Текст книги "По слову Блистательного Дома"

ГЛАВА 16

Когда воздух уже прилично загустел синевой, мы подъехали к подножию стен, по местным меркам, думается мне, циклопическим, потому как вздымались они на высоту девятиэтажного дома. Белоснежные, сахаристо-искристые, сложенные из гигантских блоков, впечатление они, несомненно, производили.

Ворот как таковых, собственно, не было. Был широкий такой проем, над которым угрожающим здоровенным козырьком нависал кусок стены, неизвестным мне способом вздернутый на приличную высоту.

Проход в стене оказался совсем не коротким, метров десять, наверное.

А под этим симпатичным стенным украшением стоял контрольно-пропускной пункт. «Привратный патруль» услужливо подсказала чужая память.

Большинство проезжающих пропускалось без задержки, а вот наши персоны охрану заинтересовали, тем более что конный отряд, набившийся нам в спутники, достаточно давно с нами распрощался.

– Назовитесь, чужане, и скажите, зачем в город сей направляетесь? – мрачно поинтересовался осанистый дядька.

Импозантный такой. Со звездчатым шрамом на щеке усатой физиономии. Длинный вытянутый шлем обмотан синей чалмой, грудь, в отличие от виденных мной прежде Хушшар, укрывает не кольчуга с булатными бляшками, а цельнокованая кираса с кольчужными рукавами. На поясе – не кривой кавалерийский клинок, годный для лихой шустрой рубки, а прямой тяжелый полутораручник, уравновешенный с другой стороны с виду даже увесистой, как наковальня, ширококрылой секирой. Длинный треугольный щит с солидным умбоном. А кругом еще одиннадцать таких же дядек, только еще и с копьями. Солидные, основательные. Не знаю, честно говоря, почему, наверное из книг, мне всегда казалось, что привратная стража – публика рыхлая и ленивая. Вроде гаишников. Занятая только сбором денежек с проезжающих. Моя очередная иллюзия развеялась. Эти дядьки казались зубастыми, опасными и готовыми, опустив пики, попереть на нас в сей момент. Угрожающие такие мужчинки.

– Я Тивас, Великий Маг и Колдун. Еду в земли Империи. В городе сием задержусь не более, чем надобно для краткого отдыха, дабы с утра путь свой продолжить. Не впервые доводится быть мне здесь и думаю остановиться на ночь в дворе постоялом, что «Звездным Гребнем» именуется.

– Я – Саин, сын Фаразонда, странствующий воитель, сопровождаю друга своего.

Старший угрюмо глянул на нас из-под козырька шлема. Широкими ноздрями короткого бычьего носа раздул густые усы.

– К копью, – коротко рявкнул, и дядьки, дружно опустив копья, недружелюбно уставились на нас поверх щитов.

– Именуемый Тивасом, по слову Блистательного Дома тебя, обезоружив и в железо забив, как изменника, надлежит в Столицу доставить.

На лицо моего духовного лидера смотреть было одно удовольствие. Его мужественная челюсть лежала прямо на дороге, и, пораженный, он даже забыл поднять и поставить на место означенный элемент своего организма. Справедливости ради должен сказать, что дорога, мощенная пластинками хорошо отполированного камня, была очень чисто вымыта.

– Однако как человек, – продолжил, как по писаному, усатый столп словесности, – услуги многие народу Хушшар оказавший, взят под стражу ты не будешь, но в городе сием задержишься, пока по делу твоему решение посланником Совета Отцов сказано не будет. Если же возжелаешь ты гостеприимства нашего бежать, то бит и пленен будешь.

За спиной нашей что-то неприятно заскрипело. Множественно так. Аккуратно скосив глаза, я обнаружил скромно выстроившуюся у нас за спиной шеренгу мужчин с натянутыми луками. Похоже, к нашему приезду приготовились. Я весьма энергично упомянул (про себя, конечно) гостеприимного Фандага. Не забыл покритиковать, признаюсь, нецензурно и себя. Ведь рассказывал мне веселый атаман, что именно аэростаты передают по стране новости. Юмор ситуации заключался в том, что азбука для этих самых передач была разработана товарищем Тивасом. Ну а пересечение границы такой харизматической фигурой, как Великий Маг и Колдун, конечно же, в местные сводки новостей попало. Так что ничего неожиданного в факте столь помпезного приема не было. Удивляло другое. Совершенно иезуитское коварство противостоящих нам злодеев. Хотя проявленный гуманизм слегка успокаивал. Могли ведь предложить и сразу кокнуть. А усатые эти, пожалуй, бы и кокнули.

Только вот граждане Хушшар, похоже, еще не поняли, что полезли играть не в ту лигу. Ладно был бы это какой-нибудь местечковый колдунишка, а тут целый Великий Маг и Колдун, да еще эксперт по дворцовой интриге.

Не дожидаясь, пока старший добубнит заученный текст, Тивас ответил, и голос его вызвал мощное эхо в гулкой темноте прохода.

– Я польщен широтой гостеприимства народа земли Хушшар. Мои заслуги оценены, и в железа меня забьют лишь утром. Как изменника. Меня. Побратима воинов Хушшар. Слезам не хватает места в глазах моих от радости и счастья, ибо пленен я в воротах города, к строительству которого немало усилий приложил. – Тивас легко соскочил с коня. – А тебе, Тамбл Кух, отдельное спасибо. Стыдно всегда мне было о добром вспоминать, а теперь навсегда я забуду, как семейство твое выхаживал, а тебя сквозь перо молоком поил. Забуду, – грустно тряхнул седой гривой Тивас и протянул к нему руки. – На, руки мне свяжи. Под Черного Коня Башню посади. Тогда с тобой точно в расчете буду. Народу земли Хушшар голова моя понадобилась. Ха! Раньше она всем больше нравилась, когда на плечах моих сидела. – И странно, но в голосе явно ерничающего Тиваса пронзительно скользнули нотки искренней грусти. – Воистину говорят, время Бешеной Луны пришло. Уже не надо человеку для горя врага искать, хватит ему и к другу приехать.

Старшему явно было стыдно. Он очень густо покраснел, настолько активно, что угроза инсульта лично мне показалась весьма реальной. Остальным дядькам тоже было явно не по себе. Похоже, здесь Тивас выполнял функции Бэтмена и помочь успел многим.

Главный дядька успокаивающе поднял перед собой руки.

– Ты, Шаусашком, не обижайся и меня зря не кляни. Очередь мне в воротах стоять, потому слово Совета Отцов я до тебя и донес. А слово такое как несут, тебе ведомо. Ты сам знаешь, жизнь моя тебе принадлежит, а Слово – Императору. Жизнь тебе моя нужна – забирай. Скажи только. – Он неторопливо достал из-за спины недлинный широкий меч. – Но против Слова Блистательного Дома пойти я не смогу. Ты сам знаешь, кому и какое слово мы даем. – Он спокойно приставил острие меча к горлу поверх кирасы. – Ну, говори.

Из бедного Тиваса как будто весь воздух выпустили. На него смотреть было жалко. Но совладал он с собой быстро.

– Успокойся, старый друг. Похоже, я не прав сегодня.

Дядька слегка заметно, но облегченно вздохнул и убрал оружие на место.

– А в «Гребень» тебе зачем ехать? Ко мне поезжай.

– Да нет уж. У тебя не отдохнешь. А мне утром с посланником говорить. Ну ладно, проедем мы, коль позволишь. Плата ныне какая?

– Не обижай нас, Шаусашком. Неведомо нам, за что на тебя Блистательный Дом ополчился, но для нас ты свой. А со своих плату брать – харам. Так что езжай, побратим. И со спутника твоего плату не возьмем. Езжай. К утру готов будь.

ГЛАВА 17

Город поразил меня своей чистотой. Как бы повежливее сказать. Пользовались здесь все-таки транспортом, скажем так, на гужевой тяге, и, по идее, дорога полированного мрамора должна была бы быть попятнана продуктами жизнедеятельности. Но блестючий камень был чист.

Народу здесь было много всяческого. Я не говорю о синих Хушшар. От них, в прямом смысле слова, рябило в глазах.

По улицам шли коренастые желтолицые люди с редкими бородками, в накидках из длинношерстых шкур, с короткими секирами на широких проклепанных поясах.

Суроволицые великаны с заплетенными в косицы бородами, привычно одетые в брони из толстых костяных пластин, тащили на плече длиннейшие лабрисы. Этих я узнал – фандо.

Горбоносые, сухощавые, долготелые, в бурых шерстяных накидках, не расстающиеся с внушающими уважение то ли копьями, то ли алебардами. Кто такие – неведомо.

Поджарые, сухопарые, в черных, проклепанных байданах, гундабанды со своими обернутыми вокруг талии мечами. Какие-то коренастые серолицые мужички в вывернутых мехом наружу безрукавках, волочащие по земле здоровенные не по росту мечи.

– Почему так много вооруженных людей? – спросил я у Тиваса.

– Охотники, – пояснил он. – Еще четыре дня, и Хушшар опустят мосты в Степь. Ты сам видел, сколь чудная живность там водится. А ценна она безмерно. Хушшар хорошую плату за проход по мостам берут. А уж в Степи как повезет. Сам видел. Или добычу себе отыщешь, или сам добычей обратишься. Как повезет, – повторил Тивас.

Но больше всего меня поразили магазины, потому что лавками это назвать просто язык не поворачивался. Бутики с сонмом непривычно вежливых продавцов, ненавязчиво зазывающих покупателей. Причем раскручивали по-страшному. Меня в какой-то момент заинтересовала каменная доска с весьма продвинутым мозаичным орнаментом. Стоило мне бросить на нее заинтересованный взгляд, как рядом со мной материализовался из аира профессорской внешности дядечка, выразивший готовность просветить меня по поводу любопытного артефакта. И бодро стал просвещать. В процессе лекции мне всучили набор зубочисток «с потрясающим ароматом утреннего раконга», что-то вроде плоскогубцев – «незаменимое средство при прочистке межпальцевых пространств полуречных ламатеров» и какой-то жуткого вида предмет, на поверку оказавшийся «новомодным изобретением рудокопов подземных для открытия вин, в запечатанных смолою и сургучом бутылях содержащихся», штопор по-нашему. От дальнейшей закупочной истерии меня спасло появление Тиваса, которому тут же втулили «ползуна, для чистки мантий магических необходимого». Вот. А каменная штуковина, привлекшая мой блудливый взор, оказалась столешницей, «что подставкой служить может сему набору кувшинов работы мастеров арейских несравненной».

Подкрепив местную торговлю покупкой предметов в высшей степени необходимых, мы миновали территорию этих бутиков, затем бутиков шмоточных, бутиков оружейных, бутиков продуктовых и попали в район книжных развалов, где за капюшон из магазинов вытаскивать уже приходилось чернолицего ученого. Только мои жалостливые завывания о близости голодной смерти и попытки насильно приложить ухо Тиваса к бурчащему от кулинарной ярости животу смогли оторвать афро-американского изыскателя от настойчивых попыток погрязнуть в прахе тысячелетий.

Выслушав ряд идей: «подожди секунду, я вот-вот», оскорблений: «тупой неуч», попыток подкупа: «а давай, друг мой Саин, приобретем тебе сию любопытнейшую книгу», я все же доставил атлетичного книгочея к вратам искомого заведения, где мы, в общем-то, оказались ведомые отнюдь не моими проводническими талантами, а скорее рукою рока.

* * *

Мне было очень любопытно посмотреть на средневековую ресторацию, но признаюсь, в первый момент я был слегка разочарован.

Приятный белоснежный четырехэтажный особняк с резным растительным орнаментом на стенах. Высокие окна первого этажа ярко освещены, те, что повыше, светятся избирательно. Широко открытые ворота в высоком решетчатом, художественной ковки, заборе. Резная же каменная коновязь.

Стоило въехать в ворота, как к нам подбежала стайка малолеток, клятвенно пообещавшая за соответствующую плату наших коней и из соски покормить, и на ручках понянчить, и колыбельную пропеть. Юные деятели гостиничного бизнеса заверили нас, что комнаты свободные есть, а вещи они наши, конечно же, доставят. После совершения процедуры оплаты группа обслуги уволокла наших верных коней в сторону длинного каменного строения, из которого доносились ароматы, прямо указывающие на его предназначение.

А мы направились к широкой лестнице, украшенной двумя чудовищами, вырезанными из камня с большим тщанием. Лестница упиралась в симпатичную, покрытую сложным орнаментом дверь размером со средней величины крепостные ворота. Тивас свободной рукой толкнул одну из створок, и мы вплыли в зал. Он – величественно опираясь на посох, а я, оседланный Бонькой, который с любопытством крутил во все стороны своей заостренной мордахой.

* * *

Не знаю уж, чего я ожидал, но чего-то явно более экзотичного.

Длинная, вдоль всего помещения, деревянная стойка, бар, наверное, множество столов, несколько дверей, у которых стоят мрачноватые дяденьки, явно кабинеты для людей, которым надо посекретничать, широкая каменная лестница, уходящая на следующий этаж. Помещение ярко освещено многоцветными шарами, висящими в накуренном в меру воздухе на разной высоте. Приятный такой среднеевропейский кабацкий пейзаж. А народу много, но больше у длинной стойки. Явно пришли сюда пропустить стаканчик-другой в своей компании.

– Постой-ка, красавица, – окликнул Тивас пробегавшую с подносом девушку.

– Минутку, достойный, – умчалась она, разгрузила поднос и уже стояла перед нами, беззастенчиво разглядывая меня.

Я инстинктивно приосанился, но вовремя заметил, что взгляд ее больше направлен на мое левое плечо, где непоседливо вертелся Бонька. Она даже было протянула руку погладить его, но он, несклонный к сантиментам, недовольно мявкнул. Девчонка испуганно отдернула руку.

– Слушаю тебя, достойный, – легко присела в ловком книксене, блеснув в глаза нам из смелого декольте белизной поспевшей уже груди, на которой Маг и Колдун совершенно случайно задержал свой отеческий взор.

– Позови хозяина, дитя, – проговорил он, с треском отдирая взгляд.

Ох, понимал я вождя и учителя. Как воспитанные люди на обнаженных женщин смотрят? Не понимаю. Это же какую надо выдержку иметь!

– Не желаешь ли присесть, гость? – поинтересовалась официантка. – И усладить нёбо глотком терпкого вина либо пенистого пива? А тем временем и хозяин подойдет.

– Неси и зови, – выдал директиву Тивас.

Девушка, взметнув юбкой, весьма приличной длины, замечу, но как-то ловко зауженной на весьма стройных бедрах, умчалась стрелой. Ей-богу, именно эта ассоциация пришла на ум, потому что через доли минуты она буквально грохнула о стол поднос, с которого сгрузила два кувшина. Один стеклянный, с зеленовато-солнечным вином, второй, побольше, грубоватый, глиняный, с густой шапкой пивной пены, съезжающей набок. А потом, как фокусник, нашвыряла на стол тарелочек с непристойно тонко нарезанными заедками и умчалась, на прощание дав ценный совет:

– Отведайте.

Отведали. И сыр со слезой, и сыр без слезы, и ветчину, и какие-то тонкие острючие колбаски, и прозрачные лепесточки рыбы, и крупную зеленоватую икорку, и обжигающе соленые корешки, и пряные листики, и малюсеньких подкопченых птичек, таких нежных, что сжевали вместе с костями, и длинные упругие полоски, залитые вроде бы сметаной, и что-то вроде соленого винограда. Кувшины опустели практически мгновенно. Вроде закусили, а в желудке взвыло так яростно, как будто там решили, что глотку перерезали. Очень умно рассчитанный рацион. Есть захотелось так, что от моего голодного взгляда люди за соседними столами стали беспокойно отодвигаться. Я собрался рявкнуть, но к столу уже спешил изящный мужчина, на ресторатора похожий весьма отдаленно, в алом, застегнутом до горла халате, круглой шапочке на голове, переливчатых шароварах и богато расшитых золотом и камнями чувяках на босу ногу.

– Друг мой, Тивас! – пристойно заголосил он, раскидывая руки для объятия. – Я счастлив, я счастлив, – тараторил он, активно расцеловывая Сергея Идонговича в нежные черные щеки. Борода, кстати, у Тиваса не росла. Счастливый человек. А мужчина ликовал. – Велики Боги, что послали тебя под мой кров. Молчи. Не говори ничего. Ты не умеешь есть. Ты, варвар, лишь умеешь насыщаться.

Я впервые видел, что Тивасу не удается вставить ни слова. А он пытался, пытался. Но неудачно. Что, комнаты? Освободите лучшие. Они заняты? Освободителю мои покои. Я буду ночевать на сене, на земле, на голых камнях, на обнаженных клинках я буду спать. Готовьте ванны. Наполняйте бассейны. Растопите бани и позовите лучших массажистов, дабы изгнать утомление из членов моего брата. Приведите лучших красавиц, дабы отдохнули его чресла от груза воздержания. В Степи был мой брат? О, ужас! Несите супы из змей, дабы вернуть гибкость его суставам, высушенным палящим солнцем, супы из птицы, дабы ожил его желудок от кошмара богатырской пищи, сурово печенной в углях. Сюда ставьте крепкие мясные супы, что наполнят его мышцы силой. А отведай суп из рыбы, он разожжет твой аппетит. Вот несут детеныша клыкана с гречевиной, и отведай, брат мой, сего печеного гуся. О, горе мне, ты съел всего лишь половину. А вот окорок. Он начинен орехами ста сортов и только что запечен на мангровых углях. И нежную рыбу, что ловят фандо в своих студеных озерах. Где большая? Всего лишь в мою руку, а не в твою. А эти лупоглазы, запеченные в сметане. Посмотри, как зажарились они. Отведай, их можно есть с костями. А вот и пирожки с сыром. Спасенная тобой Миришхан постаралась. Как, такой гигант как ты, всего пять штучек!? Что с лопату? Ты хочешь сказать, что у моей нежной дочери большие руки? Ай, как ты шутишь. Ха-ха.

Наконец Тивас просто залепил ему рот рукой и сказал, задыхаясь:

– Больше не могу.

Я, честно говоря, не мог ни больше, ни меньше, хотя все было потрясающе вкусно.

Вы знаете, все эти песнопения экзотике, романтизму существования у костра под пологом звездного неба очень понятны и хороши, когда вырываешься на пару дней из суматохи городской жизни. А вот когда это тянется, как в моем случае, вторую неделю... Скажу честно, у меня складывалось ощущение, что аромат дымка лично у меня стал вызывать четкое ощущение ужаса. Не люблю я экзотику. Ну ее, эту романтику. БАМ строить я бы, наверно, не поехал.

Не обращали внимания, что ни в одном героично-фэнтезийном романе не описывается такой неприличный элемент человеческого бытия, как решение вопросов, скажем так, физиологического характера? За городом бывали? С ночевкой? То-то же. А все туда же. Экзотика.

Ладно. Оставим. Это, так сказать, детали.

А потом нас мыли. И уложили спать на чистые простыни. Со мной набивалась пара помывщиц. Но я отбился. Пусть свои хрустящие простыни мнут. А на этих и сам полежу.

ГЛАВА 18

Новый день начался с вежливого стука в дверь. Этот Саин человеком был подозрительным и, наверное, потому, подойдя к двери, я вдруг обнаружил у себя в руке гундабанд. Да, правду сказать, и шел я к ней с некоторой опаской. Хотя чего угрожающего ожидать в столице насквозь дружественных Хушшар, не знал.

А за дверью стоял культурист. Рослый, заросший тугим мясом, что бугрилось пластами сдержанной силы. В широких штанах и безрукавке такой яростной голубизны, что прямо резало глаза. Ни многажды перебитый нос, ни рваный шрам на впалой щеке, ни сурово сжатые губы не делали лицо пугающим, потому что его освещали бесшабашным весельем небольшие, но яркие васильковые глаза, разумно спрятанные под мощными надбровными дугами. Высоту лба разглядеть не удавалось, потому как голова была чисто выбрита. Слегка заостренные уши придавали сходство с радостным таким, синеглазым волком. Гармоничности облика серьезно мешал протез с крюком вместо левой руки и широкая, как копыто, деревяшка, которой упиралась в пол правая нога. Я, признаться, решил, что это почтенный Ярвик, папаша давешних охотников.

– Здрав будь! Ты, видать, Саин будешь? А я – Оки Два Дрючка. Мне Тивас нужен, тот, что вроде как Великий Маг и Колдун. Проводить к посланнику Совета Отцов меня послали. – Когда заговорил, стала видна вязь тонких морщин на бронзово-загорелой коже. Вдруг он тягуче отшатнулся назад, мягко присел. Сказал удивленно: – Удача мне будет. Комоня встретил. Гляди ты, – блеснул в лицо мне васильковым цветом, – и вправду комонь. Твой ли будет? – И, дождавшись утвердительного кивка, продолжил: – А добра к тебе мойра. Таким подарком удружила. – Но предусмотрительно руки протягивать не спешил.

Бонька угрожающе смотрел из-за моей ноги, всем видом своим подчеркивая важность своего бодигардского положения. Раздутый вечером, как шар, от обжорства, детеныш был уже в полной норме. А ведь вчера еще пузцо свое так тщательно набил, что лапы до пола не доставали. Вот что значит молодость. Стоит, из-за сапога пасть разевает.

– Вы входите, – вежливо посторонился я.

– И то правда. Чего на пороге стоять, – обрадовался инвалидированный посланец. Мягко потек вперед, но вдруг встал, блеснул в глаза белозубо. – А не боишься? Вдруг подсыл я лихой?

Улыбкой ответил на улыбку.

– Был бы подсыл, в окно бы полез. А сквозь дом тебя Ацраил бы не пустил. Заговорил бы до смерти.

Улыбка еще шире стала.

– Умен. Наслышан о тебе, Саин, сын Фаразонда.

Не поколебав воздуха, переместился гость в комнату. Милый такой дядька. Сложен, как Илья Муромец, а двигается, как облачко, мало что на протезе. Даже богатый тяжелый шелк почти не шелестит. Знает этот посланник Совета Отцов, кого гонцом отправить. Опасный мужчинка. Правая кисть ороговела от мозолей, а рука до локтя сложной вязью синего браслета спрятана.

– А и вино у тебя доброе стоит, – обрадовался посетитель, ухватив кувшин, и повел расширенными ноздрями, – ай, доброе.

Не отрывая от Боньки взгляда и не пролив ни капли, наполнил два каменных бокала. Ловко уронил на место кувшин. Я испугался, что разобьет, но он, подправив крюком, поставил на место.

– Ну со свиданьицем, – поднял бокал и, подергивая кадыком, всосал его немалую емкость в себя. – Хорошо. Ну знамы будем, – протянул ороговевшую клешню, встряхнул мою кисть так, что пальцы влипли друг в друга. – Ну а Тивас-то где?

– Здесь я, Оки, здесь, не балабонь, – выплыл из внутренних покоев Маг и Колдун.

– О, нашлась пропажа. Ну выпьем да и пошли.

– Постой ты. Поедим сперва.

– Да что ты, братча. Или решил, что у посланца тебя потчевать хуже будут, чем у Ацраила? Ни в жизнь, – балаболил веселый калека, разливая вино. – Ну пей, пей, – сунул бокал в руки Тивасу. И вдруг, как впервые, увидел меч в моей руке. – Ну что ты, Саин? Гундабанд свой прибери, девок попугаешь.

– Каких девок?

– Красивых. Красивые они страх как пугливы. Как углядят таку длину блестящу штуковину у тебя, враз забоятся. А забоятся, уже и не оторвешь их от себя. Девки у нас крепкие. Не всех поди Тивас уездил. И добро кругом. Чей бы жеребец ни был, а жеребята наши. Так ты убирай, убирай. А то хочешь – оставайся здесь. Я тебе еще девок подошлю. Воин ты, говорят, справный, порода от тебя добрая пойдет.

Я, посмеиваясь, убрал гундабанд в ножны, защелкнул на поясе.

Из покоев Тиваса, скромно потупив глазки, прошла одна, другая, третья, четвертая, пятая, шестая.

– Во, конь старый, – хлопнул по плечу Тиваса Оки, – неужто всех покрыл. – И пока тот открывать стал рот, уже успокоил: – Не журись, приплод я приберу. А и добрые коники пойдут. А, черный?

Вдруг резко упал на корточки и чмокнул Боньку в нос. Тот гордо и смело вскарабкался мне на руки.

– Ну одевайся или облачайся там, – затолкал тем временем неуемный Два Дрючка Тиваса обратно в его комнату. Тот лишь успел обернуться ко мне и беспомощно развести руками.

* * *

На улице было уже жарко и, несмотря на ранний час, многолюдно. Мы шли, легко перетекая в толпе и стремясь не задевать других, таких же невыспавшихся или не очень, но щедро увешанных оружием. Народ-воин. И гости – воины. Оки знали многие, и он плыл в толпе, щедро раздавая рукопожатия, хлопки по плечам, рассыпая улыбки, заливая встречных женщин комплиментами. А я... Я глазел по сторонам, не уставая удивляться на богато усыпанные самоцветными панно, украшенными причудливой резьбой, больше похожие на дворцы огромные дома. И в глубине души не понимал, зачем народу-кочевнику, народу-труженику такое великолепие.

– Так ведь город это, – охотно просветил меня Оки. – Один у Хушшар город. Зато какой! Стальная пехота здесь живет.

Стало чуть понятнее. Стальная пехота. Та самая, с которой первый Император начал свой поход.

Так я шел и удивлялся, и удивлялся. Пока вдруг не наткнулся на мрачного верзилу в черном, что уже несколько раз мелькал на периферии взгляда. Он стоял куском мрака среди водоворота ярких красок. В халате, шароварах и ичигах цвета сажи, с торчащей из-за плеча длинной рукоятью меча, ножны которого заканчивались у колена. Он затянутой в перчатку кистью убрал закрывающий низ лица платок, что тяжело мотнулся в прозрачном утреннем воздухе. Лицо типичного злодея. Узкое, как рашпиль, горбоносое, близко посаженные глаза, брезгливо змеящиеся тонкие губы.

– Вор, – ткнул он в мою сторону залитой черной тканью рукой.

Я оторопел и грешным делом подумал, что попался за какие-нибудь пакости товарища Саина. Но мрачный незнакомец имел в виду несколько иное. Протянув руку к Боньке, он сказал:

– Это мой зверь. Моя добыча.

То ли мой звереныш телепат, то ли дядька ему не понравился, но дотоле лениво лежавший у меня на руке и подставлявший пузо для почесываний он темной молнией мелькнул к протянувшейся руке, быстро оттяпал фалангу указательного пальца и попытался ее проглотить, но подавился. Жадоба маленький. Я несильно шлепнул его по спине, и фрагмент чужого организма шлепнулся на мрамор мостовой. Бонька обиженно заверещал и спрятался под мышку. Очень я на этого в черном рассердился. Дитё напугал, зараза.

А обкусанный обвинитель орал, размахивая инвалидированной конечностью и забрызгивая окружающих кровью. Из толпы вывернулся Тивас, поднял отодранный фрагмент и, схватив за руку потерпевшего, приставил на место, что-то шепнул, загадочно крутанул рукой, и фаланга оказалась на месте! Правда, обрезанный как бритвой колпачок ткани, обильно напитанный кровью и желудочным соком Боньки, смачно шлепнулся на мрамор мостовой.

– В чем обвиняешь ты моего спутника, почтенный? – вперил тяжелый взгляд в потерпевшего Тивас.

– Этот человек – вор. Он украл моего зверя, – уже несколько с меньшим апломбом заявил незнакомец. – Я, Сабир Оглан, обвиняю его.

– Сдается мне, врешь ты, Сабир Оглан, – раздался веселый голос Оки. – Ну как есть врешь.

– Кто смеет обвинять меня во лжи, – оскалился тот, хватаясь свежеотремонтированной рукой за рукоять меча.

– Люди зовут меня Оки Два Дрючка, и я говорю, что ты врешь, – нахально улыбнулся ему бойкий инвалид.

– Расступитесь, почтенные, расступитесь. – Семерка широкогрудых усачей в кирасах вспорола толпу и полукругом обступила нас. – Случилось что? – поинтересовался один из них, видимо, старший.

– Случилось, – охотно подтвердил Оки. – Человек сей обвинил моего спутника в покраже вот этого зверька, а руку когда протянул, зверек ему палец возьми да откуси. Ведом мне этот зверь. Хозяина никогда не тронет. И потому говорю, что врет он. Решайте, господа стража.

– Сказал ли тебе человек этот, что ты лжешь? – спросил Сабир Оглана крепыш в богато украшенной кирасе.

– Да, – довольно кивнул тот.

– Чувствуешь ли себя оскорбленным?

– Да. – Настороженность в его глазах сменилась торжеством.

– Желаешь ли с ним биться?

– Да.

Старший обернулся по сторонам.

– Место для боя дайте. А вы по кругу встаньте, – сказал своим. И когда освободилось место, бросил лениво: – Бейтесь!

Узколицый обрадованно ухмыльнулся и взялся за длинную рукоять меча. Я еще удивился, как он собирается доставать его, но синеватая полоса стали выгнулась почти кольцом и с высоким гулом распрямилась, выбив искру из плиты тротуара. Человек в черном широко раскинул руки и яростно проорал:

– Молись своим богам, калека.

На что Оки подпрыгнул и ударил его обеими ногами в грудь. Добрый дядя, а ведь убить мог, если бы своим копытом в лицо заехал. Не захотел, наверное.

Покусанный пролетел пару метров и звонко хлопнулся спиной о мрамор мостовой.

Секунду лежал, неверяще глядя на Два Дрючка, и, одним гибким движением воздев себя на ноги, прыжком сорвал разделяющее их расстояние. Меч взлетел в высоком замахе и рухнул, размазываясь в воздухе. Оки вскользь пропустил клинок по длинному браслету, легко толкнул атакующего в правое плечо и, захватив сгибом руки подбородок противника, с силой грянул его животом оземь. От таких сотрясений даже кованая кираса, наверно, спасает плохо. Хотя пожалел его опять Оки: не отпусти он голову поединщика, до земли бы хладный труп долетел.

Но неугомонный клеветник опять заскреб кистью по мрамору, пытаясь дотянуться до рукояти вылетевшего меча, и Оки это, похоже, не понравилось. Упершись коленом в спину поверженного, а копытом в его блудливую ручонку, он закостенелыми в бесчисленных тренировках корявыми пальцами цапнул его за глазные впадины и, похоже, решил соединить затылок со спиной.

– Если ты признаешь, что не прав, хлопни свободной рукой по мостовой.

Тот нехотя хлопнул, и Оки одним движением оказался на ногах. Узколицый подхватился на ноги, цапнул оружие, меч было дернулся к спине веселого инвалида, но тот крутанулся, и тяжелое копыто с мокрым хрустом влепилось в голову вероломного агрессора. Плеснув кровью, он упал.

Стражники уже вывели из толпы человека, одетого и вооруженного так же, как и поверженный.

– Твое землячество должно пять золотых монет за смену испорченной плиты, – указал старший патруля на глубокую щербину, оставленную мечом, – десять – за желание биться неправедно. Это в управу. А сотню – человеку, которого ваш оболгал как вора. А буде надумает он мстить бесчестно, сядет на кол и сидеть будет, пока не помрет.

Меня впечатлило местное правосудие, но некоторые моменты были непонятны, и я дернул Тиваса за рукав.

– Тивас, а...

– Не зажелавший драться пожалуется страже, те отведут в управу. А уж там решат по Правде. И видоков позовут, и людей, кто в зверях разбирается. Просто все.

Действительно просто.

* * *

Немного времени прошло, и мы подошли к роскошному, но какому-то запущенному дому. Он потрясал белизной мрамора, блеском самоцветных камней, богатой резьбой на полуоткрытых воротах, угрюмыми статуями на столбах и какой-то пустотой. Казалось, что в этом доме никого. Знаете, когда в доме не живут постоянно, в нем духа человеческого не хватает. Вот так и здесь. Красиво, но пусто.

– Вот и пришли, – обрадовался Оки. – Заходите.

В огромном дворе был умело разбит роскошный сад, била вода из множества фонтанов, брызги пеленой висели в воздухе. Среди деревьев бродили кони небесной красоты, неторопливо снимали с веток яркие плоды, мягко хрупали.

– Вауля! – закричал Оки. – Гостей я привел. Где ты?

На ажурный балкон неторопливо вышла высокая девушка с длинной русой косой. Лицо доброе, рязанское такое, веснушчатое. Глухо застегнутое на шее и запястьях широкое платье тяжелого шелка нахально выставляло напоказ очертания высокой крепкой груди, вязко лежало на крутых бедрах длинных ног.

– Где ходил, разбойник старый? – шутливо нахмурилась она. – Раньше солнца встаешь.

– Вот гляди, Тивас, жена моя, Вауля, – довольно оскалился Оки. – Добрючая – сил нет. Сердце мое, кормить будешь нас? Или обратно идти?