слышала, как звенят бабушкины колокольчики, провожая ее в последний путь под палящим солнцем. Интересно, куда позвала бы меня бабушка? Чего хотел бы от меня отец? Я была уверена только в Стойком: он наверняка позвал бы меня домой.

Чего хочу я сама?

Вернуться домой.

Неожиданно я поняла, что хочу не просто вернуться домой. Я не хочу, чтобы девочек продавали торговцам живым товаром. Не желаю видеть ни Управляющего, ни мерзких наставниц, ни Федеро, способного очаровать кого угодно. Я должна положить конец торговле думающим, говорящим скотом.

Тогда я еще не могла бы сказать, кто виноват больше – Федеро, купивший меня, или отец, продавший меня ему. Это не имело значения. Они были всего лишь пешками на огромной доске. Начало всей мерзости положили Правитель и его подручный, сводник Управляющий. Я поняла, что поступила совершенно неверно, бежав из поместья Управляющего: надо было всего лишь не сдаваться и потерпеть еще немного. Если бы не мой мятежный дух, я сумела бы воспользоваться своей красотой как оружием и отомстить им!

Я же, испугавшись, лишила себя важного оружия, а затем убила женщину, виновную лишь в одном: она верно служила своим господам.

Вдруг меня озарило.

– Вы наверняка задумали что-то еще! – сказала я. – Иначе мы бы с вами сейчас не разговаривали. Вы хотите мне что-то предложить! Ты ведь упомянул о «других замыслах».

Федеро и Танцовщица многозначительно переглянулись. Я прочитала на их лицах страх, но не стала ни о чем больше расспрашивать.

Наконец Федеро едва заметно кивнул и заторопился, как будто не до конца верил самому себе:

– Сдайся в плен добровольно. Расскажи о заговоре против Правителя. Расскажи им о нас. Скорее всего, тебя приведут к Правителю на допрос. Ему интересно будет послушать, что ты скажешь. В то же время он захочет просто посмотреть на свою изуродованную драгоценность. Он будет ревновать тебя. Очутившись рядом с ним, ты сможешь…

– Что смогу? – Мне стало смешно. Неужели они настолько глупы?! – Что смогу – убить его? Не забывай, мне всего двенадцать лет. Меня приволокут к нему во дворец… Будь я его любовницей, я бы, возможно, и сумела что-то предпринять. Но меня со всех сторон будут окружать вооруженные стражники! Ну и дураки же вы оба! – На родном языке я добавила: – Я всего лишь девочка. – Мой истерический смех перешел в рычание. – Да, я убила старуху ударом ноги, но мне не совладать с мужчиной, сидящим на троне и окруженным охранниками. Такой поступок свыше моих сил!

Танцовщица привстала с места и посмотрела на меня в упор. Она не моргала, как моргали бы все остальные. Я достаточно хорошо знала ее и понимала, что она обдумывает свои слова, поэтому выдержала ее взгляд и молча ждала.

Наконец она заговорила:

– Есть и другой способ покончить с Правителем.

– А как же! – грубо ответила я. – Вы научили меня убивать.

– Нет, Танцовщица научила тебя выживать, – возразил Федеро. – Послушай меня, Зелёная! Ты можешь отказаться от нашего предложения и жить как хочешь. Выбор за тобой. Ты здесь не заключенная.

– В самом деле?

– Ты пробовала открыть люк? – спросил Федеро. – Все это время его не запирали.

– Вот как… – На миг я показалась себе полной дурочкой.

– Можешь поступать, как подсказывает тебе сердце. Но если у тебя сохранились хоть какие-то добрые чувства по отношению ко мне, я прошу тебя сначала выслушать Танцовщицу. Она изрекает сложные истины, которые могут и не сбыться. И все же, перед тем как отвергнуть нас, выслушай, от чего ты отказываешься.

– Придется, – с горечью ответила я. Смысл его слов был вполне ясен. На Гранатовом дворе я приняла решение от неведения. Хотя мне не хотелось в том признаваться, я поняла, что он в чем-то прав.

– Правда о Правителе известна очень, очень немногим, – медленно заговорила Танцовщица. – Своим… м-м-м… нестарением… он обязан чарам, силой вырванным у моих соплеменников. Есть заклинание, способное разрушить чары. Нужно лишь произнести в его присутствии определенные слова. Слова подействуют, если будут произнесены рядом с Правителем. Не обязательно в спальне! – Танцовщица предостерегающе подняла руку, видя, что я собираюсь что-то сказать. – Тем не менее их нужно произносить, находясь близко от него. Заклинание не подействует, если сказать его на петрейском языке. Правитель с помощью магии подействовал на нужные петрейские слова, чтобы кто-нибудь не произнес их в его присутствии.

– Подействует ли заклинание, если произнести нужные слова на моем языке? – спросила я.

Лицо у Танцовщицы сделалось очень несчастным.

– Не знаю, послушают ли тебя силы… Путь моей души проходит в стороне от заклинаний, и я не понимаю, как они действуют. С тех пор как Правитель, воспользовавшись нашей магией, захватил престол, мои сородичи прячут свою древнюю силу, как старый плащ. Я могу научить тебя нужным словам, написав их здесь в пыли, хотя никто из нас не сможет произнести их вслух. Если ты скажешь их на своем языке… неизвестно, какое действие они окажут. Во всяком случае, я этого не знаю.

Я не поверила ей.

– Неужели за четыреста лет никто ни разу не попытался произнести заклинание?

– Никто ничего не знает достоверно, – сухо ответил Федеро. – Достаточно и того, что нам удалось объединить наши усилия. Ты нам поможешь?

Принять решение оказалось довольно просто. Куда мне было деваться? Я не могла переплыть море и попасть домой. Если бы я отказалась им помогать и ушла, Управляющий продолжал бы скупать красивых девочек, а Федеро и Танцовщица выбрали бы из их числа еще одну бунтовщицу и воспитали ее нужным образом… И когда-нибудь той, другой девочке тоже пришлось бы делать выбор.

Я знала чего хочу.

– Я сделаю, что вы хотите, – медленно заговорила я. – Можете научить меня нужным словам. Федеро, тебе придется подучить меня моему родному языку, потому что я почти забыла его и вряд ли сумею сама перевести все слова. – Я повернулась к нему: – Принеси словарь моего языка, если его можно отыскать здесь, на Медных Холмах. А еще, перед тем как я испробую на Правителе вашу магию, мне понадобятся семь ярдов шелка, иглы, катушки ниток и пять тысяч крошечных колокольчиков, вроде тех, что нашивают на танцевальные туфли.

– Пять… тысяч?! Где же я их…

– Ты знаешь, зачем они мне нужны. – Я снова перебила его. – Не хочу отправляться на смерть без колокольчиков жизни, которые звонили бы по мне. Только не надо притворяться. Я прекрасно понимаю, что вы отправляете меня на верную смерть. Если повезет, я убью Правителя, сама же погибну в любом случае!

– Хорошо, – промямлил он, – ты имеешь на это право.

– Значит, мы договорились.

Танцовщица медленно кивнула; на ее всегда невозмутимом лице я прочитала боль. Я едва заметно улыбнулась ей – искренне, от всей души. Она заслужила не только мой гнев и презрение. Правда, девочки, которые последовали бы моим путем, заслужили от меня всего. Даже саму мою жизнь. Когда с поручением так или иначе будет покончено, я отправлюсь домой.

Бабушка наверняка одобрила бы мой замысел. И буйвол тоже.

* * *

Я никогда не знала истинное число дней моей жизни. Отсчет прервался после того, как Федеро увез меня от отца. В раннем детстве я еще ничего не понимала; колокольчики на моем давно утерянном шелке вели за меня отсчет дней и ждали, пока я вырасту и научусь считать. Хотя я несколько раз пробовала восстановить свой шелк, точное количество колокольчиков так и осталось для меня загадкой. Правда, я много лет не переставала вести подсчеты в уме, но о том, сколько всего должно быть колокольчиков после того, как точный счет прервался, я могла лишь гадать.

Дни начала жизни принадлежали только мне. От раннего детства у меня не осталось ничего, кроме нескольких воспоминаний.

На чердаке было душно и тепло даже осенью. Федеро и Танцовщица снова ушли, на сей раз надолго.

– Мы не можем часто уходить и приходить, не привлекая внимания к тебе, – объяснил Федеро.

– Мы вернемся, когда соберем все, что тебе потребуется, – пообещала Танцовщица.

Мне оставили соленый сыр, черствый хлеб и воду с металлическим привкусом; я сидела на чердаке и думала, что все могло бы сложиться по-другому… И гадала, что мне делать дальше.

Когда мне надоело жалеть себя и представлять, «что было бы, если…», я обратила внимание на мир, лежащий за пределами моей последней тюрьмы. Чтобы не привлекать к себе внимания, я не стала мыть окно. Из-за толстой пленки пыли и сажи мне не удавалось как следует разглядеть улицу. Слушая голоса и шум внизу, на складе, я сообразила: если сесть под самым круглым окошком, я буду слышать все, что творится на улице.

О происхождении одних звуков я догадывалась без труда. Мимо склада гнали лошадей; их проезд сопровождался криками или щелканьем хлыста погонщика. Время от времени у склада останавливались повозки; металлические ободья колес скрежетали о булыжники. Лошади тихо ржали, пока погонщик переговаривался со складскими рабочими и командовал погрузкой.

Иногда мимо, разговаривая, проходили люди. Я могла разобрать лишь самые громкие удивленные или взволнованные восклицания; остальное сливалось в невнятный гул. И все же даже такой гул по-своему утешал.

Внизу, на складе, все звуки были гораздо отчетливее. Грузы принимали, грузы отправляли; иногда десятник визгливо выкрикивал приказы, которые я отлично слышала, хотя и не понимала их смысла. Рабочие переговаривались раздраженно или дружелюбно:

– Другой ящик с консервами, другой, дурья башка!

Все равно как сидеть в поместье Управляющего и слушать звуки окружающего мира. Только здесь окружающий мир оказался гораздо, гораздо ближе.

Под вечер второго дня после того, как меня снова оставили одну, внизу вдруг загрохотали шаги. По улице маршировал целый отряд. Кто-то отрывисто выкрикивал непонятные приказы. Потом загрохотала дверь: кто-то вошел в помещение склада. Внизу послышались недовольные крики. Я поняла, что рабочим велели остаться и поработать сверхурочно – причем бесплатно. Рабочие проклинали городские власти и Правителя, желали им сгнить в аду. Повсюду сыпались проклятия. Потом я услышала глухие удары: с недовольными жестоко расправлялись.

Через какое-то время внизу послышался грохот. Я поняла, что рабочие передвигают ящики. Они снова стали ругаться, но уже беззлобно. Я лежала на полу, прижав больное ухо к пыльной щели, и ждала, когда смерть взберется снизу по стене и найдет меня.

И зачем я только потребовала от Федеро и Танцовщицы шелк и колокольчики? Ведь могла сразу пойти им навстречу – и, наверное, мне бы удалось изменить миропорядок. Скоро меня арестуют, а я так и не выучила слова, способные разрушить чары вокруг Правителя.

Если бы я могла не дышать, я бы не дышала. Не для того, чтобы умереть, но чтобы лежать тихо, как доска. Молчание – жизнь. Я не шевелилась весь вечер. Не рисковала ни есть, ни пить, ни пользоваться ночным горшком. Внизу по-прежнему что-то двигали и переставляли. Иногда на склад заходил командир отряда стражников; он каждый раз подзывал к себе человека по имени Маурицио.

Наконец, рабочих распустили по домам. С лязгом захлопнулась большая дверь, и внизу воцарилась блаженная тишина. Никогда в жизни я не испытывала такого облегчения!

Я села. Во рту пересохло, мочевой пузырь, наоборот, переполнился. И вдруг я сообразила: если неведомый мне Маурицио – человек хитрый, он, возможно, оставил на складе часового. Вдруг сейчас кто-то прислонился снизу к моему люку и только и ждет, когда я пошевелюсь, скрипну или вздохну?

Новый страх пригвоздил меня к месту до поздней ночи. Наконец, мочевой пузырь так настоятельно заявил о себе, что я уже не смогла больше терпеть – будь что будет! Я как можно тише прокралась в угол сделать свои дела. Мне казалось, что извергаемая из меня вода хлещет со страшным шумом, но поделать я ничего не могла. Потом я снова затаилась и стала ждать, когда минует опасность.

Вскоре я поняла, что опасность не минует никогда.

Мне снилось, что я плыву по бурному океану в утлой лодчонке, спасаясь от погони. По ногам ударило что-то жесткое. Я отчаянно озиралась по сторонам в поисках какого-нибудь оружия и замахнулась куском сыра, но вдруг сообразила: это Федеро поднял крышку люка. Одного взгляда на круглое оконце хватило, чтобы понять: на улице еще ночь.

– Неужели сыр с плесенью так опасен? – улыбнулся Федеро. – В следующий раз, как пойду за провизией, постараюсь достать тебе что-нибудь не такое… смертоносное.

Невольно хихикнув, я села на пол.

– Я думала, там, внизу, прячется часовой; он схватит меня, если я пошевелюсь.

– Часовой? – забеспокоился Федеро. – Подожди, пожалуйста. – Он ненадолго скрылся в люке, но скоро вернулся и втащил на чердак два туго набитых холщовых мешка. Закрыв за собой крышку, он сел и попросил подробно рассказать, что я имею в виду.

Я рассказала, что слышала днем, и упомянула имя Маурицио. Мне показалось, что Федеро встревожился.

– Управляющий подозревает, что ты скрываешься в складском квартале. Что, впрочем, и неудивительно. Они искали весь вечер, а потом ушли?

– Они обшарили все. По улице шел целый полк; видимо, они ворвались на все склады.

Федеро хмыкнул, снял плоскую кожаную шапочку, какую носят рабочие, и задумчиво погладил себе затылок.

– Постараюсь что-нибудь выяснить. Правда, я не могу проявлять слишком уж большое любопытство. Меня и так подозревают, потому что мы с тобой были хорошо знакомы… Вскоре они сообразят, что Танцовщица уделяла тебе особое внимание.

– Она уделяла мне внимания больше, чем другим кандидаткам? – спросила я.

– Конечно. – Федеро потянулся к мешку. – Я принес тебе новости и кое-что получше.

Он извлек из мешка штуку тонкого шелка, чесучового плетения, шириной в сорок два дюйма. Развернутый шелк занимал семь ярдов в длину. И какой же он был красивый! Я посветила на него лампой. При тусклом освещении мне показалось, что материя зеленого цвета – не слишком яркая, правда.

– Очень красиво, – тихо сказала я.

– Рад, что хоть чем-то сумел тебе угодить… На Гранатовом дворе тебя научили неплохо разбираться в тканях.

Затем Федеро показал мне колокольчики – самого разного вида.

– Я не мог купить в одном месте слишком много одинаковых серебряных колокольчиков, – объяснил он, как бы извиняясь. – Так что среди них есть и железные, и медные, а некоторые больше, чем мне бы хотелось.

И все же он добыл мне колокольчики. Настоящие колокольчики! Колокольчики, которые я пришивала к шелку на родине, были крошечными, жестяными и держались на булавках. Они не звенели по-настоящему, а лишь тихо звякали. Некоторые из тех колокольчиков, что принес мне Федеро, подошли бы для хора, который исполняет молитвы.

– Когда я надену на себя шелковое одеяние, расшитое колокольчиками, звон будет окружать меня, как тульпу, – сказала я. При виде многочисленных крошечных колокольчиков я испытала умиротворение.

Федеро достал бархатный сверточек, внутри которого лежали иголки.

– Я купил несколько иголок – на случай, если какая-нибудь погнется или затупится.

Кроме того, Федеро принес мне несколько катушек ниток, насаженных на палочки.

Я выбрала себе иголку и взяла один из самых крошечных колокольчиков. Он напоминал маленькое серебряное гранатовое зернышко и тихонько звякнул, когда я покачала его, зажав между пальцами. Мысленно поблагодарив бабушку, я взяла свой кусок шелка за уголок и пришила колокольчик. Шелк растекся у меня на коленях зеленой рекой.

Федеро, сидевший на пятках, некоторое время наблюдал, как я шью. Потом спросил:

– Я могу тебе помочь или ты должна пришивать колокольчики только сама?

Я задумалась, так как не знала ответа на его вопрос. Мне всегда казалось, что женщины расшивают свой шелк колокольчиками сами. Конечно, когда я была совсем маленькой, то еще не умела шить. Кроме того, в моем случае ни о каких традициях не могло быть и речи: все традиции давно нарушили и сломали.

Оставалось решить, что сейчас важнее.

Внезапно меня озарило, и я выпалила:

– С удовольствием приму твою помощь, но не бесплатно. – Я заметила в тусклом свете лампы его удивленный взгляд. – Расскажи, откуда я родом. Опиши мою родину! Я помню лягушек, подорожники, рис и папиного буйвола, но не знаю, как называется место, где я родилась… Наставницы никогда не показывали мне карт заморских стран.

Федеро долго возился, вставляя нитку в иголку. Видя, как он сосредоточен, я не торопила его. В его глазах мелькали обрывки мыслей. Наконец Федеро выбрал подходящий колокольчик, нагнулся к своей половине шелка и заговорил, не глядя мне в глаза:

– Ты, конечно, знаешь, что упоминать о твоем происхождении на Гранатовом дворе строго запрещалось.

– Какая глупость! Достаточно посмотреть на мое лицо, и сразу становится понятно, что я – не уроженка Каменного Берега!

– Конечно. Красота, которую мы все ценили… и ценим… в тебе, отчасти как раз и заключается в твоей необычности. Но разговоры о твоей родине напомнили бы тебе о прошлом и оживили старые воспоминания.

– У вас с Танцовщицей имелись в отношении меня другие планы, – сухо заметила я.

– Зелёная, наши планы были скрыты внутри других планов. – Федеро мельком взглянул на меня и тут же потянулся за новым колокольчиком. – Ты родом из страны, которая называется Селистан. Она находится на юго-западе, на другом берегу Штормового моря; напрямик от Медных Холмов до Селистана примерно шестьсот узлов.

Селистан!

Наконец-то я узнала имя своей родины. Не просто место, где живут лягушки, змеи и есть рисовые поля, но место в мире, у которого есть название, страна, нанесенная на карту.

– Где именно в Селистане я жила?

– Точно не помню. – Мне показалось, что ему не по себе. – Самый крупный порт, куда прибывают почти все заморские торговые суда, называется Калимпура. Я высадился на берег лигах в девяноста к востоку от Калимпуры, в провинции, которая называется Бхопура. Маленький портовый городок, в котором я очутился, носил название Maлая Бхопура, хотя никакой Большой Бхопуры поблизости вроде нет.

– Мы с тобой довольно долго шли пешком от моей деревни до Малой Бхопуры, – осторожно сказала я.

Федеро засмеялся. Я бы, пожалуй, обиделась на него, не будь его радость такой неподдельной.

– Мы прошли лиги две вдоль горного хребта, отделяющего долину реки, где ты жила, от побережья, где я высадился на берег. – Он тепло улыбнулся мне. – Не сомневаюсь, путь показался тебе длинным, но вспомни, какой ты тогда была маленькой. Вряд ли ты до того дня отходила от отцовской хижины дальше чем на три фарлонга. Сегодня ты легко проделала бы такой путь за несколько часов, не почувствовав усталости!

Тот день я прекрасно запомнила. Тогда мне казалось, что мы идем целый день и прошли громадное расстояние. Федеро не издевался надо мной; он описывал мое раннее детство. В начале жизни все маленькие.

Я взяла очередной колокольчик и, пришивая его, собиралась с мыслями. Федеро молчал. Он не злил меня и не оборонялся. Мне хотелось расспросить его о многом. Внизу распахнулись двери. На склад пришли рабочие.

Понизив голос, я спросила:

– Где поле моего отца?

– Я… не знаю. Уже не помню, – пристыженно ответил он.

Федеро явно чего-то недоговаривал. Я задумалась. Не хотелось выплескивать на него свой гнев. Колодец в моей душе, наполненный гневом, был глубоким и неиссякаемым, но тогда я совсем не злилась на него.

– Федеро… Как звали моего отца?

Он склонился над шитьем – так низко, что рисковал попасть себе иголкой в глаз.

– Не знаю.

– Как звали меня?

Он отвел глаза в сторону.

Я понемногу закипала.

– Ты купил девочку и даже не спросил, как ее зовут, у человека, чьего имени ты тоже не знал!

Федеро поднял на меня глаза, хотя лицо его по большей части оставалось в тени.

– Я покупаю много разных вещей у разных лю…

– Я не вещь!!!

Мы оба замолчали, глядя друг на друга. Внизу, под нами, рухнул на пол какой-то ящик.

– Я знаю, знаю, что ты не вещь, – прошептал он, когда грохот внизу возобновился. – Извини, я неудачно выразился. Прошу тебя, Зелёная, прости меня. Ты ведь понимаешь, о чем я!

Склонившись над шитьем, я буркнула:

– Да, понимаю! – Но как он посмел не знать, не спросить?! Он купил меня, точно корзину фруктов на базаре, лишил меня прошлого и будущего, даже не зная, кто я такая и как меня зовут!

Федеро снова заговорил:

– Могу сообщить тебе лишь вот что. В тех краях есть один человек. Он ищет семьи, в которых есть… потенциально ценные дети. – Федеро покраснел от стыда и понизил голос. – И еще… семьи, которые настигла беда. Бедные семьи, семьи, в которых умерли кормильцы.

А я-то кто для него? Просто товар. Купленный и сломленный ребенок!

– Наверное, у тебя сохранилась купчая? – спросила я самым своим противным голосом.

– Нет, – устало и грустно ответил Федеро. – За тебя я заплатил наличными. После сделки… я сделал запись в своей счетной книге.

– Выгодно ты меня купил?

Федеро долго смотрел на меня в упор и сказал:

– Больше не хочу продолжать этот разговор.

Я чуть не набросилась на него с кулаками. Мне хотелось выместить на нем гнев за то, что он обокрал меня, лишил всего, а теперь не желает отвечать на мои вопросы. Федеро находился в выгодном положении, когда покупал меня; теперь у него тоже есть преимущество; он притворился, будто я оскорбила его достоинство, и продолжает скрывать от меня правду обо мне.

Вскоре, остыв, я поняла, что бить его нет смысла. Да, я вымещу на нем гнев, но вряд ли он расскажет мне больше того, что уже рассказал… Выдержке научиться трудно. Мои наставницы были весьма дотошны.

В ту ночь к нам присоединилась Танцовщица. Она принесла с собой еду: копченую оленину, сушеный зеленый лук и чеснок. После того как наша беседа оборвалась, мы с Федеро весь день молча шили. Время от времени мы обменивались парой слов. До самого вечера я старательно загоняла свой гнев обратно, в тот глубокий колодец, откуда он то и дело вырывался.

С приходом Танцовщицы словно подул свежий ветерок, развеявший духоту нашего недоверия. Танцовщица, наверное, с первого взгляда поняла, что мы с Федеро поссорились. Со временем я научилась немного понимать ее; хотя Танцовщица, как и все ее сородичи, не очень хорошо разбиралась в выражении человеческих лиц, она прекрасно разбиралась в человеческих запахах. Видимо, от нашей размолвки на чердаке распространился настоящий смрад. Помню, Танцовщица положила на стол еду и села посередине, буквально разделив нас с Федеро.

– Вы делаете большие успехи!

Мы вдвоем нашили больше тысячи двухсот колокольчиков. Меньше четырех лет моей жизни, но неплохой результат для одного дня. У меня онемели пальцы, исколотые иглой. Вот цена успеха!

– Да, – согласилась я.

Танцовщица склонила голову набок и серьезно посмотрела на Федеро.

– Как прошел день? – негромко осведомилась она.

– Мы говорили о прошлом, – буркнул Федеро.

Танцовщица снова повернулась ко мне:

– Разговоры о прошлом огорчают тебя?

Ее вопрос показался мне поразительно глупым. Вместо ответа я посмотрела на нее в упор.

– Ты чего-то боишься, – заметила Танцовщица.

– Я злюсь, а не боюсь.

– Страх и гнев – две стороны одного клинка.

То же самое изречение, только в разных вариантах, я читала в книгах много раз.

– Не говори банальности.

– Из-за того что какие-то слова часто повторяют, они не становятся менее правдивыми. – Голос ее оставался тихим и мягким. – Многие даже считают наоборот.

– Я злюсь всю жизнь – мне есть на что злиться. А бояться-то мне чего?

Она ответила не задумываясь:

– Последствий своих поступков. Цены, которую тебе придется за них заплатить.

– Опять цена! Всю жизнь приходится иметь дело с ценами.

– Да, точно.

Когда я прервала свои занятия, чтобы перекусить, Танцовщица заняла мое место и вдела нитку в иголку.

– Сколько тебе сейчас лет – двенадцать?

– Да, наверное, – буркнула я.

Федеро поморщился.

Танцовщица продолжала:

– В таком возрасте девушки у тебя на родине выходят замуж.

Госпожа Шерлиз тоже говорила, что на родине я стала бы женой какого-нибудь потного крестьянина. Незавидная участь! И все же… Кто я сейчас?

Танцовщица продолжала, как будто я ей ответила:

– Здесь, в Медных Холмах, ты стала бы супругой Правителя или одного из его фаворитов.

– Причем независимо от того, начались у тебя месячные или нет, – буркнул Федеро.

– А месячные тут при чем? – вскинулась я.

Танцовщица осталась невозмутимой.

– Ты боишься происходящих с тобой перемен. Ты боишься будущего. Сейчас ты лишена и той и другой участи. Пути, для которого ты была рождена, тебя, купив, лишил Федеро. В поместье Управляющего тебя бережно растили, готовя к иному пути. Даже наши ночные прогулки были подготовкой к нему – с небольшими отклонениями. Изуродовав себя и убив госпожу Тирей, ты отказала себе в выбранном для тебя пути. Что же остается?

– Страх, – ответила я, обращаясь к шелку, который стискивала в руках.

– Нет, – возразила Танцовщица. – Ты сама сделала выбор, с последней попытки примкнув к нам с Федеро.

Я поняла, что не боюсь того, что может со мной случиться. Будущее почти не зависит от меня. Я не стыдилась своих недавних поступков… А Танцовщица не имела права меня упрекать. Почти не имела… Несмотря на всю свою жестокость, госпожа Тирей исподволь подготавливала меня к величию. Меня не сожрало чудище в океане. Стойкий не случайно присматривал за мной. Ожидание чего-то необычайного не страшило меня.

Все, кто так или иначе был связан со мной, умирали. И все же меня страшило не только это. Все причиняют боль, но боялась я чего-то другого.

Не переставая шить, я думала. Бабушка отправилась на небесные похороны, завернутая в свой саван. Мой шелк символизирует мой жизненный путь, и каждый колокольчик должен нести в себе воспоминание. В старости женщина вспоминает: вот этот колокольчик я пришила в тот день, когда встретила своего будущего мужа, вон тот – когда родила своего первенца…