Текст книги "Допельдон, или О чем думает мужчина?"

Моим учебником снова стала зеленая тетрадка. Она уже давно обтрепалась и стала еще толще от газетных и журнальных вырезок.

Туда добавились статьи об Арнольде, Чаке Норрисе и Брюсе Ли. Я приобрел все пять фильмов с участием гонконгского актера: «Путь дракона», «Выход дракона», «Игры смерти», «Большой босс» – и смотрел их при каждом удобном случае, как какое-то откровение. Я скупал всю литературу по боевым искусствам, которая в то время бурно продавалась на книжных лотках и переходах. Естественно увлекся чань-буддизмом и эзотерикой. Я пытался найти ответ на вопрос, который меня больше всего мучил.

Как? Как противостоять этому взгляду?

И мне казалось, что я всего лишь в одном шаге до ответа на этот вопрос…

Сейчас, оглядываясь назад, могу сказать, что, наверное, восточные единоборства тогда для меня были заменителем той душевной пустоты, которая образовалась в результате раскола моей страны.

Кто-то ударился в религию, а я вот ударился в единоборства. Отдаваясь им полностью, я не видел всего того, что твориться вокруг меня. Не хотел видеть. Я держался за эту соломинку, как за спасательный круг. Мне нужно было на что-то опереться, во что-то верить. И, поскольку верить было не во что и не в кого, я верил в силу кулака и собственного тела.

Это было моей идеологией.

Я был уверен, что однажды наступит такой день, когда я снова увижу тот взгляд, который как дуло пистолета, и тогда все будет зависеть от моей реакции.

Тогда и наступит момент истины.

* * *

…Их было трое. Они подъехали к моему дому на белой «Хонде». Я как раз гулял с коляской, с сыном, поэтому избежать встречи было никак нельзя. Машина остановилась. Опустилось стекло.

– Садись, тебя хочет видеть Борисыч.

Я знал, что садиться в машину никак нельзя. Никак.

Поэтому я огрызнулся.

– Если Борисычу надо, то пусть он сам ко мне и приезжает. Я с ним больше никаких дел иметь не хочу.

К горлу подкатил комок. А живот предательски забурлил.

– Что… так и передать Борисычу?

– Да. Так и передайте.

Захотелось сесть. Но можно было только опереться на ручку коляски. Коляска предательски задрожала.

– Хорош, гнать. Никто тебя не тронет. У Борисыча к тебе есть деловой разговор.

– А где Борисыч?

– Ждет у тебя на складе.

Это было похоже на правду. Если бы они захотели со мной разобраться, то приехали бы ночью. Когда во дворе никого нет. А не сейчас, когда здесь полно народа, и все с увлечением следят за нашим разговором. Если со мной что-то случится, то несложно будет их вычислить.

– Ну ладно, – говорю им. – Поехали. Только до склада. И никуда больше.

– Можешь не сомневаться.

Я сел на заднее сидение. У окна. В голове мелькнула мысль, что если бы они задумали что-то недоброе, то тогда бы посадили меня между собой. А так нет. От такой мысли стало спокойнее дышать.

Машина развернулась на пятачке перед домом и, шелестя шинами, выскочила на шоссе. Я снова напрягся. «Почему они выбрали эту дорогу? На склад можно проехать гораздо ближе…» В голове мелькнуло: «Если сейчас на светофоре повернут вправо, а не влево, значит везут меня куда-то в безлюдное место, скорее всего на Москва-реку. Придется выпрыгивать на ходу…»

Рука потянулась к ручке двери.

Но «Хонда» повернула налево. От живота отлегло. «Значит, все-таки на склад!»

Подъезжаем. Выхожу из салона. Отмечаю, что меня никто не пытается удержать. Взбегаю по ступенькам. Дергаю за ручку двери. Закрыто. Никого. И тут до меня доходит, что сегодня воскресенье. И на складе никого и не должно было быть, а значит…

Оборачиваюсь. Из машины выходят только двое.

Я поднимаю руки, показывая им открытые ладони.

– Подождите. В чем дело? Где Борисыч?

Хотя мне уже стало понятно, что его здесь и не должно было быть.

И меня сюда привезли, чтобы наказать…

Да, время было тяжелое. И предложение, которое три месяца назад мне сделал Борисыч, было весьма заманчивым. Он предложил использовать склад как перевалочный пункт. Для мелкооптовой торговли. Склад забивался под завязку каким-то дефицитным продуктом, и мы его реализовывали, получали с этого неплохой процент, плюс аренду. Добычу дефицитного товара Борисыч брал на себя, а мы – реализацию.

Однажды Борисыч привез на склад партию товара. Оставил ее на ночь, а на следующий день увез. Мы его даже не продавали. Борисыч объяснил, что это единичный случай, мол, товар не его. Попросили. Перебросить. Ну, один раз, ничего страшно. Свои люди, сочтемся.

Потом я узнал, что Борисыч это делал несколько раз за моей спиной. Он привозил товар на склад ближе к ночи, когда я уходил домой. Привозил по поддельным документам, а иногда и вообще даже без накладных. А на следующий день, когда я снова уходил дома, он увозил его. Даже не предупреждая меня.

Явись к нам любой постовой с проверкой в это время, я не смог бы объяснить, откуда у меня товар. А если не могу объяснить, значит я его украл. Мне стало понятно, что нас просто разводят как лохов, и я запретил принимать на склад любой товар от Борисыча.

Все эти мысли промелькнули в моей голове в одно мгновение, пока парни выходили из машины и шли ко мне.

А потом я снова увидел тот самый взгляд…

Он был у того, кто остался сидеть в машине. Его звали Бок.

Бок коротко приказал своим подельникам.

– Договоритесь с ним. Объясните, как надо работать!

* * *

Я смотрю через видоискатель на своего сына. Навожу резкость. Кричу.

– Внимание, мотор! Начали!

Сын корчит рожу и бьет ногой по стоящему перед ним противнику. Выбивает у него из руки нож.

Нож летит в сторону, со звоном ударяется о стену. Падает на пол. Камера фиксирует этот полет. Противник сына в страхе отбегает и кричит:

– Схватите его!

Из двери напротив появляется парень. При виде сына он ругается и бьет его кулаком. Сын ловко ныряет под руку и наносит удар коленом в живот. Сзади на моего мальчика набрасывается еще один парень. Сын бьет ему затылком в подбородок, кусает за руку и, вывернув руку, опрокидывает на спину. Потом еще одного и еще. По идее в фильме здесь должны будут во всю трещать кости и слышаться стоны. Но ничего подобного пока нет.

Треск и стоны мы наложим чуть позже в монтажной мастерской, а пока главное, чтобы драка была похожей на настоящую. И ребята стараются, чтобы все было так, как надо.

В пылу съемочной драки одному из актеров даже выворачивают ногу. Наконец, мой сын расправляется со всеми своими врагами и остается один. Он тяжело дышит. Слеза течет по щеке. Скупая слеза победителя. «Вот артист, а! Умеет же, когда хочет!»

Камера крупно наезжает на его лицо.

– Стоп, снято!

Я откидываюсь на спинку стула и снова начинаю нервно прикусывать губу.

Ребята с ожиданием смотрят на меня. Я понимаю, чего они ждут. Они хотят, что бы я, наконец, сказал сокровенную для них фразу: «На сегодня все!» Но я не спешу. Я просто не могу сказать этого. Да. В последнем кадре сын сыграл здорово, но… во всем остальном…

Сын смотрит на меня вопросительно и несколько раздраженно:

– Ну что еще один дубль?

Я киваю головой.

– Да, мне нужно, чтобы ты не механически выполнял приемы, а в буквальном смысле ненавидел своих врагов. Понимаешь? Ненавидел. Лютой ненавистью.

Сын морщится.

– Па, мне кажется, это ты что-то не понимаешь.

– Чего?

– Что сейчас уже никто не будет так драться?

От неожиданности я начинаю моргать.

– Почему? – не понимаю я слов сына. – А что сейчас изменилось? У тебя есть две руки, две ноги. Голова. Перед тобой враг. У него в руке нож. Ты должен выбить его, или он тебя им убьет. Все просто.

Сын хмыкает.

– Нет. Проще договориться.

– Договориться?

У меня аж в виске заломило. Начинает дергаться левая бровь. Я открываю рот, чтобы сказать что-то резкое, но глаза застилает пелена.

* * *

Парни подходили ко мне вразвалочку, нехотя. Создавалось впечатление нереальности происходящего.

– Ну, действительно, парень, что ты кочевряжишься? Мы делаем свое дело. По-тихому. Ты свое. И все довольны.

Один из них улыбается и протягивает мне ладонь:

– Договорились?

Из-за спины парней меня сверлит холодный и злой взгляд. И от этого взгляда снова заломило в затылке, захотелось сесть или превратиться в невидимку. Границы сознания сузились. В горле пересохло.

Мне надо было возмутится, нагнать себя так, чтобы трясло от ярости, ведь они мне предлагали не выгодную сделку, но я нашел в себе только силы, чтобы еле выдавить из себя.

– Нет, не договорились.

Я ударил первым. Бить нужно всегда первым. Это я хорошо усвоил. Ударил ногой, как по футбольному мячу, и попал тому, кто подошел ко мне ближе всего, прямо в промежность. Его аж оторвало от земли. В этот момент второй парень пробил мне кулаком в голову. Удар пришелся в висок.

Мир окрасился в красный цвет, а во рту появился солоноватый вкус…

* * *

Пелена рассеивается. Я снова в клубе. Смотрю в монитор. В голове непроизвольно всплывает: «Допельдон!» Мне кажется, что сейчас оно очень не кстати, ведь я даже не злюсь. Я просто хочу понять, что у меня в кадре не так. А для этого нужно время. Мне надо подумать. Говорю ребятам.

– Подождите немного. Перерыв десять минут.

Считается, что мальчишки начинают курить, чтобы выглядеть взрослее. Я никогда не курил. Мой организм был против курения. Однажды попробовал затянуться, так потом блевал полдня.

А вот мои актеры практически все уже курят. Они не упускают возможности выскочить на улицу, чтобы затянуться сигаретой. Сын идет с ними. Я не возражаю. Зачем? Знаю, он такой же, как я, курить не будет никогда. Просто ему со мной скучно.

Остаюсь один. Подхожу к камере. Перематываю ее на начало съемок. Смотрю в монитор. Так! Вот мой мальчик замахивается рукой, вот он бьет ногой, вот тут на него набрасываются двое.

Все вроде так, как я хочу, и все-таки чего-то не хватает. Чего?

Пленка снова мотается в обратную сторону…

* * *

Договорились?

Я лежу на больничной койке и смотрю в потолок. Он белый, как чистый лист бумаги. И я такой же белый. Бледный. Я похож на ванильное мороженое, которое кто-то со злостью бросил в бетонную стену.

Я постоянно прокручиваю в голове моменты той драки. Вот я упал, поднялся и побежал. Один догоняет меня. Тот, кому я попал по яйцам, хромает сзади. Кто-то хватает меня за плечо. Я разворачиваюсь и хочу схватить его за волосы. Но пальцы соскальзывают. У него короткая прическа, как у всех бандитов. Пропускаю еще один удар. На этот раз в нос. Отвечаю. Бью куда-то в пустоту. Но чувствую, что удары доходят до цели, потому что слышу какой-то хруст и крик боли.

Крик переходит в свист в ушах, потом шлепок, боль, тишина и… темнота.

Когда же темнота рассеивается, то я вижу рядом с собой Шерифа, своего приятеля и по совместительству зама. Он взахлеб рассказывает о том, как нашел меня на заднем дворе склада. О том, что я все – аки хорошо достал их обоих. Того, кому я ударил в пах, от серьезной травмы спасло только то, что у него была широкая мотня на брюках. Она смягчила удар. Но он тоже сейчас лежит здесь в соседней палате…

А у второго порвано ухо.

Я понимаю, что, наверное, когда я не нащупал волос, то схватился за него.

– А что с третьим? – спрашиваю я.

– Что с ним? – переспрашивает Шериф.

Я смотрю Шерифу в глаза.

– Ну, там еще был Бок?

– Насчет Бока ничего не знаю. Я не видел его.

Шериф отводит глаза в сторону. Мне все становится понятно. По крайней мере, насчет Шерифа. «Это он подвел ко мне Борисыча и убеждал, что человек надежный. И именно в его смену привозили левый товар. Ну да, Шериф-то все равно ничем не рисковал. Он не ставил нигде своих подписей. Просто был заместителем».

Я отворачиваюсь к стенке.

«И Бока он видел. Даже больше. Это Бок послал его ко мне, чтобы узнать, как я себя чувствую и что планирую делать дальше…»

* * *

В зал вбегает сын. Смотрит на меня, отрешенно уставившегося в одну точку. Молнией проносится мимо, достает из сумки деньги, опрометью бежит обратно, на ходу бросает мне.

– Па, мы с ребятами в магазин за чипсами. Ладно!?

Прихожу в себя. Киваю головой.

– Хорошо, только много не ешь, а то живот заболит.

Он досадно машет рукой.

– Да не волнуйся ты! Все будет хорошо. Тебе что-то купить?

– Попить. Жарко.

– Хорошо.

Шаги сына затихают в коридоре, а ворчу ему вслед: «Чипсы! Кола! Сникерсы! Вот она, современная еда. Сплошной суррогат. От такой еды разве будет сила!» Но он меня уже не слышит. Он уже давно убежал.

Прислушиваюсь. Полнейшая тишина, сюда не долетает ни одного звука с улицы. Тишину нарушает лишь шум вентиляторов, которые гонят по трубам воздух. Да и те работают настолько тихо, что абсолютно не мешают сосредоточиться.

Я снова ныряю в свое прошлое…

* * *

Договорились?

Тогда, приходя в себя после очередных уколов антибиотиков, я четко осознавал. Ну, да. Конечно. Наверное, можно было бы закрыть глаза, можно было бы договориться. И на этом деле неплохо заработать. Очень неплохо. Но долго ли это продлилось? День, два, может быть, полгода, год. И что потом? Суд? Тюрьма? Или смерть где-нибудь в колодце? Нет, это было нечестно.

И договориться с ними – означало бы одно – проиграть. А я не мог себе это позволить. И, опять же, этот взгляд как дуло пистолета. Я его уже не боялся, как раньше, в тот момент, когда я ударил первым, страх прошел, но и достать его я уже не мог.

Времена стали очень быстро меняться. Теперь с одними кулаками я просто не смогу противостоять таким людям, как Бок или Борисыч. Между ними и мной теперь всегда будут стоять исполнители. Шестерки. Шерифы. А не будет этих, так будут другие. И их будет все больше и больше.

И есть только один способ переиграть их.

Я должен был ударить с другой стороны. Как это уже было в армии. Когда никто не ждал такого хода от молодого сержанта. Ну да! Тогда ведь у меня все получилось! Да, сначала было трудно, тяжело, но потом-то меня даже благодарили. Не все, конечно, но те, кто понял, благодарили…

Я должен был снова начать писать. Ведь такие люди бояться одного. Правды. Боятся, когда о них станет известно. Они предпочитают обделывать свои делишки по-тихому, без свидетелей.

* * *

Снова вбегает сын. Подозрительно быстро. Ставит передо мной пластмассовую бутылку с красным Дедом Морозом на этикетке.

– Вот, пей! – говорит сын и вопросительно смотрит на меня.

Бутылка с шипением открывается, и коричневая сладкая жидкость, вспенившись, переливается через край. Проливается на пол.

– Осторожно! Какой же ты у меня папка!

Он пытается подобрать слово.

– Какой?

Сын пожимает плечами и снова хитро с прищуром смотрит на меня. Явно что-то хочет спросить. Киваю ему головой.

– Ну что? Говори.

– Мы скоро?

Делаю глоток. Шипучая вода неприятно бьет в нос и приятно щекочет нёбо. От холода сводит зубы. Вытираю губы.

– Ну я же просил всего десять минут.

– Вообще-то, уже двадцать прошло.

Смущаюсь.

– Да? Ну ладно. Тогда иди, позови Виктора. Мы кое-что с ним обсудим.

Виктор играет главного злодея. И именно с ним у главного героя идет непримиримый бой.

Сын убегает. Я смотрю ему вслед и снова ловлю себя на мысли, что он как-то все уж очень быстро делает. Раньше этого за ним что-то никогда не замечалось. А тут просто летает. И воду принес, и за Виктором побежал. И ни разу даже не огрызнулся. Интересно почему? Хочет поскорее свалить или…

Снова тишина…

«Стоп, снято!»

Чего греха таить, благородные мотивы в моих мыслях присутствовали, но на первом месте стояли мысли о хлебе насущном. Все те же деньги. Моему сыну было уже почти три года. Нужно было обеспечивать семью. А сдачей в аренду помещения было не заработать. До Борисыча у нас дела шли не важно, а после того, как Борисыч исчез, торговля пошла уж и совсем плохо.

Откуда-то разом повалили проверки: налоговая, менты, СЭС, пожарные…

В общем, меня просто съели. Я не умел договариваться.

Да и не мое это было. Коммерция. Не мог я работать на складе, не тот у меня склад ума. Оп-па, каламбурчик!

…Приходит Виктор. За ним спускаются и остальные ребята. Я прошу их пока остаться в коридорчике, подождать.

– Вить, давай повторим эту сцену еще раз. Давай ты возьмешь в руки нож. Но только теперь ты ударишь им сына моего не снизу, а сверху. А он выбьет нож ногой. Вот так. А потом схватит за горло…

Показываю. Мальчишки из коридорчика внимательно следят за моими движениями. Получается красиво и убедительно. Вижу даже, что кое у кого загорелись глаза.

Еще бы! Ведь это бой из моего прошлого, я столько раз прокручивал его в голове. Ведь все могло бы было иначе, если бы…

Я смотрю на актеров.

– Вы поняли, что надо делать?

Они кивают головой.

– Тогда все. Снимаем!

Я смотрю через видоискатель на своего сына. Навожу резкость. Кричу.

– Внимание, мотор!

Камера работает. Актеры дерутся. И я снова возвращаюсь в свое прошлое. То, где я еще верил, что можно увернуться от прямого неожиданного удара, и где один человек легко бы мог справиться с бандой отморозков.

Где я верил, что правда всегда побеждает…

Допельдон! Может быть, это слово из моего детства. Какой же я тогда был наивный. Мне потребовалось двадцать пять лет, чтобы понять, что такое возможно только в кино. Допельдон. Возможно, это слово как раз и обозначает то чувство, которое испытывает отец, глядя на своего взрослеющего сына, и которому обидно оттого, что он никогда не сможет рассказать ему обо всем, что случилось когда-то с ним.

Ну как такое рассказать? Да и все равно ведь не поймет. У него сейчас другие интересы, другая жизнь, сладости и те другие… Даже чтобы понравиться девчонке, не надо с кулаками лезть на толпу отморозков. Достаточно прыгнуть на велосипеде в бассейн…

Драка закончена. Сын смотрит на меня вопросительно и несколько раздраженно:

– Ну что… еще один дубль?

И мне, конечно, хочется его снять. Хочется, чтобы он выразил на лице, хотя бы те эмоции, близкие к тем, что испытывал когда-то я, стоял на крыльце своего склада и огрызался до последнего, пока не потерял сознание.

Но откуда ему знать о таких эмоциях? Ведь сын – еще мальчишка. Поэтому, когда он хочет выразить эти чувства на своем лице, получается только смешная и нелепая гримаса. Уж лучше совсем без нее.

Я, наконец, ломаюсь и машу рукой.

– Все хватит! Всем спасибо! Съемки закончились!

Все радостно хлопают в ладоши и начинают расходиться. В комнате остаемся только я и сын. Он смотрит на меня с вопросом. Я понимаю, что сын хочет тоже уйти. Ему скучно. И я отпускаю его:

– Ну ладно, иди. Аппаратуру я сам сверну. Маме привет передай. И скажи, что буду к ужину!

– Что, правда?

– Да. Постараюсь сегодня не опоздать.

Сын убегает, а я…

Бразилия – страна диких обезьян

Я нагружаю себя сумками с камерой и аппаратурой и бреду в сторону музея мимо центрального входа в ЦАГИ, нашего главного авиационного института.

Мысли о съемках не отпускают. Правильно ли я сделал, что всех отпустил, или надо было настоять и сделать этот самый-самый последний дубль?

С одной стороны, сын все равно бы лучше не сыграл, а с другой, нет предела совершенству. Можно было бы постараться. И где та грань, переступив которую можно было бы себе сказать: «Все! Хватит! Перебор!»

Сумки тяжелые, поэтому я очень быстро начинаю жалеть, что всех отпустил, и сосредотачиваюсь на ходьбе. Меня так и тянет к земле, а вскоре внутри меня начинает клокотать какое-то злое чувство. Ну почему, почему они все разбежались и даже не поинтересовались, не нужно ли мне помочь?

Выхожу на перекресток. Горит красный свет.

В наше время так не поступали. Вот именно! В наше время! А какое оно? Это наше время? А сейчас разве не наше время?

Мимо меня проносится сплошной поток автомобилей.

Стою, считаю машины. Прямо как в детстве. Была у нас когда-то такая игра. Кто больше насчитает иномарок или наших машин, проезжающих мимо нас. Мы всегда играли в нее на остановке по дороге на тренировку. Тогда еще результат был непредсказуем. Иногда получалось так, что советских «Жигулей» и «Москвичей» бывало гораздо больше, чем импортных моделей. Сейчас все наоборот.

Если и мелькнет в потоке советская машина, то, считай, тебе повезло. Провожаю взглядом очередной джип и вижу, как он заворачивает на стоянку перед институтом.

Да уж, слухи о бедности нашей науки сильно преувеличены!

Вся стоянка заставлена иномарками. Хотя и понимаю, что вряд ли на таких машинах ездят настоящие ученые, мыслители, те, кто реально двигает науку. Скорее всего, дельцы от науки. Но все равно, что-то же и ученым перепадает. Наверняка. Иначе институт бы просто прекратил свое существование.

Успокаиваю себя, таким образом, и вдруг замечаю на флагштоке, перед главным входом в институт, государственный флаг Бразилии.

Уф, ну и жара! А они-то что здесь делают? Я понимаю карнавалы, мыльные оперы, футбол, пляжи, море, ламбада и вдруг… Бразильцы здесь, в центре авиационной науки? Неужели теперь в аэродинамических трубах футбольные мячи продувают? Снова начинаю себя накачивать. Н-да! Дожили!

И вдруг меня осеняет. Нет, это не то… Это совсем другое!

Допельдон! Не может быть? Это все-таки случилось?

Мысли снова уносят меня в прошлое. Теперь уже на шесть лет назад. Из глубины памяти на свет появляется давно забытое и похороненное имя. Ну да. Того бразильца звали именно так, Рензо Грейси. Я вспомнил. И именно сегодня… Именно он рассказал мне о …

Вот уж действительно допельдон! Или «Вспомнить все»? Часть вторая. Или третья?

Я уже сегодня сбился со счета.

* * *

Загорается зеленый свет. Я подхватываю свои баулы и несусь вприпрыжку по пешеходному переходу. Постоянно оглядываюсь на флаг и поэтому, естественно, всей грудью налетаю на какую-то бабку. Извиняюсь! Слышу себе вслед традиционно нервное:

– Глаза разуй!

Еще раз извиняюсь…

Но ругаться в центре перекрестка, когда вот-вот снова прорвется железный поток, неудобно. Мы расходимся как в море корабли…

* * *

Ну все правильно. Это началось именно тогда. После случая с Борисычем я решил снова начинать все с нуля…

Раз и навсегда покончить с коммерцией и вернуться в журналистику.

Я стал внештатным корреспондентом «Московского комсомольца». Ну а куда еще я мог пойти? Это была та газета, которая рассказала мне о том, что такое перестройка. О том, что всех нас ждет светлое будущее. Это был флагман свободной прессы. Последний бастион демократии. Так ее тогда называли. Она учила всех нас, как надо жить и бороться. Мне казалось, что в редакции дышат тем же воздухом, что и я.

И скажу честно, я необычайно гордился тем, что стал работать в этой газете.

Так получилось, что в первый день мой работы в МК в редакции прогремел взрыв. Убили Дмитрия Холодова. Мне казалось это знаком! Знаком того, что я правильно поступил. Я должен был быть рядом с теми, кто противостоит всему тому злу, которое мешает нашей стране жить.

И «все будет хорошо!»

Нам так и говорили, что сейчас мы должны еще больше сплотиться, и, прямо как во время революции, словом метким еще больнее бить по недостаткам нашего общества. Мы должны брать пример с Димы Холодова – и быть такими же неподкупными, как и он…

Конечно, хорошо так говорить, когда имеешь хороший оклад. Но внештатник не получает зарплаты, он живет только за гонорары. А у меня была уже семья. Жена, маленький сын…

На голодный желудок очень тяжело бороться с недостатками обществам, поэтому я хватался за любую работу, писал о чем угодно.

Я считался хорошим репортером, который мог достать материал хоть из-под земли. А еще я не особо упирался, если редактора существенно меняли смысл моего текста. От меня требовалось только факты, а интерпретацию их брали на себя другие. Меня даже в каком-то смысле ценили за такую безотказность. И я не возражал.

Не возражал, даже когда смысл статьи за моей подписью менялся с точностью до наоборот. Ну и что!

Ведь редактора лучше знают, как надо писать. Так надо!

Ведь мы дышим с ними одним воздухом…

* * *

Фонтаны. Уже работают. И кафе тоже. Может зайти? Выпить чашечку кофе. Поболтать с официантками. Неплохая мысль. Тем более, что в музее сейчас все равно никого. Да и жара. Кондиционеров до сих пор так и не поставили.

Захожу. Заказываю кофе.

* * *

Итак, Рензо Грейси! Даже отсюда через зелень сквера мне кажется, что я вижу этот веселый бразильский флаг. И слышу, как он колышется на ветру.

Откуда он появился в моей жизни?

Это началось, когда в кинотеатрах начался показ первого российского боевика «По прозвищу Зверь». В этом фильме герой впервые за долгие годы, наконец, побеждает всех своих врагов. Фильм заканчивается «хеппи-эндом».

И у меня вроде бы все тоже началось налаживаться. Меня взяли в штат. Правд, я давно понял, что воздух в редакции уже явно несвежий и смочен освежителями.

Но ведь и в душной комнате можно как-то жить. Правда? Ну, там. Пообжиться, пообтереться, самому измазаться – и ничего, можно жить, даже улыбаясь.

Редактор отдела предложила мне сделать небольшой материальчик из раздела «Светской хроники». Что-то об открытии танцевального клуба. Менеджер клуба намекнул, что готов заплатить мне за то, чтобы материал вышел. Я ответил, что выйдет материал или не выйдет, это не в моей власти, договаривайтесь с редактором, но если после выхода отблагодарите, то будет неплохо. Дело было как раз накануне Нового года. Деньги были нужны.

Материал вышел. Менеджер приглашает меня к себе в клуб и вручает сто долларов. Говорит: «Спасибо! Рад был сотрудничеству. Надеюсь на продолжение». И прочее бла-бла-бла. Ну что ж, спасибо и Вам. Кладу «баксы» в карман и ухожу.

В голове вопрос: «Что делать с деньгами?» И три варианта ответа: оставить себе, отдать редактору, поделиться с редактором.

На следующий день прихожу в отдел и… в коридоре нос в нос сталкиваюсь с менеджером клуба. Он как раз выходил из кабинета редактора. Поздоровались. Поздравили друг друга с «наступающим». И разошлись. А я застыл перед дверью как вкопанный. А что он там делал? Благодарил редактора. Это понятно. А про меня сказал? В кармане сразу как-то стало жарко. Доллары – как раскаленные угли. Конечно, надо было сразу достать их из кармана и отдать ей. Пусть сама делает с ними, что хочет.

Но в моей жизни мне не так часто давали взятки. И вообще, если честно, такое случилось со мной в первый раз.

Жизнь редакции это постоянно бурление. В общем, я вошел в кабинет вместе с еще одним корреспондентом. И при нем доставать доллары было как-то не удобно. Он ушел и тут же зашел другой. И так весь день. Потом началась корпоративная вечеринка. Тогда еще в МК танцевали на столах. Было весело. Я решил, что, наверное, надо сделать подарок редакторше. Но меня попросили что-то принести, потом еще куда-то послали.

А потом я решил, что ничего страшного. Менеджер ведь отблагодарил лично редактора и отдельно меня.

Значит, это мои деньги – и я могу делать с ними все что угодно. И я купил на них памперсы для сына. На все сто долларов.

* * *

Принесли кофе. Расплачиваюсь, чтобы была возможность сразу встать и уйти. Звоню Марине.

Я беру в руки телефон и набираю телефон Марины совершенно машинально. Почему ей? А не Ольге? Кто бы знал? Допельдон! Что это? Я ведь должен был позвонить Ольге? Ведь это она тогда накрывала на стол в протопленной избе. Она была рядом со мной, когда я разговаривал под водочку с Рензо.

Но нет, я звоню Марине и кричу ей в трубку о том, что только что увидел рядом с институтом бразильский флаг. Я пытаюсь объяснить ей, что это означает, но путаюсь в объяснениях.

Марина, которая всегда требует, чтобы я четко излагал свои мысли, как будто не замечает этого. Она выслушивает меня, потом как всегда обстоятельно интересуется тем, как прошли съемки, как мое настроение. Потом рассказывает о своих делах. Мы болтаем минут десять или пятнадцать по телефону, пока, наконец, не устаем от разговоров и договариваемся пообедать в нашей шашлычной.

Потом я звоню Ольге. Говорю ей, что сын от меня уже уехал, а я иду на работу. Она не спрашивает, когда я приеду, потому что знает бесполезно. Знает, что это будет поздно.

Тем не менее, я все равно обещаю, что сегодня приеду рано. Зачем я это делаю? Ведь все может измениться в одну секунду. Марина закапризничает и скажет, что хочет сегодня вечером быть со мной, и я не смогу ей отказать. Сколько раз такое было. Но я все равно говорю жене, что приеду рано.

Твердо даю себе зарок, по любому, уехать от Марины пораньше.

Прихлебываю из чашки чай. Горячий. Надо подождать, чтобы остыл…

* * *

В ту ночь, когда я мучался взять или не взять эти проклятые сто долларов, начался штурм-здания мэрии в городе Грозный. Я узнал об этом из новостей, и это казалось какой-то нелепостью. Здесь канонада хлопушек и петард, а там взрывы гранат и фугасов.

Так не бывает. Ведь мы живем в одной стране?

В редакции нам сказали, что чеченский народ борется за свою независимость, и мы должны всячески поддерживать их в этом.

Мне повезло. Хм! Странно звучит, но тогда действительно я считал, что это большая удача.

У одной моей знакомой, многодетной матери, в эту заварушку попал сын. Младший сын. Самое удивительное, что он вообще не должен был служить. Старший сын мой знакомой погиб в Афганистан, а за это по советским, тогда еще, законам, все остальные родственники не должны были больше служить в армии. Эта семья ценой старшего сына полностью отдала свой долг государству. Но в военкомате об этом как-то благополучно забыли. Младшенький попал в армию. И все бы ничего, ну, служит и служит. Армия только на пользу.

Но надо же так было получиться, именно его часть бросили в атаку на штурм Грозного.

В общем, материал в тему. Газета подняла шум. Я оказался на коне. Я вел борьбу со своим военкоматом и думал, что все делаю правильно. Я добился увольнения парня из армии и даже получил на руки соответствующие документы. Но пушки у мэрии города Грозный еще не успели стихнуть, и парень затерялся, где-то среди кавказских гор. Стало ясно, что надо ехать его выручать. И я поехал. Вместе со средним братом героя моих статей.

Я провел в зоне военных действий около двух недель и вернулся с большой удачей. Мы нашли парня. Контуженного, но живого. Нашли. Я возвращался домой героем и уже мысленно писал репортаж. «Самый счастливый репортаж из Чечни». Такой был заголовок. Под мой материал готовили полосу. Меня просили описать все, что я там видел.

И я написал. Написал все, что видел. По-честному. Правду. И о традиционном российском бардаке и о том, как молоденький молодой пехотинец отказался уходить с поста, даже когда ему сказали, что его ждет за воротами мать. О том, как к почте ночью подъезжал БТР, из него выходили солдаты, звонили своим матерям, говорили, что все у них хорошо, что они здесь отдыхают, а потом вскакивали на борт машины и снова уезжали туда, где грохотали взрывы, хотя могли поехать совсем в другую сторону. О том, что сам парень чуть не набил нам морду за то, что мы его забираем из части. Он хотел остаться и продолжать бить «чехов». О том, как женщина, у которой российские самолеты уничтожили дом, говорила им же: «Спасибо, сынки, что избавляете нас от этих бандитов!»