Текст книги "Зеленая"

Наконец я пришла к выводу, что боюсь своей внутренней сущности.

Я снова подняла голову. Раскосые глаза Танцовщицы мерцали в свете нашей маленькой лампы. Она ждала, пока я заговорю.

– У твоих соплеменников есть души? – спросила я, надеясь из ее ответа больше узнать и о собственной душе.

Она задумалась, поглядывая на меня и не переставая работать. Между нами тускло мерцала притемненная лампа. Федеро замер с иглой в руке. Мне показалось, он радуется, что не должен отвечать на мой вопрос.

Наконец Танцовщица заговорила:

– Когда рождается ребенок, мы вплетаем в душу цветы и еду. Новую душу поглощают все на общем пиру… Таким образом, если впоследствии пардайн становится жертвой несчастного случая или болезни, его душа не умирает. Она продолжает жить во всех нас.

Любопытство преодолело во мне страх и досаду.

– Почему вы никому не открываете своих имен?

Танцовщица улыбнулась:

– Наши имена известны только нашим сердцам… – Она встряхнула шелк; послышался звон нескольких сотен колокольчиков. Не звенели только те, что застряли в складках материи. – Вот твоя душа, Зелёная. Не бойся за нее. Большинство людей так и не обретают свою душу. А у тебя душа осязаема, как… рука.

Звон колокольчиков снова напомнил мне бабушкину похоронную процессию. Я принадлежала бабушке, так как была дочерью своего отца, ее сына, чьего имени не помнила; мы жили в безымянной деревне на заброшенной селистанской дороге. Я не знала ни имени отца, ни имени, которым он называл меня. Федеро, купив меня, не удосужился спросить, как меня зовут. Для него я была просто «девочкой».

За годы, проведенные в поместье Управляющего, я многое забыла. В тот день я приняла решение: если каким-то чудом я останусь жива в ближайшие дни, я отправлюсь в Селистан и верну себе свою жизнь.

Мы пришили все колокольчики через два дня, ближе к вечеру. Мне помогали и Федеро, и Танцовщица. Мы шили втроем, время от времени тихо переговариваясь. Мы работали, готовясь к делу. Я замечала на материи крохотные пятнышки крови из исколотых пальцев; у меня от усталости отнимались руки. Зато работа была закончена.

– Если ты по-прежнему согласна нам помогать, – сказал Федеро, – мы еще до рассвета выведем тебя отсюда. Погуляй по улицам, появляйся в людных местах. Когда тебя арестуют стражники Правителя, у тебя будут свидетели.

– Арест при свидетелях немного безопаснее, – пояснила Танцовщица.

Я прижала к груди шелк; зазвенели колокольчики. Мы не знали, сколько их нужно пришивать, и остановились на четырех тысячах четырехстах – на двенадцати годах. Тихое звяканье колокольчиков напоминало дождь, который барабанит по металлической крыше. Прошлое снова нахлынуло на меня.

– Напиши слова, которые я должна произнести!

Танцовщица начертала в пыли на полу несколько слов. Я разглядывала их, а колокольчики тихо звякали в такт моему дыханию. Во фразе, которую написала Танцовщица, не было ничего сложного. Обращаться следовало к силам земли. Непонятно было, чем определяется мощь заклинания – намерением говорящего или же самим сочетанием звуков и спрятанного за ними смысла. Если верить Танцовщице, несколько слов служили кончиком нити, дернув за которую можно распутать клубок, которым Правитель привязан к жизни… и к престолу.

Федеро посмотрел на слова вместе со мной и кивнул. Танцовщица стерла их.

– У тебя есть вопросы?

Я посмотрела на него.

– Объясни, что значит «разделенная», – попросила я. – Я не знаю такого слова в языке моей родины, как и слова «захваченная». Все остальное я, пожалуй, сумею передать на моем языке.

Федеро произнес какое-то слово на моем родном языке и заодно пояснил, что селистанский язык называется «селю».

– Это слово означает, что кто-то дает что-то кому-то без всякой платы и не требует вернуть.

– Да, подходит, – кивнула Танцовщица.

– Ну а «захваченная»… – Федеро ненадолго задумался и произнес новое слово на языке селю. – Оно означает, что кто-то взял себе слишком много. Например… забрал себе весь урожай… возможно, не от жадности, а по глупости.

– Хорошо, – кивнула я.

Танцовщица спросила:

– Ты запомнила все слова?

– Да.

– Прекрасно… – произнес Федеро дрожащим голосом. Я поняла, что его мутит от страха.

Я разделяла его чувства. Мой гнев куда-то исчез, и мне тоже стало тошно.

– Я готова, – солгала я.

Перед выходом мне предстояло еще одно последнее дело. Всю ночь, пока мы готовились к уходу, я мучилась страхами и тревогами. Я понимала, что почти все дела придется отложить, так как с ними я не справлюсь. Кроме одного.

– Федеро! – позвала я, когда он укладывал в мешок последние наши запасы.

– Что?

– Я хочу как-то отметить уход госпожи Тирей. Ты не знаешь, во что она верила в глубине своей души? Есть ли молитва или жертва, которую я могу ей принести?

Он, как обычно, смерил меня долгим задумчивым взглядом. Танцовщица, сидевшая у него за спиной, едва заметно кивнула мне – как кивала, когда я хорошо выполняла трудное упражнение, но не могла выразить свою похвалу словами.

– Не знаю, Зелёная, – не сразу ответил Федеро. – Не все жители Медных Холмов открыто соблюдают обряды… Особенно местные уроженцы.

– Смерть необходимо как-то пометить. Переход души – непростое дело. – Я прекрасно понимала, что в моем распоряжении нет ни буйвола, ни колокольчиков, ни небесных похорон. И все же судьба женщины-утки беспокоила меня. Мне хотелось хоть как-то облегчить ей переход.

– Есть один обряд; пожалуй, он символизирует подношение мертвым, – сказал Федеро. – Зажигают две свечи. Одну черную – в знак грехов и печалей покойного. Вторую белую – в знак их надежд и мечтаний. Иногда, если в том есть необходимость, сжигают изображение мертвого, но чаще бросают в огонь написанную на кусочке бумаги молитву или банкноту. Обычно все зависит от намерений того, кто совершает обряд. Говорят добрые слова, развеивают пепел по ветру и отпускают душу.

– Перед тем как мы отправимся в путь, мне понадобятся две свечи и немного бумаги.

Мы вышли перед рассветом, задолго до открытия склада. Кусок шелка, расшитый колокольчиками, я сунула в мешок вместе с остатками продуктов и нашими орудиями труда. Мы не могли скрыть наше пребывание на чердаке, но уносили с собой все улики, которые указывали на нас.

Мощеная мостовая была скользкой от утренней росы. Луна находилась в третьей четверти; ее закрывали рваные облака. Роса испарялась после восхода солнца, но на востоке, когда мы зашагали по улице, лишь едва забрезжил рассвет. Танцовщица подвела нас к торговому складу в конце улицы. Судя по всему, там хранились орудия для тяжелого физического труда. Однако мы нашли там и свечи – коробка со свечами стояла между громадной катушкой с намотанным на нее тросом и кипой тяжелых брезентовых покрышек.

Черная свеча были отлита в форме узкого цилиндра, белая – в форме толстенького бочонка. Я не огорчилась из-за того, что свечи разной формы. Мы с госпожой Тирей тоже были очень разными. После того как Федеро оставил деньги за две свечи и коробок серных спичек, мы снова вышли в предрассветную сырость.

– Для обряда подойдет парк, – проворчал Федеро, недовольный лишним риском.

– Прости, – сказала я, – но я должна это сделать. Потом я надену свой шелк, отправлюсь во дворец Правителя и сделаю все, что вы от меня хотите. – Я хорошо запомнила слова, которые Танцовщица написала в пыли.

– Федеро, – позвала Танцовщица.

Ее голос как будто успокоил его; прежний страх сменился мрачным хладнокровием.

Чуть позже мы увидели впереди два мраморных столба. От них начиналась извилистая тропка, обсаженная с двух сторон липами и березами. С ветвей деревьев капала роса; небо на востоке продолжало светлеть. Пряный запах ночи был напоен ароматами распускающихся цветов и прелых листьев. Следом за Танцовщицей я быстро шла по заросшей тропке. Скоро я увидела перед собой небольшое, но весьма причудливое сооружение.

Как и столбы, оно было мраморным. Фасад украшали шесть колонн в классическом смагадском стиле, увенчанные резными архитравами. В еще неясном предутреннем свете я не вполне разобрала стиль резьбы. Наверху красовался остроконечный купол в форме женской груди, на котором я заметила маленькую статую в виде вооруженной женщины.

Сооружение показалось мне вполне подходящим для совершения обряда.

Войдя, я увидела под ногами мозаичный пол; на нем были изображены птицы, кружащие над стилизованным солнцем. Танцовщица и Федеро пропустили меня вперед. Я встала на колени; несмотря на толстый плащ, который накинул на меня Федеро, стоять на холодных плитках было больно. Черную свечу я поставила на закрытый веком левый глаз солнца, а белую – на широко открытый правый, который, казалось, смотрел на меня с удивлением.

Я не знала, что именно должна сделать. Но знала, что большой кусок моей жизни начался со смерти – с похорон моей бабушки – и закончился смертью госпожи Тирей. Я пыталась обрести равновесие и стремилась выказать уважение.

Слишком поздно я поняла, что госпожа Тирей, самая грубая и безжалостная из моих наставниц, по-своему любила меня.

Спичка зажглась с первой попытки; запахло серой. Я решила, что это хороший знак. После того как я зажгла черную свечу, я обхватила себя руками от холода и стала раскачиваться вперед-назад.

– Ты обращалась со мной сурово – я бы не стала так обращаться и с уличной дворняжкой, – сказала я, глядя на язычок пламени и надеясь, что душа госпожи Тирей слышит меня, где бы она ни находилась. – Твой грех заключался в том, что ты слишком буквально следовала приказу Управляющего. Но кто мы такие, если не можем отличить хорошее от плохого, не важно, с чьих уст слетают приказы?

Вторую спичку я зажгла от черной свечи. Спичка вспыхнула так ярко, что я зажмурилась. Затем я поднесла спичку к фитилю второй свечи.

– Ты кормила меня, одевала меня и учила многим вещам – большинство людей столько не способны узнать, – сказала я душе госпожи Тирей. – Ты управляла моей жизнью, хотела я того или нет.

Развернув бумагу, взятую у Федеро еще на чердаке, я старательно разгладила ее на мозаичном полу. Двумя обгорелыми спичками я нарисовала буйвола Стойкого, хотя никто, кроме меня, не видел его изображения. Картинка была вполне проста: наклонные рога в виде знака «алеф», вздыбленные плечи, согнутые в коленях передние ноги.

Свернув рисунок, я поднесла его к огоньку белой свечи. «Пусть жертва горит в свете надежд и мечтаний».

– Пусть Стойкий несет тебя вперед, как когда-то нес мою бабушку. Он способен выдержать гораздо больше, чем я. – Судорожно вздохнув, я добавила: – Извини, что отняла у тебя то, что мне не принадлежало.

Когда обгоревший рисунок обжег мне пальцы, я бросила бумагу на пол. Она загнулась по краям и сгорела. Скоро от нее осталась лишь кучка пепла, которую развеял пронесшийся ветер. Он же задул мои поминальные свечи.

Тень госпожи Тирей ничего мне не ответила. Правда, я ничего и не ожидала. Мне просто нужно было попрощаться с ней.

Встав, я сбросила плащ Федеро.

– Где мой шелк? – спросила я на родном языке.

Федеро и Танцовщица стали обматывать меня шелком.

Они наряжали меня долго и старательно, как оруженосцы в старинных сказках, которые готовили воина к турниру.

* * *

Я шла по проспекту Коронации между двумя рядами персиковых деревьев, облетевших от осенней сырости. Шелковое одеяние, расшитое колокольчиками, туго обматывало мое тело. Сверху я надела черные брюки и длинную, доходящую до лодыжек, рубаху – как будто готовилась танцевать в какой-то шутовской пантомиме. Никакого оружия я не взяла и шла с высоко поднятой головой.

«Посмотрите на меня, – думала я, косясь на прохожих. – Кто хочет получить награду? Вот потерянный изумруд из коллекции Управляющего!»

В городе начинался обычный день. По улицам сновали люди. Мимо меня проносились повозки и кареты. Я увидела даже целый поезд из больших подвод, скрепленных между собою и движимый непонятными механизмами. Меня обгоняли уличные торговцы и слуги; они спешили выполнить поручения своих знатных хозяев, чьи большие дома стояли на подступах к дворцу Правителя.

Я испугалась. С того дня, когда я девять лет назад приплыла в Медные Холмы, я еще не видела сразу стольких людей. Передо мной мелькали многочисленные лица; какие-то казались мне знакомыми. И все же вокруг меня все было как в тумане. Я механически определяла социальный статус прохожих – многолетние уроки не прошли даром. Общественное положение и род занятий легко определяется одеждой, головным убором, походкой, осанкой, манерой держаться, орудиями труда или утварью.

В обычное время я бы, наверное, спряталась в тихом переулке, но сейчас меня звала вперед иная цель. Впрочем, ближе ко дворцу толпа рассеялась, а дома вдоль улицы стали богаче.

Мимо, даже не взглянув на меня, проскакали два стражника. Идущие по делам хорошо одетые люди также не обращали на меня внимания. Положение невидимки радовало меня и одновременно озадачивало. Интересно, думала я, взглянули бы на меня эти разряженные павлины, иди я по улице голой, с обнаженным блистающим мечом в руке?

Где погоня, где шум и крики, обещанные Федеро и Танцовщицей? Три дня назад стражники обыскивали все строения в складском квартале, здание за зданием. Видимо, сегодня они заняты каким-то другим важным делом.

Любая одежда служит знаком, сигналом или символом. Она показывает, какую роль играет ее носитель и какого отношения к себе он ждет от окружающих. Мой наряд и внешность ясно говорили, что я не из этих мест, что я чужая в чужой стране. Мои колокольчики рассказывали мою историю всем имеющим уши и умеющим слышать.

Впрочем, мне показалось, что на проспекте Коронации все совершенно глухие.

Впереди показался дворец Правителя. Фасад был выполнен из восточного мрамора в фирфянском стиле; никогда не видела, чтобы на фасаде было столько окон. Всю сознательную жизнь я смотрела на глухие стены дома Управляющего. Казалось, что дворец смотрит на город сотней глаз. Над крышей высился огромный медный купол. Купола поменьше из того же металла венчали каждое крыло.

Я не знала, далеко ли до дворца; всю жизнь я просидела в тесном дворе, а гуляла лишь по ночам, когда трудно оценить расстояние. И все же мне казалось, что до дворца совсем недалеко. Вблизи дворца улица совсем опустела. В тишине звонче зазвенели мои колокольчики.

Я могла бы надеть свой шелк на свадьбу, а надела, выходит, на похороны. Я шла и жалела, что в последний путь меня не везет Стойкий, как бабушку.

И вдруг меня окружили охранники со злыми лицами и мечами наголо. Они придвинулись ко мне вплотную, шаркая ногами и крича. Меня сначала швырнули на колени, затем уложили на мостовую лицом вниз. Кто-то дважды лягнул меня ногой, отчего все колокольчики дружно зазвенели. К горлу приставили острие меча. Я подавила крик боли – а заодно и гнев, вызванный таким жестоким обращением.

«Сохрани пыл для Правителя, – велела себе я. – Тебе повезет, если тебе дадут хотя бы одну попытку. Не трать гнев здесь понапрасну».

Во дворец, шлепая сандалиями по булыжникам, побежал гонец. Стражник с мечом опустился на колени у меня за спиной; впрочем, я видела только одно его колено и кусок его кольчуги.

– Устраивайся поудобнее, девчонка! – прошептал он. Его горячее дыхание жгло шрам на моем ухе. – Недолго тебе осталось жить!

– Заговор! – произнесла я, обращаясь к булыжникам на мостовой. Губы у меня были прижаты к камню, который отдавал в основном кожаными подошвами. – Готовится покушение на Правителя! – Я повторяла то, что внушили мне Федеро и Танцовщица. Моя история должна была стать пропуском в нужное место.

– Конечно заговор! – расхохотался стражник. – А солнце встает на востоке!

После этого стражники вели себя почти как нормальные люди. Один рассказал анекдот о распутной жене офицера. Другой жаловался на то, что у него захромала лошадь. Третий сетовал на дурную еду в солдатской столовой. Если бы не меч, прижатый к моей шее, я бы с интересом слушала их болтовню.

Никто не проявлял ко мне интереса. Да и кого интересует пленница? Я была для них вещью, куском мяса, которое положили на холод, чтобы не испортилось раньше времени.

Во мне снова поднимался гнев. Какие они жестокие, какие равнодушные – госпоже Тирей до них далеко. Ее жестокость была расчетливой и страстной; она привыкла оскорблять тех, кто младше и слабее. Для стражников же я не была живым существом.

Госпожа Тирей, по крайней мере, питала ко мне какие-то чувства. Они обо мне вовсе не думали.

Во всем виноват Правитель! Это от него исходит все плохое и болезненное. Это он изломал судьбу Медных Холмов. Я повторяла про себя заклинание, готовясь к единственной попытке произнести его вслух.

Вскоре гонец вернулся. Стражники зашептались; кто-то заранее радовался награде. Наконец-то до них дошло, кто я такая. Меня резко поставили на ноги, больно вцепившись в плечо. Мужчина со спокойным лицом и водянистыми глазами надел на меня коричневый солдатский плащ с капюшоном. Смеясь, он накинул мне на голову капюшон и затянул его веревкой. Потом кто-то перекинул меня через плечо и понес.

Меня несут к Правителю… Пока все идет как надо.

По крайней мере, на это я от всей души надеялась.

Я раскачивалась на плече у стражника в такт его шагам; мои колокольчики звенели не в лад и не в такт. Вокруг никто не разговаривал, и я не могла ни о чем догадаться. Вскоре мы начали подниматься по широким, пологим ступеням. Вокруг были люди; они приглушенно переговаривались, собирались группами.

Я не знала, каким будет исход моей встречи с Правителем, но все началось с публичного унижения. Почему-то это меня подбодрило. Судя по их поведению, вряд ли мне сейчас же перережут горло.

На пол меня поставили почти бережно. Мои мягкие кожаные сапоги скользили по полу – мраморному или каменному. Кто-то взял меня за руку и повел куда-то по длинным коридорам и залам. Я спотыкалась, но старательно запоминала дорогу – на будущее. Мне очень пригодились подземные тренировки с Танцовщицей.

Мои шаги гулким эхом отдавались от стен. Примерно каждые двенадцать шагов звучание эха менялось: мы проходили в очередной проем. Колокольчики все еще звенели, но теперь уже в такт моим шагам. Их нестройный звон не доставлял радости. И все же я немного успокоилась. С колокольчиками я словно приближалась к бабушке. Правда, бабушка не шла на похоронную платформу своими ногами.

Вскоре мы зашагали по ковру. Подошвы слегка поскрипывали и скользили, но по-другому. Запахи тоже изменились; мои ноздри улавливали не только пыль и старый камень, но и мебельное масло, благовония и сладкий аромат выпечки. Кто-то услужливо распахивал передо мной двери, а потом сразу же закрывал их.

Вокруг царила тишина. Я чувствовала, что нас окружает множество людей, но никто не спросил, почему по дворцу ведут девочку с капюшоном на голове. Позже я почувствую давнюю скорбь города, подчиненного ревнивому и бессмертному владыке. Тогда я понимала лишь, что нахожусь одна среди чужаков.

Как всегда.

Наконец мне положили руку на плечо, жестом приказывая остановиться. Со скрипом отворилась дверь. Мои ноздри уловили душный запах благовоний, к которому примешивался запах плесени. Кто-то прошептал: «Но!» Меня подтолкнули вперед, как будто я была лошадью, которую вели на рынок. Едва я переступила порог, меня отпустили. Я остановилась и прислушалась. Очень не хотелось сразу удариться обо что-нибудь или споткнуться.

Кто-то у меня за спиной ослабил веревку на шее и сдернул с головы капюшон. И сразу же сзади с грохотом захлопнулась дверь.

Я заморгала, привыкая к свету после душного, пыльного плаща. Никакого Правителя я перед собой не увидела. За широким деревянным столом сидел Управляющий. Сердце у меня сжалось и оледенело. Все напрасно!

Слева от Управляющего стояли двое мужчин с такими же, как у него, мертвыми глазами. Все трое без выражения смотрели на меня. Плечи у меня опустились, мне не хватало воздуха.

Наш замысел провалился. Игра проиграна!

– Изумруд! – Голос Управляющего был холоден, тих и бесцветен, как его лицо – если не считать глаз.

– Зелёная. Называйте меня Зелёной.

На его губах промелькнула улыбка.

– Изумруд! – Он побарабанил пальцами одной руки по большому пальцу другой, как будто что-то высчитывал. Я украдкой огляделась по сторонам. С одной стороны – три высоких, узких окна, высоко надо мной – потолок, за спинами Управляющего и его спутников и по другую сторону – высокие стеллажи, уставленные большими, тяжелыми книгами. Одна дверь среди полок, одна дверь у меня за спиной, и единственный стул под Управляющим.

Идти некуда. Воспользоваться нечем.

Управляющий перестал барабанить пальцами. Лицо его помрачнело.

– Убита ценная прислужница. Изуродована весьма ценная рабыня; таким образом, она лишилась своей ценности. Говори! А потом я прикажу сбросить тебя с купола на крыше дворца.

Я ошибалась. Голос у Управляющего тоже не был обычным. Он был таким же мертвым, как и его глаза.

Я ничего не могу с ним сделать!

С другой стороны, руки и ноги у меня не связаны. Меня ничем не сковывают. Охранники, которые провели меня по залам сюда, исчезли вместе с капюшоном.

И моих навыков меня никто не лишал… Я переступила с ноги на ногу, готовясь к драке. Правителя здесь нет, зато есть его мертвоглазые слуги… А Управляющего я ненавижу давно!

В моих силах что-то сделать. Я могу убить хотя бы одного из них, а оставшихся как следует напугать. Пусть тоже узнают страх, который в меня вколачивали много лет! Я напрягла мышцы, готовясь к прыжку. Если застать Управляющего врасплох, я, возможно, успею прокричать ему на ухо заклинание… Колокольчики снова звонко зазвенели.

Управляющий поднял руку, подавая знак своим подручным.

– Она может напасть, – сказал он. – Она не должна добраться до нас.

– Будьте спокойны, ваша светлость, – ответил мертво-глазый подручный.

Ваша светлость?! Так положено обращаться только к Правителю… Сколько же в Медных Холмах бессмертных правителей с мертвыми глазами? Меня обдало жаром. Значит, в конце концов я все же добралась до правителя Медных Холмов! Странно, что он выходит на улицы собственного города в личине Управляющего… Впрочем, ничего удивительного. Правитель города похож на раздвижную шкатулку, какими торгуют ханьчуйские купцы: из такой шкатулки один за другим выдвигаются все новые ящички, и кажется, будто им нет конца.

Я немного успокоилась. Он меня не обманет! Кстати, зачем ему вводить меня в заблуждение? Ведь он не знает, что мне известно заклинание, в силе которого не уверена даже Танцовщица. Вот мое тайное оружие! Я не знала, подействует ли оно, но выяснить истину можно было только одним способом: испытав его на практике.

– Ты был не прав, – сказала я ему.

– Не прав? – На его губах снова мелькнула улыбка. – Странные последние слова! В чем же я был не прав? В том, что подобрал иностранную девчонку и вырвал ее из нищеты? В том, что воспитал тебя в роскоши? Научил всему, что положено знать женщине? Ты, наверное, предпочла бы с утра до ночи работать на рисовом поле под палящим солнцем – и выйти замуж за грязного, потного крестьянина… Ты была достойна лучшей участи.

Я часто размышляла над тем же самым, но Правитель не доказал мне своей правоты. Снова зазвенели колокольчики на моем шелковом одеянии.

«Слова, – напомнила я себе на своем родном языке. – Он пытается одолеть тебя силой слов».

Как поступила бы на моем месте бабушка? Чего бы хотел от меня Стойкий? Я слышала фырканье буйвола, когда он хотел предупредить меня, позвать назад.

Мой путь лежал только вперед.

Резким движением сорвав с себя расшитый колокольчиками шелк, я швырнула его на головы спутников Управляющего и тут же метнулась влево, подальше от них.

Управляющий вскочил и перевернул стол, ревя слова, которых я не поняла – или не могла понять.

Одним прыжком я преодолела разделявшее нас расстояние и очутилась на столе. Замахнулась ногой, но Управляющий уклонился. Тогда я подскочила к нему и схватила его за горло.

– Жизнь разделенная, – прошептала я ему на ухо на своем родном языке, – длится вечно. Жизнь захваченная – вовсе не жизнь.

Так мы с Федеро постарались перевести слова Танцовщицы – как можно ближе к оригиналу. Конечно, Танцовщица записала заклинание буквами Медных Холмов, а смысл его пришел совсем из другого языка, на котором общались между собой ее соплеменники. Я надеялась, что мне все же удалось передать их значение словами моей родины.

Управляющий рухнул на меня и придавил меня к столу – ведь он был гораздо тяжелее. Два его спутника схватили меня за руки. Я вспомнила, что рассказывала мне госпожа Шерлиз об изнасиловании, и испугалась, что они именно так со мной и поступят… Мертвоглазые разорвут меня в клочья, удовлетворяя свою похоть, а потом, боясь мести, лишат меня жизни.

– Ты… – зашипел Управляющий. Казалось, он никак не мог собраться с мыслями.

Вдруг волосы у него на голове начали извиваться. Они встали дыбом, как змеи, разбуженные ото сна. По голове пробежала сиво-белая рябь. Мертвоглазые спутники выпустили меня и, шатаясь, отступили, потрясенные собственным внезапным угасанием.

– Ты… – удивленно повторил Управляющий. Впервые я заметила живые искры в его холодных, мертвых глазах.

Я оттолкнула его от себя – он упал на пол. Я села рядом. Мощная сила сдавила Управляющему грудь. Заклинание достигло цели! Я склонилась к самому его уху, чтобы он расслышал меня, даже умирая.

– Называй меня Зелёная, – сказала я и повторила на родном языке: – Зелёная!

Управляющий бросил на меня взгляд, исполненный отчаяния. Его отчаяние согрело мне душу. Вдруг из него изверглись порыв ветра и туча пыли. Запахло старыми бинтами, гниющим мясом; в голове у меня отдавались жуткие пронзительные крики.

Я держалась, ни на миг не забывая, кто я такая и зачем пришла сюда. Жуткие крики стали эхом многочисленных побоев и оскорблений, которым меня здесь подвергали. Мою выдержку тренировали лучшие наставницы, приставленные ко мне этим человеком.

Прошло совсем немного времени, и я осталась одна, среди щепок и крошева, в которые превратились его стол и стул.

Некоторое время я наблюдала за пылинками, пляшущими на свету у высоких окон. Может, это пыль бессмертия? Или просто от сотрясения воздуха пыль вылетела из всех щелей и закоулков?

Вскоре я поняла, что мною завладело такое же смятение, как во дворе после убийства госпожи Тирей. Только на сей раз никакой вины я за собой не чувствовала. И боли тоже. Я даже не знала толком, можно ли назвать убийством то, что я совершила. Я лишь направила магию Правителя против него самого и против его ближайших сподвижников. Дала им зелье, которое они сами сварили много столетий назад. Жалко ли мне похитителей детей, торговцев живым товаром? Пусть давятся собственной желчью!

Итак, обоих нет – и Правителя, и Управляющего. Почему никто в Медных Холмах не замечал, что Правитель и Управляющий – один и тот же человек? Может, их единство составляло одну из многочисленных тайн, которые известны всем, но о которых не говорят вслух?

Все связанное с Правителем казалось мне слишком трудным для понимания.

Правителя и Управляющего нет, и я свободна. Управляющий больше не может обвинить меня в убийстве госпожи Тирей. Правитель больше не может назначить награду за мою голову. Я свободна – свободна, как любая двенадцатилетняя девочка, которая свободно бегает по городским улицам.

Я почти никогда не жалела о том, что моя кожа такая смуглая. Наоборот, она казалась мне очень красивой. Но здесь и сейчас, среди бледных людей-опарышей, девочке с красивой коричневой кожей невозможно спрятаться.

«Ну и что?» Я глубоко вздохнула, набираясь храбрости, которая позволила мне встать лицом к лицу с самым могущественным человеком Каменного Берега, да и вообще этой части мира. Решимость стиснула мне горло. Я подошла к двери и приложила ухо к выцветшей полированной панели, заросшей пылью и испещренной крошечными ямками.

Опустив голову, я осмотрела свои ладони. Тыльные их стороны были в крошечных капельках крови. Я вытерла руки о свою черную рубаху и провела пальцами по лицу. На руках снова остались кровавые следы; потревоженные шрамы ожгло болью.

Я прислушалась. За самой дверью никто не ходил и не разговаривал, хотя издали доносились крики. А еще я вдруг услышала странный слабый рев, в котором наконец признала рев толпы, собравшейся у дворца Правителя.

Я обернулась, желая забрать шелк, расшитый колокольчиками. Смерть Правителя повредила и его, но кусок шелка по-прежнему оставался целым, несмотря на порезы и зацепки. Пригоршня колокольчиков соскользнула на пол, когда я обмоталась материей. На меня пахнуло могильной пылью – запахом Правителя и Управляющего, – но я ничего не имела против. Мои ноздри чувствовали запах победы. Возможно, жить мне осталось не больше часа, но сейчас я свободна!

Коридор был пуст. Деревянный порог покоробился, как и ковер, лежащий перед ним. Посреди ковра зияла странная дыра с рваными краями, как будто в соседней комнате прогремел взрыв. У стены валялись бумаги, а также чья-то тапка. Люди беспорядочно бежали. Я захлопнула дверь и посмотрела на продранный ковер.

Что здесь произошло?

Входя, мы повернули направо, значит, сейчас мне налево. Бесконечные подземные тренировки с Танцовщицей помогали мне отыскать дорогу. Вытерев лицо и руки от кровавой пыли, я выбежала из зала и очутилась в широкой галерее, уставленной стеллажами и резными столиками.

В галерее тоже никого не было. Потолок здесь был высоким, высотой в три или четыре этажа; свет проникал из верхнего яруса окон. С потолочных балок свисали узкие длинные знамена. Они оканчивались на уровне первого этажа. Позже я увижу, что такая черта типична для официальных зданий Медных Холмов.

Видимо, обитатели дворца в страхе бежали от места взрыва. На полу, в луже вина, среди хрустальных осколков, валялся брошенный поднос. У подножия красного изваяния, изображавшего незнакомого бога, лежали три кожаные папки. Выпученные, как у жабы, глаза изваяния как будто следили за мной.

Теперь до меня отчетливее доносились шум и крики. Ржали лошади; звенело разбитое стекло. Да там настоящее восстание!

Почему все произошло так быстро? Может, все слуги и вельможи тоже растаяли вместе с Правителем? Я представила, как тают придворные, стражники – и даже таможенник, который обирает иноземных купцов, только что приплывших в порт. Они ахают от удивления, и их уносит вихрем, как Правителя у меня на глазах… Такие события, безусловно, вызвали бы потрясение по всему городу.

Я невольно задумалась: что же я натворила? Правитель правил Медными Холмами несколько столетий; все привыкли к его власти – и придворные, и подданные. И вдруг в одночасье все рухнуло!

А мне-то что за дело?

Я повернула в соседнюю галерею; мимо меня, громко крича, пробежал молоденький слуга – совсем мальчишка. Я шла, ориентируясь по памяти; ковровое покрытие сменилось каменным полом. Впереди показался невысокий лестничный пролет; у его подножия, у больших, окованных медью дверей сгрудились стражники. В слуховые окошки были вставлены разноцветные стекла. Двери были закрыты наглухо. Несколько стекол зазвенели и разбились. Снаружи в окна швыряли камни. Толпа ревела все громче.