Текст книги "Ориентализм"

Предисловие (2003)

Девять лет назад, весной 1994 года, я написал послесловие к «Ориентализму», в котором, пытаясь прояснить, что я, по моему мнению, сказал, а что – нет, остановился не только на тех многочисленных дискуссиях, которые возникли с выходом моей книги в 1978 году, но и на том, как работа по представлению «Востока» подвергается всё большим искажениям и неверным истолкованиям. То, что сегодня я нахожу это скорее ироничным, чем раздражающим, свидетельствует о влиянии возраста, вступившего в свои права вместе с неизменным снижением уровня ожиданий и уменьшением педагогического рвения, обычно сопровождающими зрелость. Недавняя смерть двух моих главных наставников – в интеллектуальных трудах, в политике и в делах личных – Экбаля Ахмада[1089]1089
  Экбаль Ахмад (1933–1999) – пакистанский политолог и активист.


[Закрыть] и Ибрагима Абу-Лухода (он был одним из тех, кому эта работа была посвящена), принесла много печали и огромное чувство утраты, а также смирение и решительное упрямое намерение продолжать работать. Дело вовсе не в оптимизме, а скорее в вере в нескончаемый процесс эмансипации и просвещения, который, на мой взгляд, определяет и направляет интеллектуальное призвание.

Тем не менее для меня по-прежнему удивителен тот факт, что «Ориентализм» продолжают обсуждать и переводить на другие языки: на сегодняшний день их число достигло тридцати шести. Благодаря усилиям моей дорогой подруги и коллеги профессора Габи Питербёрг[1090]1090
  Габриэль Питербёрг (род. 1955) – историк, специалист по истории Ближнего Востока и Османской империи.


[Закрыть] в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, а ранее в Университете Бен-Гуриона в Израиле, появился перевод книги на иврит, вызвавший серьезные дискуссии и споры среди израильских читателей и студентов. Кроме того, по инициативе Австралии появился перевод на вьетнамский язык; я надеюсь, что не будет слишком нескромным сообщить, что для этой книги, похоже, также открылось и индокитайское интеллектуальное пространство. В любом случае, мне как автору, никогда не воображавшему настолько счастливой судьбы для своей работы, доставляет большое удовольствие отмечать, что интерес к тому, что я пытался сделать в своей книге, угас не вполне, особенно в самых разных странах самого «Востока».

Отчасти, конечно, это связано с тем, что с Ближним Востоком, арабами и исламом продолжают происходить значительные перемены, они ведут борьбу, споры и, пока я пишу эти строки, – войну. Как я уже говорил много лет назад, «Ориентализм» – это продукт обстоятельств, которые в основе своей радикально не связаны. В своих мемуарах «Не к месту» (1999) я описывал те странные и противоречивые миры, в которых я рос, представив себе и своим читателям подробный отчет о том, что, по моему мнению, сформировало меня в Палестине, Египте и Ливане. Но это было личное повествование, в котором я очень коротко останавливался на годах моей собственной вовлеченности в политическую деятельность, начавшуюся после арабо-израильской войны 1967 года, войны, последствия которой (Израилем всё еще оккупированы палестинские территории и Голанские высоты), ее условия и идеология, похоже, имели решающее значение для всего моего поколения арабов и американцев. Тем не менее я хочу еще раз подчеркнуть, что эта книга и, если уж на то пошло, вся моя интеллектуальная работа в целом стали возможны благодаря моей карьере университетского исследователя. Несмотря на все свои часто отмечаемые недостатки и проблемы, американские университеты вообще – и мой, Колумбийский, в частности, – всё еще остаются одним из немногих мест в Соединенных Штатах, где размышления и учеба могут проходить в условиях, близких к утопии. Я никогда ничего не преподавал о Ближнем Востоке, будучи по образованию и на практике преподавателем в основном европейских и американских гуманитарных наук, специалистом по современному сравнительному литературоведению. Университет и моя педагогическая работа с двумя поколениями студентов и замечательных коллег сделали возможным глубоко продуманное, аналитическое исследование, воплощенное в этой книге, которая, несмотря на все отсылки, всё же является книгой о культуре, идеях, истории и власти, а не только (tout court) о ближневосточной политике. Таково было мое представление с самого начала, и сегодня мне это еще в большей степени ясно и очевидно.

Тем не менее «Ориентализм» – это во многом книга, связанная с бурным развитием современной истории. В ней я подчеркиваю, что ни термин «Восток», ни концепция Запада не обладают какой-либо онтологической устойчивостью, но оба состоят из человеческих усилий по отчасти утверждению, отчасти идентификации Другого. Никогда еще не было столь очевидным, как в наше время нарастания страха, ненависти, отвращения и возрождения гордыни и высокомерия, во многом связанных с исламом и арабами с одной стороны, и «нами», людьми Запада, – с другой, что эти условности высокого уровня, которыми легко манипулировать, превращая их в инструменты влияния, столь масштабны. «Ориентализм» начинается с описания гражданской войны в Ливане 1975 года, закончившейся в 1990 году, но насилие и жуткое кровопролитие там продолжается и по сей день. У нас был провал мирных переговоров в Осло[1091]1091
  Секретные переговоры между Израилем и Организацией освобождения Палестины в 1993 и 1995 гг. Значительная часть палестинского населения выступила против них. Саид назвал соглашения «Палестинским Версалем», ссылаясь на итоговое соглашение Первой мировой.


[Закрыть], начало Второй интифады[1092]1092
  Вторая интифада (2000–2005) – вооруженные столкновения палестинцев и израильтян после провала переговоров между воюющими сторонами.


[Закрыть] и ужасающие страдания палестинцев на вновь захваченном Западном берегу реки Иордан и в секторе Газа из-за применения против беззащитных гражданских лиц израильских F-16 и вертолетов «Апач». Феномен террористов-смертников проявился во всей своей ужасающей разрушительности, как и зловещие апокалиптические события 11 сентября и их последствия в войнах против Афганистана и Ирака[1093]1093
  Террористическая атака на Нью-Йорк 11 сентября 2001 г. привела к масштабной Иракской войне (2003–2011 гг.) и вводу американских войск в Афганистан (2001–2021 гг.).


[Закрыть]. Пока я пишу эти строки, продолжается незаконное и непозволительное имперское вторжение и оккупация Ирака Великобританией и Соединенными Штатами с перспективой полного разорения, политических беспорядков и новых вторжений, о которых действительно страшно думать. Столкновение цивилизаций[1094]1094
  Возможно, ссылка на известную работу Самуила Хантингтона «Столкновение цивилизаций и переустройство мирового порядка».


[Закрыть]-бесконечное, неумолимое, непоправимое. Тем не менее я думаю, что это не так.

Мне хотелось бы сказать, что общее понимание Ближнего Востока, арабов и ислама в Соединенных Штатах улучшилось, но, увы, на самом деле этого не произошло. В Европе ситуация, похоже, значительно лучше – по самым разным причинам. В США ужесточение отношений, усиление влияния унизительных обобщений и клише, господство грубой власти в сочетании с упрощенным видением и презрением к инакомыслящим и «другим» получило ответ в виде погромов, разграбления и разрушения библиотек и музеев Ирака. Что наши лидеры и их интеллектуальные лакеи, похоже, неспособны понять, так это то, что историю нельзя протереть, как школьную доску, начисто, чтобы «мы» смогли вписать туда собственное будущее и навязать другим, угнетенным людям, собственный стиль жизни. Довольно часто можно слышать, как высокопоставленные чиновники в Вашингтоне и других местах говорят о перекраивании карты Ближнего Востока, будто древние общества и миллионы людей можно встряхнуть, как арахис в банке. Это нередко случалось с «Востоком», этой полумифической конструкцией, которая со времени вторжения Наполеона в Египет в конце XVIII столетия создавалась и пересоздавалась бесчисленное количество раз властью, действующей через выгодную ей форму знания, утверждающей, что такова природа Востока, и мы должны относиться к ней соответственно. В процессе бесчисленные исторические наслоения, включающие бессчетное число историй и головокружительное разнообразие народов, языков, опытов и культур, отметаются в сторону или игнорируются, отбрасываются наравне с сокровищами, превращенными в не имеющие смысла фрагменты, вывезенные из библиотек и музеев Багдада. Я считаю, что историю создают мужчины и женщины, но точно так же ее переделывают и переписывают, всегда что-то умалчивая и что-то исключая, навязывая форму и допуская искажения – чтобы «наш» географический восток и «наш» Восток как идея становился «нашим», чтобы им владеть и управлять.

Я должен еще раз подчеркнуть, что у меня нет «настоящего» Востока, за который я могу ратовать. Однако я очень высоко ценю силы и способности народов этого региона бороться за свое видение того, кем они являются и кем хотят быть. На современные арабские и мусульманские общества так часто нападали – массированно и расчетливо-агрессивно – за их отсталость, отсутствие демократии и ущемление прав женщин, что мы просто забываем, что такие понятия, как «современность», «просвещение» и «демократия», ни в коем случае не являются очевидными и общепринятыми понятиями, которые либо есть, либо нет, как пасхальные яйца в гостиной. Удивительная беззаботность поверхностных публицистов, которые говорят от имени внешней политики и которые не имеют ни малейшего представления (или вообще каких-либо знаний) о языке, на котором говорят реальные люди, создала пустынный ландшафт, готовый к тому, чтобы американской власти построили там эрзац-модель «демократии» свободного рынка, даже без тени сомнения в том, что такие проекты могут существовать лишь в свифтовской Академии Лагадо[1095]1095
  Речь идет о романе Джонатана Свифта (1667–1745) «Приключения Гулливера». Гулливер прибывает в город Лагадо, страдающий от бедности. Король же вкладывает колоссальное состояние в развитие Академии, которая призвана внести свою лепту в развитие страны. Однако специалисты Академии занимаются бессмысленными и глупыми экспериментами и разрабатывают заведомо неисполняемые проекты.


[Закрыть].

Я настаиваю, что существует разница между знанием других народов и других времен, появляющимся в результате понимания, сострадания, тщательного изучения и анализа ради них самих, и знанием – если это вообще оно, – которое является частью кампании в целях самоутверждения, нагнетания враждебности и разжигания войны. В конце концов, существует глубокая разница между желанием понимать для сосуществования и гуманистического расширения горизонтов и желанием доминировать извне для установления контроля и господства. Несомненно, одной из интеллектуальных катастроф истории является то, что империалистическая война, развязанная небольшой группой неизбранных должностных лиц США (их называли трусливыми ястребами, поскольку никто из них никогда не служил в армии), велась против разоренной диктатуры третьего мира на абсолютно идеологических основаниях, связанных с мировым господством, контролем безопасности и ограниченными ресурсами, но истинные ее намерения были скрыты, а сама она – форсирована и всесторонне поддержана ориенталистами, предавшими свое призвание ученых. Основное влияние в Пентагоне и в Совете национальной безопасности на Джорджа Буша-младшего оказали такие люди, как Бернард Льюис и Фуад Аджами[1096]1096
  Фуад Аджами (1945–2014) – ливано-американский востоковед, ярый сторонник войны в Ираке.


[Закрыть], эксперты по арабскому и исламскому миру, которые помогли американским ястребам задуматься о таких абсурдных явлениях, как арабский разум и многовековой исламский упадок, который лишь американская власть и могла обратить вспять. Сегодня книжные магазины в США заполнены потрепанными плакатами с кричащими заголовками об исламе и терроре, разоблачении ислама, арабской угрозе и мусульманской опасности, все они написаны политическими полемистами, претендующими на знания, переданные им и всем прочим экспертами, якобы проникшими в сердце этих странных восточных народов – ужасной занозы в «нашей» плоти. Это разжигание войны поддерживали вездесущие CNN’ы и Fox’ы, плюс несметное количество евангелических и правых радиоведущих, плюс бесчисленные таблоиды и даже журналисты среднего уровня – все они повторяли одни и те же непроверяемые вымыслы и обобщения, чтобы заставить «Америку» выступить против иностранного дьявола.

При всех своих ужасных недостатках и жутком диктаторе[1097]1097
  Саддам Хусейн (1937–2006) – иракский государственный деятель. Саид имеет в виду сложные дипломатические игры на Ближнем Востоке в 1970–1980-х гг., в которых принимали участие различные крупные игроки, включая СССР и США. Развитие этих альянсов способствовало укреплению власти Саддама.


[Закрыть] (частично созданном политикой США два десятилетия назад), если бы Ирак был крупнейшим в мире экспортером бананов или апельсинов, войны, несомненно, не было бы – как не было бы и истерии по поводу таинственно исчезнувшего оружия массового уничтожения, и переброски огромной армии, военно-морского флота и военно-воздушных сил за семь тысяч миль, чтобы уничтожить страну, едва известную даже образованным американцам, и всё это во имя «свободы». Войны бы не было без хорошо подготовленного ощущения, что люди там непохожи на «нас» и не ценят «наши» ценности, лежащие в основе той традиционной ориенталистской догмы, которую я описываю в этой книге.

Из того же круга проплаченных профессиональных ученых, что и завербованные голландскими завоевателями в Малайзии, Западной Африки, французскими армиями Индокитая и Северной Африки, вышли американские советники в Пентагоне и Белом доме, продолжая использовать всё те же клише, те же унизительные стереотипы, те же оправдания власти и насилия (в конце концов, власть правит балом и это единственный язык, который они понимают), что и раньше. К этим людям в Ираке присоединилась целая армия частных подрядчиков и энергичных предпринимателей, которым было доверено всё – начиная с написания учебников и конституции и заканчивая перестройкой и приватизацией политической жизни Ирака и его нефтяной промышленности. Каждая империя в своих официальных декларациях заявляет о том, что она не похожа на все остальные, что ее обстоятельства особенные, что ее миссия – просвещение, цивилизация, наведение порядка и демократии, и что силу она использует только в крайнем случае. И, что еще печальнее, всегда найдется хор полных энтузиазма интеллектуалов, которые будут говорить успокаивающие слова о добрых или альтруистичных империях, как будто нельзя верить своим собственным глазам, перед которыми – свидетельства разрушений, страданий и смертей: результаты последней цивилизаторской миссии (mission civilizatrice).

Одним из характерно американских вкладов в имперский дискурс стал специализированный жаргон политических экспертов. Вам не нужен арабский, персидский или даже французский, чтобы рассуждать о том, что эффект домино демократии – это именно то, что нужно арабскому миру. Воинственные и абсолютно невежественные эксперты по политике, чей мировой опыт ограничивает шоссе вокруг Вашингтона, выпускают книги о «терроризме» и либерализме, или об исламском фундаментализме и американской внешней политике, или о конце истории[1098]1098
  Вероятно, укол в сторону Фрэнсиса Фукуямы, автора книги «Конец истории и последний человек».


[Закрыть], и всё это борется за внимание и влияние вне понятий правды, размышления, настоящего знания. Тут важно, насколько эффективно и изобретательно это звучит и кто может на это согласиться. Худшая черта этих стереотипирующих материалов заключается в том, что человеческое страдание во всей его полноте и болезненности исчезает. Память, а вместе с ней и историческое прошлое стираются, как в распространенной пренебрежительно-презрительной американской фразе: «Ты – история».

Спустя двадцать пять лет после выхода в свет «Ориентализм» вновь поднимает вопрос о том, есть ли конец у современного империализма или он так и продолжается на Востоке со времен вторжения Наполеона в Египет двести лет назад. Арабам и мусульманам говорили, что изучение жертв и размышления о разграблении империи – это единственные способы избежать ответственности в настоящем. Вы потерпели неудачу, вы ошиблись, говорит современный ориенталист. То, что жертвы империи плачут, в то время как их страна катится к чертям собачьим, это, конечно, также и вклад в литературу В. С. Найпола[1099]1099
  Видиадхар Сураджпрасад Найпол (1932–2018) – британский писатель, автор нескольких исторических исследований.


[Закрыть]. Что же это за поверхностный расчет имперского посягательства, как он упрощает те огромные изменения, который империя привносит в жизни «угнетенных народов» поколение за поколением, как он не хочет замечать ту вереницу долгих лет, на протяжении которых империя продолжает прокладывать свой путь по жизням, скажем, палестинцев, конголезцев, алжирцев или иракцев? Мы справедливо полагаем, что Холокост навсегда изменил сознание нашего времени: почему мы не признаем того же эпистемологического изменения в том, что сделал империализм и что продолжает делать ориентализм? Подумайте о той линии, которая начинается с Наполеона, продолжается с ростом исследований Востока и захватом Северной Африки и точно так же продолжается во Вьетнаме, Египте, Палестине на протяжении всего двадцатого века в борьбе за нефть и стратегический контроль над Персидским заливом, Ираком, Сирией, Палестиной и Афганистаном. Затем подумайте о подъеме антиколониального национализма в короткий период либеральной независимости, эпохи военных переворотов, мятежей, гражданской войны, религиозного фанатизма, иррациональной борьбы и бескомпромиссной жестокости против последних групп «местных жителей». Каждая из этих фаз и эпох порождает свое собственное искаженное знание о другом, у каждой – свои собственные упрощенные образы, своя собственная спорная аргументация.

Моя мысль в «Ориентализме» – использовать гуманистическую критику, чтобы вскрыть эти поля борьбы, представить более длинную цепь размышлений и анализа на замену коротким вспышкам полемической ярости, препятствующим всякой мысли и ограничивающим нас ярлыками и враждебными спорами, цель которых – воинствующая коллективная идентичность, а не понимание и интеллектуальный обмен. Я назвал то, что делаю, «гуманизмом» – словом, которое я упорно продолжаю использовать, несмотря на пренебрежительное к нему отношение со стороны искушенных постмодернистских критиков. Под гуманизмом я имею в виду, прежде всего, попытку разорвать блейковские «оковы разума»[1100]1100
  Имеется в виду дискуссия эпохи романтизма о воображении как инструменте освобождения из заданных опытом и научной мыслью «оков». Эта мысль получила большое развитие в стихотворениях Уильяма Блейка (1757–1827).


[Закрыть], чтобы иметь возможность использовать свой разум исторически и рационально для глубокого понимания и подлинной открытости. Более того, гуманизм поддерживает чувство общности с другими интерпретаторами, другими обществами и периодами: строго говоря, поэтому не существует такого понятия, как отдельно стоящий гуманист.

Это означает, что каждая область связана со всеми другими и что ничто из того, что происходит в нашем мире, никогда не было изолированным и свободным от внешнего влияния. Удручает то, что чем больше критическое изучение культуры демонстрирует нам, что это именно так, тем менее влиятельной эта точка зрения, по-видимому, становится, а такие территориальные упрощенные противопоставления, как «Ислам против Запада» – напротив, всё более.

Я давно ощущаю, что на тех из нас, кто в силу обстоятельств действительно живет многокультурной жизнью, соединяющей ислам и Запад, лежит особая интеллектуальная и моральная ответственность за то, что мы делаем как ученые и мыслители. Конечно, я думаю, что на нас лежит обязанность усложнить и/или демонтировать упрощенные формулы и абстрактные, но мощные по силе своего воздействия мысли, которые уводят разум от конкретной человеческой истории и опыта в мир идеологической фантастики, метафизической конфронтации и коллективных страстей. Это не означает, что мы не должны говорить о несправедливости и страданиях, но нам следует никогда не забывать о том контексте, который формирует история, культура и социоэкономическая реальность. Наша роль состоит в том, чтобы сделать поле обсуждения шире, а не привести его границы в соответствие с представлением доминирующей власти. Последние тридцать пять лет моей жизни я большей частью провел, защищая права палестинского народа на национальное самоопределение, но я всегда старался делать это, уделяя внимание реалиям жизни еврейского народа и тому, что ему довелось перенести из-за преследований и геноцида. Первостепенное значение имеет то, что борьба за равноправие в Палестине/ Израиле должна быть направлена на достижение гуманной цели – сосуществования, а не дальнейшего угнетения и отрицания. Не случайно я указываю, что у ориентализма и современного антисемитизма общие корни. Поэтому, по-видимому, для независимых интеллектуалов жизненно необходимо всегда предлагать альтернативные модели на смену тем упрощающим и ограничивающим, основанным на взаимной вражде моделям отношений, которые так долго преобладали на Ближнем Востоке и в других местах.

Позвольте мне рассказать о другой альтернативной модели, чрезвычайно важной в моей работе. Я гуманитарий, чья область – литература, сорок лет назад я получил образование в сфере сравнительного литературоведения, главные идеи которого берут начало в Германии конца XVIII – начала XIX веков. Перед этим я должен упомянуть в высшей степени творческий вклад Джамбаттиста Вико, неаполитанского философа и филолога, идеи которого предвосхитили и позже влились в ход размышлений немецких мыслителей, которых я собираюсь процитировать. Они принадлежат эпохе Гердера и Вольфа, за которыми последовали Гёте, Гумбольдт, Дильтей, Ницше, Гадамер и, наконец, такие великие филологи-романтики XX столетия, как Эрих Ауэрбах, Лео Спитцер и Эрнст Роберт Курциус. Для молодежи нынешнего поколения сама идея филологии наводит на мысль о чем-то невероятно антикварном и затхлом, но филология на самом деле является самым главным и самым творческим из искусств интерпретации. Для меня самым замечательным примером этому был интерес Гёте к исламу в целом и Хафизу в частности, всепоглощающая страсть, которая привела к созданию его «Западно-восточного дивана» и нашла отражение в более поздних идеях Гёте о «мировой литературе» – изучении всех литератур мира как симфонического целого, которое теоретически может быть понято как сохранение индивидуальности каждого произведения и одновременно – целостной картины.

Немалая доля иронии есть в осознании того, что по мере того, как в сегодняшнем глобализованном мире сближение происходит некоторыми из прискорбных способов, о которых я здесь говорил, мы, возможно, движемся к той стандартизации и однородности, для предотвращения которых идеи Гёте и были сформулированы. В эссе, опубликованном в 1951 году под названием «Филология мировой литературы», Эрих Ауэрбах говорил об этом в первые послевоенные годы, ставшие временем начала холодной войны. Его прекрасная книга «Мимесис», опубликованная в Берне в 1946 году, но написанная в те годы, когда Ауэрбах в изгнании во время войны преподавал романские языки в Стамбуле, должна была стать свидетельством разнообразия и конкретности реальности, представленной в западной литературе от Гомера до Вирджинии Вулф; но, читая эссе 1951 года, чувствуешь, что для Ауэрбаха эта книга стала элегией о времени, когда люди могли интерпретировать тексты филологически, конкретно, чутко и интуитивно, используя эрудицию и блестяще владея несколькими языками, чтобы поддержать тот тип понимания, которого требовал Гёте для своего осмысления исламской литературы.

Знание языков и истории было необходимо, но недостаточно, как и механический сбор фактов, чтобы сформировать верный метод понимания того, что представлял собой, например, такой автор, как Данте. Основным требованием для такого филологического понимания, о котором Ауэрбах и его предшественники говорили и которое они пытались практиковать, было сочувственное и субъективное проникновение в жизнь текста с позиции его времени и его автора (eingefuhling). Вместо отчуждения и враждебности к другому времени и другой культуре филология в применении к «мировой литературе» несла в себе глубокий гуманистический дух, озаренный щедростью и, если можно так выразиться, гостеприимством. Разум интерпретатора-толкователя активно создает внутри себя пространство для иностранного Другого. И это творческое создание пространства для произведений, в остальном чужого и далекого, и есть самая важная часть миссии филологической интерпретации.

Всё это, очевидно, было подорвано и уничтожено в Германии национал-социализмом. После войны, скорбно отмечает Ауэрбах, стандартизация идей и всё большая и большая специализация знаний постепенно сужали возможности для такого рода исследовательской – в вечном поиске – филологической работы, которую он представлял, а после смерти Ауэрбаха в 1957 году, что совсем прискорбно, эти идеи, как и подобная практика гуманистических исследований, значительно сократились как по масштабам, так и по значимости. Книжная культура, основанная на архивных исследованиях, а также общие принципы мышления, которые когда-то поддерживали гуманизм как историческую дисциплину, почти исчезли. Чтению в реальном смысле этого слова наши сегодняшние студенты часто предпочитают фрагментарные знания, доступные в Интернете и в СМИ.

Хуже того: образованию угрожают националистические и религиозные ортодоксии, часто распространяемые средствами массовой информации, а исторически, в духе сенсаций фокусирующиеся на далеких электронных войнах, которые дают зрителям ощущение хирургической точности, но на самом деле скрывают ужасные страдания и разрушения, вызванные современной «чистой» войной. При демонизации неизвестного врага, когда ярлык «террорист» нужен, чтобы держать публику в состоянии возбуждения и гнева, медийные образы привлекают слишком много внимания и могут эксплуатироваться во время кризиса и неопределенности, подобного периоду после 11 сентября. Говоря и как американец, и как араб, я должен попросить своего читателя не недооценивать тот упрощенный взгляд на мир, который небольшая горстка гражданских элит Пентагона сформулировала для реализации политики США во всем арабском и исламском мире, – взгляд, в котором террор, упреждающая война и односторонняя смена режима, подкрепленные самым раздутым военным бюджетом в истории, являются главенствующими идеями, которые бесконечно и изматывающе обсуждают средства массовой информации, принимающие на себя роль так называемых «экспертов», подтверждающих генеральную линию правительства.

Размышления, дебаты, рациональные аргументы, моральные принципы, основанные на секулярном представлении о том, что именно люди должны творить свою собственную историю, были заменены абстрактными идеями, которые прославляют американскую или западную исключительность, принижают значимость контекста и относятся к другим культурам с презрительной насмешкой. Возможно, вы скажете, что я делаю слишком много резких переходов между гуманистической интерпретацией, с одной стороны, и внешней политикой – с другой, и что современным технологическим обществом, которое наряду с беспрецедентной мощью обладает еще Интернетом и истребителями F-16, в конце концов должны командовать такие выдающиеся эксперты в области технической политики, как Дональд Рамсфелд[1101]1101
  Дональд Рамсфелд (1932–2021) – американский политик, министр обороны США в 1975–1977 и 2001–2006 гг.


[Закрыть] и Ричард Перл[1102]1102
  Ричард Перл (род. 1941) – американский политик, заместитель министра обороны США по вопросам политике в области международной безопасности при Рональде Рейгане и руководитель Совета по оборонной политики при Джордже Буше – младшем.


[Закрыть]. Но то, что действительно оказалось утраченным, так это ощущение близости и взаимозависимости человеческих жизней, которое нельзя ни свести к какой-то формуле, ни отбросить как нечто ничего не значащее. Сам язык войны в высшей степени бесчеловечен. «Мы войдем туда, уничтожим Саддама, уничтожим его армию четкими точечными ударами, и все будут думать, что это прекрасно», – сказала конгрессвумен по национальному телевидению. Мне кажется, что это чрезвычайно симптоматично для того опасного момента, который мы переживаем, когда вице-президент Чейни, выступая 26 августа 2002 года с жесткой речью о необходимости нападения на Ирак, в поддержку военной интервенции против Ирака цитирует как единственного «эксперта» по Ближнему Востоку арабского ученого, который ежевечерне, будучи на зарплате в СМИ, транслировал ненависть к собственному народу и декларировал отречение от собственных корней. Такая «измена священнослужителей»[1103]1103
  Trahison des clercs (фр.). Из книги Жюльена Бенда (1867–1956) «Предательство интеллектуалов». Речь идет о забвении моральной ответственности интеллектуала перед обществом.


[Закрыть] – знак того, что подлинный гуманизм способен вырождаться в шовинизм и псевдопатриотизм.

Это одна из сторон глобальной дискуссии. В арабских и мусульманских странах ситуация едва ли лучше. Как утверждает Рула Халаф[1104]1104
  Рула Халаф – ливано-британская журналистка.


[Закрыть] в своем превосходном эссе, напечатанном в Financial Times 4 сентября 2002 года, на этих территориях всё чаще можно наблюдать склонность к необременительному антиамериканизму, что демонстрирует слабое понимание того, что на самом деле представляют собой США как общество. Поскольку в общем правительства мало чем могут повлиять на политику США по отношению к ним, они направляют свою энергию на подавление и угнетение собственного населения, что приводит к возмущению, проявлениям гнева и беспомощным проклятиям, которые никак не помогают сделать более открытым общество, где секулярные идеи о человеческой истории и развитии были повержены провалами и разочарованиями, а также исламизмом, построенным на заучивании, уничтожении других, конкурирующих, форм секулярного знания и неспособности анализировать и обмениваться идеями в довольно противоречивом пространстве современного дискурса. Постепенное исчезновение выдающейся традиции исламского иджтихада[1105]1105
  Иджтихад – от араб. «усердствование» – деятельность богослова в изучении богословско-правового комплекса, ее составные элементы (методы, принципы, аргументы) и степень авторитетности ученого (муджтахида). Иногда трактуется как самостоятельное суждение правоведа. В таком случае противопоставляется цепочке передачи знания и бездумному полаганию на предшествующие авторитеты.


[Закрыть] стало одной из главных культурных катастроф нашего времени, в результате которой критическое мышление и индивидуальная борьба с проблемами современного мира просто исчезли из поля зрения. Вместо этого правят ортодоксия и догма.

Это не означает, что сфера культуры просто-напросто регрессировала, с одной стороны, к воинственному неоориентализму, а с другой – к тотальному нигилизму. Недавний Всемирный саммит Организации Объединенных Наций в Йоханнесбурге, несмотря на все свои ограничения, смог выявить обширную область общей глобальной озабоченности, детальная проработка которой по вопросам, связанным с окружающей средой, голодом, разрывом между развитыми и развивающимися странами, здравоохранением и правами человека, свидетельствует о долгожданном появлении нового коллективного сообщества, которое придает часто довольно поверхностному понятию «единый мир» новую актуальность. Однако при всем этом мы должны признать, что, возможно, никто не знает о чрезвычайно сложном единстве нашего глобализованного мира, несмотря на реальность того, что, как я уже говорил в самом начале, в мире существует реальная взаимозависимость частей, которая не оставляет возможности для изоляции во всей полноте этого слова.

Мысль, на которой мне хотелось бы закончить, – настойчивое утверждение того, что ужасные упрощающие конфликты, которые загоняют людей в прокрустово ложе псевдокатегорий типа «Америка», «Запад» или «Ислам» и изобретают коллективные идентичности для большого числа людей, которые на самом деле друг от друга сильно отличаются, не должны оставаться такими же действенными, как сейчас, им необходимо противопоставление, чтобы их неотвратимое влияние и возможность мобилизовать силы были ослаблены. В нашем распоряжении всё еще есть навыки рациональной интерпретации, которые являются наследием гуманитарного образования, это не как сентиментальная почтительность, побуждающая нас вернуться к традиционным ценностям или классике, а активная практика секулярного рационального дискурса. Секулярный мир – это мир истории, созданный людьми. Человеческая деятельность подлежит исследованию и анализу, и чтобы ее понять, нужно ее постигать, критиковать, влиять на нее и ее оценивать. И кроме того, критическая мысль не подчиняется государственной власти или приказам вступать в ряды, идущие против того или иного утвержденного врага. Вместо искусственного столкновения цивилизаций нам нужно сосредоточиться на медленной совместной работе культур, которые пересекаются, заимствуют друг у друга и живут вместе гораздо интереснее, чем при сокращенном или неаутентичном модусе понимания. Но для обретения такого – более широкого – восприятия нам нужно время, терпеливое и скептическое исследование, подкрепленное верой в множественные возможности интерпретации, которую так трудно поддерживать в мире, требующем мгновенных действий и реакций.