Текст книги "По слову Блистательного Дома"

– А девки и здесь хорошие. Грязь эту вырежем, всех себе заберем. Все наши будут. Куда им одним. В Столице хотели покуражиться. Да и покуражились бы. Собаки-улаганы не дали. Змеи рогатые. А бьются как! Один пяти моих стоит. Да и пяти ли? Те, что побольше и помощнее, вообще вмешиваться не стали. Мелких своих послали. Ух. Крысы. Озлились. Ну завалили пару баб, ну согрели.

Перед глазами встали расчлененные тела былых соратников. И лихие воины, висящие на дереве с вывернутыми шеями. Передернуло.

– Ничто. Сочтемся и с вами. Дайте срок. Как тот, черный, говорил? Это ваше стадо. Подождите. Их не резать, стричь надо. Стричь. Ха! Мужиков порежем, а баб пострижем. Ха! Хорошо.

Настроение вернулось. И стало еще лучше, когда взгляд упал на длинную змею закованной в сталь конницы.

– Семь сотен. Нет в земле Шарм’Ат силы, равной этой. Арфаны хитры. Разожгли свои костры и в ночь перебросили еще воинов. Так что и в крепостях не безлюдно. Добычу ведь стеречь надо. И на лорда этого теперь хватит.

Лагмар представил, как тащит гордеца за конем на аркане, и на сердце потеплело.

– Как там арфаны говорили? Мастер открытых засад. Дурные совсем. Как засада открытой может быть? Да какой бы он мастер ни был, не устоять ему. А засаду хотя бы здесь надо было ставить. В расхолмье. Но кто такую силу остановит?

Лагмару понравились долины. В его родных горах засаду устроить было легче. Там и десяток порой сотню держать сможет. Если хорошее место выберет. А здесь нет таких мест.

Навстречу скакали верховые. К нему скакали. Докладывать будут. Новое слово нравилось. Ему вообще новые слова нравились. Хотя раньше не понимал. Куда докладывать? Чего докладывать? Если всего хватает.

– Стоят, старший, – не доехав, заорал один из всадников.

– Много?

– На взгляд, сотен пять.

– Конные?

– Да нет, старший. Пешие, – захохотал хмельной от скачки всадник. А может, не только от скачки? А? Вино перед боем хорошо. Кровь веселит. Хотя что лучше ожидания схватки кровь развеселит? Только сама схватка. – Конных мало совсем, десятков пять. За пешими прячутся. А пешие, не поверишь, старший. Бескольчужные. – Верховой шумно высморкался, сплюнул. – Совсем, собаки, обленились. Думают, наверное, что мы тоже до первой крови биться будем. – И заржал, довольный своим остроумием.

– Гайда, глянем. – И Лагмар шлепнул по крупу коня плетью.

Недолгая скачка, и, взлетев на увал, он увидел вражеский строй. Жиденький. В четыре линии.

И правда, бескольчужные. Как биться собираются? Видно, и правда плетьми погоним. Ха! Мастер засад.

Строй стоял посреди долины, прикрытый с флангов пологими холмами, заросшими густым кустарником. Кусты не нравились Лагмару. Хотя верховых они бы не скрыли, но пеших – легко. А за строем в беспорядке стояли какие-то крытые телеги. А уже за ними – небольшой квадрат верховых, над которым развевался штандарт лорда.

«Дурной строй какой-то, – подумал Лагмар. Телеги мешали конным прийти на помощь пехоте. – Где же этот лорд еще десять десятков спрятал?»

Но больше на поле никого видно не было.

«Не в траве же они спрятались», – шевельнулась смешливая мысль. И уже вслух. Громко. – Сотенных ко мне, – через плечо кинул веселому усачу, первому увидевшему врага. – Здесь стоять буду.

Тот согласно кивнул, развернул коня, и вскоре на увал взлетел огромный воин со штандартом. Как грело сердце. Его штандарт. Там, дома, в родных горах, собрать сотню было трудно, очень трудно. Но собравший получал право нести знак. А он, получивший под свою руку аж семь сотен, должен был иметь такой знак, какого не имел никто. На мощной поперечине, укрепленной на не менее мощном древке, чего только не было. Его украшали косматые хвосты, человечий череп, пара каких-то рогатых черепов, венчал всю эту красоту здоровенный золотистый дракон. По задумке художника дракон во время скачки должен был угрожающе свистеть, но он лишь дребезжал. Но тоже достаточно угрожающе. Впрочем, Лагмару бунчук нравился. А чужое мнение его интересовало слабо. Очень самодостаточным человеком был этот Лагмар.

Со звоном и лязгом на увал взлетело семь сотенных. Битые жизнью и людьми суровые усачи, щедро украшенные с ног до головы разнообразным оружием.

– Смотрите, – указал Лагмар.

Те угрюмо уставились на врагов.

– Ха, их мало, – прохрипел широкий, как сарай, Бери-бей, закованный в стальные доспехи, с любимой булавой на правом запястье.

– Немного, – согласно кивнул Лагмар. – Стоят плохо. Обойти не сможем. Но и не надо. Вы пятеро ударите им в лоб. Пленные нам не нужны. Убейте всех. Лорда приведете сюда. Вы двое стойте здесь. – Те недовольно заворчали. – Не рычите, дети волчицы, выбьем этих, и вся земля Шарм’Ат будет нашей добычей. Хватит всем. Все. Я сказал.

Сотенные развернули коней, и через какое-то время оставшихся на увале стала обтекать река верховых. Привычно пахло лошадиным потом, кисловато несло попревшей кожей. Однако эти запахи не могли раздражать. Они возбуждали.

Верховые прошли на рысях. Остановились. День был ясный. Видимость прекрасная. В воздух взлетела орущая булава Бери-бея, завертелась в воздухе, громко завывая, и прежде чем она опустилась в его руку, сотни стронулись.

Кавалер Горацио конт Флери. Командующий пешей ратью

– А он не дурак, – сказал Горацио седоусому воину в широком синем балахоне.

– Не думаю, что это имеет значение, – ответил тот. – То, что оставил пару сотен, не поможет. Он проиграл, атаковав в лоб.

– Да, не степной.

– Хочет одним ударом разбить строй. Тем лучше.

Кавалерия с грохотом надвигалась. До строя оставалось две сотни шагов, полторы...

Кавалер Горацио повернул голову к стоящему рядом воину с флейтой в руках.

– Давай.

Тот поднес флейту к губам. Нежный звонкий звук раздался над полем.

Слитное движение прошло по строю. Первые два ряда опустились на колено, стряхивая с рук круглые щиты и секиры. Поднялись, выстроив жесткую линию из длинных, в рост человека, щитов и выставив навстречу налетающей кавалерии жесткую щетину длинных копий. Солнце колко разбросало лучи по узким обоюдоострым булатным наконечникам. Второй ряд придвинулся к первому, положил копья на плечи стоящих впереди, и еще одна щетинка глянула навстречу врагу. Третий ряд отошел, и из-под их ног, скидывая травяные накидки, поднялся ряд доспешных воинов с устрашающего вида кривыми мечами в руках. Третий ряд бросился вперед, и люди, разбившись по восемь, дружно наклонились, подхватили что-то и с натугой стали переть вперед. Перед строем копейщиков из густой травы поднялись крестообразные опоры, на которых возлежали толстенные бревна с широкими поперечинами, усаженные заостренными кольями.

– Раз, – загнул палец седоусый.

Верховые не смогли сдержать коней, чересчур маленьким было расстояние, и с разгона налетели на неожиданное препятствие. Дикий лошадиный визг, вопли умирающих людей взлетели до небес.

– Не поверишь, побратим, – обратился седоусый к кавалеру. – Бьюсь сколько живу. Но каждый раз лошадей жалко. Слышишь, как плачут?

При этом лицо его было совершенно бесстрастно, глаза спокойно осматривали разворачивающуюся перед ним трагедию.

– Да уж, – кивнул головой его собеседник, не отводя взгляда от поля боя. – Давай.

И длинная нота разлилась над бьющимися. За строем копейщиков и кольчужников, отбросив травяные накидки, поднялась еще одна линия людей. Одетые в одноцветную зеленую одежду, они одним движением подняли длинные луки, раздался слитный гул множества спускаемых тетив, и десятки стрел устремились в узкие коридоры между страшными сооружениями, сея смерть.

– Два, – загнул второй палец седоусый. – Хорошо пристрелялись.

– Было время, – согласно кивнул головой Горацио.

А стрелы летели почти в упор, вышибая из седел всадников.

Кавалерия, сбитая с налета, теряет две трети своей эффективности. Она страшна таранным ударом, рассыпающим строй, и рубкой вдогон. Теперь же... Просто много верховых людей. Впрочем, уже не так много, как прежде.

Большая группа всадников, ведомая широким воином в стальном доспехе, попыталась обогнуть строй справа, но кони становились на дыбы, падали, роняя всадников. Рухнул наземь и конь широкого, но тот, извернувшись с неожиданной для его комплекции ловкостью, встал на ноги и медведем попер на своих людей. Отталкивая. Отталкивая.

– Граники? – спросил седоусый.

– Они.

– Три, – загнул он третий палец.

– Я же говорил тебе, что они оковывают копыто только по краю, а ты не верил.

– Теперь верю.

Разъяренные всадники, прикрывая друг друга щитами, люто рубили страшные бороны, унесшие столько жизней. Отступать они не собирались. Поубиты родные, близкие, знакомые. Надо кровь взять. И оглядывая поле, харсо порой понимал, что валяются только свои, а до тех, что стоят, еще и не добрались. И яростнее стучали топоры, рассекая неподатливое дерево.

– Если у них найдется хоть одна светлая голова – они отступят, – проговорил седоусый.

– Ты прав, – ответил Горацио. – Давай, – кивнул флейтисту.

Нежный звук разлился над полем. Лучники развернулись и легкой рысью скрылись между телег. В глубине строя раздались удары железа в железо, и кровожадные бревна рухнули, открывая дорогу.

Многие не сразу поняли, что случилось. Утих колючий дождь, вырвавший из седел столько соратников, рухнули бревна, и верховые с визгом кинулись рубить пеших. Но те были решительно против. Как поршни, задвигались длинные копья, и то один, то другой харсо, роняя клинок, валился наземь. Невозможно пробить такой строй. Для этого нужно забыть о себе любимом и раздвинуть копья. И забывали. И бросались. И раздвигали. Но густо торчали копья. Но точно они били. И коней бросали было. Но хитры пешие. Пугают коней блестящие жала. Удары в храп пугают. А копья длинные и торчат густо.

И страх стал вползать в лютые сердца харсо. Нашими все поле покрыто, а эти как стояли, так и стоят. Не пора ли бежать отсюда, пока сами целы.

Бери-бей. Сотенный

В десятках, сотнях боев и стычек побывал Бери-бей, но такое видел впервые. Его воины, умелые и жестокие, гибли один за другим, но не могли взять жизни ни одного из врагов. Жалкие трусы окружили себя какими-то странными штуковинами, метали стрелы, и ряды воинов таяли. Таяли. Он потерял коня в странной траве, которая пробила копыто его верного соратника. Почти десяток коней попортили. Псы. Его несколько раз крепко приложило стрелой, спас лишь верный доспех, а троюродный брат Умар, не пожелавший сменить дедовскую кольчугу, вылетел из седла, пробитый этим дурацким оперенным дротиком, таким смешным на вид. А он, страшный Бери-бей, еще ни разу за этот день не усладил свой слух хрустом костей под ударом палицы. Ему удалось поймать коня, потерявшего всадника, и он бросился на ненавистный строй вместе со всеми, когда перестали бить стрелы. Но копье, проклятое копье пробило шею коня. Тот, изумленный страшной болью, встал на дыбы, и неукротимый Бери-бей грянулся оземь всем телом. Позор. Харсо был разъярен. Взбросив себя на ноги, он швырнул свое тяжелое тело навстречу жадным копейным жалам, забравшим так много жизней в этот страшный день. И жала радостно потянулись к нему. Он отшвырнул одно копье щитом, два других разнес страшным круговым движением булавы и, оттолкнув уже безопасные деревяшки, грянул щитом в щит обезоруженного копейщика. Тот пошатнулся, и сразу булава рухнула на шлем, вминая его вместе с головой в плечи. Бери-бей радостно заревел и стал щедрой рукой раздавать удары. Не везло тем, кого они доставали. И в эту брешь, поддерживая своего сотенного, вломились харсо, горящие желанием отомстить.

Кавалер Горацио конт Флери

– Не боишься, побратим? – поинтересовался седоусый. – А то я съезжу.

– У меня Дрозды в третьей линии.

– А в четвертой?

– Топоры.

– Ну тогда ладно.

Лагмар. Сотенный

Лагмар был в бешенстве. Теперь до него дошло, что означает «мастер открытых засад». В чистом поле спрятать две сотни воинов. Да какое там две сотни! Он все спрятал. И гребенки эти дурацкие, и доспехи своих воинов, и самих воинов, и это трижды проклятое проклятие любого воителя – лучников. И мастерство своих пешцов спрятал.

Лагмар в ярости ударил кулаком по луке седла. Конь затанцевал от незаслуженной плюхи. Боль отрезвила сотенного. Он не знал, что делать. Он видел, как упрямо и бессильно бросаются его воины на эту проклятую стену из щитов. И не знал, что делать.

– Пусть отходят, – бросил Лагмар бунчужному.

– Нельзя отходить, – каркнуло рядом.

Лагмар удивленно обернулся на осмелившегося возразить. Конечно, Мараг. Змея старая.

Высокий.

Сухой.

Одноглазый.

Бритоголовый.

Длинноусый старик.

Прадедова кольчуга с откинутым капюшоном. Малый щит на левой руке. Плеть с шипастым шаром на правом запястье. Древний палаш у пояса. Клювастое лицо, черты которого жестки, как скалы.

– Нельзя отходить. Я бился с такими. Наши отходить станут, те в спину ударят. Спешенных выбьют всех. И конным достанется. С сотню потеряем. Те, – указал плетью на конный квадрат под штандартом, – вдогон пойдут. По разу ударят – полсотни нету. Ударить на них надо. Пока с нами биться будут, наши отскочат. А потом и мы отскочим. Хорошо, если сотни четыре уведем. Наших уже едва три осталось. Хорошо бьются нижние.

«Ах, змей старый. Так он уже на мое место метит. Меня судить вздумал, пес?!»

Рука Лагмара лапнула рукоять меча, и тут он увидел летящий ему в голову шипастый шарик.

И страшная боль взорвала череп.

Сквозь красный туман он видел, как правая ладонь старика разжимается, оставляя плеть, и хватает палаш. Длинная полоса стали с визгом полетела из ножен, и больше Лагмар ничего не видел. Стало темно. Вот так.

Мараг. Сотенный

Мараг вывернул кисть и зачем-то развалил на две половинки взлетевшую в воздух удивленно моргающую глазами голову Лагмара. Сплюнул на упавшие половинки. Ухватил покачнувшееся в седле обезглавленное тело за роскошный красный плащ. Вытер клинок. Спихнул труп под ноги коней. Глянул на второго сотенного. Молодого богатыря, закованного в стальные латы. Тот с удовольствием посмотрел на труп Лагмара. Плюнул.

– Меня слушать будешь – вместе пойдем. Не хочешь – наших братьев сам вытащу.

– Буду слушать, – согласно склонил голову великан. Снял шлем. Черные маслянистые волосы рассыпались по плечам. – Ты старший.

– Ты сказал. Сюда слушай. Возьми своих пять десятков. Впереди поставь в таком же железе, как и ты. Ударь слева.

– Там наши бьются. Через них идти – разгон потеряю.

Мараг удивленно глянул на молодого.

– Ха. Большой и умный. Хорошо. Закричишь им «На вас иду» – поймут. Рассыпятся. Ты этих нижних сильно ударь. За строй их зацепись. Тогда я тебе еще пять твоих десятков пошлю. Сильней еще ударь. Нижние на вас навалятся, наши отскочить успеют.

– А твоя сотня? – ревниво спросил молодой. Не хотелось класть своих воинов. Совсем не хотелось.

– Я и тебя, и тех вытаскивать буду. Пугать их буду. Для них что важно? Строй сохранить.

В это время частый стук в щиты сменился воплем яростной рубки. Неистовый Бери-бей вломился в строй нижних.

– Спеши. Боги капризны, мы можем еще выиграть эту битву. Стой! Как звать тебя?

– Магхар.

– Иди.

Тот пришпорил коня. Пошел.

– Вижу, у вас тут изменения, – раздался вежливый голос.

Мараг кошкой извернулся в седле. Не любил старый воин, когда к нему подходили вот так. Неслышно. Ни конь копытом не тюкнул, ни уздечка не звякнула, а на увале очутились шестеро в накидках глубокого черного цвета. Арфаны. Колдуны. Так их и так. Наниматели. Договор о верности Мараг не собирался нарушать, но и любить этих змеино-коварных не хотел.

– Похоже, Лагмар Рыжий смещен, – проговорил один из них, с интересом разглядывая половинки черепа недавнего предводителя. – Хотелось бы знать, за что?

– Дурак. Вот за что. Гляди туда, арфан. Видишь? Этот дурак без разведки бросил наших на врагов. Теперь мы оторваться от них не можем. Оторвемся – ударят в спину. А потом вообще бежать хотел. За то и сдох.

– А ты, значит, взял, так сказать, командование на себя?

– Ничего я не брал. Просто старшим над всеми ставить надо не того, у кого самый нежный язык, а того, кто лучше воевать умеет.

– Ну что ж. Мудро. Оставим же наш спор. Ты мне лучше вот что скажи. Тебе подмога нужна? Чтобы с этими справиться? – Он небрежно махнул в сторону упрямого пешего строя. – Или сам обойдешься? – и с любопытством уставился на старого вояку.

На лице того толику времени отражалась некоторая внутренняя борьба.

– Давай свою подмогу.

– Иди, выручай своих. А подкрепление я тебе гарантирую.

Мараг не понял слов, но понял смысл. Люди еще будут.

А дяденьки в черном послезали с коней и начали расставлять какие-то странные светильники.

Бери-бей. Сотенный

Уже несколько копейщиков пали от его мощной руки, и близко было до того, чтобы он пробил строй, и идущие за ним воины вгрызлись бы в спины всем нижним, как вдруг что-то изменилось. Перед Бери-беем очутился среднего роста, очень широкоплечий мужичок в длинной кольчуге с коваными оплечьями. Голову его укрывал глухой клювастый шлем. И гудящая палица не вбила его в землю, а как-то странно застеснялась и, едва не вырвавшись из руки, чуть не въехала хозяину по ноге. И сразу два широких, кривых меча заколотили по доспеху, по щиту и шлему так часто, что Бери-бей сделал полшага назад. Рядом с кольчужником появился еще один и накинулся на кого-то сбоку. Вбитый с таким трудом клин встал. Бери-бей с удивлением понял, что он уже не атакует, а лишь подставляет под удары щит и палицу, а клинки, разбрасывая их все чаще и чаще, опасно скрежещут по доспехам. Как будто почувствовав его замешательство, из-за плеча скользнула длинная гадюка палаша и влезла в стальную вязь кривых клинков, сбивая ритм. Бери-бей вскинул палицу и успел увидеть, как из-за головы кольчужника вылетел небольшой шар на длинной цепи. Вы никогда не сидели в железной бочке, когда по ней колотят палками? В голове грянуло! Удар несерьезного с виду оружия швырнул сотенного наземь и, уперевшись отягощенными оружием руками, он вдруг почувствовал, как стонет земля. Бери-бей знал этот стон. Так плачет земля, когда ее избивают копыта тяжелой кавалерии. Полуоглушенное сознание услужливо подсунуло картинки поля, вспаханного страшными ударами копыт. Харсо опять атакуют! Как раз там, где геройствовал Бери-бей. Надо было убираться с пути страшного таранного удара. Быстро убираться. От ужаса сознание включилось. Хотя в голове громко звенело, Бери-бей вскинул себя на ноги и поймал узким забралом кривой клинок кольчужника, уже летевший к прорехе, до этого пробитой в кольчуге воина, прикрывавшего своего оглушенного сотенного. Бери-бей взвыл от яростной боли, разрывающей голову, ослеп на один глаз, но вторым уже в смертном тумане успел увидеть палаш юнака, с размаху перерубивший шею убившего его кольчужника.

Вечный гамбит. Один нашин, другой вашин.

Магхар. Сотенный

Когда Магхар сказал, что будет слушаться, он не кривил душой. Он хотел победить. Но видел, что для этого его отваги и воинского умения не хватает. Поэтому он будет слушаться и учиться у старшего.

Он вывел свою полусотню на рубеж атаки и закрутил над головой палицу. Это было не просто оружие. Это было оружие предводителя. Свободно закрепленная челюсть снежного кота с хитро выбитыми зубами давала возможность издавать самые разные звуки.

Воины Семьи Серебряных Тополей безуспешно кидались на проклятый строй, теряя своих, одного за другим, когда за спиной своей воины вдруг услышали яростный визг раскручиваемой в атаке палицы сотенного. Палица выла о том, что сейчас в атаку пойдет сотня Семьи Железных Дубов. И пойдет прямо на них. Тополя не отступили бы от упрямого строя, даже погибнув все до единого. Позор. Но атака со спины была для них полной неожиданностью. И они сделали именно то, на что рассчитывал хитроумный Мараг. Не желая гибнуть под таранным ударом, они бросились в сторону. В левую сторону. Обнажая фланг своих соседей и открывая строй нижних.

Кавалер Горацио конт Флери

– Что они делают? Собираются ударить по своим? – удивленно спросил кавалер.

– Похоже, ты скоро победишь, – ответил седоусый.

Безуспешно атакующие левый фланг харсо, как будто испугавшись противного визжащего звука, зародившегося где-то посреди поля, бросились в сторону. И освободили место для атаки, в которую сорвались несколько десятков тяжеловооруженных конников.

Магхар. Сотенный

Тяжелая пехота, стоящая в крепком строю, легко устоит перед бешеным напором легкой кавалерии. Без особого труда отшвырнет налет средней. Выдержит ярую атаку конных стрелков.

Но сможет ли сдержать таранный удар тяжелой конницы? Раз на раз не приходится. Бывает, что и сдержит, отшвырнет или затянет в длинный, нудный бой, подставляя под удар своих верховых, а бывает, что не выдерживает, строй рассыпается, и уже ничто не может спасти ошеломленных пешцов от длинных мечей озверевших от сопротивления верховых.

Ударившие в строй пять десятков не были тяжелой кавалерией в полном смысле этого слова. Но они не боялись боя, а их юный начальник хотел, до бешеного зубовного скрежета хотел, отличиться. И когда длинные, окованные для большей крепости, рожна вбили свои острия в грудь его верного скакуна и тот дико заржал от яростной боли, умирая, Магхар и волей, и силой, и отвагой своей швырнул-таки погибающего друга вперед и, вскочив в седле, бросил свое огромное, закованное в сталь тело уже не на копья. На головы упрямых врагов. И люто махнул палицей, с хрустом встав кому-то на грудь, но не успел увидеть, попал ли в кого, как ему сопливо всхрапнул в шею жеребец. В следующий момент его сшибло с ног, и он успел лишь возблагодарить богов о том, что пожадничал, когда раздавали оружие, и выпросил полный доспех, как по нему с грохотом затанцевали подкованные копыта.

Мараг. Сотенный

Мараг видел с увала, как атака кованых десятков Магхара почти увенчалась успехом. Клин воинов вошел уже на длину кобылы в строй низинных, и строй пятился, пятился. Почти рассыпался. Но стоял. Надо было чуть-чуть подтолкнуть. Наступил тот самый момент в битве, когда выигрывает тот полководец, у которого есть что швырнуть на весы судьбы.

У Марага было. Полторы сотни было. И он швырнул.

– Гайда, гайда, – заклекотал старый хищник, и конные сорвались с места. Почти все. Лишь тупой великан с бунчуком обезглавленного Лагмара остался. И сам этот болван фрагментами валялся в траве. Крови не было. Жирная земля жадно впитала ее всю. Без остатка.

И странные люди в черном выставляли тяжелые чаши светильников, тщательно измеряя углы между линиями, на которых те стояли.

Старший арфан досадливо посмотрел вслед уходящей в атаку коннице. И с отвращением сплюнул.

Кавалер Горацио конт Флери

– Пошли-таки, – удовлетворенно сказал кавалер.

– Пошли, – подтвердил седоусый.

Конница врага неслась туда, куда и ожидалось. За несколько десятков шагов до кипящей мясорубки драки небольшая группка всадников натянула поводья, а остальные, десяток за десятком, рухнули в бой, подпереть клин, вбитый в левый фланг. Туда же лезли спасшиеся из-под копыт своей конницы, бежавшие вроде воины. Там уже творилась полная неразбериха. Конные и пешие смешались. Рубились насмерть уже три линии строя. Лишь последний ряд, те самые в белых рубахах, стояли, покачивая хищными клювами топоров.

– Играй. Слева сарай горит.

И впервые с начала боя флейта зазвенела встревоженно. С правого фланга, резко развернувшись, сорвалась с места шеренга Топоров и бросилась к левому.

А наступавшие харсо строй таки продавили. Уже четвертый ряд закружил над головами топоры. Подпертая с тыла конница промяла строй и почти ворвалась в тыл, но, не успев набрать разгон, столкнулась с Топорами. Жуткий вой разнесся над полем. Верховые люто махали клинками, но пешцы, не страшась смерти, лезли под коней, рубили их точеные ноги, секли ребра конным, и трудно было сказать, кто кого превозможет.

– Играй. Сильно горит.

И уже целый ряд клювошлемных кольчужников волной нахлынул на конных и заткнул их телами прорыв.

Кавалер, не отрываясь, смотрел на левый фланг. Дыру заткнули и люто резались, восстанавливая строй.

– Как думаешь? Пора? – спросил он у седоусого.

Тот неторопливо кивнул головой:

– Пора.

Кавалер повернулся к флейтисту. Усмехнулся:

– Играй. Где ты, где ты, друг любезный?

Мараг. Сотенный

Мараг с яростью смотрел, как нижние восстановили строй, но сделать сейчас уже ничего не мог.

– Ты, – ткнул пальцем в десятника, – пойди, приведи сотенного Черных Ив. Пусть возьмет хоть три десятка. – С полусотней Мараг надеялся пробить все еще растрепанный левый фланг.

И тут над полем зазвенела, перекрывая рев битвы, веселая плясовая песенка. Мараг в сердцах сплюнул. Дети грязи. Что за музыка у них.

– Гляди, сотенный, – пихнул его в плечо один из воинов.

Мараг глянул и похолодел. Там же, слева, из высокой травы вставали всадники. Много. Много тяжелых, доспешных всадников. С длинными копьями. С ловкими в конном бою, хотя и не маленькими, треугольными щитами. На огромных окольчуженных конях. Пара сотен тяжелых конников. Скажете мало? Как бы не так. Неторопливо пошли. Перешли на рысь. Сорвались в галоп. За десяток шагов до харсо уронили копья. И ударили. Не дай вам Бог видеть удар тяжелой конницы. И более того, попасть под него.

Мараг в ужасе видел, как железная лавина ударила во фланг его войска и понеслась. Неостановимая. Тяжелые, залитые сталью жеребцы сбивали сухих горных лошадей, длинные копья вышвыривали из седел изломанные тела, и уже заблестели вспышки мечей, добивая уцелевших, а лавина рвалась, стремительно пожирая серокольчужное войско. Доспешные пошли на рысях, мерно взмахивая мечами.

Впервые люто вскричала флейта и, ответив ей слитным ревом, единым движением вперед шагнул правый фланг, и еще быстрее, чем раньше, засверкав клинками копий, пешие пошли на конных. И те не выдержали. Попятились. Но из лавины вырвалось железное щупальце и перекрыло путь возможного отхода. Началась рубка.

Мараг вздыбил коня, желая швырнуть его на стальных врагов, но кто-то повис на узде.

– Бежать надо, побратим. Смерть там, – рявкнул в ухо старый соратник.

– А здесь бесчестье.

– А там смерть.

Мараг видел, что цепь доспешных не крепка и еще можно пробить ее, вытащить из треклятого кольца хоть сколько-то своих, но предводитель доспешных, кто бы он ни был, понял его мысли. Резкий вопль боевой трубы, и к ним, со свистом, опустив длинные копья для удара, понесся десяток доспешных. Неведомый предводитель не желал рисковать победой.

Кавалер Горацио конт Флери

– Все, – проговорил кавалер, бросив поводья, – все, побратим.

– Не торопись, – ответил седоусый. – Что это?

– Где?

– Там, – указал он на увал.

А там клубилось густое серое облако дыма.

– Я не знаю, – растерянно сказал кавалер. – А что это?

– Не знаю. Но лучше готовься к худшему.

А в поле кипела лютая рубка. Нет ничего хуже в бою, чем окружение. Разве что смерть. Но окружение – это почти смерть.

Окруженные харсо рубились с яростью обреченных. И убивали. Но сами гибли. Гибли. Гибли. Кто-то собрал вокруг себя несколько десятков кольчужников и почти промял жесткую сеть конных латников, но прилетел откуда-то стальной кулак и разнес, как ком снега, рыхлую толпу верховых. Не все погибли. Кто-то вырвался из смертного кольца и мчался прочь, нахлестывая коня.

Дым быстро рассеялся, и перед изумленными взорами кавалера и седоусого оказался строй воинов. Немаленький строй. Впереди стояли, укрывшись большими, в рост человека, щитами пешие, а за ними угадывался глубокий строй конных. Ударил барабан, и пешие, повернувшись, стали расходиться. Отошли. Сбили два жестких квадрата. Замерли.

– Быстро играй. Пешим – встань, где был. Конным – быков всех угнали.

Быстро взвились в воздух резкие тревожные звуки, и конные, прекратив избиение побежденных, все вдруг развернулись и бросились наутек. Лишь несколько десятков, не ломая строя, урысили туда, откуда начали свою победоносную атаку и растворились среди высокой травы. А пешее воинство, ворча, как недовольный зверь, откатилось и замерло, медленно выравнивая ряды. Видно было, что уже не так плотен этот строй, как прежде.

– Топорам – ставь гребни.

И под нежную песнь флейты поползли из травы страшные гребенки. Но уже изрубленные, окровавленные.

А ошеломленные харсо, еще не верящие в свое спасение, остались посреди поля далеко от строя пеших. Мало их осталось. Может быть, сотня.

– Ты выдержишь вторую битву? – спросил седоусый.

– Не знаю. – Кавалер был рассержен. Победа была так близка.

А вражий строй стоял, не двигаясь, угрюмой тучей нависая над полем.

– Конных – почти четыре сотни. Пеших – два по сто, – безошибочно определил седоусый. – Отправь раненых в телеги. И укрепи строй.

– А...

– В телегах от раненых хоть какая-то польза. Сверху бить легче. Да и зеленые там, – неторопливо растолковывал седоусый. – Не бойся. Успеешь. Помоги, любезный друг.

– Ладно. Играй.

Коротенькая мелодия взмыла над полем. И от телег в сторону строя побежали десятков шесть в таких же белых одеждах, как копейщики. Те, что не густо, но попадались в завалах серокольчужных. Строй окреп. Налился силой. А к телегам небыстро отправились в таких же мантиях, но изрубленных, окровавленных. Дошли и растворились.

А разлетевшиеся брызгами верховые быстро сбивались в небольшие стайки, резво исчезая в зарослях высокой травы на левом фланге.

Над вражьим строем взлетела тоскливая, длинная, хриплая нота. Потом еще и еще.

Строй тронулся. На рысях пошли конные, длинным тяжелым бегом двинулась пехота.

За полторы сотни шагов остановились.

Седоусый хмыкнул:

– Хм. Никогда не видел такого строя.

Конные стояли урезанным клином. Во главе его находились четверо, потом пятеро, и так до девяти, а дальше уже клин не расширялся.

– Как оголовье чекана, – заметил кавалер.

Пехота встала двумя длинными прямоугольниками, явно прикрывая конных с флангов.

– Гляди, как стоят. Четверо на нас смотрят, а двадцать пять по сторонам. Умно, – восхитился седоусый. Он видел, как пехота прикрывает конницу при отходе, но никогда не думал, что точно так же пешие могут обеспечивать и атаку. – Никогда не видел таких воинов, – проговорил он, прищурив глаза. – Вроде не фандо. Те тоже рога на шлемы цепляют. Не степные. У тех не шлемы, а черепа бычьи. Только степные пешими не бьются, а фандо – конными.

Но разглядеть в деталях вновь прибывших не удалось. Они атаковали.

Мараг. Сотенный

Спасение в конном бою – атака. И Мараг швырнул своего коня навстречу этим, в блистающих доспехах. У тех были копья, и он знал, что не один из его спутников мертвым упадет сегодня на траву. Другого выхода не было. Кто-то, погибнув, подарит жизнь другому. А иначе всем предстояло пасть под копьями.

Мараг уже приметил противника. Высокого воина, облитого сталью, с прапором на копье, наверное десятника, и уже представил, как соскользнет из седла, пропуская над своим телом жадное копье, и, извернувшись, достанет кистеньком в шлем. Кистенек был хороший, маленький, да ловкий. Не раз ему приходилось шлемы прошибать.