Текст книги "По слову Блистательного Дома"

– Я вызываю тебя, – раздалось вдруг.

Мы повернули головы и увидели Дагобера уже верхом на гарцующей лошади и обвешанного воинскими аксессуарами.

– Извини, достойный Унго, – приложил длиннопалую ладонь к сердцу Хамыц. – Я дал слово этому человеку. Я вернусь быстро.

Скинул ремень заводного коня, поднял гнедого на дыбы, тот развернулся на месте и прыжком сорвался в галоп.

– Он самоуверен, этот воин, – задумчиво гуднул товарищ фавор.

– Сейчас увидим, насколько обоснованно, – сказал я, а сам подумал о том, что означенный Баргул из укрытия пока так и не появился.

Хамыц отъехал метров на пятьдесят и развернул коня.

– Ты просил, чтобы я бился без Высокой Сестры. Хорошо, – и вбил торцом копье в землю. – Я готов.

Предусмотрительный Дагобер вооружился как положено. Прикрыв грудь щитом, наставил копье и послал коня вперед. А Хамыц тем временем обнажил меч. Обнажение длилось долго и когда закончилось, в руках его оказался длиннейший клинок ярко-синей стали. Он крутанул его. Раз. Другой. Дагобер промчался уже две трети расстояния, когда гнедой Хамыца, опять прыжком, бросился в атаку. Синий меч выписывал какие-то малопонятные фигуры, укрывая нашего певуна со всех сторон. Они встретились. Дагобер ударил. Дважды яростно блеснул меч, и копье превратилось в коротенький обрубок, четко срезанный как спереди, так и сзади. Злодей отшвырнул бесполезный обломок, но вместо того чтобы развернуться, пришпорил коня и погнал его туда, где стояла Высокая Сестра Хамыца. Тот как раз развернулся, люто гикнул, гнедой распластался в полете. Но злоумышленник уже достиг цели. Вырвал копье из земли и чуть не грохнулся с коня, перекособоченный жуткой тяжестью. Он выронил копье, и Высокая Сестра рассерженно зазвенела о камни. Но мститель был уже рядом. Дагобер успел выхватить клинок. Однако Хамыц уже ударил. Такие удары не отбиваются. Когда вас так бьют, единственное средство спастись – это быть как можно дальше от того места, где вас так бьют.

Конь присел от страшного удара и, шатаясь, выпрямился, а то, что было Дагобером, соскользнуло двумя кусками мяса по обе стороны седла, тоже почти разрубленного надвое. Хамыц как-то странно взмахнул мечом, с него полетели красные капли, с размаху сунул его в ножны и, наклонившись, подхватил Высокую Сестру.

Деятельные соратники Дагобера решили выйти из ступора и атаковали сокрушителя их военного лидера, но их порыв был пресечен самым решительным способом. Какие-то белые росчерки сверкнули в воздухе, и четверо атакующих почти одновременно вылетели из седел. Во мне окрепла уверенность, что Баргул один, как минимум, в двух лицах, но из-за деревьев показался невысокий крепкий конек, на котором как влитой сидел коренастый паренек в кожаном доспехе и римском шлеме, заляпанном, очевидно, в целях маскировки неизвестно чем.

– А вот и Брат мой, Баргул, – информировал нас подскакавший Хамыц.

Молодой, лет двадцати, паренек, свежая физиономия то ли смуглая, то ли немытая, веселые щелочки глаз, улыбка во все зубы. Не слезая с коня, собрал стрелы и подъехал к нам. Приложил руку к груди.

– Пусть ровной будет ваша дорога, достойные.

Баргул повернулся к лесу, пронзительно свистнул, и из-за деревьев, весело постукивая о землю копытами, вышла шестерка коней. Впереди бодро топотал конек-горбунок, маленький, коренастый, злющий, а за ним на поводу уныло покачивались остальные, придавливаемые тяжелым грузом.

– Не купцы ли вы, отважный Хамыц? – спросил Тивас.

Тот в ответ с удовольствием захохотал.

– Ай, правду ты сказал, чернолицый, ай, правду, – хлопнул себя ручищей по колену. – Купцы мы и есть. Только, бывает, золотом платим, а бывает, и сталью. Как случается, так и платим.

«Ну вот, – подумал я, – теперь и разбойников встретили, только опять каких-то неправильных».

– Зачем так грустно смотришь на меня, достойный Унго. Не разбитчик я, не думай. В балце мы с моим побратимом были. Теперь домой возвращаемся. Подарки везем. Вот брата моего женить хотим. А у них традиция есть – за жену подарок большой отдавать надо. К румам ездили, хорошую добычу взяли. Недавно коней хороших без седоков встретили. Вот с собой ведем. Будет Бейболат доволен. Отдаст за Баргула одну из дочерей своих. А, побратим?

Лучник белозубо улыбнулся.

– Плохо мы говорим, – вдруг решил Хамыц. – Неправильно. В одном бою с одним врагом бились, а чашу вина за это еще не подняли. – Он привстал в стременах, огляделся. Повернулся к нам: – Близко совсем место хорошее я вижу. Пойдем лучше там поговорим. Эй, брат мой младший, – возгласом оторвал он Баргула от лицезрения поверженных. – Осталось ли то черное вино, что у румов мы взяли?

Тот кошкой извернулся в седле, коленями повернул коня, подъехал к одному из гужевых, что-то отвязал и перебросил через луку приятно раздутый бурдюк из здоровенного козла. Подъехал к нам, молча перебросил его на круп коня Хамыца.

– Немногословен мой брат, – одобрил он действия побратима. – Осмотрись здесь пока. Что полезное будет – собери.

Я, честно говоря, ожидал критических замечаний со стороны рыцарственного Унго. Но тот неожиданно одобрил действия мародеров.

– Не стоит бросать оружие на порчу, а коней на поживу зверью лесному. Разумнее это все собрать и поменять с тем, кому все это нужно, на золото ли или на нечто, нам необходимое. Ибо если брать мы будем все силой оружия, то поселяне могут попытаться нас извести.

Я, едва не открыв рот, смотрел на этого идеолога мародерства и постепенно понимал его правоту. До меня медленно доходило, какая пропасть лежит между нашими моделями мировосприятия.

Унго, о чем-то поразмыслив, непринужденно спросил у Тиваса:

– Ответь мне, достойный клирик, а в цене ли здесь кожа человечья, ибо воин сей, стрелы столь ловко мечущий, почти не повредил шкуры вражьи, и если спрос на них имеется...

Но Тивас не дал продолжить.

– Нет, не в цене в этих землях такой товар. И изделия из такой кожи здесь не в ходу.

– Благодарю, – ответствовал Унго и обратился ко мне: – Дозволит ли мне достойный аладар помочь этому воину, ибо не надлежит мне присутствовать при беседе вождей.

Я многозначительно качнул головой. Тивас тоже решил не участвовать в процедуре выдвижения меня в лидеры. Это официально. А на самом деле он, похоже, просто решил спихнуть на меня обустройство лагеря.

– А я дозорным буду, пока друзья наши трофеи соберут, – принял он на себя тяжелую обязанность.

* * *

– Хорошее место, – оценил Хамыц укромную полянку, посреди которой весело бурлил родник, который неведомый умелец не поленился обложить камнем. Любил, наверное, руками мастерить, потому и оставил на невысокой широкой стенке сплетенный из бересты ковшик. – Как думаешь?

– Хорошее, – не смог не согласиться я, разглядев чуть дальше в тени деревьев сложенный из окатышей очаг. Похоже, нередко здесь люди останавливаются. – Давай туда.

Скоро кони наши, заботливо укрытые попонами, уютно хрумкали зерном в привязанных к мордам торбах. На костре бурлила крупа, щедро удобренная окороком, в углях запекался мутантный рогатый заяц, ну а на расстеленной тряпице горками высился нарезанный сыр, завернутое в душистые листья мясо.

– Куда путь держишь, отважный? – спросил я, когда мы наконец закончили хлопоты.

– Ха, – грустновато ухмыльнулся певец. – Раньше домой ехал. Сейчас куда ехать, не знаю. А сам ты из этих краев будешь?

– Да нет.

– Странное со мной случилось. Такое странное, что без вина даже рассказывать не хочется. – Он легко распутал сыромятный ремешок, укутывавший горловину бурдюка. Звонко ударила пенящаяся струя в чаши.

Терпкий аромат давно перебродившего винограда повис в воздухе.

– Пусть красивыми будут наши дороги, – провозгласил он.

– Пусть встречи наши радуют нас, – присоединился я.

Он белозубо улыбнулся и выпил. Интеллигентно так выпил, не пролил вина. Я тоже не отстал. Очень густое терпкое вино, со вкусом перетертой лозы. Такое до сих пор любят в Греции.

– У тебя хорошие воины, – похвалил он меня, не отвечая пока на вопрос.

– Хорошие, – согласился я. – И твой побратим хорош, – потом взял одну лепешку, разломил ее и, нескромно посыпав солью, протянул половину Хамыцу.

– Да будет кров твой богатым, – поблагодарил он.

Секунду помедлил. И взял протянутый хлеб. Задумчиво посмотрел на меня. Бурлящее веселье в глазах вдруг потеплело, и он вонзил свои белые зубы в пышную вкуснятину. Неторопливо подвигал тяжелой челюстью.

– В твоей земле тоже не принято делить хлеб с человеком, с которым собираешься биться? – спросил.

– Да.

– У тебя хорошие воины, – повторил. – И вождь их умелый воин.

– Я давно не видел такого удара, – польстил я в свою очередь, почти не уходя от истины. – Такие воины, как ты с побратимом, многого стоят.

– Мне понравилось, как вышиб ты их из седел.

Наш обмен любезностями прервал топот Хайгарда.

– Фавор мой, – с высоты загривка пророкотал голос Унго, – хорошую добычу принесла нам встреча с этими недостойными. Наш клирик правильно сказал. Наемники это. Были. Принесли они нам кольчуг добрых немало. Хотя некоторые починки требуют. – С этими словами он гулко спрыгнул со своего возителя. И довольно воздел руку. – А потом наемники ценности с собой возили, но не нужны они им теперь. И вот гляди, – потряс он увязанными на ремень флягами, – и вина нам оставили на тризну свою.

Затем взгляд его упал на бурдюк рядом с Хамыцем.

– Но поскольку сегодня делим мы трапезу с этими достойными, дозволь выставить мне зимнего пива, фавор мой.

– Конечно.

– Пива ты сказал, именуемый Унго?

– Пива.

– Большей радости не мог ты мне доставить, достойный.

* * *

Напиток привел Хамыца в восторг, и он рассыпался в благодарностях.

– Весьма умелый стрелок твой побратим, достойный Хамыц. А твой удар порадовал мое сердце, – в ответ отвесил ему комплимент Унго.

Какое-то время они упражнялись в славословиях друг другу, пока их не прервало появление Тиваса и Баргула, возглавлявших уже целый караван.

– Унго, ты не мог бы отрядить Хайгарда в дозор?

– Сие и не нужно, он сам знает свои обязанности, да и к комоням он уже привык. В моих землях, достойный, – просветил он Хамыца, – те звери, на которых вы ездите, весьма опасны и порой охотятся на сородичей Хайгарда. Но вы столь отважны, что ездите на этих чудовищах.

От этого заявления даже на чересчур бесстрастной физиономии Баргула ярко пропечаталось весьма заметное удивление. А Хамыц и вовсе лицо руками прикрыл, но не удивление он прятал. Его широкие плечи сотрясались и явно не от рыданий.

– Сколь различны люди. Я ведь тоже поразился мужеству человека, оседлавшего существо столь свирепого вида. Так выпьем же за радость встречи, что подарили мне небожители.

Выпили.

– Так как же земля эта прозывается? Ибо неизвестно нам, где мы. В поход мы ходили с царем нашим Сидамоном. Хорошо сходили. После большого пира царь наш войско распустил. И поехали мы с братом домой. День ехали, второй ехали. На вторую ночь странный сон нас сморил. Не много воин, спящий в походе, в дом свой привезти может. Если голову свою привезет – и то праздник.

А утром брат мой ударил стрелой зверя. Вот этого, – указал он на тушку рогатого зайца, что запекался на углях. – Неведом мне такой зверь. Потому и спросили у людей, что встретились нам, куда попали мы. И хотя богато одеты они были, но неучтивы. Остальное известно вам. – Он замолчал. – Так скажите же, где мы?

Я предоставил объясняться Тивасу. Не зря ведь его учили на ксенобиолога. Пусть практикуется.

* * *

Не так уж и долго мы засиделись в ту ночь. Шок даже для столь крепких натур был силен.

Зато утром я истребовал у подчиненного Унго его постельную шкурку. Побросал в котел куски копченого мяса и поставил его вариться, а сам уселся на шкуру, постаравшись придать своему лицу возвышенное выражение.

Все, в общем-то, с удивлением наблюдали за моими телодвижениями, но по разным причинам. Унго не задавал вопросов из чувства дисциплины. Тивас опять что-то читал, а Хамыц с Баргулом, уединившись, что-то очень живо обсуждали.

Они закончили беседу, подошли. Хамыц достал кинжал, подцепил из котла кусок мяса, смачно отодрал от него кусок, проглотил, вытер жир с подбородка. И, поставив ногу на шкуру, сказал:

– Я иду с тобой. Ты вождь мой до тех пор, пока не скажешь, что не нужен я тебе.

Дитя степей даже не воспользовался кинжалом, цапнул кость рукой.

Вот так вот нас пятеро стало.

ГЛАВА 22

Не люблю я лес. Меня страшат эти странно живые древесные гиганты, что давят своими развесистыми кронами все, что под ними. Меня бесит их ненависть к человеку. Обоснованная, надо сказать, ненависть. Они норовят то ударить жесткой веткой, то подсунуть под ногу корявый корень, то залепить по макушке желудем. Мстят. Мстят за тысячелетия убийств людям. Этим мерзким, мягким чудовищам. Мелким и упорным в своей злости. Последовательным в уничтожении.

А дерева мстят. Даже убитые, мертвые мстят. Заваливая бревнами в домах, удушая своим дымом, превращаясь в древко оружия, убивают.

Но иногда забывают о своей ненависти и лечат. Как глупых, злых, но своих маленьких.

Я не люблю лес. Я люблю деревья.

Но в тот лес, в который мы попали, не влюбиться было невозможно. Живой, не такой как дома. Радостный, наполненный зеленым полумраком, который пробивают салатно-золотые полотна солнечного цвета. Без загнившего от кислотных дождей подлеска, с мягким, пружинящим под ногой перегноем. Праздничный, странный такой лес.

Когда нам открылась эта уходящая за горизонт стена деревьев, Тивас попросил сделать привал.

– Послушайте сюда. Там в лесу нас встретят воины Лесной Лиги. С нас возьмут плату за проезд.

– Опять! – взбешенной башней взлетел Хамыц.

– Сядь, – жестко лязгнуло, и до меня дошло, что лязгнул я.

Певун послушно опустился на корточки.

– Так вот, с нас возьмут плату. Это право даровано Зеленой Лиге Императором. Брать станут так, что будет похоже на нападение. Надо стерпеть. Бить Лигу нам сейчас нельзя.

Баргул дисциплинированно поднял руку. Это я его научил, а умный мальчик запомнил.

– Скажи, – позволил я.

– А пошутить можно?

Я вопросительно глянул на Тиваса. Он, в свою очередь, очень внимательно посмотрел в бесстрастную физиономию нашего Вильгельма Телля.

– Пошутить можно. Но не до смерти. Нам лишний враг ни к чему. Нам союзники нужны.

– Они по трое ходят, – поделился я почерпнутыми у Тиваса знаниями.

Мой отряд гордым наклонением буйных голов дал понять, что вопросов больше нет.

И вот теперь мы ехали по лесной дороге. Похоже было, что деревья не вырубили. Нет. Они расступились, усыпав длинную прогалину мягким ковром листьев. Не скажу, что мне было спокойно. Мандраж присутствовал, хотя я и весь был облит непроницаемым доспехом, а с плеч моих скалилась физиомордия огнистого змея.

Но было так спокойно, мило и уютно, что неожиданно пришли какие-то добрые, хорошие воспоминания.

Мои благостные размышления прервал негромкий удар, и конь вдруг испуганно затанцевал. Я, все еще очарованный прелестью леса, задумчиво похлопал его по шее, успокаивая. И вдруг разглядел вбитую в травяной ковер длинную стрелу с зеленым оперением.

– Остановитесь, идущие дорогами Империи, – раздался звонкий голос.

Я, помня наставления Тиваса, хотел было ответить вежливо, но вдруг спросил весьма надменно:

– Где ты, скрывшийся в листве? Или страшно тебе выйти на дорогу?

Моя провокация увенчалась успехом. В кроне дерева мелькнуло, в землю ударило, и в нескольких шагах от меня поднялся с корточек спрыгнувший с совершенно неприличной высоты рослый, изящный человек, затянутый в глухой зеленый комбинезон.

В прорези зеленой маски весело блестели глаза цвета весенней травы. В руках человек держал длинный лук в тон туалету. Растянутый. Матовый оголовок уверенно смотрел мне в лицо. Или в морду огнистого змея, если хотите.

– Па-па-па, отважный Саин к нам пожаловал, – приглушенно донеслось из-под маски. – Что, понравилось Лиге платить? Мы не против.

Алой волной ударила в голову ярость, и я качнул вперед коня.

– Да мы никак сердимся?

Зря он так. Да и я зря.

Послушный конь уже сжался для прыжка, когда из густой листвы свистнуло, и у правого копыта люто задрожала от злости зеленоперая стрела, а вторая, полоснув острым наконечником по груди, заставила подняться на дыбы испуганное животное. А меня по лбу звонко щелкнуло. Предупредили.

– Уахха, – раздалось за спиной.

Воздух наполнился гулом. Совладав с конем, я задрал голову. Над нашими головами, медленно размахивая лохмотьями бахромы, плыла Высокая Сестра. Это взлетала она медленно. Достигнув высшей точки траектории, она зависла и кудлатой молнией метнулась вниз. Земля содрогнулась, когда ее длинное, почти в локоть, жало глубоко врезалось в мягкое тело лесной дороги меньше чем в ладони от ступни человека с луком. Он так и замер с задранной к закрепленному за спиной колчану рукой.

Совладал он с собой быстро. Мазнуло, и уже вторая стрела уставилась мне в лицо. А глаза были сердитые. Неправильно, похоже, мы играли.

– А куда делись твои спутники, Саин? Ох, недоброе делаешь. Дорого платить за дорогу придется. Хоть и гостил ты в Лесных Твердынях, а шуток таких Зеленая Лига не прощает. Вдесятеро заплатишь.

– Рескрипт Блистательного Дома «О правах и вольностях, Зеленой Лиге дарованных» в параграфе седьмом главы двадцатой говорит: «А буде успешно противостоять кто будет братии лесной и умением своим оную превзойдет, да шествует далее не возбранно, с чем патруль обойденный фирман свой проезжим дать обязан». – Такая вот чеканная формулировка донеслась из-под капюшона, которым закамуфлировался Тивас.

– А что это за легист у нас тут выискался? – Наконечник перенацелился. – Ты уж, друг ученый, капюшон тогда отбрось. Не стоит человеку столь мудрому лицо свое прятать.

Вдруг слева громко затрещало.

– Держи, держи меня, образина, – раздалось с высоты.

– Самый старший, беда совсем, – радостно затарахтел вслед Баргул. – Человек с дерева упал. Я его поймать успел. Только не удержу долго. Тяжелый он.

– Крепче держи! – прервали сообщение.

– Держу, держу, не ори. Брату своему скажу, чтобы стрелу не спустил, а то убьешься, если с такой высоты упадешь. Я все равно за дерево спрятался.

Не от слабости сейчас дрожали руки преградившего нам дорогу стрелка. От ярости. Много внутренней силы надо было ему, чтобы стрелу не спустить. Не нас он боялся. Такой стрельнет, и пока стрела в воздухе будет, еще пару ей вслед пустит. Умелы, говорят, стрелки Зеленой Лиги. А он и вправду умел.

– Не шевелись, воин, ибо нить жизни твоей на острие моего меча, – раздался баритон Хамыца откуда-то справа и сверху.

Мгновенно развернулся зеленый, мутной молнией мелькнула стрела, а другая уже опять смотрела мне в лицо. Я с ужасом ожидал смачного шлепка подавшейся плоти, грохота, с которым тяжелое тело обрушится, ломая ветви. Но было тихо.

– Не дергайся – уроню, – раздалось слева. – Эй, зеленый. Мой брат две стрелы руками ловит. Ты зачем в него только одну пустил?

В прищуренных глазах лучника мелькнуло изумление.

А справа было тихо.

В землю звучно забухало. Сбоку выдвинулся Унго.

– Не испытывай судьбу, воин. Опусти оружие, – посоветовал он.

Не стоило, наверное, так нервировать парня. Он эти три стрелы выпустил так быстро, что никто сосчитать не успел. Очень быстро и очень метко.

Стрела, выпущенная в Хамыца, опять бесшумно канула в зелень листвы, вторая, предназначенная Унго, отлетела от костяного гребня Хайгарда, которым тот выстрелил как кнопочным ножом. Мне стрелок метил, похоже, в забрало. Я наклонил голову, и стрела, бессильно тюкнув меня в темя, умчалась в закат. А дальше он стрельнуть не сумел. Ловкий нож, вереща рассерженной стрекозой, срубил верхушку лука, и тот, внезапно разогнувшись, заехал стрелку по правому локтю, отчего он очень громко и, похоже, нецензурно заорал.

Ох, не зря меня гонял Тивас. Не зря.

Прыжком сорвался с места Хайгард, с гулом прорвала воздух чудовищная алебарда Унго. Я уже прикрыл глаза, ожидая увидеть фонтан крови, но страшное лезвие почти нежно опустилось на плечо стрелка.

– Ты пленен, – рявкнул Унго.

Зеленый разжал пальцы, и стрела упала на землю.

– Совсем старший, мы победили, а?

– Да.

– Тогда я этого обратно втащу. Маленький, а тяжелый такой.

* * *

Скоро все трое воинов Зеленой Лиги стояли посреди дороги. Оружие их было сложено в безопасном отдалении.

– Маски снимите, – потребовал Тивас.

Все трое яростно замотали головами.

– Параграф четвертый... – начал было он.

– Ладно.

Детки, совсем детки. Самое смешное – тот, что на дороге стоял, девчонкой оказался.

Тивас скинул капюшон. С укоризной осмотрел гверильясов.

– Зачетный выход?

Тройка угрюмо склонила головы.

– Выдача фирмана год учебы аннулирует?

Головы провисли ниже.

– Ладно. Мы добрые. Дорога ваша?

– На два дня.

– Проводите нас по лесу. А дальше мы сами. День-то какой?

– Первый. Вы у нас четвертый караван.

– Уложитесь.

* * *

Зеленые канули в лес, как в воду.

Говорил уже, странный такой лес. Праздничный. Как храм православный. Только вот...

– Самый старший, – подъехал сбоку Баргул. – Спросить хочу.

– Спрашивай.

– В лесу совсем зверя нет. Почему?

– Не знаю.

Он укоризненно глянул на меня. Как так. Самый старший – и не знаю. Размышления такие авторитета руководству не прибавляют.

– По сторонам лучше смотри. Голову не забивай.

– Понял, самый старший. А лук достать можно?

Я оглянулся. Зеленых было не видно.

– Под плащ спрячь.

Ощущение чужого взгляда появилось.

Из стены кустов вынырнула старшая.

– Эй, Саин, не чувствуешь ничего?

– А ты?

– В лесу есть кто-то. Чужой. Страшный. Зверье попряталось.

– Поглядывай.

Резко дернулся подбородок, откинулись волосы, и сквозь их пушистые пряди мелькнуло заостренное, нечеловеческое ухо. Мамочка, эльфы! Эта их форма ушей даже Великому Никитину оскомину набила. А тут на тебе. Девчонка, поймав взгляд, быстро набросила капюшон.

– Погляжу уж.

Надо же, страшный кто-то в лесу. Мы сами страшные.

– Тивас, говорят, в лесу кто-то страшный ходит.

– Я и сам чую. Странно. На нечисть похоже. А день вроде ясный. Не время им. Они ведь ночные.

Успокоил, называется. Или я что-то не понял, или нам в лесу ночевать. Только вот ночи злыдни дожидаться не стали.

Меня целым деревом шарахнули. Потом очень гордился. Справа что-то резко щелкнуло. Я гордо повернул голову и увидел белый круг. Он быстро так приближался. Стали четко видны следы топора на торце бревна. Ну вот это я, пожалуй, разглядел до того, как комель этой штуковины вынес меня из седла. Я воспарил. Ненадолго. Тот, кто делал эту ловушку, оказался талантливым инженером и баллистиком-самоучкой. Потому что, получив означенное ускорение, я ловко и смело вылетел из седла и врезался в одно из могучих деревьев. Красивых таких. По дереву я скользил метра три и неграциозно грохнулся о землю. Мне повезло, потому как занял великий стратег Саин место предводителя. Из него сознание и вышибли.

Остальным бревен не досталось. Видно, засадники приготовить только один сюрприз успели. И посыпались на наш отважный отряд без артподготовки. Зря.

Меня, как было уже сказано, из развлечения исключили сразу. Обоснованно посчитали убитым. По идее, я бы должен быть насквозь пробит этим милым колом, но одежка сберегла, и за первыми минутами боя мне удалось понаблюдать лишь со стороны.

Напали на нас странные такие симпатяги. Мускулистые обезьяны с волчьими головами. Туалеты их напоминали одежки садомазохистов. Кожаные трусы со множеством пересекающихся помочей. Оружия на этих агрессивных приматах было много. Размахивали они им деятельно. И было их много. Волнами из леса хлынули. На смерть свою хлынули.

Загудела, раскручиваясь, алебарда Унго. В воздух взлетели лапы, сжимающие оружие жутких очертаний. Головы. Оскаленные такие. Разочарованный рык взлетел к небу, и его тут же перекрыл рев сердитого фавора. Лохматой смертью замелькала Высокая Сестра Хамыца. И эти два неуязвимых великана, как корабли, двинулись по морю красношерстых. Убивая. И если алебарда Унго разрубала, то копье выставляло окровавленное острие из спины агрессора и тут же отлетало обратно, чтобы на противоходе расплескать голову или проломить грудную клетку.

Баргула сначала захлестнула красная волна, но вдруг из кучи вылетел один примат, потом другой, и вот уже низкорослый степняк поднялся в свой небольшой рост и завертелся в страшном танце смерти. Секира порхала, вроде слегка цепляя врагов, но то один, то другой, исторгнув фонтан зеленоватой крови, с визгом, смертным визгом отлетал от легкого с виду касания. Многие и не поднялись. Понял я, почему Баргул обвязывал свой щит по ободу толстым ремнем. Сейчас ремня не было, и острые края секли плоть нападавших не хуже секиры.

Тивас проявлял чудеса ловкости. Не знаю, в ком застрял его посох, но тонкие клинки блистали молниями, успевая рассечь, проколоть или отбить жутенькое оружие злыдней.

На меня таки решили обратить внимание, потому что, обманув ожидания партизан, я поднялся. Ох, и больно было. В боку противно хлюпало, немузыкально похрустывали ребра. Я охнул и согнулся. За что был немедленно вознагражден. Какая-то тварь с энтузиазмом шарахнула меня по плечу топором. Как я ей врезал. Красивый такой боковой. Прямо по волчьей его башке. Кость неожиданно легко поддалась, и я запачкал перчатку. Хотел ее вытереть, но на меня напрыгнул еще один поклонник. Он с ходу решил прокусить мне голову. Шлем не подвел. Я обхватил волкоглавца за спину и сдавил. На голову плеснуло, и супротивник мой шлепнулся из моих объятий на землю, но на прощание попытался куснуть за ногу. С удовольствием наступил ему на голову. Она грустно хрустнула.

– Эй, собаки, – заорал я, абсолютно забыв о резонансных талантах шлема.

Бой на мгновение прекратился. Волкоглавы оглянулись на меня. И столько злости было в этих зеленоватых глазах!

Вы знаете, у меня есть одна непонятная способность. Я очень чувствую, как ко мне относятся. Если хорошо, то я такого человека очень люблю. А вот если нет... Я ненавижу такого так страшно, что, говорят, некоторым становилось плохо. По-настоящему плохо. Давление, головная боль. То-сё.

Вот и сейчас, когда я почувствовал направленную на меня ненависть, со мной что-то произошло. Какая-то волна ударила мне в голову, подсветив все красным. Последнее, что я сделал сознательно, это хлопнул по пряжке, отпуская на волю гундабанды и, уподобившись Юрию Гагарину, проорал: «Поехали!»

* * *

Очнулся я оттого, что в лицо какой-то добрый человек выплеснул половину моря. Шлем валялся рядом, по одежке богато сбегали серебристые ручейки воды. Жутко болело все тело. Ощущение было такое, как будто меня колотили все жестянщики мира.

На меня очень серьезно смотрели все мои соратники вкупе с тройкой партизан в зеленом.

– Я где? – сорвался с моих губ закономерный вопрос.

– Ты – здесь, – не менее мудро ответил Хамыц, не отрывая от моей физиономии пристального взгляда.

– Это Потерянный колодец, – просветила всех главная партизанка.

С трудом воздел я себя на ноги. Все болело. Жрать хотелось так, что готов был покусать камни этого самого Потерянного колодца.

– Есть хочу, – озвучил сокровенные мысли.

Передо мной быстро вывалили кучу провианта. На какое-то время чувство осознания действительности меня покинуло. Я не ел. Я набивался. Когда последний кусок заторчал изо рта, остановился. Стыдно стало.

– А где эти?

– На тебя, вождь, снизошла Священная Ярость Богов, – торжественно просветил меня Хамыц. – Ты, брат мой, убил всех.

– Как всех?

– Воистину, фавор мой, всех, – вступил Унго. – Ты сначала убил всех, что напали на нас, потом тех, что напали на воинов Зеленой Лиги. Потом гонялся по лесу за уцелевшими.

– Никто от тебя не ушел, – поднял голову Тивас. Лицо его было не черным. Посерело. – Я слышал о таком. Но видеть довелось впервые. Не стоит тебе смотреть на дело своих рук. Зверью лесному поживы надолго хватит.

– Хоть и умелые мы воины, фавор мой, но столь яростны и многочисленны были зверолюди эти, что трудно сказать, чьей бы оказалась победа, кабы Ярость Богов, о которой упомянул соратник Хамыц, на вас не снизошла. – Унго вдруг твердо взглянул мне в лицо. – Не обрушилась.

Сначала, когда рухнуло на вас это бревно, подумалось мне, что служба моя уже закончилась. А когда из леса хлынули сонмища этих красношерстых бестий, решил было, что попаду вскоре в Край Великих Героев. Но вы поднялись в гневе и ярости и обрушились на врагов. И столь страшен был ваш натиск, что раздались они и бежать устрашенные бросились. Но в этот день пощада была вам чужда. Во множестве поразили вы их, а те, кто спасение в лесу попытались найти, лишь смерть от вашего клинка там встретили. Видел я на привалах, как машете вы своими парными мечами, но не думал, что страшны они столь в настоящем бою.

И долго вы еще, фавор мой, по пуще бегали, покусителей отыскивая, хотя кричали мы, что не осталось пищи для мечей ваших. А потом грянулись оземь, напугав нас вторично. Однако почтенный клирик, что бойцом себя умелым показал, успокоил нас, сказав, что это всего лишь утомление. Горжусь я весьма, что в гоарде вашем служу, – патетично завершил эпическую песню о моей героичности Унго.

– Я сложу о том песню, – серьезно сказал Хамыц. Очень серьезно.

– Это подождет, – пресек я всплеск творческого энтузиазма.

С большим трудом воздел себя на ноги. Болела каждая косточка, каждая клеточка измученного тела.

Со мной, похоже, свершился приступ берсеркерства. Так что я еще и эпизодический буйнопомешанный.

– Твой конь, самый старший, – подвел мне транспортное средство Баргул.

Кряхтя взобрался в седло. Окинул взглядом свое войско. Массы с трепетом во взоре ждали мудрых указаний.

– Поехали.

* * *

В течение ближайшего часа лес нам неожиданностей больше не дарил. Со мной поравнялся Тивас. Я с трудом повернул к нему голову.

– Ты бы полечил меня что ли, Сергей Идонгович.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Да. Уже можно.

И боль прошла. Как не бывало.

– Что со мной было?

Он внимательно, изучающе так, посмотрел на меня.

– Старайся избегать такого.

– Какого?

– Подобных вспышек. Я едва успел тебя спасти. Ты крепок. Но чуть не растворил свою суть в этом приступе ярости.

– Ты хоть просвети, как это контролировать.

– Не знаю.

Час от часу не легче. Не знает. А я знаю?!

– Что за звери напали на нас?

И опять.

– Не знаю.

– Да что ты заладил. Ты ведь Великий, так сказать, Маг и Колдун.

– Но предполагаю.

– Излагай.

Я как-то незаметно для себя усвоил императивно-панибратскую манеру общения. Хотя в целом человек вежливый.

– У меня складывается впечатление, что не только вас из-за пределов этого мира принесло. Но и нечисть всякую. Лесные о них тоже никогда не слышали. А ведь это их лес.

Час от часу не легче.

* * *

Еще через часок мы достаточно радушно простились с воинами Зеленой Лиги. На память они одарили нас удобными такими метательными ножами, за что были поощрены хозяйственным Баргулом длинными кинжалами из нашего каравана трофеев. Вот же коварный азиат. Кинжалы-то мы с вояк Внутренней Стражи сняли. Интриган инстинктивный.