Текст книги "Ориентализм"
Автор книги: Эдвард Саид
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)
Я хотел бы завершить этот обзор критических преобразований «Ориентализма» упоминанием группы людей, которые, как и следовало ожидать, громче всех высказались о моей книге, – самих ориенталистов. Вовсе не они были моей целевой аудиторией: мне хотелось пролить свет на их деятельность, чтобы предоставить другим специалистам в области гуманитарных наук возможность разобраться в специфических процессах и происхождении этой области. Слово «ориентализм» слишком долго связывали с названием специальности. Я попытался показать его значение и роль в культуре в целом, в литературе, идеологии, в социальных и политических отношениях. Говорить о ком-то как о восточном человеке так, как это делали ориенталисты, значило не только определять его как человека, чьи язык, география и история стали тематикой научных трактатов: зачастую это было унизительным выражением для обозначения человеческого существа низшего сорта. Нельзя отрицать, что для художников вроде Нерваля или Сегалена[1122]1122
Виктор Сегален (1878–1919) – французский поэт и археолог.
[Закрыть] слово «Восток» чудесным и поразительным образом было связано с экзотикой, очарованием, тайной и обещанием. Но оно было и широким обобщением. Помимо подобного использования слов «Восток», «восточный человек», «ориентализм», появилось слово «ориенталист», обозначавшее эрудированного ученого, чаще всего академического специалиста по языкам и истории Востока. Хотя, как писал мне Альберт Хурани в марте 1992 года, за несколько месяцев до своей безвременной кончины, ставшей огромной утратой, из-за моей аргументации (в которой, по его выражению, меня нельзя было упрекнуть) печальным результатом моей книги стала почти полная невозможность использования термина «ориентализм» в нейтральном ключе – настолько оно стало ругательным. В завершение он отметил, что ему бы хотелось сохранить за этим словом наименование «ограниченной, довольно скучной, но всё же работающей научной дисциплины».
В своем в целом взвешенном обзоре «Ориентализма» 1979 года Хурани высказал одно из своих возражений, предположив, что, выделяя присущие многим работам ориенталистов преувеличения, расизм и враждебность, я не упоминаю об их многочисленных научных и гуманистических достижениях. Он назвал имена Маршалла Ходжсона[1123]1123
Маршалл Ходжсон (1922–1968) – американский историк-исламовед.
[Закрыть], Клода Каена[1124]1124
Клод Каен (1909–1991) – французский историк-востоковед.
[Закрыть], Андре Раймона[1125]1125
Андре Раймон (1925–2011) – специалист по истории урбанистики на Ближнем Востоке.
[Закрыть], ученых, которые (обязательно (de rigueur) наряду с немецкими авторами) внесли значительный вклад в человеческое знание. Это тем не менее не противоречит тому, что я говорю в «Ориентализме», правда, с той разницей, что я действительно настаиваю на преобладании в самом этом дискурсе определенных отношений, которые нельзя игнорировать или недооценивать. Я нигде не утверждаю, что ориентализм – это зло, или что у всех ориенталистов подход одинаковый. Но я утверждаю, что у цеха ориенталистов есть своя собственная особая история сотрудничества с имперской властью, и не считать это не относящимся к делу было бы наивным.
При всей моей симпатии к просьбе Хурани, я серьезно сомневаюсь в том, что ориентализм, если понимать его правильно, можно полностью отделить от окружающих его весьма запутанных и не всегда лестных обстоятельств. Я полагаю, что ориенталистом можно – в смысле Хурани – в крайнем случае счесть специалиста по архивам Османов или Фатимидов, но мы обязаны спросить: где, как и при поддержке каких институтов и сил такие исследования проводятся сегодня? Многие исследователи уже после выхода моей книги задавались именно этими вопросами в отношении самых сложных и предельно отвлеченных ученых, что иногда приводило к совершенно ошеломительным результатам.
Тем не менее была одна попытка аргументированно доказать, что критика ориентализма (в частности, моя) является одновременно и бессмысленной, и противоречащей самой идее беспристрастного научного исследования. Эта попытка принадлежит Бернарду Льюису, которому я посвятил несколько критических страниц в своей книге. За пятнадцать лет, прошедших после появления «Ориентализма», Льюис написал ряд эссе, часть из которых были собраны в книге «Ислам и Запад». Один из основных разделов этой книги состоит из нападок на меня, которые он окружает главами и другими эссе, где использует набор туманных и характерно ориенталистских выражений – «мусульмане ненавидят современность», «ислам никогда не отделял церковь от государства» и так далее и тому подобное, – все эти утверждения делаются на предельно высоком уровне обобщения, едва упоминая о различиях между отдельными мусульманами, мусульманскими обществами, мусульманскими традициями и историческими эпохами. Поскольку Льюис в некотором смысле сам назначил себя главой и спикером ориенталистского цеха, на трудах которого изначально и строилась моя критика, возможно, стоит потратить некоторое время, чтобы показать, как он это делает. Увы, эти идеи довольно сильно распространены среди его приспешников и подражателей, чья работа, по-видимому, заключается в том, чтобы предостеречь западных потребителей об опасности разъяренного, принципиально недемократического и исполненного насилия исламского мира.
Многословие Льюиса едва ли скрывает как идеологическую подоплеку его позиции, так и его выдающуюся способность представлять почти всё в неверном свете. Конечно, это черты, присущие всем ориенталистам, но некоторым из них по крайней мере хватает смелости оставаться честными в своем активном клеветничестве в адрес исламских, равно как и других неевропейских народов. Некоторым, но не Льюису. Используя ложные аналогии, он искажает истину и косвенно методы исследования, присовокупляя к ним образ всезнающего безмятежного авторитета, поскольку так, по его мнению, и должен говорить ученый. Возьмем в качестве показательного примера его аналогию между моей критикой ориентализма и гипотетическими нападками на исследования классической древности. Эти нападки, по его словам, были бы глупым занятием. Конечно, так бы оно и было, но ориентализм и эллинизм совершенно не сопоставимы. Первый – попытка представить целую часть земного шара как довесок к его колонизации, последний же, напротив, никак не связан с непосредственным колониальным захватом Греции в XIX и XX веках. Кроме того, ориентализм выражает антипатию к исламу, эллинизм – симпатию к классической Греции.
Помимо этого, настоящий политический момент с его обилием расистских, антиарабских и антимусульманских стереотипов (и отсутствием каких-либо нападок на классическую Грецию) позволяет Льюису делать антиисторические и явно политические утверждения в форме научной аргументации – та практика, которая была свойственна «старому доброму» колонизаторскому ориентализму и отнюдь не делала ему чести[1126]1126
В одном довольно показательном случае привычка Льюиса к тенденциозным обобщениям довела его до проблем с законом. По сообщениям Libération (1 марта 1994) и Guardian (8 марта 1994), во Франции против Льюиса выдвинуты уголовное и гражданское обвинения со стороны представителей армянской диаспоры и правозащитной организации. Его обвиняют по тем же статьям закона, которые преследуют отрицание существования нацистского Холокоста. Именно, его обвиняют (согласно сообщениям французских газет) в отрицании существования геноцида армян в Османской империи.
[Закрыть]. Таким образом, работа Льюиса – это скорее часть современной политической, нежели сугубо интеллектуальной среды.
Намекать, как делает это он, что ветвь ориентализма, занимающаяся исламом и арабами, представляет собой научную дисциплину, которую, следовательно, можно справедливо отнести к той же категории, что и классическая филология, абсурдно так же, как и сравнивать кого-либо из израильских арабистов и ориенталистов, работавших на оккупационные власти на Западном берегу реки Иордан и в секторе Газа, с учеными вроде Виламовица-Мёллендорфа или Моммзена[1127]1127
Специалисты по классической Греции и Риму – Ульрих фон Виламовиц-Мёллендорф (1848–1931) и Теодор Моммзен (1817–1903).
[Закрыть]. С одной стороны, Льюис хочет выдать исламский ориентализм за невинное и увлекательное научное направление, а с другой – пытается уверить нас, что ориентализм слишком сложен, разнообразен и требует специфических навыков, чтобы его со стороны мог критиковать не ориенталист (такой, как я и многие другие). Тактика Льюиса состоит в замалчивании значительной части исторического опыта. Как я полагаю, интерес Европы к исламу проистекает не из любопытства, а из страха перед монотеистическим и сильным в культурном и военном отношении конкурентом христианства. Первые европейские исследования по исламу, как продемонстрировали многие историки, представляли собой средневековую полемику, нацеленную на сдерживание угрозы мусульманских орд и вероотступничества. Так или иначе, сочетание страха и враждебности сохранилось и поныне, как в научном, так и во вненаучном интересе к исламу, который рассматривается как принадлежность части мира – Востока, – противопоставленной-в воображении, исторически и географически – Европе и Западу.
В отношении исламского или арабского ориентализма интересно первое – те чрезвычайно устойчивые формы, которые обрели средневековые пережитки, и второе – история и социология связей между ориентализмом и породившими его обществами. Существуют сильные связи между ориентализмом и литературным воображением, а также между ориентализмом и имперским сознанием. Во многих периодах европейской истории в глаза бросается взаимосвязь между тем, что об исламе писали ученые и специалисты, и тем, что впоследствии о нем говорили поэты, писатели, политики и журналисты. Кроме того, – и это тот ключевой момент, который Льюис отказывается признавать, – существует удивительная (но тем не менее очевидная) параллель между расцветом современной ориенталистской науки и появлением обширных имперских британских и французских владений на Востоке.
Хотя связь между установленным порядком британского классического образования и расширением Британской империи сложнее, чем это мог предположить Льюис, в современной истории филологии нет более бросающейся в глаза параллели между знанием и властью, чем ориентализм. Многое из той информации и знания об исламе и Востоке, которые колониальные власти использовали для оправдания колониализма, было взято из ориенталистской науки: недавний коллективный труд большого числа исследователей «Ориентализм и проблемы постколониального периода»[1128]1128
Breckenridge Carol and van der Veer Peter, eds. Orientalism and the Postcolonial Predicament. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1993.
[Закрыть] с помощью многочисленных документов демонстрирует, как колониальная администрация Южной Азии использовала ориенталистское знание. Регулярный обмен информацией между учеными-регионоведами (в том числе и ориенталистами) и министерствами иностранных дел всё еще существует. Кроме того, предпосылки для множества стереотипов по поводу исламской и арабской чувственности, лени, фатализма, жестокости, деградации и роскоши, которые можно найти у писателей – от Джона Бакена до В. С. Найпола, – возникли в областях, смежных с академическим ориентализмом. Напротив, обмен клише между индологией и синологией, с одной стороны, и культурой в целом – с другой был не столь успешным, хотя и здесь есть связи и заимствования, о которых следует упомянуть. Не много сходства и между отношением западных синологов и индологов к своему предмету и фактом о том, что многие профессиональные исламисты в Европе и США проводят всю жизнь, изучая свой предмет, при этом считают, что эта культура и эта религия не могут нравиться, не говоря уже о восхищении.
Утверждать, как это делают Льюис и его последователи, что все подобные наблюдения – лишь вопрос «модных веяний», значит уходить от ответа на вопрос, почему, например, так много специалистов по исламу консультировали и продолжают консультировать и активно сотрудничать с правительствами, чьи планы в исламском мире – это экономическая эксплуатация, доминирование или прямая агрессия, или почему так много исламистов – таких, как сам Льюис, – считают, что их долг – нападать на современные исламские или арабские народы, при этом утверждая, что «классическая» исламская культура тем не менее может быть предметом беспристрастного научного интереса. Лицезрение специалистов по истории средневековых исламских гильдий, отправленных по заданию Госдепартамента для инструктирования местных посольств на предмет американских интересов, связанных с национальной безопасностью в Персидском заливе, никак не напоминает любовь к Элладе, которую Льюис приписывал якобы родственной области классической филологии.
Поэтому и неудивительно, что исламский и арабский ориентализм, всегда готовые отрицать свое сотрудничество с государственной властью, до самого последнего времени не были способны произвести внутренний аудит этих, только что описанных мною связей, и что Льюис может выдавать поразительные утверждения – например, будто критика ориентализма «бессмысленна». Неудивительно также и то, что за редким исключением большинство негативных оценок, которые моя работа получила от «специалистов», оказываются, как и критика Льюиса, всего лишь банальным описанием грубого вторжения чужака в их владения. Единственными специалистами (опять же за некоторыми исключениями), которые попытались разобраться с тем, о чем я говорю, – а это не только содержание ориентализма, но и его отношения, принадлежность, политические тенденции, мировоззрение, – были китаеведы, индологи и молодое поколение ученых – специалистов по Ближнему Востоку, восприимчивых к новым веяниям, а также к политической аргументации, связанным с критикой ориентализма. В качестве примера приведу Бенджамина Шварца[1129]1129
Бенджамин Шварц (1916–1999) – американский синолог.
[Закрыть] из Гарварда, который, воспользовавшись случаем, в 1982 году в своем президентском обращении к Ассоциации азиатских исследований не только согласился с частью моей критики, но также признал и мои аргументы.
Многие представители старшего поколения арабистов и исламистов отреагировали на мою книгу как на оскорбление, что заменило им саморефлексию, при этом большинство из них использовало такие слова, как «пагубный», «позор», «клевета» – как будто критика сама по себе является непозволительным нарушением их священного академического спокойствия. В случае с Льюисом избранная защита – проявление недобросовестности, поскольку именно он в большей мере, чем другие ориенталисты, был страстным политическим борцом против арабов в Конгрессе, в Commentary и много где еще. Именно поэтому надлежащий ответ ему должен включать в себя и рассмотрение политического и социологического аспектов того, что представляет собой его защита «чести» области его исследований, причем достаточно очевидно, что эта защита представляет собой тщательно продуманную смесь идеологических полуправд, призванных ввести в заблуждение читателя неспециалиста.
Короче говоря, отношения между исламским или арабским ориентализмом и современной европейской культурой можно изучать без одновременного составления списков всех когда-либо живших ориенталистов, всех ориенталистских традиций или всего, что ориенталистами было написано, сваливая потом это всё в кучу как прогнивший и бесполезный империализм. Я так никогда не делал. Невежество заявлять, будто ориентализм – это заговор, а «Запад» – это зло: оба этих утверждения входят в число тех глупостей, которые Льюис и один из его эпигонов, иракский публицист Канан Макийа[1130]1130
Канан Макийа (род. в 1949) – иракско-американский профессор ближневосточных исследований.
[Закрыть] безрассудно мне приписывали. С другой стороны, лицемерно замалчивать культурный, политический, идеологический и институциональный контекст, в котором люди пишут, думают и говорят о Востоке, будь то ученые или нет. И как я говорил выше, исключительно важно понимать, что причина, по которой «Ориентализму» противятся столь многие мыслящие не-западные люди, в том, что его современный дискурс совершенно справедливо воспринимается как дискурс власти, корни которой уходят в эпоху колониальных завоеваний. Все это недавно стало темой интересного симпозиума «Колониализм и культура»[1131]1131
Dirks Nicholas B., ed. Colonialism and Culture. Ann Arbor: The University of Michigan Press, 1992.
[Закрыть]. В подобном дискурсе, основанном по большей части на допущении, что ислам монолитен и неизменен и потому удобен «экспертам» для удовлетворения внутренних политических интересов, ни мусульмане, ни арабы, ни другие дегуманизированные народы не видят себя человеческими существами, а своих исследователей – всего лишь учеными. Главным образом в дискурсе современного ориентализма (и в аналогичных ему дискурсах, сконструированных для коренного населения Америки и Африки) дегуманизированные народы видят перманентную тенденцию к отрицанию, подавлению и искажению культурного контекста этой системы мышления с целью поддержания видимости ее научной беспристрастности.
II
И всё же мне бы не хотелось думать, что взгляды Льюиса, какими бы популярными они ни были, стали тем единственным, что возникло за последние пятнадцать лет. Действительно, после распада Советского Союза некоторые ученые и журналисты в США спешили найти новую «империю зла» и объявить таковой ориентализированный ислам. Следствием стал поток унизительных стереотипов, заполнивших электронные и печатные СМИ, которые валили в одну кучу ислам и терроризм, арабов и насилие, Восток и тиранию. В различных частях Среднего и Дальнего Востока в это же время происходил возврат к нативистской религии и примитивному национализму, один из особенно безобразных аспектов которого – всё еще действующая иранская фетва[1132]1132
Фетва (фатва) – правовое заключение, сделанное на базе шариата (системы исламского права).
[Закрыть] против Салмана Рушди. Но это далеко не полная картина, и в оставшейся части этого эссе мне хотелось бы поговорить о новых направлениях в исследованиях, критике и интерпретациях, которые, основываясь на тех же положениях, что и моя книга, идут по этому пути куда дальше и, как мне кажется, значительно обогащают наше понимание сложности исторического опыта.
Конечно, ни одно из этих направлений не было совсем уж неожиданным, но и статуса полноправного научного направления или устоявшейся практики ни одно из них до сих пор не получило. Международная ситуация остается поразительно неспокойной, сильно идеологизированной, изменчивой, напряженной и даже убийственной. Несмотря на то, что Советский Союз распался и страны Восточной Европы обрели политическую независимость, модели власти и господства остаются тревожно актуальными. Глобальный Юг, который некогда романтично и даже трогательно именовали третьим миром, запутался в долгах, расколот на множество несвязанных единиц, погряз в проблемах бедности, болезней и отсталости, которые последние десять-пятнадцать лет только множатся. Ушли в небытие Движение неприсоединения[1133]1133
Международная организация, действующая до сих пор, декларирующая неприсоединение ни к одному из военных блоков.
[Закрыть] и харизматические лидеры, возглавлявшие борьбу за независимость и деколонизацию. Тревожные примеры этнических конфликтов и локальных войн, не ограничивающихся глобальным Югом, как свидетельствует трагический опыт Боснии, возникают снова и снова. И в Центральной Америке, и на Среднем Востоке, и в Азии Соединенные Штаты остаются господствующей силой, а Европа, беспокойная и всё еще разъединенная, плетется позади.
Пояснения к ситуации на современной мировой арене и попытки культурно и политически ее осмыслить проявились в некоторых случаях поразительно драматически. Я уже упоминал фундаментализм. Его секулярным эквивалентом выступают возврат к национализму и теориям, подчеркивающим кардинальные различия – я уверен, фальшиво всеохватные – культур и цивилизаций. Недавно, к примеру, профессор Самюэль Хантингтон из Гарвардского университета выдвинул совершенно неубедительное утверждение, что на смену биполярному миру времен холодной войны пришло то, что он назвал «столкновением цивилизаций», – тезис, основанный на предпосылке, что западная, конфуцианская, исламская цивилизации, наряду с другими, представляют собой нечто вроде герметичных отсеков, а их приверженцы заинтересованы лишь во взаимном отталкивании[1134]1134
Huntington S. The Clash of Civilizations // Foreign Affairs. Summer 1993. Vol. 71, no 3. P. 22–49.
[Закрыть].
Это утверждение совершенно нелепо, поскольку одним из великих достижений современной теории культуры является почти повсеместное признание того, что культуры гибридны и неоднородны, и, как я доказываю в «Культуре и империализме», культуры и цивилизации настолько взаимозависимы и взаимосвязаны, что любое обобщенное или просто схематичное описание очень обедняет их индивидуальность. Разве можно сегодня говорить о «западной цивилизации» иначе, чем о – в большой степени – идеологической фикции, предполагающей ни на чем не основанный перевес горстки ценностей и идей, ни одна из которых не имеет смысла за пределами истории завоеваний, миграции, путешествий и смешения народов? Это все придало западным нациям их нынешнюю смешанную идентичность. В особенности это касается Соединенных Штатов, которые сегодня можно описывать лишь как гигантский палимпсест разных народов и культур, объединенных полной проблем историей завоеваний, истребления и, конечно же, общими культурными и политическими достижениями. Это и было одним из сообщений «Ориентализма»: любая попытка свести культуры и народы к отдельным и определенным типам или сущностям приводит в результате не только к неверным истолкованиям и фальсификациям, но и к тому, что понимание осложняется властью, которая производит различия типа «Восток» и «Запад».
Хантингтон и вместе с ним все теоретики и апологеты торжествующей западной традиции вроде Фрэнсиса Фукуямы продолжают сохранять влияние на общественное мнение. Это так, и тому свидетельство – симптоматичный случай с Полом Джонсоном[1135]1135
Пол Джонсон (род. в 1928) – британский журналист и историк.
[Закрыть], некогда левым интеллектуалом, а теперь – ретроградным общественным и политическим полемистом. В номере от 18 апреля 1993 года New York Times Magazine, отнюдь не маргинального издания, Джонсон опубликовал статью, озаглавленную «Колониализм возвращается – как раз вовремя». Основная идея этой статьи состоит в том, что «цивилизованные страны» должны принять на себя обязательства по реколонизации стран третьего мира, «где нарушены самые основные условия цивилизованной жизни», и сделать это посредством системы навязанного попечительства. Его модель – неприкрытое обращение к колониализму XIX столетия: чтобы европейцы могли получать прибыль, им необходимо установить политический строй.
Призыв Джонсона не остался незамеченным для высших американских чиновников, СМИ и, конечно же, для американского внешнеполитического курса, который остается интервенционистским на Среднем Востоке, в Латинской Америке, Восточной Европе и откровенно миссионерским по всему остальному миру, особенно в России и бывших советских республиках. Важно то, что в общественном сознании образовалась еще не исследованная, но серьезная расщелина между старой идеей западной гегемонии (часть которой – система ориентализма), с одной стороны, и более современными идеями, родившимися в угнетаемых и обездоленных сообществах, а также в среде интеллектуалов, ученых и художников, – с другой. Сейчас уже никого не удивляет – кроме разве что пожилых европейцев или американцев, – что угнетенные, подвергшиеся колонизации, порабощению, подавлению, больше не желают молчать и мириться с тем, что их никто не принимает в расчет. Произошла революция в сознании женщин, представителей меньшинств и маргиналов, – настолько сильная, что повлияла на господствующий стиль мышления во всем мире. И хотя у меня, когда я работал над «Ориентализмом» в 1970-е, было об этом некоторое представление, сейчас всё это столь же очевидно, сколь взывает ко вниманию всякого, кто серьезно занимается изучением культуры.
Можно выделить два основных направления: постколониализм и постмодернизм. Использование приставки «пост-» предполагает не столько переход, преодоление, сколько, как показала Элла Шохат[1136]1136
Элла Шохат – профессор Нью-Йоркского университета, исследовательница искусства и истории Ближнего Востока.
[Закрыть] в своей основополагающей статье о постколониализме, «преемственность и разрыв; но акцент делается на новых способах и формах старых колониальных практик, а не на их преодолении»[1137]1137
Notes on the «Post Colonial» // Social Text. 1992. Vol. 31/32. P. 106.
[Закрыть]. Постколониализм и постмодернизм стали связанными дискурсами обсуждений и исследований 1980-х годов, и во многих случаях, как казалось, опирающимися на такие работы, как «Ориентализм». Здесь невозможно затронуть обширные терминологические дебаты, которые сопровождают оба этих слова: некоторые из этих ученых подробно останавливаются на том, следует или не следует в словах использовать дефис. Здесь важно не говорить об отдельных случаях чрезмерного или комичного использования жаргона, а обозначить события и действия, которые с позиции книги, вышедшей в 1978 году, важно отметить в 1994 году.
Большинство заслуживающих внимания работ о новом политическом и экономическом порядке касаются того, что Гарри Магдофф[1138]1138
Гарри Магдофф (1913–2006) – марксистский публицист.
[Закрыть] в своей недавней статье назвал «глобализацией» – системой, с помощью которой немногочисленная финансовая элита распространяет свою власть на весь мир, что ведет к повышению цен на товары и услуги, перераспределению благ от групп с низким доходом (обычно в не-западном мире) в пользу групп с высоким доходом[1139]1139
Magdoff. Globalisation – To What End? // Socialist Register 1992. New World Order? / Eds Ralph Milliband and Leo Panitch. N. Y.: Monthly Review Press, 1992. P. 1–32.
[Закрыть]. Наряду с этим, как отчетливо продемонстрировали Масао Миёши[1140]1140
Масао Миёши (1928–2009) – японский литературовед.
[Закрыть] и Ариф Дирлик[1141]1141
Ариф Дирлик (1940–2017) – турецко-американский историк.
[Закрыть], установился новый международный порядок, в котором у государств больше нет границ, труд и доход распределяются только глобальными менеджерами, а колониализм вновь появляется на сцене в форме подчинения Юга Северу[1142]1142
Miyoshi. A Borderless World? From Colonialism to Transnationalism and the Decline of the Nation State // Critical Inquiry. Summer 1993. Vol. 19, no 4. P. 726–751; Dirlik. The Postcolonial Aura: Third World Criticism in the Age of Global Capitalism // Critical Inquiry. Winter 1994. Vol. 20, no 2. P. 328–356.
[Закрыть]. И Миёши, и Дирлик показывают, что интерес западных ученых к таким вопросам, как «мультикультурализм» и «постколониализм», на деле может быть культурным и интеллектуальным бегством перед лицом новых реалий глобальной власти. «Нам необходим, – говорит Миёши, – четкий политический и экономический подход, а не жесты „педагогической целесообразности“, представленные „либеральным самообманом“, в таких новых областях, как культурология и мультикультурализм».
Но даже если мы всерьез принимаем эти предписания (как это следует сделать), исторический опыт дает серьезные основания для того, чтобы проявлять интерес как к постмодернизму, так и к существенно от него отличному постколониализму. Прежде всего в первом есть место гораздо большему евроцентристскому уклону, а также теоретический и эстетический акцент на всем локальном и случайном, почти невесомая декоративность истории, пастиш и, конечно, консюмеризм. Самые первые постколониалистские исследования были созданы такими выдающимися мыслителями, как Анвар Абдель-Малик, Самир Амин, К. Л. Р. Джеймс, и почти все они были основаны на изучении господства и контроля, которые рассматривались с точки зрения либо полной политической независимости, либо – незавершенного проекта по ее обретению. Хотя постмодернизм в одном из своих самых известных программных заявлений (принадлежащем Жан Франсуа Лиотару[1143]1143
Жан Франсуа Лиотар (1924–1998) – французский философ. Речь о книге «Состояние постмодерна» (1979).
[Закрыть]) подчеркивает исчезновение больших нарративов (метанарративов) эмансипации и просвещения, во многих работах первого поколения постколониальных ученых и художников делается совершенно другой акцент: метанарративы всё же сохраняются, даже если их воплощение и реализация в настоящее время временно приостановлены, отсрочены или затруднены. Это решающее различие между злободневными историческими и политическими императивами постколониализма и относительной отстраненностью постмодернизма приводит к совершенно разным подходам и результатам, хотя между ними есть некоторые совпадения (например, в технике «магического реализма»).
Я думаю, было бы неправильно предполагать, что во многих из? из их? лучших постколониальных работ, которые получили такое стремительное распространение с начала 1980-х годов, не уделялось большого внимания местному, региональному и контингентному: уделялось, но мне кажется, что куда интереснее связь их основных принципов с универсальными проблемами, касающимися эмансипации, пересмотра отношения к истории и культуре, широко распространенного использования повторяющихся теоретических моделей и стилей. Ведущим мотивом была последовательная критика евроцентризма и патриархата. В 1980-х годах в кампусах США и Европы студенты и преподаватели усердно трудились над расширением академического подхода к так называемым основным учебным программам, включая в них тексты женщин, неевропейских художников и мыслителей, угнетенных. Это сопровождалось важными изменениями в подходе к изучению территорий, прежде всецело находившихся в руках классических ориенталистов и аналогичных им фигур в других областях. Антропология, политология, литература, социология и в первую очередь история испытали на себе влияние широкомасштабного критического анализа источников, новых теорий и отказа от европоцентристской перспективы. Возможно, самый блестящий труд, связанный с подобной переоценкой ценностей, был проделан не в области исследований Среднего Востока, а в индологии с появлением коллектива Subaltern Studies – группы замечательных ученых и исследователей во главе с Ранаджитом Гухой[1144]1144
Ранаджит Гуха (род. в 1923) – индийский историк.
[Закрыть]. Их целью было не что иное, как революция в историографии, и первейшей задачей – освобождение индийской историографии от господства националистической элиты и признание той роли, которую в истории играли городская беднота и жители сел. Думаю, было бы неправильно считать эту главным образом академическую работу напрямую участвующей в течении «транснационального» неоколониализма. Следует помнить о достижениях этой группы, не забывая при этом о возможных подводных камнях.
Особенно меня интересовало расширение постколониалистского видения на сферу проблем географии. В конце концов, «Ориентализм» – исследование, основанное на переосмыслении того, что в течение веков считалось непреодолимой пропастью, разделяющей Восток и Запад. Моя цель, как я говорил ранее, заключалась не столько в том, чтобы снять это различие – ведь невозможно отрицать конструктивную роль и национальных, и культурных различий в человеческих отношениях, – сколько бросить вызов представлению о том, что подобные различия непременно подразумевают неприятие, раз и навсегда определенный ряд неизменно враждебных сущностей, и что всё знание должно строиться именно на этом. То, к чему я взывал в «Ориентализме», было новым способом понимания разделений и конфликтов, которые из поколения в поколение поддерживали вражду, войны и имперский контроль. А одним из самых интересных результатов постколониальных исследований было новое прочтение канонических культурных текстов не с целью принизить или очернить их, а с тем, чтобы заново пересмотреть некоторые из их положений, уже вне удушающих рамок бинарной диалектики «господин – раб». Похожим был эффект и поразительно изобретательных романов, таких как «Дети полуночи» Рушди, рассказов К. Л. Р. Джеймса, поэзии Эме Сезэра и Дерека Уолкотта, произведений, где смелые поиски новой формы в действительности стали повторным присвоением исторического опыта колониализма, возрожденного и преобразованного в новую эстетику общности и часто трансцендентного пере-формулирования.
Похожие результаты можно найти в работе ряда известных ирландских писателей, которые в 1980 году создали группу под названием Field Day. В предисловии к сборнику их работ говорится:
…(авторы) полагали, что Field Day может и должна? Если «группа»? внести свой вклад в разрешение существующего кризиса с помощью анализа распространенных мнений, мифов, стереотипов, которые стали одновременно и симптомом, и причиной нынешней ситуации (между Ирландией и Севером). Крах конституционных и политических соглашений, возвращение насилия, на подавление или сдерживание которого эти меры были направлены, делает такой анализ еще более насущным требованием на Севере, нежели в республике… Поэтому компания решила осуществить ряд публикаций, начав с серии проспектов (в дополнение к впечатляющей серии поэм Симуса Хини, эссе Симуса Дина, пьес Брайана Фрила и Тома Полина), в которых исследовалась природа ирландской проблемы и благодаря которым ей можно было противостоять успешнее, чем прежде[1145]1145
Ireland’s Field Day. London: Hutchinson, 1985. P. vii-viii.
[Закрыть].
Идея переосмысления и переформулирования исторического опыта, некогда основывавшегося на географическом разделении народов и культур, находится теперь в самом центре целого направления академических и критических работ. Ее можно увидеть в следующих текстах: «По ту сторону арабов и евреев: пересоздаем левантийскую культуру» Амиела Алкалея, «Черная Атлантика: современность и двойственное сознание» Пола Гилроя и «Подчиненные другим: британские писательницы и колониальное рабство, 1670–1834 годы». Мойры Фергюсон[1146]1146
Alcalay Amiel. Beyond Arabs and Jews: Re making Levantine Culture. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1993; Gilroy Paul. The Black Atlantic: Modernity and Double Consciousness. Cambridge: Harvard University Press, 1993; Ferguson Moira. Subject to Others: British Women Writers and Colonial Slavery, 1670–1834. London: Routledge, 1992. Volkov D. (2018) Russia’s Turn to Persia: Orientalism in Diplomacy and Intelligence. Cambridge: Cambridge University Press. Waardenburg J. (2005) Louis Massignon (1883–1962) as a Student of Islam, Die Welt des Islams, 45:3, 312–342.
[Закрыть] – и это лишь некоторые из них. В этих текстах подвергаются пересмотру сферы, которые некогда считались принадлежавшими исключительным одному народу, полу, расе или классу, – теперь их пересматривают, и осмысляют, как, каким образом в них вовлекаются другие. Левант, долгое время представлявшийся полем битвы арабов и евреев, предстает в книге Алкалея как средиземноморская культура, общая для обоих народов; по словам Гилроя, подобный процесс изменяет, буквально удваивая, наше восприятие Атлантического океана, который прежде воспринимался как исключительно европейский путь. Заново обращаясь к исследованию взаимоотношений английских рабовладельцев и африканских рабов, Фергюсон предлагает более сложную модель, разделяя фигуры белой женщины и белого мужчины и тем самым выявляя новые уровни угнетения и коллективных травм в Африке.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.