Текст книги "Скажи это Богу"

Доктор выxодит на тропу

Профессор, замерев всем телом, следил за руками жены: левая на пульсе Тимы, правая очень медленно легла на ее лоб и чуть сдвинулась на брови и вот уже накрыла глаза девушки мягкой ладонью.

– Не закрываются, – прошептала жена, повернув изумленное лицо к мужу. – Веки очень твердые.

– Хорошо, хватит, пересядь на мое место. Главное, она жива…

Профессор решил попробовать сам. Уж его-то руки дрожали, как у лихорадочного, а деваться все равно некуда: Тиму надо привести в чувство – хоть в какое-нибудь из известных ей. Или придется – в неизвестное.

В омертвевшей тишине клиники раздался звонок. Профессор подскочил. Он напрочь забыл, что сегодня – день очередного визита Алины.

– Этого только не хватало! – Он заметался.

– Что? – испуганно воскликнула жена.

– Клиентка, – прошипел профессор.

– Отложи, – вздохнула жена. – Хочешь, я выйду, скажу, что ты уехал, заболел, ушел на неотложный вызов, мало ли что…

– Нельзя. Не тот случай, – очень мрачно ответил он.

– Почему? – Жена не знала подробностей.

– Нельзя! – заорал профессор, окончательно сорвавшись. – Вот совсем нельзя!!! Впусти ее и веди в кабинет, быстро!

Ошарашенная, женщина с тоской взглянула на неподвижную Тиму и поскакала на первый этаж.

Профессор запер дверь на ключ, вернулся к Тиме, лег на диван рядом с ней и совершил то, чего никогда не собирался делать с этой девушкой: раздвинул ее ноги и положил руку на девственный орган. Отыскал неприметный клитор и принялся гладить, чувствуя себя почти некрофилом. Но очень нежным и заботливым. Если в магазин он послал ее за любопытством, то сейчас он бессознательно попытался включить любострастие. Но результаты!..

Маска покоя на лице Тимы вдруг резко исказилась: гримаса вульгарной насмешки – и хохот, вырвавшийся из глубины горла, при неподвижных глазах и крепко сжатых губах! Если бы профессор не был сед, то уж сейчас он поседел бы точно. Никогда в жизни он не видел такого страшного, невероятного выражения не то что на вечно безмятежном личике лучезарной Тимы, но и вообще ни у кого в мире. Он отдернул руку и поспешно поправил одежду. И услышал неизвестный ему хриплый, развязный, гадостный голос, чревовещательно заявивший:

– На клиторальном оргазме светлого будущего не построишь! Рекомендую вагинальный марш-бросок!

Прежняя, еще вчерашняя Тима не знала, конечно, ни одного из этих слов. Прежняя Тима всегда говорила странно-мелодичным голосом, старательно работая губами, как обучила ее жена профессора.

Эта же Тима говорила, не разжимая искривленных ухмылкой губ и вдобавок абсолютно не своим голосом. Профессору вообще не был известен этот замогильный, крайне пошлый голос. Все это было настолько невозможно, что в докторе разыгрался исследовательский раж.

– Моя дорогая, – сказал он громко. – Что ты предлагаешь?

– А ты не понял? – еще хуже ухмыльнулась дорогая, закинула руки за голову, сладострастно потянулась, словно пантера со сна, и наконец закрыла неподатливые глаза.

– Господи… – в смятении пробормотал профессор.

– А вот эту инстанцию попрошу не трогать, – кокетливо мурлыкнула девица, повернулась на бок, подсунула руки под щеку и посоветовала: – Иди поработай, гуру хренов. А я наконец посплю по-человечески.

И все это так же – не разжимая губ. Только гримаску чуть подкорректировала – теперь лицо просто улыбалось, но как бы своим, тайным мыслям, до коих собеседнику не должно быть никакого дела.

Профессор встал – и вдруг чуть не упал: какая-то круглая сила уверенно толкнула его в солнечное сплетение. Не больно, мягко, но вразумительно.

Тима спала. По-человечески, как выразился ее чревовещательный рупор. Свернулась клубочком – и все дела. Словно и не было этого кошмара.

В дверь тихонько постучали. Профессор открыл, впустил жену и показал результат, изо всех сил стараясь казаться победителем.

– Ну и чудненько, ну и слава Богу, – зашептала жена, разглядывая мирную картину девичьего сна.

– Я тебя умоляю, – в самое ухо сказал ей профессор. – Не говори здесь этого слова.

– Какого? – не поняла жена.

– Бог, – беззвучно ответил профессор, гневно глянул еще раз на Тиму и пошел на встречу с клиенткой Алиной N.

Energeia

…однако думать и говорить о книгах всегда прекрасно, к чему бы это ни привело.

Артур Конан Дойл

– Человек слаб, – улыбнулся профессор, вглядевшись в новый наряд Алины – темно-синее вязаное платье и дорогие темно-синие туфли из нубука.

– А также стар, сед, сух и бледен, – очень нежно улыбнулась Алина, вглядевшись в лицо профессора, не успевшего привести свою мимику в порядок после сцены с Тимой.

– Вы мастерица на комплименты, я всегда это чувствовал.

– Что это с вами, доктор? – мягко поинтересовалась Алина. – Проблемы? Вам не нужна помощь?

– Продолжайте, продолжайте, – подбодрил ее доктор, усаживаясь за рабочий стол.

– А вы не хотите сесть напротив меня – вон в то кресло? Ваш стол как-то разделяет нас, очень уж официально получается, а ведь я все еще ваша клиентка. Почти пациентка. Вы обязаны помогать мне, не так ли? – И Алина подтащила к камину еще одно мягкое кресло, коих в кабинете было четыре.

– Извольте! – Профессор вышел из-за стола и сел в метре от Алины. – Ну-с, как ваши творческие успехи? Что новенького?

– Вот, платье купила, туфли новые. Вам нравится?

– Да, неплохо. И цвет вам к лицу… Это все?

– Почти.

– Может быть, что-нибудь почитаем… из ваших достижений? – с напускным ехидством спросил профессор.

– А зачем это? – в тон ему откликнулась Алина.

– А затем, что у нас контракт, – пояснил профессор.

– Да ну его, – махнула рукой Алина и посмотрела на потолок.

– Понятно. Тогда я, с вашего позволения, вернусь за свой рабочий стол и выпишу вам особый штраф.

Он встал и двинулся было к столу – и вдруг споткнулся на ровном месте.

– Не ушиблись? – участливо спросила Алина.

Профессор ощутил новый прилив ужаса, потому что почувствовал такой же мягкий толчок в живот, как и пять минут назад вблизи спящей Тимы.

Стало тихо-тихо в мире. Алина сидит, ножкой покачивает и новую туфельку разглядывает. Профессор стоит, не решаясь двинуться. Прошла одна минута, вторая, третья. Положение становится комичным.

– Штраф будете выписывать? – наконец сказала Алина.

– Непременно, – отвечает профессор, делает шаг – и получает новый толчок в солнечное сплетение. – Ваши штучки? – Он нашел в себе силы обернуться и посмотреть Алине в глаза.

– Ваши, – был незамедлительный ответ.

– Ладно, – решился профессор, – поговорим по-другому. Вы позволите мне все-таки сесть?

– Вернитесь в это кресло и садитесь, – кивнула Алина. – Вы проявляете понятливость, причем довольно быструю. Поэтому я все-таки поговорю с вами.

Профессор плюхнулся в указанное Алиной кресло и посмотрел на огонь в камине.

– Смотреть вы можете куда угодно, – заметила Алина, – и в камин, и в окно, и даже на меня, если захотите. Но выслушать меня вам придется, доктор.

– Я предложил поговорить, – резко напомнил он.

– Не будем спорить, ладно? Я постараюсь быть лаконичной. Вам и без меня, я вижу, нелегко сейчас. Только не надо многозначительных взглядов исподлобья! – Алина внимательно следила за каждой черточкой профессора. – Помните, доктор, нашу первую встречу? Ресторан, шаманское шампанское, ваши умные речи… Я помню каждое слово. Уверена, вы тоже. Особенно меня взволновали ваши слова о бедном человечестве, которому могут сильно навредить незаконченные – которых не бывает – талантливые произведения. Вы очень интересный человек, доктор. Простенький мефистофель продает поэту время и возможности по цене души. А вы продаете свою ненависть к так называемым творческим людям просто за деньги, правда, за большие и пожизненно-посмертные. Это вполне современный подход, понимаю. Ценности меняются, понимаю. Но в ваш расклад вкралась одна ошибка, и боюсь, кардинальная.

– Я слушаю, слушаю, – подбодрил профессор, когда Алина замолчала. – Обожаю исправлять ошибки. Какую вы имеете в виду?

– Простите, я отвлекусь: почему в вашей конторе никогда не предлагают ни чая, ни кофе, я уж не говорю о коньяках и ликерах?

– Ну почему же, все бывает. Просто не всегда и не для всех. Но если вы чего-либо хотите, то… минутку… – Пока городил слова, он пытался сообразить, кого же вызвать для подачи напитков: Тима отпала на неизвестное время, жена – слишком тепло-семейно для такого чудовища, как клиентка Алина N. Остальные – ассистенты, бухгалтерия, повариха – никогда не входили в кабинет профессора при посетителях. Впору самому кофе варить.

Алина прекрасно видела его замешательство и терпеливо ждала, чем оно кончится. Явно что-то назревало. И – назрело.

Стук в дверь. Профессор вздрогнул: это неслыханно, невозможно. Никто не имеет права даже приближаться к кабинету в клиентское время.

Дверь открылась. На пороге появилась Тима с подносом в руках, в джинсах и шелковой блузке, с почтительной улыбкой.

– Не хотите чаю, кофе? Или что-то крепкое? – мелодично спросила она своим исходным голосом, в котором сейчас не было ни намека на те недавние хриплые обертоны.

Чего угодно ждал профессор – но этого не могло быть. Не померещилась же ему вся давешняя сцена! Да и вообще – знакомить Тиму с Алиной, под каким угодно предлогом, – невозможно! Невозможно!

Пока он подыскивал слова, Алина встала, подошла к Тиме и взяла у нее поднос. И Тима – отдала! И добавила:

– Очень рада с вами познакомиться, – хотя никто никого ни с кем не знакомил.

– Я тоже, очень приятно, – ответила Алина, села на место и взяла горячую кофейную чашечку.

– Я – Тима, – сообщила девушка, садясь в пустующее кресло профессора за его рабочий стол.

– Я – Алина, – сообщила писательница, протягивая другую чашечку профессору.

– Спасибо, не буду, – процедил он.

– У вас очень красивое платье, – сказала Тима, направленно, сосредоточенно разглядывая Алину глазами.

– Тима… – прошептал окаменевший профессор.

– Спасибо, Тима, – радостно ответила Алина. – Мне тоже нравится. Вчера купила. И туфли.

– Да, вижу, – сказала Тима, переводя взгляд на туфли.

– Тима, – чуть громче сказал профессор. – Спасибо за кофе. Мы работаем. Ты не хочешь пойти к себе?

– Спасибо, не хочу, – как ни в чем не бывало ответила девушка. – Мне здесь очень нравится. Какой симпатичный камин!

– Тима, ты меня слышишь? – спросил доктор.

– Да, конечно, – беззаботно ответила она, погладив свои уши.

– Доктор, зачем вы прогоняете Тиму? – поинтересовалась Алина. – Посидим втроем, так даже лучше.

– Так хуже, – не выдержал профессор и скомандовал: – Тима, пойди, пожалуйста, в свою комнату!

– Я же не хочу! – повторила Тима, и в ее голосе вдруг опять мелькнули незабвенные хрипловатые обертоны.

– А мы вместе пойдем, ладно? – Алина допила кофе и поднялась. – Возьмете меня с собой, Тима?

– Прекратите, Алина! – крикнул профессор. – Вы не дома! Что вы себе позволяете!

– Я – не дома? – удивилась Алина. – Напротив, я чувствую себя очень даже дома. И еще сильнее почувствую у Тимы. Уверена.

– О, конечно! – подхватила девушка. – Пойдемте ко мне. Я вам рыбок в аквариуме покажу. Там есть одна синенькая рыбка с золотистым хвостиком, чем-то на ваше платье похожа.

Слышать их диалог профессору было невмоготу, но деваться уже было некуда. Все ситуации вышли из-под контроля, Тима говорила, видела, своевольничала, – одного этого было достаточно, чтоб сойти с ума, но Алина еще и подыгрывала ей, словно знала все. Словно понимала, что сегодня лучший способ дожать профессора – это объединиться с Тимой, в чем угодно объединиться – и разрушить последнюю линию тайной обороны хозяина. И тогда он сказал, вставая:

– Рыбок посмотрим вместе.

Процессия двинулась в комнату Тимы.

С первого взгляда профессор заметил, что в комнате что-то изменилось. Пока дамы перешучивались, склонившись над аквариумом, он огляделся.

Утреннее платье, в котором девушка судьбоносно сходила в супермаркет, аккуратно разложено на кровати. Вечно задернутые тяжелые гардины на окнах теперь открыты, и в дом льется прямой солнечный свет, и блики прыгают по мебели. И вот луч ударил в зеркало на стене – откуда здесь зеркало? Здесь никогда не было никакого зеркала! А оно есть.

Он подошел, всмотрелся. Это старинное зеркало, давным-давно найденное докторовой женой еще в той заповедной деревне, где росла девочка-найденыш. Как вы помните, в деревне было только четыре обитаемых дома: три стариковских и профессорский. А в одном из заброшенных, куда жена однажды зашла из любопытства, на полу лежало дымчатое зеркало в резной раме красного дерева, неизвестно как сохранившееся в общей разрухе. Женщина забрала чудесный предмет к себе, позже перевезла в город, а потом повесила его в простенок и закрыла гардинами. Сейчас профессор вспомнил, что зеркало все годы провисело именно здесь, но никогда не открывалось. И никогда не раздвигались гардины!

И вот все это случилось: окна обнажены, льется свет, блики прыгают и отражаются в зловеще обнаженном зеркале. Значит, Тима прозрела по-настоящему? Простыми человеческими глазами? А жена знает? А может, это именно жена открыла окна и зеркало? Может, это и повлияло на Тиму? Нет, глупости. На Тиму никогда не влиял простой солнечный свет. Да и гардины-то всю дорогу висели здесь только для того, чтобы никто не мог увидеть именно Тиму, когда профессор ворожил над нею кристаллами, благовониями и когда давал свои задания – рассматривать клиентов на любых расстояниях.

Так. Лаборатория-келья разрушена. Теперь это обыкновенная комната обыкновенной девушки, у которой теперь работают обычные органы восприятия, что было нереально и что все-таки произошло сегодня. Ему стало очень страшно. Чудеса – по его мнению – должны происходить как-то иначе. Чище. Как в старинных книжках. И в другом направлении.

– Поворкуйте, а я скоро вернусь – сказал профессор и услышал: «Не беспокойтесь», – сказала Алина, «Не торопитесь», – подбавила Тима.

С тяжестью в сердце профессор покинул комнату и помчался искать жену.

Она сидела на кухне и мирно беседовала с поварихой.

– Пойдем, – сказал профессор, по горло сытый на сегодня мирными переговорами среди женщин, никогда ранее не общавшихся вне рамок и законов, учрежденных лично хозяином.

Жена вышла в коридор. Ни малейшего беспокойства не было в ее лице. Казалось, только обсуждение обеденного меню с поварихой – единственное, чем заняты мысли этой женщины.

– Ты уже знаешь? – спросил профессор.

– Да, – тихо ответила жена, – я хотела сказать тебе, но ты же сам сказал, что важная клиентка.

– О Господи, – простонал профессор – и ощутил новый удар в солнечное сплетение. – Ах да… Что случилось, расскажи быстро! Тима с этой важной клиенткой рыбок в аквариуме рассматривают! Как это произошло? Я ушел работать, ты осталась со спящей Тимой, что было дальше?

– Она проснулась и прямо посмотрела на меня. Глазами. Это было необычно и очень приятно. И говорит – мама. А потом она встала – я ничего не сделала, я пальцем к ней не прикоснулась, – она открыла шкаф со своей одеждой, тщательно пересмотрела вещи, выбрала джинсы с блузкой, переоделась, потом подошла к окнам, откинула гардины, потом обнаружила зеркало в простенке и стала разглядывать себя. Я сидела и боялась пошелохнуться. Это же счастье! Я поняла, что она излечилась полностью, и сердце мое билось сильно… Она повернулась ко мне и сказала, что хочет подарок к какому-нибудь празднику – музыкальный центр и много-много разных записей, особенно Моцарта.

– Центр?! Моцарта?! – воскликнул несчастный доктор. – Кто ей Моцарт? Она слова такого не знает!!!

– И я не поняла, – оправдывающимся голосом ответила жена. – Она и про музыку, кажется, никогда ничего не знала, хотя, впрочем, надо вспомнить…

– Уж вспомни!

– А ты не рад? – удивилась жена. До нее наконец дошло странное смятение мужа, но она не могла его понять.

Ребенок-то прозрел. И глухота тоже закончилась. Праздник!

– Ладно, потом поговорим. – Профессор откашлялся. – Я вернусь наверх, досмотрю это кино, а потом поговорим, потом, когда…

– Господин профессор! – За спиной у доктора раздались два веселых молодых голоса. – Смотрите!

Он быстро обернулся и увидел Тиму и Алину. Они держали в руках по большому хрустальному бокалу с водой. Внутри каждого плавала рыбка: у Тимы синенькая с золотом, у Алины красненькая с золотом.

– Мы неводом хрустальным поймали рыбок золотых, – пропела Алина, счастливая до неприличия.

– Мы их отпустим, не переживайте, – добавила Тима и восхищенно воззрилась на свой улов.

Профессор с женой безропотно кивнули, дамы с бокалами засмеялись и убежали. И профессору показалось, что уже он сам не видит света белого. И не хочет его видеть.

(См. Приложение 8)

Зачем гарем Cтепану Фомичу?

Кто владеет собой —

тот владеет всем.

Афоризм

Анна! Зачем козе баян?

…Иногда люди хандрят и хнычут, плачут, и становится легче. Это – обычная жизнь: эмоции, глупости.

А иногда смотришь на себя со стороны и готов смеяться. Это уже поведение поумнее.

А бывает – ничего не можешь. Словно тебя убили. Но почему-то боль осталась. Запредельная, смертная мука, душа никак не может сорваться с гвоздей, которыми прибита к телу, – и рвется, бедная, рвется. И ни туда ни сюда. Ни вырваться прочь, ни на место встать.

Что должен сделать человек, который ничего не может сделать?

Тогда, после контузии, я выпала из жизни вовсе не от удивления, что убивали именно меня. До таких высот моя мысль не поднималась: голова болела.

Удивилась я другому: любимый человек, Степан Фомич, именно тогда признался мне, больной и разбитой, – с гордостью признался! – что завел гарем и постоянно пополняет штат.

– О, сколько новых ощущений! Сколько новой информации! – похвалялся профессиональный аналитик, откидываясь на спину после наших объятий.

А я слушала, лежа рядом, и почему-то не верила ушам. Голова кружилась, как и положено после контузии, швы на лице еще зудели, разбитое колено не сгибалось. Ну разве можно, тихо изумлялась я, говорить такие вещи поломанному человеку? То есть доламывать.

Не первый раз в этой жизни некий мужчина рассказывал мне о своих половых успехах. Но этот потряс меня по-настоящему, потому что полоснул по слишком живому, слишком длинной пулеметной очередью и в полном восхищении собой. Представляешь: человек сладострастно стреляет в другого человека с улыбкой высшего блаженства на лице.

Несколько лет он сознательно и целеустремленно воплощал мою заветную идею Дома и преуспел весьма, а в моем случае чем хочешь можно шутить, только не Домом. Я, наверное, не заметила, что его поступки мотивировались другой идеей. Очевидно, весьма достойной. А, ну да, вспомнила я позже, ведь он довольно аскетично – не по своей воле – провел молодость, а теперь нужно погулять.

Крыша обрушилась прямо на мою голову. Особенно миленький эпизод из предконтузионного периода: за несколько дней до нашего официального бракосочетания он сообщил, что не сможет явиться на церемонию, – и уехал на три дня в санаторий с одной из новеньких. Так начинался новый век и новое тысячелетие.

Впрочем, любая стройка всегда начинается с грязи.

«Что, собственно, случилось?» – думала я бессонными ночами, а в памяти неукротимо вспыхивали картины: вот мы гуляем вдоль австрийских виноградников, вот мы прыгаем по скалам на побережье Ирландского моря, вот мы плаваем, спим, едим, пьем, смеемся, фотографируемся, вот наш Атлантический океан, вот море Средиземное, вот Адриатическое и даже Азовское. А также озера, реки и прочие водоемы, включая сотню самых разнообразных бассейнов.

Мы разговаривали. На каждое известное мне слово русского языка теперь подвешена ассоциация с ним, с нами, и нет ни одного свободного крючка. Он занял все свободные слова и места в этом мире. Он постарался. А как только он занялся устройством своего гарема, кто-то с дубиной постарался отправить меня в мир иной: видно, такая оперативная услуга – нет мест в этом мире, отправляйся в другой. Кто подмог Степану Фомичу избавиться от меня?

Милиция до сих пор не нашла ни одной зацепки. Впору закрывать это дело.

А оно плохо закрывается, как рассохшаяся скрипучая дверь, и малейший ветерок со стороны бывшего возлюбленного жениха моего мгновенно распахивает эту дверь настежь, выстуживает жилье и душу, и вся канитель начинается сначала.

Вот, Анна, вкратце анамнез, доведший меня до той ручки, что пришлось просить помощи у профессора Неведрова. У специалиста, возвращающего растяпам особо крупные потери: творчество и жизнь.

Но сейчас, когда мы с уважаемым профессором познакомились очень близко, я поняла, точнее, вспомнила, что просить помощи всегда надо только у Бога. Люди, продающие свои необычные способности за пожизненные и посмертные проценты с чужой судьбы, – такие люди не от Бога. Даже если эти люди – гении.

Начинается настоящая катавасия. Вопрос: зачем нужен гарем русскому человеку по имени Степан Фомич? Соломон хренов…

(См. Приложение 9)