Текст книги "Иметь и не иметь. Пятая колонна (сборник)"

Действие третье

Явление первое

ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ: Пять дней спустя. Вторая половина дня в тех же смежных номерах – сто девятом и сто десятом – отеля «Флорида». Декорации те же, что в третьем явлении второго действия, но дверь между комнатами открыта. Плакат надорван внизу. В номере Филипа на прикроватной тумбочке – ваза с хризантемами. У стены, справа от постели, стоит этажерка с книгами. На креслах – покрывала из кретона. На окнах – занавески из того же кретона. Кровать застелена покрывалом. Вся одежда аккуратно развешана на плечиках. Петра убирает в шкаф три пары ботинок Филипа, вычищенных до блеска. Дороти в соседнем, сто девятом, номере примеряет перед зеркалом накидку из черно-бурой лисы.

Дороти. Петра, пожалуйста, подойди!

Петра (убрав ботинки, распрямляется во весь свой малый старушечий рост). Да, сеньорита! (Направляется через коридор к настоящей двери в сто девятый номер и, постучавшись, входит.)

Петра (прижимает руки к груди). Ой, сеньорита, как же красиво!

Дороти (оборачивается через плечо, смотрится в зеркало). Что-то не то, Петра. Даже не знаю что, но что-то они не то сделали.

Петра. Очень красиво, сеньорита!

Дороти. Нет, что-то с верхней частью воротника. А я не так хорошо говорю по-испански, чтобы объясниться с этим бестолковым меховщиком. Вот бестолочь!

Из коридора доносятся шаги. Это Филип. Он открывает дверь сто десятого номера и озирается. Снимает кожанку и бросает её на постель, потом снимает берет и швыряет его на вешалку в углу. Тот падает на пол. Филип садится в кресло, накрытое кретоновым покрывалом, снимает ботинки, с которых стекает грязь, и оставляет их посреди комнаты. Идёт к кровати, берёт свою кожанку и не глядя швыряет её на кресло. Растягивается на постели, вытаскивает из-под покрывала подушки, кладёт их горкой себе под голову и включает светильник. Наклонившись, открывает двойные дверцы тумбочки, достаёт бутылку виски, наливает немного в стакан, которым было аккуратно накрыто горло графина с водой, и добавляет воды. Взяв стакан в левую руку, тянется к этажерке за книгой. Откидывается обратно, потом пожимает плечами и неудобно ёрзает. Наконец вытаскивает из кобуры, пристёгнутой к поясу, пистолет и кладёт его рядом с собой на покрывало. Сгибает ноги в коленях, делает первый глоток и погружается в чтение.

Дороти (из смежной комнаты). Филип, Филип, дорогой!

Филип. Да.

Дороти. Пожалуйста, подойди.

Филип. Нет, милая.

Дороти. Я хочу тебе кое-что показать.

Филип (не отрываясь от книги). Неси сюда.

Дороти. Как скажешь, дорогой.

В последний раз осматривает себя в зеркале. Накидка ей очень к лицу, и с воротником, разумеется, всё в порядке. Она входит в комнату с гордым видом и кружится в накидке – грациозно, плавно, как настоящая манекенщица.

Филип. Где взяла?

Дороти. Купила, дорогой.

Филип. На что?

Дороти. На песеты.

Филип (холодно). Очень мило.

Дороти. Тебе не нравится?

Филип (разглядывая накидку). Очень мило.

Дороти. Что-то не так, Филип?

Филип. Ничего.

Дороти. Разве тебе совсем не хочется, чтобы я наряжалась?

Филип. Это уж твоё личное дело.

Дороти. Но, дорогой! Она обошлась очень дёшево. Всего по тысяче двести песет за шкурку.

Филип. Столько платят в Интернациональной бригаде за сто двадцать дней службы. Давай посчитаем. Это целых четыре месяца. Не помню, чтобы кто-нибудь столько продержался и его бы не подстрелили… возможно, насмерть.

Дороти. Но, Филип, твоя Бригада здесь ни при чём. Я купила песеты в Париже, по полсотни за доллар.

Филип (холодно). Что ты говоришь?

Дороти. Да, дорогой. И если мне захотелось мехов, почему я должна без них обходиться? Кто-то же должен покупать эти лисьи шкурки. Иначе зачем их вообще продают – тем более всего по двадцать два доллара за штуку?

Филип. Изумительно. И сколько здесь шкурок?

Дороти. Примерно дюжина. Ну перестань, Филип.

Филип. Надо же, как можно на войне-то нажиться. Как ты провезла свои песеты?

Дороти. В жестянке из-под крема «Мум».

Филип. «Мум»? А, ну да. «Мум». Подходящее слово. И что, этот «Мум» перебил их запах?

Дороти. Не строй из себя ходячую честность, ты меня пугаешь.

Филип. Может, я и есть ходячая честность – в том, что касается экономики. Не думаю, что твой «Мум», или чем вы, дамочки, мажетесь – «Амолин», что ли? – отбелит следы чёрной биржи.

Дороти. Если будешь продолжать в том же духе, я тебя брошу!

Филип. Отлично!

Дороти направляется к выходу, но в дверях оборачивается и умоляюще произносит:

Дороти. Ну прекрати, пожалуйста. Будь умницей и порадуйся, что у меня такая красивая накидка. А знаешь, о чём я думала, когда ты пришёл? О том, чем бы с тобой сейчас занимались в Париже.

Филип. В Париже?

Дороти. Теперь как раз начинает смеркаться, мы встречаемся в баре «Ритц», и на моих плечах – эта накидка. Я жду тебя. И вот появляешься ты – в двубортной шинели гвардейца, сидящей в обтяжку, в котелке и с тросточкой.

Филип. Ты опять начиталась этих американских журналов, «Эсквайр». Знаешь, их ведь не читают, там нужно только картинки рассматривать.

Дороти. Ты заказываешь виски с «Перье», а я – коктейль с шампанским.

Филип. Противно.

Дороти. Что?

Филип. Твои россказни. Убереги меня впредь от своих галлюцинаций, пожалуйста.

Дороти. Это просто игра, дорогой.

Филип. Значит, я больше не играю.

Дороти. Тебе же нравилось, милый. Нам было весело.

Филип. Считай, что я выбыл из игры.

Дороти. Но мы же друзья!

Филип. Ну, да. На войне с кем только не сойдёшься.

Дороти. Прошу тебя, милый, хватит! Мы ведь спим вместе?

Филип. Ах, это. Да, конечно. Само собой. Что здесь такого?

Дороти. Мы ведь собираемся быть всегда вместе, веселиться и счастливо жить? Ты каждую ночь говоришь об этом.

Филип. Нет. Даже если сто тысяч лет протянем. Чёрт, не верь тому, что я несу по ночам. Ночами я вру как сивый мерин.

Дороти. Отчего же всё не может быть так, как ты говоришь по ночам?

Филип. Видишь ли, я ввязался в такое, что уже никогда не смогу быть с кем-то вместе, веселиться и счастливо жить.

Дороти. Но почему?

Филип. Во-первых, насколько я разобрался, на это просто не остаётся времени. Во-вторых, это кажется мелочью по сравнению с множеством более важных дел.

Дороти. Но ты же ничем не занят!

Филип (чувствует, что говорит лишнее, тем не менее продолжает). Нет. Но когда всё закончится, мне пропишут дисциплинарный курс для избавления от усвоенных здесь анархических привычек. Наверное, меня снова пошлют работать с пионерами или ещё куда.

Дороти. Ничего не понимаю.

Филип. Не понимаешь и никогда не поймёшь. Вот именно поэтому мы не сможем всегда быть вместе, веселиться и тому подобное.

Дороти. Ой, это даже хуже, чем «Череп и кости».

Филип. Что ещё за «Череп и кости»?

Дороти. Тайное общество; к нему принадлежал один человек, за которого мне хватило ума не выйти замуж. Всё у них там на высшем уровне, они такие правильные и до ужаса благородные; людей туда посвящают перед самой свадьбой, и когда мне обо всём рассказали, я её отменила.

Филип. Замечательный прецедент.

Дороти. Но разве нельзя быть вместе, пока мы рядом, то есть, даже если это не навсегда – радоваться тому, что мы имеем, любить и не огорчать друг друга?

Филип. Как пожелаешь.

Дороти. И пожелаю.

Она прошла от двери и стоит перед самой кроватью. Филип поднимает глаза, встаёт, обнимает Дороти и сажает рядом с собой на постель – в мехах и прочем.

Филип. Какая же она нежная, мягкая.

Дороти. И не пахнет ничем таким?

Филип (зарывается лицом в лисий мех на её плече). Нет, не пахнет. И ты в ней – прелесть. Я люблю тебя, и плевать на всё. Люблю. И теперь только половина шестого.

Дороти. Будем наслаждаться тем, что есть, да?

Филип (теряя рассудок). На ощупь – просто чудо. Молодец, что купила. (Крепко прижимает её к себе.)

Дороти. Можем же мы хоть немножечко порадоваться тому, что есть?

Филип. Да. Можем.

В дверь стучат, ручка поворачивается, и в комнату входит Макс. Филип встаёт с кровати. Дороти остаётся сидеть.

Макс. Помешал? Да?

Филип. Нет. Ничего подобного. Макс, это товарищ Бриджес, она из Америки. А это – товарищ Макс.

Макс. Салют, camarada. (Подходит к постели, протягивает сидящей Дороти руку. Та пожимает её и отворачивается.)

Макс. Вы были заняты? Да?

Филип. Нет. Ничего подобного. Хочешь выпить, Макс?

Макс. Нет, спасибо.

Филип (говорит по-испански). Hay novedades[50]50
  Есть новости?


[Закрыть].

Макс (говорит по-испански). Algunas[51]51
  Да, есть кое-что.


[Закрыть].

Филип. Может, всё-таки выпьешь?

Макс. Нет. Большое спасибо.

Дороти. Я пойду. Не хочу вам мешать.

Филип. Это необязательно.

Дороти. Заглянешь ко мне потом?

Филип. Договорились.

Макс (как можно вежливее, обращаясь к уходящей Дороти). Салют, camarada.

Дороти. Салют. (Захлопнув дверь между номерами, выходит в коридор.)

Макс (оставшись наедине с Филипом). Она – точно товарищ?

Филип. Нет.

Макс. Но ты её так представил.

Филип. Это просто привычка, фигура речи. В Мадриде всех называют товарищами. Предполагается, что все служат общему делу.

Макс. Не очень-то правильная привычка.

Филип. Да. Согласен. Кажется, я однажды так и сказал.

Макс. Эта девушка, как её – Бричес?

Филип. Бриджес.

Макс. У тебя с ней серьёзно?

Филип. То есть?

Макс. Ты понимаешь, о чём я.

Филип. Да нет, я бы не сказал. Скорее, забавно. В некотором смысле.

Макс. Вы много времени проводите вместе?

Филип. Ну, так… Проводим.

Макс. А чьё это время?

Филип. Моё. Личное.

Макс. А не время партии?

Филип. Всё моё время принадлежит партии.

Макс. Вот и я о том же. Рад, что ты быстро схватываешь.

Филип. Да, на лету.

Макс. Не злись, есть кое-что выше нас с тобой.

Филип. Я не злюсь. Но и в чёртовы монахи вроде бы не записывался.

Макс. Филип, camarada. Ты не похож на чёртова монаха.

Филип. Правда?

Макс. И никто от тебя этого не требует.

Филип. Ну вот.

Макс. Вопрос в том, мешает ли это твоей работе. Эта девушка – откуда она взялась? Тебе известно её прошлое?

Филип. Сам спроси.

Макс. Возможно, придётся.

Филип. Я что, плохо выполняю свою работу? Кто-нибудь жаловался?

Макс. До сих пор – нет.

Филип. А теперь кто жалуется?

Макс. Я теперь жалуюсь.

Филип. Что?

Макс. Да. Мы должны были встретиться в «Чикоте». Раз ты ушёл – мог бы оставить для меня сообщение. Я прихожу на место вовремя – тебя нет. Сообщений ты тоже не оставлял. Иду сюда и застаю тебя mit einer ganzen Menagerie[52]52
  С целым зверинцем (нем.).


[Закрыть] чернобурок в объятиях.

Филип. А тебе никогда не хотелось того же?

Макс. Ещё бы. Всё время хочется.

Филип. И как ты поступаешь?

Макс. Иногда, если выдаётся свободное время и я не слишком устану, то нахожу себе такую, чтобы согласилась на кое-что, отвернувшись в сторонку.

Филип. Но тебе постоянно хочется?

Макс. Очень приятные ощущения. Я же не святой.

Филип. Бывают же и святые.

Макс. Да. И не святые. Правда, я вечно занят… Давай сменим тему. Сегодня вечером ещё раз пойдём.

Филип. Хорошо.

Макс. Ты готов?

Филип. Слушай, насчёт девушки я ещё могу с тобой согласиться, как скажешь. А вот оскорблять не надо: в работе я ничем не хуже тебя.

Макс. Но эта девушка – точно вне подозрений?

Филип. А как же! Может, она и вправду на меня плохо влияет; может, я действительно зря трачу время и всё в таком духе, однако ей можно верить.

Макс. Точно? Знаешь, я в жизни не видел столько лисиц.

Филип. Ну, дура, конечно, набитая. Но я доверяю ей, как себе!

Макс. А тебе-то доверять можно?

Филип. Надеюсь. А это заметно, если нельзя?

Макс. Пожалуй.

Филип. И как я выгляжу? (Встаёт перед зеркалом и с презрением глядит на своё отражение.)

Макс, наблюдая за ним, медленно растягивает губы в улыбке, потом кивает.

Макс. По-моему, на тебя вполне можно положиться.

Филип. Если хочешь – иди, расспроси её, как она прежде жила и так далее.

Макс. Нет.

Филип. Все американки, приезжающие в Европу с деньгами, одинаковы. Ничем не отличаются. Никакой разницы. Колледжи, летние лагеря, более или менее обеспеченная семья, в наше время обычно менее, нежели более, мужчины, интрижки, аборты, высокие запросы… в конце концов она обзаводится семьёй и остепеняется – или же остепеняется, не обзаведшись семьёй. Кто-то открывает магазин, а кто-то работает в нём, другие пишут или играют на инструментах, третьи идут на сцену или в синематограф. Ещё у них есть какая-то «Молодёжная лига»[53]53
  Образовательная и благотворительная женская организация.


[Закрыть] – там, по-моему, работают одни девственницы. Всё на благо общего дела. Эта – пишет. И даже недурно, когда не ленится. Расспроси её, если хочешь. Но должен предупредить, это очень скучно.

Макс. Мне неинтересно.

Филип. А мне так не показалось.

Макс. Да нет. Я передумал, ты сам разберёшься.

Филип. С чем именно?

Макс. С этой девушкой. Ты сам примешь правильное решение.

Филип. Ты слишком веришь в меня.

Макс. Да, я в тебя верю.

Филип (с нажимом). А по-моему, слишком. Иногда меня всё это бесит. Чёртова работа. Ненавижу.

Макс. Понимаю.

Филип. Да. А ты мне тут зубы пытаешься заговаривать. Проклятье, на днях я убил мальчишку по имени Уилкинсон. Просто по неосторожности. И не говори, что это не так.

Макс. Вот сейчас ты несёшь чепуху. Впрочем, мог бы быть и поосторожнее.

Филип. Я виноват, что парня убили. Оставил его в своём номере, сидящим возле открытой двери. Я же совсем не для этого его вызвал.

Макс. Ты не нарочно. Не стоит об этом думать, дела уже не исправишь.

Филип. Нет, я просто по недомыслию загнал человека в ловушку.

Макс. Рано или поздно его всё равно убили бы.

Филип. А, ну да. Конечно. Если так рассуждать, то всё чудесно. Прямо изумительно. А то я не знал.

Макс. Я уже видел тебя в таком состоянии. Ты придёшь в себя.

Филип. Приду. Но знаешь, каким? Дюжина бокалов внутри, под руку с какой-нибудь проституткой. Это ты называешь «прийти в себя»?

Макс. Нет.

Филип. Спасибо, сыт по уши. Сказать тебе, где я сейчас хочу оказаться? Где-нибудь в Сен-Тропе на Ривьере, прогуливаться с утра, знать не зная ни о какой треклятой войне, и чтобы подали на подносе кофе с настоящим молоком, и бриоши со свежим клубничным джемом, яичницу с ветчиной…

Макс. И чтобы девушка рядом?

Филип. Да, и девушка тоже. Чёрт, ты прав. Девушка. В чернобурках и прочем таком.

Макс. Я же говорил, она на тебя плохо влияет.

Филип. Или наоборот, хорошо. Я так давно этим занимаюсь, что мне всё опротивело. Вообще всё.

Макс. Ты работаешь для того, чтобы каждый мог так хорошо позавтракать. Чтобы никто больше не голодал. Чтобы люди не боялись болезней, старости, чтобы они могли жить и трудиться с достоинством, а не как рабы.

Филип. Да. Конечно. Я знаю.

Макс. Ты же знаешь, зачем всё это. У тебя просто расшатались нервишки.

Филип. Расшатались нервишки? Уже не то слово, причём давно. С тех пор, как я повстречал её. Ты даже не представляешь, что они могут сделать с мужчиной.

Раздаётся приближающийся визг снаряда и взрыв на улице. Где-то кричит ребёнок – сначала пронзительно, потом тонко, со всхлипами. Слышен топот бегущих ног. Ещё снаряд. Филип распахивает окна. После взрыва опять слышно, как по улице разбегаются люди.

Макс. Ты работаешь для того, чтобы это всё прекратилось.

Филип. Свиньи! Специально подгадали к концу сеанса в кинотеатре!

Снова свист снаряда, ещё один взрыв. По улице с визгом пробегает собака.

Макс. Слышишь? Твоя работа нужна им всем. Она нужна детям. И даже, бывает, собакам. Иди, побудь немножко со своей девушкой. Ты сейчас ей нужен.

Филип. Нет. Пусть сама разбирается. У неё чернобурки есть. К чёрту всё.

Макс. Нет, пойди. Ты ей нужен.

Ещё один снаряд прилетает с протяжным шипением и разрывается где-то близко. На этот раз уже не слышно ни криков, ни топота.

Макс. А я тут пока прилягу. Сходи к ней.

Филип. Ладно. А что? Как скажешь. Всё, как ты скажешь.

Подходит к двери, открывает её. В это время слышно, как летит, падает, шипит и взрывается новый снаряд. Теперь – за отелем.

Макс. Это лёгкий обстрел. Настоящий начнётся вечером.

Филип открывает дверь смежного номера. Оттуда слышится его ровный, невозмутимый голос.

Филип. Привет, Бриджес. Как дела?

ЗАНАВЕС

Явление второе

Артиллерийский пост наблюдения в полуразбомбленном доме на Эстремадурской дороге. Он находится внутри башенки, некогда украшавшей это весьма вычурное здание. Железная спиральная лестница, по которой сюда поднимались, измята взрывом, оторвана и висит в воздухе, а вместо неё приставлена деревянная. Мы видим эту лестницу и заднюю стену наблюдательного поста, выходящую окнами на Мадрид. На улице ночь, и мешки с песком, затыкавшие окна днём, сейчас убраны. В проёмах – кромешная темнота: все огни в Мадриде погашены. По стенам развешаны крупномасштабные военные карты, на которых при помощи разноцветных кнопок и верёвочек отмечено расположение позиций. На простом столе – полевой телефонный аппарат. Справа от него, точно напротив узкого отверстия в стене, установлен огромный монокулярный телеметр[54]54
  Устройство дистанционного измерения.


[Закрыть] немецкого образца. Ещё один, среднего размера бинокулярный телеметр находится возле другого отверстия. Рядом с приборами стоят стулья. В правой части комнаты расположен ещё один простой стол с телефоном. У подножия деревянной лестницы, как и у верхнего её конца, выставлено по Часовому, у каждого – винтовка с примкнутым штыком. Верхнему Часовому едва хватает места, чтобы выпрямиться. Занавес поднимается. На сцене, кроме уже упомянутых Часовых, находится двое Связист о в, склонившихся над столом побольше. Как только занавес поднимается до конца, в основание лестницы бьют огни фар. Они становятся всё ярче, почти ослепляя Часового.

Часовой. Фары потушите!

Фары продолжают бить ему в глаза ярким светом.

Часовой (выставляет вперёд винтовку, щёлкнув затвором). Фары потушите!

Он произносит это очень медленно, отчётливо, с угрозой в голосе, так что сразу ясно: может выстрелить. Огни тотчас гаснут, и на сцену с левой стороны, оставив «автомобиль» за сценой, выходят трое Мужчин. Двое из них – в офицерских мундирах. Один – высокий, тучный, второй – худоват и щеголеват, его сапоги поблёскивают при свете фонарика в руке толстяка. Третий Мужчина – в штатском. Они приближаются к лестнице.

Часовой (произносит начало пароля). Победа достанется…

Худой офицер (резко, свысока). … тем, кто её заслужит.

Часовой. Проходите.

Худой офицер (обращается к Штатскому). Забирайтесь по лестнице.

Штатский. Я здесь не в первый раз.

Все трое лезут вверх по лестнице. При виде знаков отличия у Толстого Офицеара Часовой вытягивается по струнке. Связисты не поднимаются с мест. Толстый офицер подходит к столу, за ним следуют Штатский и другой Офицер в сияющих сапогах – судя по всему, его Адъютант.

Толстый офицер. Что это они?

Адъютант (Связистам). Ну-ка, встать! Смирно! Вы это что?

Связисты поднимаются с утомлённым видом.

Вольно!

Связисты садятся. Толстый офицер изучает карту. Штатский заглядывает в окуляр телеметра, но в темноте ничего не видно.

Штатский. Обстрел начнётся в полночь?

Адъютант (обращаясь к Толстому Офицеру). В котором часу откроют огонь, сэр?

Толстый офицер (с немецким акцентом). Разгофорчики!

Адъютант. Виноват, сэр. Не угодно ли посмотреть? (Протягивает ему стопку отпечатанных на машинке приказов.)

Толстый офицер берёт их и, мельком взглянув, отдаёт обратно.

Толстый офицер (строго). Зачем это? Я их сам писал.

Адъютант. Так точно, сэр. Я думал: может, вы захотите их проверить.

Толстый офицер. Я их уже проферял!

Звонит телефон. Связист берёт трубку и слушает.

Связист. Да. Нет. Да. Хорошо. (Кивает Толстому Офицеру.) Это вас, сэр.

Толстый офицер берёт трубку.

Толстый офицер. Слушаю. Да. Правильно. Вы что, болван? Нет? Согласно приказу. Залпами – значит «залпами». (Вешает трубку, глядит на свои часы, обращается к Адъютанту.) Сколько на ваших?

Адъютант. Без одной минуты двенадцать, сэр.

Толстый офицер. Учить и учить болванов. О каком командовании можно говорить, если дисциплина ни к чёрту? Генерал зашёл – связисты сидят. Командирам батарей непонятны приказы. Который, вы говорите, час?

Связист. Из бригады звонили шесть раз, сэр!

Толстый офицер (закуривая). Который час?

Адъютант. Без пятнадцати, сэр.

Толстый офицер. Что – без пятнадцати?

Адъютант. Без пятнадцати секунд двенадцать часов, сэр.

И тут начинают работать орудия. Отсюда обстрел звучит совсем иначе. Сперва резкий грохот: «бум-бум-бум», точно бьют перед микрофоном в литавры; дальше свист: «уиу-уиу-уиу-уиу, чу-чу-чу-чу-чу… чу» – это улетают снаряды, а потом раздаются далёкие взрывы. Вступает ещё одна батарея, она стреляет ближе и громче, и вот уже по всей линии грохочут один за другим тяжёлые удары, и воздух содрогается от гула улетающих вдаль снарядов. За окном вырисовываются очертания Мадрида, озарённого вспышками. Толстый офицер стоит перед большим телеметром, Штатский – перед другим, а через его плечо смотрит Адъютант.

Штатский. Любо-дорого поглядеть!

Адъютант. Много их сегодня поляжет. Марксистская мразь. Прямо в норах прикончим.

Штатский. Смотришь – и сердце радуется.

Генерал (не отрываясь от окуляра). Ну как, вы довольны?

Штатский. Великолепно! Сколько это продлится?

Генерал. Мы даём им час. Потом десять минут тишины. А потом – ещё пятнадцать минут.

Штатский. Но в квартал Саламанка снаряды не залетают, правда? Там почти все – из наших.

Генерал. Пара-тройка залетит.

Штатский. Как же так?

Генерал. Испанские батареи порой промахиваются.

Штатский. Почему именно испанские?

Генерал. Потому что они целятся хуже наших.

Штатский не отвечает, а между тем обстрел продолжается, хотя и не так беспрерывно. Слышатся свист приближающегося снаряда и грохот – это снаряд разорвался вблизи от наблюдательного поста.

Генерал. Начинают отвечать понемногу.

На сцене темнеет; теперь её озаряют лишь вспышки орудий за окнами да огонёк сигареты, которую закурил Часовой у подножия лестницы. Внезапно зрители видят, как этот огонёк медленно описывает дугу, и явственно слышат стук упавшего тела. За окном раздаются ещё два залпа. Новый снаряд прилетает всё с тем же нарастающим визгом, и взрыв освещает двух человек, взбирающихся по деревянной лестнице.

Генерал (не отрываясь от телеметра). Соедините меня с Габаритас.

Связист набирает номер. Потом ещё раз.

Связист. Виноват, сэр. Связь прервана.

Генерал (обращаясь к другому Связисту). Дайте мне штаб дивизии.

Связист. У меня тоже нет связи, сэр.

Генерал. Пошлите кого-нибудь, пусть восстановит линию!

Связист. Есть, сэр. (Встаёт в темноте.)

Генерал. А этот зачем тут курит? У вас не армия, а хор из «Кармен» какой-то!

Видно, как зажжённая сигарета второго Часового описывает параболу и летит вниз, словно он её выбросил. Следом внятно слышится грохот упавшего тела. Вспышка фонарика освещает троих мужчин у телеметров и обоих связистов.

Филип (с вершины лестницы, глухим, очень тихим голосом). Руки вверх. И не вздумайте корчить из себя героев – головы всем снесу!

У него в руках – короткий автомат, который висел за спиной, пока Филип забирался по лестнице.

Я ко всем обращаюсь! РУКИ, жирная сволочь!

Макс держит в правой руке гранату, а в левой – карманный фонарик.

Макс. Один звук, одно движение – и вы все покойники. Ясно?

Филип. Кто из них тебе нужен?

Макс. Только жирдяй и мадридец. Остальных просто свяжи. Клейкая лента есть?

Филип (говорит по-русски). Da.

Макс. Слышите? Мы – русские. В Мадриде все становятся русскими! Скорее, Towaritch, заклеивай рты, потому что перед уходом я эту штуку брошу. Видишь, чека уже сорвана!

Пока занавес опускается, Филип надвигается на пленников с автоматом наперевес, освещая фонариком их побледневшие лица. Орудия продолжают грохотать. Снизу, из-за дома, доносится голос: «Свет потушите!»

Макс. Минутку, сейчас потушим!

ЗАНАВЕС

Явление третье

Занавес поднимается. Перед нами – та же комната в штабе Сегуридад, что и в первом явлении второго действия. Антонио, из Comissarlado de vigilancia[55]55
  Управление безопасности (исп.).


[Закрыть], сидит за столом. Рядом, на стульях – Филип и Макс, все в грязи, с измождёнными лицами. У Филипа за спиной по-прежнему висит автомат. Перед столом стоит Штатский. Голова его непокрыта, плащ на спине разодран, один рукав полуоторван. По бокам стоят Штурмгвардейцы.

Антонио (обращается к Штурмгвардейцам). Можете идти!

Они отдают честь и уходят со сцены вправо с винтовками наперевес.

Антонио (обращаясь к Филипу). А что с другим?

Филип. Мы его по пути потеряли.

Макс. Тащить было тяжело, а сам идти не хотел.

Антонио. Ценная была бы добыча.

Филип. Не всегда же всё получается, как в кино.

Антонио. Если бы он только попал к нам в руки!

Филип. Я могу карту нарисовать, вы пошлёте кого-нибудь и найдёте его.

Антонио. Правда?

Макс. Это был солдат, он всё равно не заговорил бы. Я бы с радостью его допросил, но это бесполезно.

Филип. Когда покончим с этим, я нарисую вам, как до него добраться, и вы пошлёте кого-нибудь. Там его не потревожат, место надёжное.

Штатский (срываясь на истерику). Вы убили его!

Филип (презрительно). Заткнись, а?

Макс. Уверяю вас, он бы ничего не сказал. Я знаю таких людей.

Филип. Понимаете, мы не ожидали застигнуть обоих разом. Этот второй экземпляр был нетранспортабелен, а потом вообще отказался идти. Что-то вроде сидячей забастовки устроил. Не знаю: вам доводилось когда-нибудь возвращаться оттуда ночью? Там по дороге встречаются такие места… В общем, мы ничего не могли поделать.

Штатский (в истерике). И вы его просто убили! Я видел!

Филип. Угомонись, а? Тебя не спрашивали.

Макс. Я здесь ещё нужен?

Антонио. Нет.

Макс. Может, я лучше пойду? Мне эти сцены не по душе. Они слишком многое напоминают.

Филип. А я не нужен?

Антонио. Нет.

Филип. Не беспокойся, ты всё получишь: фамилии, адреса – всё, что необходимо. Этот гад всем заправлял.

Антонио. Хорошо.

Филип. И не волнуйся, этот непременно разговорится, он из болтливых.

Антонио. Ну, да. Политик. Много я их повидал.

Штатский (в истерике). Вы меня говорить не заставите! Никогда! Никогда! Никогда!

Филип и Макс обмениваются взглядами. Филип усмехается.

Филип (очень спокойно). Да ты уже говоришь. Не заметил?

Штатский. Нет! Нет!

Макс. Если вы не против, я пойду. (Встаёт с места.)

Филип. Пожалуй, и я с тобой.

Антонио. А вы не хотите остаться, послушать?

Макс. Нет, не надо, пожалуйста.

Антонио. Будет очень интересно.

Филип. Просто мы устали.

Антонио. Будет очень интересно.

Филип. Я завтра зайду.

Антонио. А я бы очень хотел, чтобы вы остались.

Макс. Пожалуйста, отпустите нас, если можно.

Штатский. Что вы со мной собираетесь делать?

Антонио. Мне всего лишь нужны ответы на некоторые вопросы.

Штатский. Я вам ничего не скажу.

Антонио. Скажешь, как миленький!

Макс. Пожалуйста. Пожалуйста. Отпустите!

ЗАНАВЕС

Явление четвёртое

Декорации – те же, что в третьем явлении первого действия, но ближе к вечеру. Занавес поднимается, на сцене – две комнаты. У Дороти Бриджес темно. У Филипа горит свет, окна зашторены. Филип лежит ничком на постели.

Анита. Филип!

Филип (не поворачиваясь, не глядя на неё). Чего тебе?

Анита. Филип, пожалуйста.

Филип. Да что такое-то?

Анита. Виски где?

Филип. Под кроватью.

Анита. Спасибо. (Заглядывает под кровать, почти заползает под неё.) Нет найти.

Филип. В шкафу посмотри. Наверно, опять кто-то прибирался.

Анита (идёт к шкафу, открывает его. Внимательно всё осматривает). Все бутылка пустой.

Филип. Ты ж моя маленькая искательница сокровищ. Поди сюда.

Анита. Я хотеть найти виски.

Филип. В тумбочке поищи.

Анита проходит к тумбочке, открывает дверцу – и достаёт бутылку виски. Приносит из ванной комнаты стакан, наливает виски, разбавляет водой из графина с тумбочки.

Анита. Филип. Выпить, чувствовать лучше.

Филип садится и смотрит на неё.

Филип. Ну, здравствуй, моё Чёрное Золотце. И как ты сюда попала?

Анита. Через запасной ключ.

Филип. Та-ак.

Анита. Я ты не видеть. Я ужас волноваться. Я прийти, они сказать, ты есть внутри. Я стучать дверь, нет ответ. Я ещё стучать. Нет ответ. Я сказать, пусть они открыть через запасной ключ.

Филип. И тебе открыли?

Анита. Я сказать, ты за мной посылать.

Филип. А это правда?

Анита. Нет.

Филип. Ладно. Мило, что ты зашла.

Анита. Филип, ты всё с тот большой блондинка?

Филип. Не знаю. Я что-то запутался. Всё как-то так усложнилось. Каждую ночь я прошу её руки, и каждое утро беру свои слова обратно. Мне кажется, это не может тянуться вечно. Да. Точно. Не может.

Анита садится рядом, гладит его по голове, откидывает волосы со лба.

Анита. Тебе очень нехороший. Я знать.

Филип. Хочешь, скажу тебе одну тайну?

Анита. Да.

Филип. Мне ещё никогда не было так плохо.

Анита. И это весь? Я думать, ты рассказать, как ловить эти люди из пятый колонна.

Филип. Каких людей? Я только одного поймал. Отвратный был тип, между нами.

В дверь стучат. Входит Управляющий.

Управляющий. Глубочайше извиняюсь за потревоженность.

Филип. Входи, не стесняйся. Только у меня здесь дамы.

Управляющий. Я лишь имел в виду зайти на предмет проверки, всё ли на месте. Проконтролировать возможные действия юной дамы в случае вашего отсутствия или недееспособности. Также стремлюсь выразить ниискреннейшие, наигорячие поздравления с изумительно проведённой контрразведочной операцией, которую восхваляют в вечерних газетах и которая привела к аресту трёхсот человек из пятой колонны.

Филип. Как – в газетах?

Управляющий. Во всех деталях арестования достойных порицания личностей, замешанных в убийствах, заговорах, саботаже, связях с неприятелем и во всех прочих кримах.

Филип. Кремах?

Управляющий. Это французское слово, «к-р-и-м», в переводе означает: «преступление».

Филип. И всё это прописали в газетах?

Управляющий. Абсолютно, мистер Филип.

Филип. А я-то причём?

Управляющий. О, всем известно, что вы занимаетесь ведением расследований такого рода.

Филип. Это откуда же всем известно?

Управляющий (с упрёком). Мистер Филип, мы в Мадриде. В Мадриде все всё знают раньше, чем оно соберётся произойти. Вот после происхождения ещё могут возникнуть споры: кто там на самом деле был, но прежде – весь мир чётко в курсе, кто там должен быть. Так что позвольте предложить мои поздравления, предваряя упрёки недовольных, которые спросят: «А почему только триста? Как же остальные?»

Филип. Не нагнетай. Но вот уехать мне, похоже, придётся.

Управляющий. Мистер Филип, и я об этом подумал. Я и пришёл в надежде сделать отличное предложение. В случае отъезда вам не имеет смысла забивать багаж продовольственными консервами…

В дверь стучат. Входит Макс.

Макс. Ступай, camarada Марочник. Мы это потом обсудим.

В с е. Салют.

Макс (Филипу). Wie geht’s?[56]56
  Как дела? (нем.).


[Закрыть]

Филип. Gut.[57]57
  Хорошо (нем.).


[Закрыть] А впрочем, не очень gut.

Анита. Ладно. Можно, я принять ванна?

Филип. Даже нужно, дорогуша. Только дверь поплотнее закрой, хорошо?

Анита (из ванной комнаты). Тёплый вода пойти.

Филип. Добрый знак. Дверь закрой, пожалуйста.

Анита захлопывает дверь. Макс опускается на стул. Филип сидит на кровати, свесив ноги.

Филип. Тебе что-нибудь предложить?

Макс. Нет, camarada. Ты там был?

Филип. Да, был. До самого конца. Ничего не пропустил. Ни одной подробности. Им кое-что понадобилось узнать, и меня вызвали обратно.