Текст книги "Ориентализм"
Автор книги: Эдвард Саид
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)
Сказав это, мы тем самым вернулись к различию между обозначенными категориями. Книга Лэйна о египтянах имела большое влияние, ее часто читали и цитировали (например, Флобер), она создала автору репутацию выдающегося деятеля ориенталистской науки. Другими словами, авторитет Лэйна основывается не только на том, что он сказал, но и на том, как сказанное им могло быть приспособлено к задачам ориентализма. Его цитируют в качестве источника знаний о Египте и Аравии, тогда как Бёртона или Флобера читали и читают за то, что, помимо сведений о Востоке, из их работ мы можем почерпнуть еще нечто и о самих Бёртоне и Флобере. Авторская функция в «Нравах и обычаях египтян» Лэйна выражена слабее, чем в других категориях, потому что его работа была встроена в профессию, была ею консолидирована и институционализирована. Личность автора в произведении, созданном в поле его профессиональной дисциплины – таком как это, – подчинена требованиям проблемного поля и требованиям предмета исследования. Всё это непросто и не обходится без последствий.
Классическая работа Лэйна «Нравы и обычаи египтян в первой половине XIX в.» (1836) явилась осознанным результатом работы над рядом произведений и двух периодов пребывания в Египте (1825–1828 и 1833–1835). Понятие «осознанности» (self-conscious) вводится здесь с намерением подчеркнуть, что сам Лэйн предполагал, что его работа произведет скорее впечатление непосредственного и прямого, неприкрашенного и нейтрального описания, тогда как в действительности это был плод существенной редакторской работы (в итоге текст, который он опубликовал, был совершенно не тем, что он написал первоначально), а также разнообразных сопутствующих действий. Ничто в его судьбе и жизненных обстоятельствах, казалось, не способствует занятиям Востоком, за исключением его методичного прилежания и способностей к классическим исследованиям и к математике, что отчасти объясняет очевидную внутреннюю аккуратность этой книги. В предисловии содержится ряд интересных подсказок о том, что же именно он собирался сделать в этой книге. Первоначально он отправился в Египет для того, чтобы изучать арабский язык. Затем, когда он подготовил ряд заметок о современном Египте, «Общество распространения полезных знаний»[619]619
The Society for the Diffusion of Useful Knowledge (SDUK) – общество, созданное в 1820-е гг. в Англии с целью подготовки просветительских публикаций для рабочих и среднего класса, противостоявшее радикальным изданиям для бедных. Общество использовало новые технологии, позволявшие удешевить производство книг и книжных серий.
[Закрыть] предложило ему написать систематическую работу о стране и ее обитателях. Из собрания разрозненных наблюдений работа превратилась в пример полезного знания – знания, предназначенного и подготовленного для каждого, кто желает получить представление об основных чертах иностранного общества. Из предисловия ясно, что такое знание должно было неким образом развеивать прежние представления и иметь исключительно действенный характер: здесь Лэйн проявляет себя как тонкий полемист. Прежде всего он должен продемонстрировать, что сделал нечто такое, чего не могли или не сумели сделать до него другие, а затем то, что собранные им сведения одновременно аутентичны и абсолютно верны. Именно это и стало источником его исключительного авторитета.
Пока Лэйн в предисловии разделывается с «Отчетом о народе Алеппо» доктора Рассела[620]620
Александр Рассел (1715–1768) – шотландский врач и натуралист.
[Закрыть] (забытая ныне работа), становится ясно, что главную конкуренцию его труду среди всех предшествующих составляет «Описание Египта». И эту работу, упоминание о которой Лэйн ограничил обширной сноской, он высокопарно, с использованием кавычек, именует «великой французской работой» о Египте. Эта работа, отмечает Лэйн, была одновременно и слишком философски обобщенной, и слишком легковесной. А знаменитое исследования) Якоба Буркхардта[621]621
Авторы первого издания «Ориентализма» на русском языке предполагали, что речь идет об ошибке Саида. В таком случае здесь следует привести ссылку на Иоганна Людвига Буркхардта (1784–1817) – швейцарского путешественника, автора книги Arabic Proverbs, or the Manners and Customs of the Modern Egyptians. Впрочем, ссылки на историю Египта и ислама есть и в книге Considérations sur l’histoire universelle Якоба Буркхардта. Во французском переводе (2005), на который мы ориентиро, используется имя Якоба Буркхардта.
[Закрыть] – лишь собранием египетской народной мудрости, «наихудшим свидетельством морали народа». В отличие от французов и Буркхардта, Лэйн смог погрузиться в среду исконных жителей, жить их жизнью, соблюдать их обычаи, «не возбудив никаких подозрений у чужестранцев в том, что он не тот человек, который имеет право вторгаться в их жизнь». Чтобы избежать обвинений в необъективности, Лэйн идет еще дальше, заверяя, что следовал всего лишь словам Корана и что всегда сознавал собственное отличие от этой совершенно чуждой культуры[622]622
Lane Edward William. Author’s Preface to An Account of the Manners and Customs of the Modern Egyptians. 1836; reprint ed., London: J. M. Dent, 1936. P. xx, xxi.
[Закрыть]. Таким образом, пока одна часть личности Лэйна непринужденно скользит по волнам ничего не подозревающего моря ислама, подводная его часть тайно хранит свою европейскую силу для того, чтобы комментировать, приобретать и владеть всем вокруг.
Ориенталист вполне может имитировать Восток, обратное же неверно. Следовательно, всё, что он говорит о Востоке, надо понимать как описание, полученное в результате одностороннего обмена: пока они говорят и действуют, он наблюдает и записывает. Его власть выражалась в том, что он жил среди них открыто как носитель языка, и тайно – как писатель. И то, что он писал, было «полезным знанием», но не для них, а для Европы и ее разнообразных популяризаторских институций. То, о чем проза Лэйна никогда не позволяет нам забыть, так это его «я», местоимение первого лица, пронесенное сквозь обычаи египтян, их ритуалы, празднества, детство, взросление, похоронные обряды, – в действительности оборачивающиеся и восточным маскарадом, и инструментом ориенталиста для улавливания и передачи ценной и по-другому недоступной информации. В качестве рассказчика Лэйн выступает одновременно как экспонат и как экспозиционер, пользующийся двойным доверием и проявляющий двойное стремление к обретению опыта: его восточная сторона обаятельно дружелюбна (или кажется таковой), западная – направлена на получение надежного и полезного знания.
Нет лучшей иллюстрации для этого, чем последний тройной эпизод в предисловии. Там Лэйн описывает своего главного информанта и друга шейха Ахмеда – как компаньона и как курьез. Оба они притворяются, будто Лэйн – мусульманин. Однако Ахмед согласился молиться в мечети вместе с ним, только преодолев свой страх, воодушевленный отважной мимикрией Лэйна. Этой последней победе предшествуют две сцены, в которых Ахмед изображен как чудаковатый поедатель стекла и приверженец полигамии. Во всех трех частях эпизода с шейхом Ахмедом дистанция между мусульманином и Лэйном увеличивается, даже если в действительности она сокращается. Как посредник и, так сказать, транслятор мусульманского поведения, Лэйн иронично принимает образцы поведения мусульманина, но лишь настолько, чтобы быть в состоянии описать всё это неторопливой английской прозой. Сама его личность фальшивого правоверного и привилегированного европейца – суть дурной веры, поскольку второе определенным образом подрывает первое. Так то, что казалось сообщением фактов о том, что делает один довольно странный мусульманин, Лэйн выдает за беспристрастное раскрытие самой сути всей мусульманской веры. Лэйн даже не задумывается о том, что предал свою дружбу с Ахмедом и с другими людьми, снабжавшими его сведениями. Значение имеет только то, чтобы сообщение производило впечатление точного, обобщенного и беспристрастного и его английский читатель поверил, что самого Лэйна не коснулась зараза этой ереси или отступничества, и, наконец, что его текст исключает человеческий контекст исследования в пользу научной достоверности.
Именно по этим причинам книга выстроена не просто как повествование о пребывании Лэйна в Египте, но как нарративная структура, переполненная ориенталистским реструктурированием и подробностями. Именно в этом, как мне представляется, и состоит главное достижение Лэйна в этой работе. Общие контуры и форма «Нравов и обычаев египтян» повторяют романы XVIII столетия, например авторства Филдинга[623]623
Генри Филдинг (1707–1754) – английский драматург. Речь идет о романе «История Тома Джонса, найденыша», описывающем нравы английского общества в восприятии главного героя, авантюриста, стремящегося к жизненному успеху.
[Закрыть]. Книга открывается сведениями о стране, затем следуют главы «Человеческие типы и одежда мусульман Египта» и «Воспитание детей и начальное образование»[624]624
Названия глав приведены по русскому переводу 1982 г. В английской версии: Personal Characteristics и Infancy and Early Education соответственно.
[Закрыть]. За двадцатью пятью главами, в которых рассматриваются такие сюжеты, как празднества, законы, характер, промышленность, магия и домашний быт, следует заключительная глава «Смерть и похоронные обряды». На первый взгляд работа Лэйна носит хронологический и эволюционный характер. Он пишет о себе как о наблюдателе сцен, соответствующих основным этапам жизненного пути человека: образец для него – схема повествования «Тома Джонса», включающая в себя рождение героя, его приключения, женитьбу и подразумеваемую смерть. В тексте Лэйна только фигура рассказчика лишена возраста, предмет же его исследования, современный египтянин, проходит полный индивидуальный жизненный цикл. Такая инверсия, когда отдельный индивид наделяет себя способностью пребывать вне времени, а на общество и народ налагает масштаб жизненного цикла человека, есть не что иное, как первое из ряда действий, упорядочивающих то, что поначалу могло показаться простым описанием путешествия по заморским землям, превращающее нехитрый текст в энциклопедию экзотики и площадку для ориенталистского наблюдения.
Однако Лэйн выстраивает материал не только на основе своего драматического двойного присутствия (как ложного мусульманина и как подлинного европейца) и за счет своей манипуляции позицией рассказчика и предметом исследования, но также и посредством того, как он использует детали. К каждому из основных разделов в главах неизменно дается введение в виде какого-либо довольно предсказуемого общего наблюдения. Например, «обычно отмечают, что многие из наиболее примечательных особенностей в манерах, обычаях и характере нации можно соотнести с физическими особенностями страны»[625]625
Ibid. P. 1.
[Закрыть]. Последующее изложение с легкостью это подтверждает: Нил, «благодатный климат Египта», «размеренный» труд крестьян. Однако вместо того, чтобы перейти к следующему эпизоду в порядке повествования, добавляется новая деталь, и, следовательно, нарративного разрешения, ожидаемого по чисто формальным соображениям, не происходит. Другими словами, хотя в целом общие контуры текста Лэйна и соответствуют нарративной и причинно-следственной последовательности «рождение – жизнь – смерть», отдельные вводимые им в ход повествования детали его нарушают. От изложения общих наблюдений к выявлению отдельных аспектов египетского характера, к рассказу о том, как проходят у египтян детство, юность, зрелость и старость, – Лэйн всегда наготове, чтобы тут как тут прервать плавный ход изложения отличными деталями. Вскоре после того, как нам рассказывают о благодатном египетском климате, речь заходит, например, о том, что многие египтяне умирают в совсем юном возрасте от болезней, отсутствия медицины и гнетущей летней жары. Затем нам сообщают о том, что жара «побуждает египтян [безосновательное обобщение] к невоздержанности в чувственных наслаждениях», и вскоре мы вязнем в трясине наполненных схемами и рисунками описаний архитектуры Каира, его украшений и фонтанов и замков. Когда же линия повествования проявляется вновь, становится ясно, что это всего лишь формальность.
Более всего препятствуют порядку изложения (притом что этот порядок составляет основное литературное содержание текста Лэйна) нарочитые, чересчур навязчивые, перегруженные описания. Лэйн ставит себе целью сделать Египет и египтян зримыми, не оставить ничего за кадром, не позволить ничему ускользнуть от читателя, подать египтян на блюдечке, во всех бесчисленных подробностях. Как рассказчик, он тяготеет к потрясающим воображение садомазохистским пикантностям: самоистязание дервишей, жестокость суда, смешение у мусульман религии с распутством, избыточное сладострастие и т. д. Однако независимо от того, сколь странным или извращенным является событие и насколько мы потеряны среди этих ошеломительных подробностей, Лэйн вездесущ, его работа – соединить разрозненные куски и позволить нам двигаться дальше, пусть и рывками. В определенной степени он делает это, просто оставаясь европейцем, способным контролировать свои страсти и желания – те, которым мусульмане, к их несчастью, подвержены. Но в еще большей степени способность Лэйна управляться с этой богатейшей темой, держа ее в ежовых рукавицах дисциплины, обусловлена его холодным дистанцированием от жизни египтян и их работы.
Самый главный символический момент приходится на начало шестой главы – «Домашний уклад (продолжение)». К этому времени Лэйн уже освоил повествовательный стиль продвижения по жизни египтян и, дойдя на этом пути до последних не скрытых от стороннего взгляда комнат и привычек ведения домашнего хозяйства (он смешивает друг с другом социальное и физическое пространство), он приступает к обсуждению интимной стороны домашней жизни. Первым делом он «должен рассказать о браке и брачных церемониях». Как обычно, сообщение начинается с общего наблюдения: воздержание от брака, «если мужчина достиг соответствующего возраста и при этом не имеет препятствующих браку недостатков, у египтян считается поведением неподобающим и даже постыдным». Безо всякого перехода Лэйн примеряет это наблюдение на самого себя и признает себя виновным. На протяжении длинного параграфа он вспоминает всё то давление, которое на него оказывали с целью склонить к женитьбе, которое он, не дрогнув, выдержал. Наконец после того, как египетский друг даже предлагал ему устроить брак по расчету (mariage de convenance), также отвергнутый Лэйном, вся последовательность внезапно резко обрывается точкой и тире[626]626
Ibid. P. 160–161. Стандартная биография Лэйна была опубликована в 1877 году его внучатым племянником Стэнли Лэйн-Пулом. Существует также сочувственный рассказ о биографии А. Лэйна Cм.: Arberry A. J. Oriental Essays: Portraits of Seven Scholars. N. Y.: Macmillan Co., 1960. P. 87–121.
[Закрыть]. Общие рассуждения он завершает еще одним общим наблюдением.
Однако здесь мы имеем не только типичный для Лэйна разрыв основного повествования при помощи беспорядочного нагромождения деталей, но также твердое и буквальное отделение автором себя от репродуктивного процесса в восточном обществе. Мини-повествование о том, как он отказался присоединиться к этому обществу, заканчивается драматической паузой: по-видимому, он говорит, что его рассказ не может продолжаться, поскольку он так и не вошел в интимную сферу домашнего обихода и поэтому он исчезает из поля зрения как претендент на эту область. Он буквально устраняет себя в качестве человеческого субъекта, отказываясь войти в человеческое общество, вступив в брак. Так, в качестве псевдоучастника он сохраняет свою позицию власти и обеспечивает объективность повествования. И если нам уже было прежде известно, что Лэйн не мусульманин, то теперь мы также знаем, что для того, чтобы оставаться ориенталистом, а не восточным человеком, ему пришлось отказаться от чувственных радостей семейной жизни. Более того, ему также пришлось избегать указания на собственный возраст через включение в жизненный цикл человека. Сохранить свою вневременную позицию наблюдателя он мог только таким негативистским образом.
Для Лэйна стоял выбор между жизнью без «неудобств и беспокойств» и завершением своего исследования современных египтян. Результат его выбора, очевидно, сделал возможным его описание египтян, поскольку, если бы он стал одним из них, его точка зрения больше не была бы стерильно и асексуально лексикографической. Научную достоверность и легитимность исследования Лэйну обеспечивают два важных метода. Во-первых, слияние с обычным повествованием о человеческой жизни: эту функцию выполняет обилие подробностей, при помощи которых наблюдательный и умный иностранец может усвоить и затем сложить воедино этот массив информации. Египтянину для лучшего обозрения вскрыли живот и вытащили кишки, а затем стараниями Лэйна всё поместили обратно на свои места. Во-вторых, за счет отделения себя от того, что происходит в египетско-восточной жизни: за это отвечает принесение в жертву своих животных инстинктов во имя распространения информации, но распространения не в Египте и не для Египта, а ради европейской науки в целом. То обстоятельство, что ему удалось и первое и второе – навязать научную волю неупорядоченной реальности и сознательно отделить себя от места своего пребывания ради сохранения научной репутации, – и стало причиной его огромной славы в анналах ориентализма. Полезное знание, такое, как это, могло было быть получено, сформулировано и распространено лишь за счет подобных отказов.
Две другие крупные работы Лэйна – его так и не завершенный арабский словарь и неудачный перевод «Тысячи и одной ночи» – консолидировали систему знания, начало которой было положено в «Нравах и обычаях египтян». В обеих последующих работах личность автора, его творческое присутствие было изгнано вовсе, как, собственно, и сама идея повествования. Лэйн-человек появляется только в качестве официального рассказчика и ретранслятора («Тысяча и одна ночь») или безликого лексикографа. Из автора-современника Лэйн превратился (как ориенталист, занимающийся классическим арабским языком и классическим исламом) в узника своей темы. Это жертвенное существование представляет определенный интерес. Ведь научное наследие Лэйна принадлежит, конечно же, не Востоку, а институтам и органам европейского общества. К числу последних принадлежали структуры как академические – официальные востоковедческие общества, институты, органы, – так и разного рода внеакадемические, фигурирующие в работах последующих европейских путешественников на Восток.
Многое проясняется, если рассматривать «Нравы и обычаи египтян» Лэйна не как источник знаний о Востоке, а как работу, направленную на рост организованности академического ориентализма. Подчинение наследственного эго научному авторитету у Лэйна в точности соответствует возросшей специализации и институционализации знания о Востоке, представленного различными восточными обществами. Королевское азиатское общество было основано за десять лет до появления книги Лэйна, но комитет корреспонденции общества, в чьи задачи входило «собирать сведения и предпринимать исследования в отношении искусств, наук, литературы, истории и древностей» Востока[627]627
Pargiter Frederick Eden, ed. Centenary Volume of the Royal Asiatic Society of Great Britain and Ireland, 1823–1923. London: Royal Asiatic Society, 1923. P. x.
[Закрыть], стал структурным реципиентом собранной Лэйном информации в том виде, как она была обработана и сформулирована. Что же касается распространения произведений, подобных исследованию Лэйна, то существовали не только различные «общества полезных знаний». К тому времени, как первоначальная ориенталистская программа поддержки экономики и торговли на Востоке исчерпала себя, появились различные специализированные научные общества, направленные на демонстрацию потенциальной (или актуальной) ценности отвлеченного научного знания.
Так, в программе французского Азиатского общества записано:
…составлять или публиковать грамматики, словари и прочие книги для начального образования, признанные полезными или необходимыми для изучения языков, которые преподаются назначенными профессорами [восточных языков]; путем подписки или каким-либо иным образом способствовать публикации такого же рода трудов, предпринимаемых во Франции или за ее пределами; приобретать манускрипты, какие только можно найти в Европе, или копировать их полностью или частично, переводить или делать выдержки из них, умножать их число, воспроизводя в гравюре или литографии; оказывать содействие авторам полезных работ по географии, истории, искусству или науке в распространении результатов их исследований среди публики посредством периодических собраний, посвященных литературе Азии, научным, литературным или поэтическим произведениям Востока и тому подобным, которые регулярно производятся в Европе, тем фактам о Востоке, которые могут иметь отношение к Европе, тем открытиям и работам всякого рода, предметом которых могут быть восточные народы: таковы цели, предложенные для Азиатского общества и поставленные перед ним.
Ориентализм для своих целей систематическим образом организовал как сбор материала по Востоку, так и его регулируемое распространение в качестве специализированного знания. Один копировал и издавал работы по грамматике, другой приобретал оригинальные тексты, третий увеличивал число экземпляров и занимался их распространением, включая и периодические издания. Именно ради этой системы и для нее Лэйн создавал свой труд и жертвовал своим «я». Также был предусмотрен и способ, как сохранять эту работу в ориенталистских архивах. Это должен был быть, как говорил Саси,
«музей», обширное хранилище с разного рода объектами, рисунками, оригинальными книгами, картами, отчетами о путешествиях, открытое для тех, кто намеревается посвятить себя изучению [Востока]; так что каждый из них мог бы почувствовать себя перенесенным, как по волшебству, в гущу монгольского племени или китайского народа, каков бы ни был предмет его изучения… Можно сказать… что после публикации книг начального уровня по… восточным языкам нет ничего более важного, чем заложить краеугольный камень этого музея, который я полагаю живым комментарием и толкованием [truchement] словарей[628]628
Société asiatique: Livre du centenaire, 1822–1922. Paris: Paul Geuthner, 1922. P. 5–6.
[Закрыть].
Французское слово truchement происходит непосредственно от арабского turajaman, – «переводчик», «посредник» или «представитель». С одной стороны, ориентализм овладевал Востоком так буквально и так широко, как только это было возможно, с другой – он приспосабливал это знание к запросам Запада, фильтруя его сквозь нормативные кодексы, классификации, типологии, периодические обзоры, словари, грамматики, комментарии, издания, переводы, – которые все вместе формировали симулякр Востока и воспроизводили его во плоти на Западе и для Запада. Короче говоря, усилиями целой армии работников науки Восток был обращен из формы личного, часто сфальсифицированного, свидетельства бесстрашных путешественников в безличную словарную дефиницию. Он должен был превратиться из последовательного опыта индивидуального исследования в своего рода воображаемый музей без стен, где всё собранное на необъятных просторах Востока и взятое из многообразия его культур безоговорочно приобретало статус «восточного». Затем всё это должно было быть преображено вновь, реструктурировано из набора фрагментов, полученных по частям от исследователей, экспедиций, комиссий, армий и торговцев в лексикографическом, библиографическом, бюрократическом и текстуализированном ориенталистском духе. К середине XIX века Восток стал, как говорил Дизраэли, профессией, чем-то таким, где можно было переделать и воссоздать вновь не только Восток, но и самого себя.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.