Текст книги "Ориентализм"
Автор книги: Эдвард Саид
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)
Но когда речь идет о точности и о том, чтобы жить в соответствии с собственным правилом «ученый никогда не позволяет проявляться своим предрассудкам»[1077]1077
Lewis. Islam in History. P. 65.
[Закрыть] по отношению к самому себе и к данному случаю, Льюис – настоящий рыцарь. Например, он будет подробно излагать историю «арабы против сионизма» (используя при этом язык арабских националистов), не упоминая – вообще нигде, ни в одном из своих произведений – о вторжении сионистов и колонизации Палестины, невзирая на конфликт с исконными арабскими обитателями этих территорий. Ни один израильтянин не станет отрицать этого, но Льюис как историк-ориенталист попросту не обращает на это внимания. Он говорит об отсутствии на Среднем Востоке демократии, за исключением Израиля, даже не упоминая при этом о Правилах защиты в чрезвычайных ситуациях[1078]1078
Emergency Defense Regulations – приняты в 1945 г. В 1950–1960-х гг. предпринимались попытки отменить эти правила.
[Закрыть], применяемых в Израиле по отношению к арабам, как ничего не говорит ни о «превентивных арестах» арабов в Израиле, ни о дюжинах незаконных поселений на оккупированном военным путем Западном берегу Иордана и секторе Газа, ни об отсутствии у арабов в бывшей Палестине гражданских прав, первым среди которых является право на иммиграцию. Вместо этого Льюис позволяет себе в духе свободной науки заявить, что «империализм и сионизм [раз уж речь идет об арабах] лучше знакомы нам под своими старыми именами – христиан и евреев»[1079]1079
Lewis. The Middle East and the West. P. 60, 87.
[Закрыть]. Он приводит цитату из Т. Э. Лоуренса о «семитах», чтобы поддержать свой тезис против ислама, но никогда не говорит о сионизме параллельно с исламом (как если бы сионизм был французским, а не религиозным движением) и повсюду пытается продемонстрировать, что любая революция – это в лучшем случае форма «секулярного милленаризма».
Можно было бы счесть всё это менее предосудительным, чем политическая пропаганда, – а это она и есть, – не сопровождайся оно при этом проповедью объективности, честности и беспристрастности настоящего историка: подтекст здесь в том, что мусульмане и арабы не способны быть объективными никогда, а ориенталисты, такие как Льюис, – по определению, по своему образованию, просто потому, что они люди Запада, – объективны всегда. Вот кульминация ориентализма как догмы, которая не только принижает свой предмет исследования, но и ослепляет тех, кто ее придерживается. Однако предоставим слово самому Льюису для рассказа о том, как следует себя вести историку. Также мы можем спросить: только ли восточные люди подвержены тем предрассудкам, которые он критикует?
Пристрастия [историка] также могут повлиять на выбор предмета исследования, однако они не должны повлиять на его отношение к нему. Если в ходе своего исследования историк видит, что группа, с которой он себя идентифицирует, всегда права, и что другие группы, с которыми первая находится в конфликте, всегда неправы, ему следует непременно еще раз проанализировать свои выводы и пересмотреть исходные гипотезы, на основе которых он отбирал и истолковывал свидетельства, поскольку это не в природе человеческих сообществ [видимо, то же самое относится и к сообществу ориенталистов] – быть правым всегда. Наконец, историк должен быть искренним и честным в том, каким образом он представляет свое повествование. Это не значит, что он должен ограничиваться изложением твердо установленных фактов. На многих этапах работы историк должен формулировать гипотезы и выносить суждения. Однако важно, чтобы он делал это осознанно и открыто, рассматривая свидетельства как за, так и против своих заключений, изучая различные возможные интерпретации и открыто отстаивая свое решение, а также то, каким образом и почему он к нему пришел[1080]1080
Lewis. Islam in History. P. 65–66.
[Закрыть].
Напрасно пытаться отыскать у Льюиса осознанное, честное и открытое суждение об исламе, как он к тому призывает. Как мы видели, он предпочитает работать с предположениями и инсинуациями. Можно предположить, что он делает это несознательно (за исключением, пожалуй, таких «политических» тем, как просионизм и антиарабский национализм, а также поддержка холодной войны), поскольку он мог бы с уверенностью заявить, что в целом вся история ориентализма, бенефициаром которого он выступает, превратила эти инсинуации и гипотезы в бесспорные истины. Наверное, самой непререкаемой из этих твердокаменных «истин» и самой необычной (поскольку трудно поверить, чтобы такое было возможно в отношении какого-нибудь другого языка) является утверждение, будто арабский язык уже сам по себе – опасная идеология. Современный классический случай (locus classicus) подобного воззрения на арабский язык отражен в эссе Э. Шуби «Влияние арабского языка на психологию арабов»[1081]1081
Впервые эта работа опубликована в издании: Middle East Journal. 1951. Vol. 5, а затем перепечатана в сборнике Readings in Arab Middle Eastern Societies and Cultures / Eds Abdulla Lutfiyye and Charles W. Churchill. The Hague: Mouton & Co., 1970. P. 688–703.
[Закрыть]. Автор представлен как «психолог, имеющий опыт в области клинической и социальной психологии», и, наверное, главная причина, по которой его взгляды получили столь широкое распространение, – в том, что он сам араб (и к тому же обвиняющий сам себя). Выдвигаемый им аргумент удручающе простодушен, возможно, потому что он понятия не имеет о том, что такое язык и как он устроен. Тем не менее подзаголовки в его эссе могут нам многое рассказать. Для арабского языка характерны «Общая смутность мысли», «Излишнее подчеркивание лингвистических знаков», «Чрезмерная настойчивость и преувеличения». Шуби так часто цитируют как большого авторитета потому, что так он себя и подает, а также потому, что его гипотеза строится на образе некоего безмолвного араба, который в то же время – большой мастер игры в слова: без цели и смысла. Безмолвность – важная часть того, о чем говорит Шуби, поскольку на протяжении всей статьи он нигде не цитирует литературу, которой арабы так чрезмерно гордятся. Где же тогда, каким образом арабский язык влияет на ум араба? Лишь и только в границах мифологического мира, созданного для арабов ориенталистами. Араб – это символ немоты в сочетании с безнадежной чрезмерностью артикуляции, бедности в сочетании с избытком. То, что такой результат может быть достигнут филологическими средствами, свидетельствует о печальном конце некогда сложной филологической традиции, представителей которой сегодня можно встретить чрезвычайно редко. Доверие современных ориенталистов к «филологии» – вот еще одна слабость этой научной дисциплины, перешедшей в область социальных наук и идеологии.
Во всем том, что я описывал, язык ориентализма играет главенствующую роль. Он «естественным» образом совмещает противоположности, представляет человеческие типы в научных идиомах и методологиях, приписывает реальность и связанность объектам (другими словами), которые сам же сотворил. Мифический язык – это дискурс, который может быть только систематичным. Дискурс не создается произвольно, а утверждения внутри дискурса невозможны без соотнесения – иногда неосознанного или, во всяком случае, непреднамеренного – с идеологией и институциями, поддерживающими его существование. Последние всегда – институции развитого общества, которые имеют дело с обществом менее развитым, сильная культура сталкивается с более слабой. Важнейшая черта мифического дискурса состоит в том, что он скрывает свое происхождение, так же, как и происхождение тех, кого он описывает. «Арабы» представлены статичными образами, почти идеальными типами, никогда не увидишь их в процессе реализации собственных возможностей или в ходе исторических изменений. Преувеличенная ценность, придаваемая арабскому как языку, позволяет ориенталисту сделать язык эквивалентом разума, общества, истории и природы. Для ориенталиста этот язык говорит за араба – восточного человека, а не наоборот.
4. Восточный Восток на Востоке (Orientals Orientals Orientals). Система идеологических измышлений, которую я называю ориентализмом, имеет серьезные последствия не только потому, что она постыдно неразумна. США сегодня очень много инвестируют в Средний Восток, больше, чем какая-либо страна в мире: эксперты по Среднему Востоку насквозь пропитаны идеями ориентализма – все до последнего человека. Многие из этих инвестиций в действительности построены на песке: эксперты инструктируют политиков на основе таких высоколиквидных абстракций, как политические элиты, модернизация и стабильность, большая часть из которых представляет собой просто старые ориенталистские стереотипы, приукрашенные новым политическим жаргоном, и по большей части совершенно не подходят для описания того, что недавно происходило в Ливане или раньше, во время противостояния палестинского народа Израилю. Ориенталист сегодня пытается представить Восток как имитацию Запада, что, по мнению Бернарда Льюиса, только пойдет Востоку на пользу, если его национализм «будет готов договариваться с Западом»[1082]1082
Lewis. The Middle East and the West. P. 140.
[Закрыть]. Если же тем временем арабы, мусульмане или какой-нибудь третий или четвертый мир пойдут своими, неожиданными для Запада путями, то не удивлюсь, если ориенталисты станут нас уверять, что это свидетельствует о неисправимости восточных народов, а потому в который раз доказывает, что верить им нельзя.
Однако методологические затруднения ориентализма нельзя устранить ни просто сказав, что реальный Восток отличается от того, как его представляет ориентализм, ни утверждая, что ориенталисты – по большей части люди Запада, у которых и не может быть внутреннего ощущения Востока. Оба эти утверждения ложны. Темой моей книги не является предположение, существует ли реальный или подлинный Восток (ислам, арабы и т. п.), так же, как и выбор «инсайдерской» и «аутсайдерской» позиции, пользуясь ценным разделением Роберта К. Мертона[1083]1083
Роберт Кинг Мертон (1910–2003) – американский социолог.
[Закрыть], [1084]1084
Merton Robert K. The Perspectives of Insiders and Outsiders // The Sociology of Science: Theoretical and Empirical Investigations / Ed. Norman W. Storer. Chicago: University of Chicago Press, 1973. P. 99–136.
[Закрыть]. Напротив, я утверждаю, что сам Восток – это понятие составное и что представление, будто существуют географические пространства с местным населением – совершенно «другими» людьми, которых модно определять через религии, культуры или принадлежность к народу, характерные для этого географического пространства, – тоже в высшей степени спорная идея. Также я не верю в разного рода ограничительные суждения, будто только чернокожие могут говорить о чернокожих, мусульмане – о мусульманах и так далее.
Однако несмотря на все свои промахи, достойный сожаления язык, плохо скрываемый расизм, не слишком богатый интеллектуальный аппарат, ориентализм сегодня процветает – в формах, которые я попытался описать. Действительно, есть некоторые причины для беспокойства в том, что его влияние распространилось и на сам «Восток»: страницы книг и журналов, выходящих на арабском языке (и без сомнения, на японском, различных диалектах индийского и других восточных языках), заполнены аналитическими текстами второго порядка, разбирающими понятие «арабского ума», «ислама» и прочие мифы. Ориентализм распространился и в Соединенных Штатах – теперь, когда арабские деньги и ресурсы значительно усилили и сделали более привлекательной традиционную «озабоченность» стратегически важным Востоком. Ориентализм был успешно приспособлен к новому империализму, где господствующие парадигмы не только не отрицают, но подтверждают непрекращающееся имперское стремление доминировать в Азии.
В одной части Востока, о которой я могу говорить на основе непосредственных впечатлений, примирение интеллектуального класса и нового империализма вполне можно назвать особым достижением ориентализма. Арабский мир сегодня является интеллектуальным, политическим и культурным сателлитом Соединенных Штатов. Само по себе это не так уж и плохо, однако речь идет о вполне конкретной форме таких отношений. Прежде всего надо иметь в виду, что в арабском мире университеты обычно устроены по некоей заимствованной (или откровенно навязанной) бывшими колониальными державами модели. Новые обстоятельства делают учебные программы почти карикатурой: в аудиториях зачастую сидят сотни студентов, которых учат плохо подготовленные, уставшие, малооплачиваемые преподаватели, политические назначенцы; при этом почти полностью отсутствуют передовые исследования и исследовательские возможности и, что еще более важно, – ни одной порядочной библиотеки на весь регион. И если раньше на интеллектуальном горизонте Востока доминировали Британия и Франция в силу своего исключительного положения и богатства, то теперь эту позицию занимают Соединенные Штаты, и результатом стало то, что те немногие одаренные ученые, которым удалось преодолеть все препоны системы, перебираются в США и продолжают свои исследования уже там. И хотя, конечно же, отдельные студенты из арабского мира по-прежнему отправляются учиться в Европу, всё же подавляющее большинство едет в США: это верно как в отношении студентов из так называемых радикальных государств, так и в отношении консервативных государств – Саудовской Аравии или Кувейта. Кроме того, попечительская система в сфере стипендий, бизнеса и исследований делает США практически главным вершителем судеб. Источником всего, пусть и не настоящим, считаются Соединенные Штаты.
Два фактора делают эту ситуацию еще более очевидным триумфом ориентализма. До тех пор, пока существуют широкие обобщения, современная культура Ближнего Востока находится под влиянием европейской и американской моделей. Когда в 1936 году Таха Хусейн[1085]1085
Таха Хусейн (1889–1973) – египетский интеллектуал, писатель и историк.
[Закрыть] говорил о современной арабской культуре, что это, по существу, культура европейская, а не восточная, он имел в виду самосознание культурной элиты Египта, выдающимся представителем которой был он сам. То же самое можно утверждать в отношении арабской культурной элиты и сегодня, несмотря на то, что доминирование западной культуры несколько ослабила мощь антиимпериалистических идей третьего мира, охвативших регион с начала 1950-х годов. Кроме того, арабский и исламский мир остаются силами второго порядка в смысле производства культуры, знания и образования. Здесь нужно полностью отдавать себе отчет, используя терминологию политической власти, описывая складывающееся положение. Ни один арабский или исламский ученый-гуманитарий не может себе позволить игнорировать то, что происходит в научных журналах, институтах и университетах в Соединенных Штатах и Европе, но не наоборот. Например, нет ни одного крупного журнала по арабистике, который выходил бы сегодня в арабском мире, как нет ни одного арабского образовательного института, способного бросить вызов в области изучения арабского мира таким университетам, как Оксфорд, Гарвард или Калифорнийский университет. В не ориенталистской области положение не так печально. Вполне предсказуемый результат состоит в том, что восточные студенты (и восточные профессора) всё еще смотрят в рот американским ориенталистам, чтобы затем, в свою очередь, повторить клише, которые я выше назвал догмами ориентализма. Подобная система воспроизводства делает неизбежным использование восточным ученым полученных в Америке навыков для того, чтобы ощущать превосходство над собственным народом, потому что он может «управлять» ориенталистской системой. Однако для своих учителей, европейских и американских ориенталистов, он останется всего лишь «местным источником». Именно такая роль ожидает его на Западе, даже если ему посчастливится остаться там после полученного им образования. Большинство начальных курсов по восточным языкам в американских университетах сегодня ведут «местные источники». Но при этом все ключевые посты в этой системе (в университетах, фондах и т. п.) занимают исключительно те, кто не является выходцами с Востока, хотя численное соотношение среди профессионалов между выходцами с Востока и учеными иного происхождения не дает последним столь большого преимущества.
Существуют и другие способы показать, как поддерживается культурное господство, как с согласия самих восточных людей, так и в результате прямого и грубого экономического давления Соединенных Штатов. Отрезвляющее знание: в США существуют десятки организаций, изучающих арабский и исламский Восток, а на Востоке нет никаких организаций, которые занимались бы изучением Соединенных Штатов, страны, обладающей наибольшим экономическим и политическим влиянием в регионе. Хуже того: на Востоке нет институций даже скромного уровня, занятых изучением Востока. Но это, я думаю, не так значительно по сравнению со вторым фактором, способствующим торжеству ориентализма: формированием потребительского общества на Востоке. Арабский и исламский мир попались на крючок западной рыночной системы. Вряд ли нужно напоминать, что крупнейшие нефтяные компании находятся под контролем американской экономической системы. Я имею в виду, что доходы от арабской нефти – не принимая во внимание вопрос сбыта, исследования и управление индустрией – оседают в США. Всё это превратило богатые нефтью арабские страны в крупнейших потребителей американского экспорта – это относится как к государствам Персидского залива, так и к Ливии, Ираку и Алжиру. Я считаю, что это отношение является односторонним: Соединенные Штаты выступают избирательным потребителем очень небольшого числа товаров (в основном нефти и дешевой рабочей силы), в то время как арабы потребляют широкий спектр американских продуктов, как материальных, так и идеологических.
У этого множество разных последствий. В регионе царит стандартизация вкуса, символами которой выступают не только транзисторы, голубые джинсы и кока-кола, но также и культурные образы Востока, поставляемые американскими СМИ и бездумно потребляемые массовой телевизионной аудиторией. Простейший пример того, о чем я говорю, – парадокс араба, воспринимающего самого себя как араба – персонажа из голливудского фильма. Еще один результат – то, что западная рыночная экономика с ее ориентацией на потребление породила (и порождает всё возрастающими темпами) целый класс образованных людей, чья деятельность направлена на удовлетворение потребностей рынка. Очевидно, упор делается на инженерное дело, бизнес и экономику, при этом сама интеллигенция оказывается вспомогательным придатком к тому, что она считает основными тенденциями Запада. Ей была предписана роль «агента модернизации», это означает, что она придает легитимность и авторитет идеям модернизации, прогресса и культуры, которые по большей части исходят от Соединенных Штатов. Впечатляющие подтверждения этому можно найти в социальных науках и, что весьма удивительно, среди радикальных интеллектуалов, которые оптом позаимствовали свой марксизм из смутных представлений самого Маркса по поводу третьего мира, о чем я уже в этой книге говорил ранее. И если всё сказанное там является уступкой образам и доктринам ориентализма, то оно получает мощное подкрепление в экономических, политических и социальных переменах: так современный Восток сам участвует в собственной ориентализации.
И в заключение: существуют ли альтернативы ориентализму? Можно ли считать эту книгу лишь аргументом против чего-то, а не за что-то позитивное? В книге я не раз упоминал о провозглашающих «деколонизацию» новых направлениях в так называемом страноведении – о работе Анвара Абдель-Малика, исследованиях о Среднем Востоке, опубликованных членами группы Халла[1086]1086
Группа исследователей из Великобритании, включавшая Талаля Ассада, Роджера Оуэна и Сами Зубайда. Они провели три конференции в Университете Халла (с 1974 по 1976) и опубликовали результаты этих конференций в журнале Review of Middle Eastern Studies.
[Закрыть], новаторском анализе и предложениях многих ученых в Европе, США и на Ближнем Востоке[1087]1087
См., напр., последние работы Анвара Абдель-Малика, Ива Лакоста и других авторов, опубликованных в Review of Middle East Studies 1 and 2 (London: Ithaca Press, 1975, 1976), различные статьи, посвященные анализу политики на Среднем Востоке, Ноама Хомского, а также работы, выполненные в рамках Middle East Research and Information Project (MERIP). Интересные перспективы раскрываются в работе: Gabriel Ardant, Kostas Axelos, Jacques Berque et al. De rimpérialisme à la decolonization. Paris: Éditions de Minuit, 1965.
[Закрыть], – и я не пытался сделать ничего большего, чем лишь упомянуть о них или же коротко на них сослаться. Моя задача состояла в том, чтобы описать определенную систему идей, но ни в коем случае не заменить ее другой системой. Кроме того, я попытался поднять целый ряд вопросов, относящихся к дискуссии проблем человеческого опыта: как представлять (represent) другие культуры? Что такое другая культура? Насколько полезно понятие отдельной культуры (расы, религии или цивилизации), или же оно всегда ведет к самохвальству (если речь идет о собственной культуре) и враждебности и агрессии (если обсуждается культура «другая»)? Действительно ли культурные, религиозные и расовые различия значат больше, чем социоэкономические или политико-исторические? Каким образом идеи приобретают авторитет, «нормальность» и даже статус «естественной» истины? Какова роль интеллектуала? Должен ли он апробировать культуру и государство, частью которых является сам? Какое внимание следует уделять независимым критикам и критикам оппозиционным?
Надеюсь, что на некоторые из этих вопросов в неявной форме я уже дал ответ, но позволю себе сказать об этом еще несколько слов в более явной форме. Как я уже говорил, ориентализм ставит под вопрос не только саму возможность не политизированной науки, но также и выгоду от слишком тесных связей между ученым и государством. Я думаю, также очевидно, что обстоятельства, способствующие сохранению ориентализмом его лидирующего положения как типа мышления, в целом сохранятся, и это довольно удручающе. Однако сам я надеюсь, что ориентализм не всегда будет оставаться столь бесспорным в интеллектуальном, идеологическом и политическом отношении, каков он сейчас.
Я бы не взялся за книгу такого рода, если бы не верил, что существует наука, которая не так испорчена или, по крайней мере, не так слепа к человеческой реальности, как та, о которой я в основном веду речь. Сегодня множество исследователей работает в таких областях, как исламская история, религия, цивилизация, социология и антропология, и их труды имеют большую научную ценность. Проблемы начинаются тогда, когда цеховая традиция ориентализма берет верх над недостаточно бдительным ученым, чье индивидуальное сознание не может противостоять слишком глубоко укорененным в этой профессии прописным истинам. Тем больше вероятность, что интересные работы будут написаны учеными, которые сохраняют верность дисциплине, заданной интеллектуально, а не такому «полю», как ориентализм, заданному канонически, имперски или географически. Прекрасным примером такого рода является антропология Клиффорда Гирца[1088]1088
Клиффорд Гирц (1926–2006) – американский антрополог, чья символическо-интерпретативная антропология оказала значительное влияние на развитие гуманитарных дисциплин.
[Закрыть], чей интерес к исламу носит дискретный и конкретный характер, достаточный, чтобы определяющим для него стали изучаемые им отдельные общества и проблемы, а не ритуалы, предрассудки и доктрины ориентализма.
С другой стороны, ученые и критики, выученные в ориенталистской традиции, вполне способны освободиться от старых идеологических пут. Образование Жака Берка и Максима Родинсона в этом смысле соответствует наиболее строгим критериям, однако их исследования даже самых традиционных проблем полны энергии, обусловленной высоким уровнем их методологической осознанности. Если исторически ориентализм всегда был слишком самодовольным, слишком замкнутым, слишком позитивистски уверенным в своих методах и предпосылках, то единственный способ открыться тому, что изучаешь на Востоке и о Востоке, – осознанно критически пересмотреть методологию. Именно это отличает Берка и Родинсона, каждого по-своему. В их работах можно найти, во-первых, чуткость к лежащему перед ними материалу, постоянное уточнение собственной методологии и практики и постоянное стремление соотносить свою работу больше с материалом, нежели с доктринальными предрассудками. Конечно, Берк и Родинсон, как и Абдель-Малик и Роджер Оуэн, прекрасно понимают, что изучение человека и общества – будь то восточное общество или нет – лучше всего проводить в широком поле всех гуманитарных наук. А потому эти ученые выступают как критически настроенные читатели и ученики того, что происходит в других областях. Интерес Берка к недавним открытиям в структурной антропологии, внимание Родинсона к социологии и политической теории, Оуэна – к экономической истории способствуют внесению корректив из других современных наук о человеке в исследование так называемых проблем Востока.
Но всё это не отменяет того, что даже если мы отвергнем ориенталистское деление на «них» и «нас», сегодня в гуманитарную науку мощно вторгаются политические и идеологические реалии. Этого никто не в состоянии избежать: если не разделять на Восток – Запад, остается деление на Север – Юг, на имущих – неимущих, империалистов – антиимпериалистов, белых – цветных. С этим невозможно справиться, просто сделав вид, что этого не существует. Напротив, современный ориентализм преподает нам хороший урок интеллектуальной нечестности и маскировки этой проблемы, лишь упрочившей эти противопоставления. Тем не менее «прогрессивная» наука с ее открытой полемикой и верным настроем и легко может выродиться в догматическое забытье: не лучшая перспектива.
Мое собственное понимание проблемы достаточно ясно представлено в сформулированных выше вопросах. Современная мысль и опыт научили нас быть чувствительными в том, что касается представления и изучения «Другого» посредством расового мышления, бездумного и некритичного принятия авторитета и авторитетных идей, социально-политической роли интеллектуалов, огромной ценности скептического критического мышления. Возможно, если мы вспомним, что изучение человеческого опыта обычно имеет этические, если не сказать политические, последствия, в хорошем или плохом смысле, мы не будем так равнодушны к тому, что делаем как ученые. А что может быть лучше для ученого, чем человеческая свобода и знание? Возможно, нам также следует помнить, что изучение человека в обществе основано на конкретике человеческой истории и опыте, а не на сухих абстракциях, не на смутных правилах и произвольных системах. Тогда проблема состоит в том, чтобы сделать исследование соответствующим и некоторым образом сформированным опытом, который был бы освещен и, возможно, изменен самим исследованием. Любой ценой снова и снова нужно избегать ориентализации Востока, ведь результатом этого станет лишь «улучшение качества знания» и «снижение» самомнения ученых. Без «Востока» останутся только ученые, критики, интеллектуалы – люди, для которых расовые, этнические и национальные различия важны меньше, чем общее дело поддержки человеческого сообщества.
Я действительно верю, и в своей другой работе я пытался показать, что на сегодня в гуманитарных науках сделано достаточно, чтобы снабдить современного ученого такими идеями, методами и знаниями, которые могли бы обойтись без расовых, идеологических и империалистических стереотипов, подобных тем, которые породил во время своего исторического господства ориентализм. Я считаю, что ориентализм оказался несостоятельным не только в интеллектуальном, но и в человеческом отношении, поскольку, встав в извечную оппозицию к бóльшей части света, которую он счел себе чуждой, ориентализм оказался не в состоянии соотнести себя с человеческим опытом и не смог его даже распознать. Всемирная гегемония ориентализма и всё, что он отстаивает, теперь могут быть преодолены, если мы сможем пожать плоды подъема политического и исторического сознания народов по всему миру в XX столетии. Если у этой книги и есть будущее, оно заключается в скромном вкладе в решение этой проблемы и в предупреждении: такие системы мышления, как ориентализм, дискурсы власти, идеологические фикции – оковы разума – слишком легко создаются, применяются и сохраняются. Кроме того, я надеюсь показать моему читателю, что ответ на ориентализм – это не оксидентализм. Ни один из бывших «восточных» людей не утешится мыслью, что, сам некогда бывший «восточным», он, вероятно, – очень вероятно – займется изучением новых «восточных» или «западных» людей, созданных им самим. Если в знании об ориентализме и есть смысл, то он в том, чтобы постоянно напоминать нам об искушении вырождения знания, любого знания, повсюду и всегда. Сейчас, возможно, даже больше, чем прежде.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.