Текст книги "По слову Блистательного Дома"

– Старый ты, а ума как в дите, – попеняла суровая супруга, едва сдерживая радостную улыбку, что рвалась с коралловых губ при виде непутевого супруга. – К себе гостей веди, а я уж посуечусь пока. А гости уйдут, уж я тебе покажу.

– Ой покажи, родная, который год насмотреться не могу, – согласился Два Дрючка.

Улыбка таки прорвалась. И так красивая была женщина, а теперь совсем расцвела.

– Ох, и дурень ты у меня, – обласкала супруга фиалковым взглядом и резко развернулась к дверям, отчего широкое платье взметнулось. В высоком разрезе мелькнула длинная мускулистая нога приятнейших очертаний. У дверей Вауля оглянулась, стрельнула любящим взглядом в супруга. – Дурень, – повторила и исчезла за хрустальной дверью.

* * *

Стены роскошного холла были со вкусом украшены многочисленными образчиками холодного оружия. Мечи, сабли, топоры, секиры, палицы, шестоперы и еще множество того, называния чему я не знал, висели в гармоничном порядке. Может, хозяева фэншуем увлекаются. В многочисленных нишах стояли чучела, обряженные в доспехи самых разных очертаний. Из-под высокого потолка свисали знамена, штандарты, бунчуки, какие-то полотнища из перьев. В углах громоздились красиво украшенные шесты, увенчанные какими-то угрожающими изображениями. А по всему периметру огромного зала, на высоте в два человеческих роста и на расстоянии не более двух локтей друг от друга, к стене были прикреплены головы. Много голов. Человеческих и не очень. Даже совсем не человеческих. Много.

– Ну что, насмотрелся? – толкнул меня в плечо Оки. – Пойдем. Время коль будет, я тебе тут обо всем расскажу. Ну а если не обо всем, то о многом. А пока пошли ко мне. В глотке пересохло.

Сразу после схватки неуемный инвалид влил в себя кувшин вина, утверждая, что жутко взмок, хотя на бронзовой его коже не было видно ни жемчужинки пота. А теперь вот опять у него глотка пересохла. Патологический тип.

* * *

Помещение, которое, судя по всему, выполняло функции кабинета, было абсолютно под стать владельцу. Немаленькая такая комната, тоже увешаная оружием, но неожиданный застекленный шкаф со множеством томов, занимающий одну стену. Посреди огромный Т-образный стол, заваленный бумагами, несколько шандалов с бородами от оплывших свечей. Творческая, в общем-то, такая личность, судя по обстановке.

Едва переступив порог кабинета, Оки целеустремленно ломанулся к шкафу, распахнул одну из многочисленных дверок, добыл оттуда приличных размеров кувшин, потряс его и огорченно сообщил:

– Кто-то выпил. Уже. Утро ведь. – При этом лицо его стало обиженное-обиженное.

– Кто-то выпил, кто-то выпил, – раздалось от двери, – сам и выпил. – В кабинет вошла Вауля с огромным подносом в руках. – Вы пока подкрепитесь, только не зевайте, а то этот злыдень вина вам ни капли не оставит, – проинструктировала она нас, направляясь в угол комнаты, где стоял небольшой столик, явно не письменного назначения.

– Ой, люблю тебя, Вауля, – радостно пропел Оки, ухватывая с вазы здоровенный синеватый плод, похожий на апельсин. Он тут же ободрал его, небрежно бросая корки на пол. – Глянь, Саин, какая померанка. С моей усадьбы, – и бросил плод мне.

– Тебе там Снежанец клинки новые прислал, – расставляя тарелки по столу, сказала Вауля.

– Где? Где? – засуетился Оки.

– Да там, под картой.

Каллиграфично выписанная карта небрежно отлетела в сторону, открыв нашим взорам два недлинных, изогнутых, с еломанью клинка. Один с глухой чашкой гарды, а второй с каким-то штырьком вместо рукояти.

Оки схватил первым его, и штырек этот всадил прямо в свой железный протез.

– А, каков?! Умеет Снежанец, когда хочет.

Меч действительно завораживал. Красноватый, струйчатый клинок, казалось, расшвыривает искры по всей комнате.

Два Дрючка сделал шаг назад, чтобы лучше разглядеть это чудо под лучами невысокого еще солнца, как вдруг копытом своим наступил на брошенную незадолго корку, покачнулся, взмахнул правой рукой в надежде опереться на что-нибудь, но поймал лишь чашку второго меча. Тивас сделал к нему шаг, чтобы удержать от падения, но инвалид вдруг обрел равновесие и скрестил мечи прямо на красивой мускулистой шее моего духовного лидера.

– И не вздумай пикнуть, – ласково улыбнулся в глаза Тивасу вероломный весельчак.

Я так обалдел, что кусок померанки едва не застрял у меня в горле. Из угла комнаты раздался странно знакомый неприятный скрип. И когда я перевел туда свой изумленный взор, прямо в глаза мне уставилось трехгранное оголовье тяжелой стрелы, лежащей на луке, который растягивали добрые руки нашей гостеприимной хозяйки. Костяшки пальцев правой руки аж побелели от напряжения.

– Что, померанка в горле застряла? – заботливо спросила она.

Я судорожно кивнул.

– Ты головой потряси, она и проскользнет, – с приятной улыбкой на устах проинструктировали меня.

ГЛАВА 19

Мне стало тепло от этого проявления заботы, а еще больше оттого, что голос ее не дрожал от напряжения, значит, стрелу от усталости скоро не отпустит.

– Умел, – вскричал тем временем Оки, – входи. Стреножили.

В зал вошел здоровенный, широкоплечий старикан с костистым, резким, как топором вырубленным лицом.

– Глянь, старче, тот ли он, за кого себя выдает.

– Ученого не учи, выползень.

– А ты не дергайся, братче, – ласково поувещевал Оки Тиваса, – а то ведь голову отсеку, другая не вырастет, хоть ты вроде и Маг.

Старик возложил длинные, изуродованные возрастом пальцы на виски Тиваса, провел ладонью по его лицу, дотронулся до сердца. Отступил на шаг, встряхнул руками, улыбнулся облегченно.

– То побратим наш, – сказал.

– А я сразу понял, – опустил клинки Оки, – но доверять надо, а и проверить не лишне.

– Злыдень ты, Оки, – беззлобно обозвался Тивас. – Другого проверять будешь, при встрече его обнять не забудь.

– А тебя разве не обнял? Да надо тебе оно было. Ты представь, Вауля, – обратился он к жене, – да опусти ты лук, коль Тивас свой, то и этот чужим не будет. Так вот. Захожу к нему, а от него полдюжины красавиц уходит. И нужны были тебе мои объятия?

– Балабол ты, Оки, – перебил его старикан. – Тивас дело говорит. А был бы чужой и дал бы тебе четыре вершка стали под ребра? То-то Вауля плакала бы.

– Ну не дал же. Да и сколько бы плакала. Такую-то красулю долго одну пастись не пустят. Шучу я, милая, – заорал он, потому как милая легко так растянула лук. Стрелу она, кстати, не убрала.

– Хватит всем, дети малые, – осадил их Тивас. – Проверили, теперь посланника зовите. Прохлаждаться мне некогда.

Два Дрючка забросил свой жесткий зад на стол.

– Так я и есть Посланник.

– Ты?!

– Я. А вы идите, идите. Тебе, старый, теперь отлежаться надо. Ну а ты, краса моя, пир готовь. А то вот этот с черным лицом сказал, что у Ацраила кормят лучше.

– Да... – начал было Тивас.

Но Оки пресек сразу.

– Ну или думал.

Едва за ними закрылась дверь, дом ожил, протопали шаги, зазвучали голоса...

Я был поражен. Дворец был полон людей, но не слышно было ни вздоха. У меня потом было много возможностей убедиться в маскировочных талантах народа Хушшар.

– Ну вот так вот, гости дорогие, – протянул Оки. – И что за новый Маг и Колдун в Столице объявился? Настоящий-то вот. Передо мной стоит. Да вы садитесь, садитесь. Стоять-то чего.

Мы уселись.

– А расскажу я тебе, братче Тивас, что у нас тут происходило, пока тебя, дурня темного, по Степи носило. Две дюжины дней тому, как дошел до нас рескрипт Блистательного Дома. А в том рескрипте и сказано, что самозванца, Тивасом себя именуемого, как в земли Хушшар придет, пленить и в железах в Столицу отправить. И о другом самозванце сказано было. О хасангаре именем Рахсдом. Ага, встрепенулся! О нем самом, о Серебряном Лисе. Ну посидел Совет Отцов, подумал. Ничего не скажешь, странный такой рескрипт. Это какой такой дурень тобой или Серебряным Лисом прикинуться надумает. Первые люди Империи. И на тебе – самозванцы. Не поверили Отцы. Хоть и верны мы Слову. Но коль помнишь, ему мы верны, пока Слово-то против пользы Империи не пойдет. А пользу в вашем пленении ну никак Отцы не углядели. Глядели, глядели. Нет пользы. А вот странность есть. Хушшар в земли Империи пускать перестали. Плату требуют. И что там творится, теперь мы не ведаем. Так, слухи несут. Но слухов тех мало, чтоб думу думать. Так, странности. Стража какая-то Внутренняя. Откуда взялась – неведомо.

Ну и стали мы ждать вас, самозванцев. Ну Лиса Серебряного ловить что свет лунный. Может, и увидишь, а не пощупаешь. А ты человек попрямее, попроще ты человек. Тебя и дождались. Тебя и спрашиваю, что там, в Столице, делается?

– Не знаю, Оки.

– Вот и Отцы так подумали. Потому как в Степь ты через нас уйти-то ушел, а вот обратно не было тебя. И хорошо, что не было. Нельзя тебе, Тивас, в Империю. За что-то не любят они там тебя теперь.

Он встал. И прям аж раздулся от важности.

– Слово тебе несу Совета Отцов. Брат ты нам, Тивас. Всегда был и, думается, впредь будешь. Так и живи с нами. Коль захочешь.

Тивас встал. Я тоже, учитывая торжественность ситуации.

– Мою благодарность Совету Отцов скажи. Не забуду николи я чести предложенной. Но мне в Империи быть надлежит. Чую я, недоброе там творится.

– Так сказали Отцы. Сказано мне тебя наскоро до земель Империи доставить, коль пожелаешь. Птицами вас отнесут, а коней по моему письму вам в починке пограничном лучших дадут. А то долго конно до Империи добираться.

У меня на руках заворочался Бонька, успевший доесть померанку и успешно уснуть.

– А к тебе, Саин, у меня Слово мое будет.

– Очень внимательно тебя слушаю.

– Ты дурного не подумай, но оставил бы ты зверька своего у меня. Погоди, погоди. Не торопись. Путешествие вам сложное предстоит, загубишь дите. Он ведь в силу еще не вошел. А ну как под меч попадет? Сам же себе не простишь.

Бонька проснулся и сразу лизнул меня в нос. У меня аж сердце защемило. Сам подумывал, жалко.

– Так он от меня не отходит.

– А ты не бойся. Скажи ему, что друзяка ты мне. Он поймет. Мы его с кобылками молодыми познакомим, он и утешится. А вернешься – всегда твой он. Да другого ведь и не признает. Вольные они. А приплод от него скоро пойдет. Вернешься – побогатеешь уже. – И, увидев мои сомнения, обратился он к Тивасу: – Ну скажи ты ему. Сгубит ведь дитё.

– Это правда хорошее предложение.

– Да согласен я. Только жалко его.

– А пойдем, пойдем, друзяка ты мой дорогой. Ой, дорогой, – подхватил меня под руку этот энтузиаст и поволок к окну, выходящему в сад. Высунул голову и заржал. Хотите верьте, хотите нет. Заржал. И ему очень нежно ответили. – Ну глянь, не красота ли?

Правда, красота, полугодовалая кобылка, во всей своей юной прелести.

– Иди к батьке, Сметанка, донька моя, – и по-хулигански выпрыгнул в окно. И кобылка радостно подлетела к нему, а он хохоча целовал ее точеную головку, чесал подбородок. – Ты глянь, малая, какой кавалер тебе нашелся.

И Бонька повел себя совершенно по-предательски. Увидев это небесное создание, он сразу переместился на широкий подоконник, не отрывая взора, слетел вниз, кувыркнулся и к играющим подскакал уже черным жеребенком. Минуту Сметанка глядела на него, переступая точеными копытцами, а потом побежала в глубь сада. И этот черный предатель за ней.

– Ну вот, говорил же я. Руку подай, – и запрыгнул обратно. – И всем добре. Ну а теперь гулять. Завтра с утра ухватят вас птички, и к полуночи в Северных починках будете. Ну а там... Гулять пока будем.

* * *

Дорогу до этих самых Северных починков я запомнил слабо, потому как спал. Помню еще, как после этой массовой пьянки, которую организовал неугомонный Оки, пир называется, меня в хлам пьяного вывезли за город и усадили в изящный такой вагончик. Эта штуковина была прикреплена к четырем здоровым таким, как транспортный вертолет, крылатым ящерицам, скупо украшенным пучками перьев. Ну хотят их дорогие хозяева птицами называть – пусть. В вагончик нагрузили еды и питья, по плечу меня похлопал Оки, в щеку поцеловала Вауля, какая-то барышня поплакала, уцепившись за шею, все лицо облизал Бонька, я его тоже лизнул в нос, отчего он пришел в возбуждение и сбежал со Сметанкой. Потом я долго прощался с лежащим на соседнем диване Тивасом. Потом до меня дошло, что мы уже летим. Потом я заснул.

Когда проснулся, была уже ночь. У очага сидели трое подростков, как оказалось водителей нашего транспортного средства. Скоро мы приземлились.

И утром мы уже ехали по земле Империи. Весь день проехали без приключений, как вдруг из кустов раздался яростный вопль, сменившийся странным клокотанием. Мы повернули коней.

ГЛАВА 20

Это был не храп, это был рык, рычание, рев и вообще набор каких-то жутко угрожающих звуков. Звуки эти издавало небесное создание двух метров ростом, привольно раскинувшееся на травке.

– Какой экземпляр, – восхищенно протянул Тивас.

Экземпляр прекратил пугать действительность страшными звуками, открыл глаза и воздел себя на ноги. Небесное создание баюкало на левой руке некий гибрид железной палицы и секиры, украшенный в навершии длинным трехгранным клинком. Глаза цвета летнего неба, серьезно замутненного алкоголем летнего неба, смотрели строго, но не враждебно. Мужчина внушал. Кряжистый двухметровый дядька. Пузырящиеся мышцами ноги в ярко-синих блестящих штанах вбиты в какие-то рокерские сапоги с продольными металлическими планками. Рыжая кожаная безрукавка поверх широкой белой рубахи, с роскошными кружевами на шее и на манжетах. Шнуровку распирала здоровенная, покрытая густой белой порослью грудь, на которой легко устоит пивная кружка. А мощную шею венчало украшенное нежными, невесомыми светлыми локонами личико пьяного херувима. Только очень крупного. Крепкий подбородок, румяные щеки, сочные губы, крепкий, короткий нос.

– Кто вы такие? Назовите ваши имена. Или я познакомлю вас с Брунгильдой.

Странное оружие, гуднув, описало в воздухе восьмерку и громко шлепнулось обратно на сгиб левой руки, толщина которой наводила на мысли о медвежьих окороках.

Коней шатнуло назад мощным пивным духом. Судя по запаху, пиво было хорошим. И его было много. Выпито.

– Не вижу причин отказать тебе, о, обладатель странного оружия. Зовут меня Тивас. Я Маг и Колдун, целитель и изыскатель.

– Клирик, значит, – классифицировал его блондин.

– А это мой спутник, странствующий воитель. И имя его Саин, сын Фаразонда.

– Ронер, – произнес владелец секиры непонятное слово. – А кто твой господин?

Но Тивас велеречиво пресек допрос.

– Назовись же теперь ты сам, о, воин, загораживающий дорогу искателю истины и хранителю его покоя. Или есть причины, по которым ты предпочтешь скрыть имя свое?

– Я Унго дор Анненхейм, фавор полусотни околов, ранк аладара Лайхштосса. И повторю вопрос, – возвысил он голос, – кто вы. Почтенные клирики в моей земле не держат под седлом таких зверей и не могут похвастаться таким размахом плеч. Да и спутник твой не похож на простого ронера. Больно уж породист.

Тивас повел носом.

– Я чувствую в воздухе аромат чудесного пива. Не поделишься ли своими запасами с уставшими путниками? Хотя и у нас найдется чем усладить твой вкус. За трапезой ответы легче находятся, чем на дороге. Убери же оружие и насладимся беседой, – и легко спрыгнул с коня.

Или мужчина был доверчив, или вопросы безопасности его не беспокоили вовсе, но идея совместной пьянки пришлась ему явно по сердцу.

Обустройство лагеря вообще-то совсем не праздничная процедура. Особенно если вы не в однодневном походе. Мероприятие это достаточно нудное. Коней надо расседлать, протереть, накрыть, к мордам торбы привязать, водички немного дать. Хорошо хоть наш новый знакомец додумался остановиться у ручья, и проблем с водой не было. Сам он, как я понял, мужчиной был неприхотливым и обустройством ночлега особо не занимался. Попил пивка и задремал на шкуре какого-то зверя.

Потом хворост надо насобирать, костер развести, ужин сварганить. И, как вы понимаете, всем этим пришлось заниматься мне, потому что Тивас ударился в дипломатию. Хотя, пока я занимался лошадками, этот дяденька с опаской подошел, поглядел и отошел. Наконец с хозяйством дела были завершены, и я устало уселся на седло, брошенное у костра. Над костром булькали два котла. Один был обычным походным котлом, в котором тушился подбитый мной заяц, а что готовилось во втором, я не знаю, потому как это был волшебный котелочек Великого Мага, и что там булькало, было известно только товарищу Тивасу. Мои сотрапезники времени зря не теряли. На чистой тряпице были выложены порезанный хлеб, сыр, мясо – это наше; распластанная на крупные ломти рыба угрожающих очертаний, какая-то плетенка, натертая красным порошком, длинная коса сыра и что-то вроде галет – это не наше. Стороны продолжали быть настороженными, но совместное приготовление к пьянке сближает, и настороженность уже сменилась повышенной вежливостью, которая, впрочем, могла смениться как дружескими хлопками по плечам, так и взвихриться веселой рубкой. В общем, шаткая такая ситуация.

Тивас по плечи залез в свою торбу и торжественно извлек здоровенную кожаную флягу, внушающую серьезные надежды своими размерами. Не забыл он и три костяные чаши, покрытые затейливым узором.

Унго легко поднялся и ушел.

– Обиделся, – предположил я.

– Подождем, – ответствовал мой индейцеобразный спутник.

В кустах захрустело, и к костру вырулил наш новый знакомый. В правой руке его была здоровенная глиняная емкость. Напряженные мышцы указывали на полноту сосуда. Он бухнул свою ношу рядом с нашей бутылью и уселся, не выпуская свое странное оружие.

Тивас торжественно разлил вино по чашам. Поднял одну на уровень глаз.

– Выпьем же напиток, который мы пьем лишь с друзьями, и смоем лед недоверия с наших сердец.

Я взял чашу. Наш новый знакомец помедлил, потом тоскливое непонимание в глазах сменилось выражением «была не была, эх», и ухватил емкость своей крепкой короткопалой ладонью.

– Дайте нам, Великие, верных друзей и сильных врагов, – и с этими словами медленно выпил налитое.

– Хорошие слова, – одобрил Тивас и влил в себя свою чашу.

– Пусть дороги наши ведут нас туда, куда надо нам, – присоединился я к собутыльникам.

Выпили.

– Странный напиток, – сообщил Унго. – Сладкий, как мед, легкий, как утренний воздух, нежный, как поцелуй матери, – прислушался к себе. Продолжил: – И прогоняет тоску.

– А ты поэт, о, воин, загораживающий дорогу, – заметил я.

– Плох фавор, не умеющий сказать хвалу своему воину и приятно оскорбить врага, – задумчиво, прислушиваясь к себе, ответил здоровяк. – А тут еще твой напиток веселит, как доброе зимнее пиво, темнолицый клирик. Давай же отведаем его. Хотя странно пить это свежее зимнее пиво здесь, сейчас, в середине лета.

С этими словами он с натугой приподнял свою баклагу, и в чаши полилось, радостно пенясь, густое, тяжелое, темное пиво.

Здоровяк наконец отложил свой убивательный снаряд и взял чашу двумя руками.

– Хороши ваши слова, приятен запах пищи. Да обласкает нёбо вкус этого напитка и обрадует сердце встреча с вами, – и в пару глотков опустошил свою чашу.

Мы не заставили себя ждать. Какое это было пиво! Густое, как какао, горько-сладкое, терпкое, оно шибало в нос, как квас, и оставляло на языке сладкий карамелистый привкус. От удовольствия я закатил глаза. На Тиваса напиток тоже произвел приятное впечатление.

– Вы – люди, – радостно обличил нас счастливый пивовладелец.

– Да, – слегка озадаченно кивнул я головой, – люди.

Поучающе подняв указательный палец над головой, Унго сообщил:

– Духи пиво не пьют. Поначалу я уж подумал, что попал-таки в край Великих Воинов.

– С чего бы это?

– Не бывает таких людей, как вы, – словоохотливо пояснил он. – Клириком назвавшийся черен лицом и сед волосом, ты же лицом бел, как человек, но волосом черен. Ездите вы на жутких комонях, победа над которыми сделает честь любому живущему. Пьете нечеловечески вкусное нечто. И подумал я, что закончился путь мой земной, но непонятно мне было, как, заснув на морозе, попал я в Край Великих Героев, ведь дорога сюда открывается лишь павшим с оружием в руках воинам. – Он перевел дух. – Но пьющий пиво не может быть духом. Так говорят служащие Великим.

Железная у мужчины логика, стальная просто.

Жуть какой мужественный человек. Я бы вряд ли стал пить, да и вообще общаться с кем-либо, вызывающим сомнения в своей телесности.

– Так выпьем же еще, – радостно предложил Унго и тут же наполнил наши чаши опять.

– Да подарят нам Великие хорошие встречи. – С этими словами он опрокинул в себя очередной стаканчик и лучезарно нам улыбнулся.

– И что за дивная страна вокруг нас?

– Страна как страна. А как попал ты сюда, достойный?

– Странная и удивительная это история. Слушайте же. Я был приглашен на праздник по случаю приема в дом одного из моих десятников некоей особы из хорошей семьи. Мы хорошо попраздновали, и я отправился домой, в свою скалу, так как недавно тоже принял в свой дом одну особу, и ночь в ее обществе казалась мне предпочтительнее поздних развлечений неженатой молодежи. Благодарные хозяева навьючили моего окола угощениями. И, выпив прощальный рог освященного пива, я отправился в путь. По дороге я слегка задремал и проснулся от жары. Открыл глаза и нашел себя не среди льдов и сугробов, а посреди лета. Я почувствовал грусть, так как решил, что Великие забрали меня к себе и встреча с означенной особой не состоится уже никогда. Но кроме грусти я почувствовал головную боль. Если много пива пьешь, то иногда болит голова, – важно просветил он нас. – У людей же, ушедших в Край Великих Героев, голова болеть не должна. И я задумался – где же я? Чтобы смягчить боль, я вновь выпил немного пива и заснул. Проснувшись, увидел вас. Так где же мы, клирик? Что это за страна, воин? – Он протянул руку за наполненной Тивасом чашей, и на безымянном пальце правой руки блеснуло золотое с синим кольцо с вязью каких-то значков.

– Что за знаки на твоем кольце? – после очередной чаши вина спросил Тивас.

– Это древний девиз нашего рода. Великодушие.

Тивас многозначительно глянул на меня.

– Укрепи свое мужество, достойный, – начал подготовку Тивас. – Ибо сказанное мной может тяжко уязвить твой рассудок.

– Говори же, темнолицый клирик. Не томи мое сердце. Понятно мне, что не в своей земле я нахожусь. И облик ваш, и возители, и пища странная указывают на это. Где я?

– Не знаю, по чьей вине ты вырвался из своего мира, – информировал нашего нового знакомого Тивас, – но, владея знаниями тонкого мира, думаю, что смогу тебе помочь.

Я слегка напрягся, не предполагая, как наш новый знакомец отреагирует на это заявление. Однако агрессивностей Унго себе не позволил.

– Магия, – лишь проговорил. – А есть ли в этой земле кто-либо, кто сможет вернуть меня на родину?

– Пожалуй, я смогу. Но позже. Сейчас я не в силах. Потому что...

– Ни слова больше. Ты можешь. На все воля Великих. И коль попал я в этот мир и вы первыми встретились на моем пути, прошу вас взять меня в спутники. Ибо неведомы мне обычаи и традиции этой земли, а также рыцарский легус. Об этом отдельно тебя просить я буду, достойный Саин. Прошу, ознакомь меня с правилами, руководствуясь которыми общаются друг с другом люди хорошего происхождения. Ты – воин, и правила эти должны быть тебе знакомы. Но... – Он вдруг замялся. Продолжил задушевно так, явно не хотел обидеть: – В моей земле есть традиция, что поход ведет наиболее родовитый. И лик твой, и осанка, и ловкость в ношении оружия указывают на благородство твоего происхождения. Поэтому прошу – расскажи о своих предках, – коварно захитрил он.

Бедолага. Ему повезло. Он наткнулся в неведомых далях на осетина. А любой мой сородич легко выводит свою родословную ну если не от скифов, то уж от алан точно. Я не буду утомлять вас той качественной лапшой, которой художественно украсил уши доверчивого фавора. И когда он, абсолютно сраженный вольным пересказом «Сказания о Нартах», попросил меня представиться, «если нет обета на тебе, достойный, заставляющего скрывать свое звание», я с удовольствием, но скромно озвучил свои титулы:

– Саин, сын Фаразонда. Доцент. Магистр Ордена Тяжелых Мечей. Кандидат психологических наук. Мастер спорта по дзюдо. Майор резерва. Лауреат школьной олимпиады по истории, – чем поверг собеседника в глубокое умиление фактом общения со столь разносторонней и высокопосаженной персоной.

– Воистину, на все воля Великих. И я благодарю их, что, послав мне испытание пребыванием в чужом мире, одарили они меня встречей со столь родовитым воином. Прошу тебя, достойный Саин, на время пребывания в этом мире взять меня под свою руку и быть моим фавором.

– Это большая честь для меня. Клянусь честью и силой своей защищать тебя от врагов и невзгод мыслимых и немыслимых. И не принуждать к действиям, что противны будут твоей чести. Обещаю подвиги, но не обещаю славы. Обещаю победы духа, но не обещаю целостности телесной, ибо жизнь воина в руках Великих.

Мой экспромт произвел на фавора потрясающее впечатление, и он выразил его в привычном для себя стиле. Наполнил чаши пивом, поднял свою и сообщил, глядя на нас победительно:

– Я не ошибся. – С этими словами он перелил в себя содержимое емкости. – Когда встанет солнце, я покажу свое воинское умение, и вы будьте справедливы в решении, достойный ли вам достался спутник.

Тивас в продолжение нашей высокоученой беседы сидел с, скажем так, приоткрытым ртом. Но вовремя прикрыл его и возгласил:

– Так выпьем же!

Мы выпили все пиво и все вино. Язык не поворачивается называть эти потрясающие напитки столь прозаичными именами. Съели тушеного зайца и что-то вроде густого кулеша из Тивасова волшебного горшочка. Заяц привел отважного фавора в восторг, кулеш наполнил душу грустью, а желудок сытостью, «ибо именно так, могучие сотрапезники мои, готовила это блюдо особа из хорошего дома, приведенная в скалу моим отцом». Холодные закуски также канули в наши организмы, размолотые хорошими крепкими челюстями, и наступило время баиньки. К идее ночных дежурств Унго отнесся с полным непониманием, «ибо где-то в кустах бродит верный окол, и пусть не беспокоятся мои светлые собеседники – ведь мы разделили трапезу, и окол вас, конечно же, не тронет». В кустах действительно кто-то громко хрустел и активно хрумкал. Чем хрумкал, непонятно – сплошные кусты. После своей невероятно информативной речи гордый фавор полусотни околов улегся на свою шкуру и принялся распугивать живность звуками, рядом с которыми рык льва звучал как мартовское мяуканье котов.

Тивас завернулся в свою хламиду и уснул. А я истребовал у его волшебного котелка чаю и врубил процесс мышления. Но, как известно, утро вечера мудренее, а полный желудок не способствует интеллектуальным игрищам. Я заснул.