Текст книги "Любовь по-стамбульски. Сердечные авантюры в самом гастрономическом городе"

Я аккуратно смела остатки муки со стола, чем заслужила одобрительный кивок хозяйки: дополнительная пара женских рук в доме всегда к месту. По случаю намечавшегося чаепития Гезде, ловко вспорхнув на шатающуюся табуретку, достала с верхней полки запылившийся çaydanlık[186]186
  Приспособление для заваривания чая традиционным способом. Состоит из двух небольших (чаще медных) чайников, расположенных один над другим: в нижнем кипятится вода, а во втором заваривается чайный концентрат.


[Закрыть]. Мне пришлось его вымыть, а после заварить крепкий чай. Довольная старушка в нетерпении ждала густого обжигающего напитка, который за годы жизни в Стамбуле я научилась готовить всеми возможными способами.

Двухъярусный агрегат, без которого не обходится ни один дом и ни одна забегаловка в этом городе, был настоящим чудом техники, хоть и весьма примитивным. В Османской империи чайданлык появился сравнительно недавно (впрочем, как и сам чай), хотя его прародители до этого уже успели покорить ряд стран. Древние римляне, скажем, использовали тысячи лет назад аутепс – высокий кувшин, в нижний отсек которого закладывались угли; китайцы и сегодня частенько прибегают к помощи хого, нечто среднее между самоваром и кастрюлей, в котором готовят мясо и даже варят супы. Некоторые любители истории поговаривают, что однажды тульский самовар был доставлен ко двору султана в качестве подарка и так прижился на дворцовой кухне, что его скоро переформатировали в известный нам чайданлык, который, нужно упомянуть, частенько называют здесь семавером. А не является ли семавер потомком того самого самовара? Конечно, в кругах, одержимых чайджи[187]187
  Чайджи – особенно уважаемая и нужная профессия в Турции, представитель которой занимается приготовлением и подачей чая.


[Закрыть], историю эту лучше не упоминать, так как каждый местный любитель чая свято верит в уникальность, чистокровность и первородство толстобокого чайданлыка.

Тарелка ароматных пиши дымилась на столе, и я в нетерпении ждала, когда хозяйка даст отмашку и мы сможем оценить нежный вкус жареного теста. Это был настоящий привет из детства: запах короткой остановки на безызвестной железнодорожной станции, шумной привокзальной площади в сочетании с тонким ароматом чемоданной кожи, запах студенческой столовой и выходных, проведенных у бабушки. В отличие от привычных нам жареных пирожков, пиши были не вытянутой, а округлой формы с премилыми дырочками в центре. Пока я вдыхала чарующий аромат, Гезде в умиротворении погружалась в серое облако сигаретного дыма.

– Вы так много курите… Давняя привычка?

– О-о-о, очень давно! Это отец Сергена научил меня. Курить и готовить пиши. Я-то молодая была, глупая, ничего не умела…

– Видимо, он был неплохим человеком, – тихо произнесла я и принялась за немного остывший пирожок.

Невидимая корочка хрустнула, и нежнейшее тесто запело гимн пшенице, клейковине и маслу – всему тому, что отрицают современные диетологи. Мне хотелось выкрикнуть: «Долой нутрициологию!» – и присягнуть на верность калориям, однако Гезде окинула меня таким взглядом, что пирожок пришлось вернуть на место.

– Говоришь неплохой? Предатель, вот он кто! Бросить свою любовь ради денег! И еще прикрывался тем, что делает это для нас…

История обрастала новыми деталями, о которых мне не терпелось поскорей узнать, чтобы вернуться к невероятному пиши, из сердцевинки которого маслянистой струйкой сочился эликсир истинного наслаждения.

– Простите, Гезде-ханым, за лишние вопросы. Но, возможно, он и вправду хотел съездить на заработки, а после вернуться к вам?

Старушка пристально посмотрела, задумалась – как будто эта мысль ни разу не приходила ей в голову за долгие десятилетия.

– Но вы хотя бы сообщили ему о сыне?

И тут я промахнулась. Глаза Гезде заискрили, и, мигом схватив блюдо, она отставила его подальше на подоконник и нравоучительно начала цокать, как это делают стамбульские пенсионеры, чтобы пристыдить какого-нибудь сорванца: за то, что он громко говорит, быстро бегает – в общем, за то, что молод. Это цоканье как знак признания неизбежности: прошлое не вернуть… Ее узко посаженные бесцветные глаза покраснели.

– Простите меня… Ваша жизнь такая, какая есть. Я лучше пойду. Скажу Сергену, что невеста из меня не вышла, – мне захотелось тепло улыбнуться этой крохотной старушке, которая вот-вот готова была разрыдаться.

Она вздохнула, вернула блюдо с пиши на стол и даже пододвинула его прямо к моему носу.

– Я не умею говорить об этом, сразу злиться начинаю. Когда он уехал в Италию, я узнала, что беременна. Мать испугалась, что отец убьет за такое, и сказала, чтобы уезжала в город и тайно избавилась от ребенка. Денег дала, адрес акушерки написала. В Стамбуле я два дня искала ту лекарку, а потом оказалось, что ее арестовали, потому что нельзя было аборты делать. Помню отправилась я на Галатский мост, думала, брошусь в Золотой Рог. Там много таких, как я, лежит на дне… У нас ведь раньше строгие нравы были. Это сейчас все по-другому стало. И хорошо, что так. В общем, от всей этой рыбной вони на мосту меня как вырвет прямо на дяденьку одного. Он там с удочкой рыбачил. Испугалась я, еще больше заплакала, а он взял меня нежно за руку и говорит: «Одна тут, что ли?» И взял к себе жить. Так мы и поселились у него, в крохотной квартирке в Балате. Он по утрам уходил на мост рыбачить, а к вечеру возвращался. А потом родился Серген, а я молчала, что он от чужого. Зачем было обижать человека? Он добрым был ко мне, не бил никогда, молчал в основном… А через год он умер. Квартиру его мы продали и купили эту. Так жизнь у нас с сыном и наладилась.

Я вспоминала старый Галатский мост, который шесть веков назад хотел проектировать сам Леонардо да Винчи. Он лично подготовил чертежи и отправил их султану Баязиду, которого новаторские идеи гениального конструктора отпугнули. Османские правители не любили рисковать – так Стамбул лишился, возможно, своей главной достопримечательности, которая, впрочем, могла и не дожить до наших дней. Письмо Леонардо со всеми рисунками не так давно было найдено в дворцовых архивах, и сегодня каждый может лицезреть наброски невероятной для тех времен каменной конструкции. Нашлись даже ученые, которые справедливости ради воссоздали в уменьшенном виде задумку великого Леонардо, и – о чудо! – мост вышел бы славным, прочным и даже абсолютно устойчивым к землетрясениям.

Жители средневекового Константинополя безропотно перебирались с берега на берег изогнутого Халича по воде, пока в девятнадцатом веке не появились современные мосты, которые перестраивались в угоду новым правителям и архитекторской мысли. Соединяющие словно два разных мира, мосты через Золотой Рог были тем местом, в котором замирала жизнь. Словно портал в прошлое, Galata Köprüsü и по сей день возвращает каждого, кто ступит на его пропитанное солью нескончаемое полотно, в далекое прошлое великой империи, которая зарождалась на том самом месте, где, возможно, стоите именно вы. Застывшие фигуры рыбаков с устремленными вверх удочками будто прошивают воздух плетеными лесками: их неспешно отточенным движением забрасывают подальше в серые воды пылающего в лучах заходящего солнца залива.

Рыбак всегда надеется на крупный улов: кто-то мечтает о серебристой пеламиде, которую здесь называют паламутом, кто-то – о ромбовидном калкане, а некоторые чудаки и вовсе рассчитывают на голубого тунца, который нынче в этих водах большая редкость.

В итоге к вечеру рыбацкие ведра полны дешевой серой кефали и мелкой невзрачной хамси. Все как в жизни…

Гезде медленно пережевывала невидимым ртом золотистое тесто и сосредоточенно смотрела в стену: так делают люди, когда погружаются в воспоминания. Не хотелось ее отвлекать, но мне было пора.

– Я пойду, а вы отдыхайте, – ласково сказала ей.

Старушка улыбнулась.

– Ты запомнила, как пиши делать? Каждое утро готовь, и ни в коем случае не ешь круассаны и корнетто. Кстати, отец Сер-гена, как ты и сказала, вернулся в деревню. И не женился даже, я недавно узнала.

– Так что же вы не поедете туда? – История принимала новый оборот. – Я же говорила, что он неплохой человек. Тем более ваш сын хочет один пожить, семью создать. А вы его опекаете вместо того, чтобы свою жизнь устраивать. Время-то не ждет…

Старушка махнула ладонью, чтобы я подошла, и, озираясь на распахнутое окно, прошептала:

– Я не из-за Сергена не еду. Это я так говорю только. Он тут ни при чем. А вот отца его боюсь увидеть. Тогда он молодой был, а сейчас старый, наверное, страшный, как наш бакалейщик – черт, ей-богу! Испугаюсь я…

Пораженная этим признанием, я едва сдерживала улыбку, которая так и норовила прорваться наружу безудержным хохотом, но нужно было смолчать во что бы то ни стало: старушка обладала скверным характером и могла выкинуть любую штуку. Из окна подул ветер, и белоснежный хохолок заплясал на темечке одной из самых неразумных тейзе, каких мне только приходилось видеть.

– Ваш возлюбленный мог измениться и в лучшую сторону. Не всех ведь портит старость. Вы, к примеру, тоже изменились, – и я указала на фотографию в потертой пластмассовой рамке у входа в кухню. На пожелтевшем листке стояла миниатюрная женщина со смешными рыжими вихрами на макушке, а рядом с ней такой же рыжий мальчуган. – Когда человек любит, разве морщины имеют значение?

Гезде молчала, и только губы перебирали неслышно: возможно, эти были привычные ей бранные словечки в адрес несчастного паренька из ее прошлого; или же она репетировала фразу, которую произнесла бы, будь он сейчас рядом…

– И еще мне кажется, что Сергену нужно сказать правду про отца. Он уже взрослый, и это может полностью поменять его жизнь. Ведь он и итальянский ресторан открыл лишь потому, что думает, будто его отец итальянец.

Гезде даже всплеснула руками:

– То-то и оно! Ради отца он старается! А его не волнует, что для меня все эти пиццы-миццы, тирамису-мирамису как ножом по сердцу?!

Умению стамбульцев эмоционально окрашивать монологи позавидовали бы даже итальянцы. Особый восторг вызывала привычка добавлять к каждому слову любую рифму, начинающуюся на букву «м». Так, в незатейливом разговоре соседок можно частенько уловить приглашение на kahve[188]188
  Кофе (тур.).


[Закрыть]-mahve; продавец картофеля на базаре будет звонко кричать «patates[189]189
  Картофель (тур.).


[Закрыть]-matates; а мама недовольно отдергивать ребенка от игрушечного магазина со словами о том, что у него и так полно oyuncak[190]190
  Игрушка (тур.).


[Закрыть]-moyuncak. На первых порах раздражавшая привычка приклеилась настолько быстро, что вскоре мы с Дипом изъяснялись, как прирожденные стамбульцы: в рыбной лавке непременно покупали анчоусы-манчоусы и хамси-манси;

веселого зеленщика, который приветствует меня громким Nasılsınız?[191]191
  Как поживаете? (тур.)


[Закрыть], я просила завернуть увесистый пучок roka[192]192
  Руккола (тур.).


[Закрыть]-moka, а в очереди за свежими артишоками смешно повторяла за добродушными хозяюшками enginar[193]193
  Артишок (тур.).


[Закрыть]-menginar, чтобы не выделяться в компании истинных стамбулок. Возможно, мы еще долго коверкали бы язык, если бы однажды наша восьмилетняя Амка не пришла утром в спальню и не заявила, что пора бы «завтракать-мавтракать». Меня, поклонницу чистых литературных форм, подобная рифма из уст малолетнего чада серьезно взволновала, и в тот же день мы отказались от милой фонетической шалости, хоть порой сдержаться было очень и очень непросто.

Под окном кто-то тихо позвал.

– Ане! Это я! У вас все в порядке? Вы не ссоритесь?

– Что же мне ссориться с невесткой родной? – резво вскочила со стула Гезде и кинулась к окну. – Hadi eve gidelim! Konuşmamız gerek![194]194
  А ну-ка давай домой! Разговор есть! (тур.)


[Закрыть]

– Так ресторан же открыт! Как я брошу?

– Закрывай, говорю, и иди домой! Нашел о чем беспокоиться. Разве это ресторан? Название одно, да и только! – И мне тихонько с лукавством добавила:

– Хорошо хоть, что его отец в Японию не поехал. А то бы Сер-ген суши лепил мне под окном. Не выношу запаха рыбы! Öf… – протяжно произнесла она, что означало «фу, какая гадость…»

Пока на улице скрипели опускающиеся рольставни, Гезде не могла найти себе места. Она потерла сухенькие ладошки, окинула кухню скорым взглядом, остановилась на мне, будто думала, можно ли мне верить. А вдруг я дала ей неверный совет и лучше оставить все как есть? Нужна ли правда после лжи длиною в жизнь?

Понимая, что Серген с минуты на минуту появится на пороге, мне захотелось перед уходом прояснить один крохотный вопрос, который мучил все утро.

– Выходит, вы любили всю жизнь, но решили прятаться сами и прятать сына? Почему?

Гезде молчала. На лестнице послышались шаги.

– Я спрашиваю, потому что это очень нелогично… Люди ищут любовь по всему миру, а вы даже не дождались его возвращения…

Гезде потянулась за сигаретой, но почему-то отдернула руку. Она тяжело сглотнула ком, который распирал горло, и едва заметный румянец снова заиграл на ее впалых старушечьих щеках.

– Ты много знаешь счастливых пар? Тех, которые сохранили чувство на долгие годы? Я – нет… Все грызутся, как волки, делят что-то… Я не хотела растоптать наше чувство, ведь мы не особенные какие-то. Как и все, мы начали бы ругаться, унижать друг друга, изменять – и любовь была бы отравлена. А так она до сих пор горит в моем сердце тем же чистым огнем, как будто мы только вчера повстречались… Но ты не поймешь: для этого надо любить.

В дверях стоял достойный сын своей матери: забрызганной томатным соком манжетой он утирал слезы, отчего выглядел гигантским малышом, которого вместо ползунков по ошибке одели в поварской китель. Он бросился на шею старушки Гезде, которая скрылась за его грузной фигурой, а я поспешила прочь из сентиментального водевиля.

Оказавшись на улице, первым делом я вдохнула полной грудью свежего воздуха и поспешила домой, где меня ждали гора неглаженого белья, букет артишоков для запекания к ужину, незаконченная глава новой рукописи и Дип, томившийся от утреннего голода, но не решавшийся подойти к плите после последних кулинарных неудач.

Спешно проходя квартал за кварталом, создававших неправильную геометрию старых улиц, я размышляла о словах неразумной, как мне казалось, Гезде, бежавшей от любви с одной-единственной целью – сохранить чистое чувство. Как ни ломала я голову, но побег от собственного счастья представлялся верхом абсурда и абсолютной бессмыслицей.

История поражала еще и тем, что с давних времен именно Стамбул был известен рисковыми замыслами и бесстрашными играми в угоду жаждущим любви сердцам. Султаны, которым доступны были едва ли не все женщины мира, в унынии склоняли колени у ног возлюбленной, надеясь на взаимность; поэты обливались слезами, читая полные тоски рубаи и газели, а великие скульпторы возводили великолепные храмы в честь той единственной, которой никогда не суждено было обратить на них лучезарный взор.

Такая печальная участь постигла и несравненного Синана[195]195
  Мимар Синан (1489–1588) – известный османский архитектор, инженер и педагог; создатель мечетей, дворцов, мостов, переправ и акведуков, вошедших в историю османской архитектуры.


[Закрыть], искренне полюбившего дочь своего султана – юную Михримах. Семнадцатилетнее дитя пленило сердце придворного архитектора, и с той поры тот поклялся возвести восхищающие воображение храмы в честь своей возлюбленной. Сила камня велика, и только эта сила способна пережить саму любовь. Уже давно нет гениального Синана и нежной Михримах, однако две мечети ее имени до сих пор напоминают о безответной любви.

Имя Михримах в переводе с фарси означает «Солнце и Луна» – два светила, соединившиеся вместе в прекрасном лике принцессы. Синан долго думал, как же передать эту аллегорию в камне, и спустя долгие годы размышлений нашел ответ. По его чертежам были возведены две мечети: одна в европейской части города, на шестом холме Эдирнекапы[196]196
  Эдирнекапы – квартал на возвышенности, расположенный в историческом районе Фатих в непосредственной близости к стенам Константинополя.


[Закрыть], другая же – в азиатском Ускюдаре, известном прежде как Хрисополь. Место издревле было окутано легендами, тайнами, затоплено горькими слезами. Сам город получил название в честь сына небезызвестного Агамемнона, главного героя «Илиады» Гомера, участника Троянской войны – молодого и прекрасного Хриса. Кстати, мать Хриса утверждала, что отцом его был сам Аполлон, с которым она изменила однажды законному супругу. Одним словом, места Мимар Синан для мечетей выбрал исторические и невероятно красивые. А чтобы признание в любви было нетривиальным, он прибегнул к астрономии и методом невероятно сложных математических расчетов объединил оба храма прекрасной Михримах тайным посланием – воплотил в них имя возлюбленной.

Лишь один раз в году, в день рождения принцессы, 21 марта, случается маленькое чудо: как только весеннее солнце скрывается за одиноким минаретом мечети в Эдирнекапы, тут же луна появляется между двумя минаретами мечети в Ускюдаре. Эта игра небесных светил, подчиненная воле человека, доказывает великую силу любви, против которой бессильны даже законы природы. Оценила ли Михримах оригинальность признания Синана, мы не знаем: дворцовые записи скрывают от нас правду минувших лет, оставляя лишь призрачные намеки и туманные подтверждения…

В то утро завтракали мы с Дипом поздно и наспех на узком деревянном столе нашей миниатюрной кухни: запеченные яйца на подушке из карамелизованных перцев с недавних пор спасали в те дни, когда готовить не было ни сил, ни времени. Рецепт, как часто случается в этом городе, подсказал хозяин переносной овощной лавки. Кому, как не ему, было знать, как лучше обращаться со сладким «биберие»[197]197
  Перец (тур.).


[Закрыть]. В точности повторив указания дядюшки Ахмета, я пришла в полный восторг и с тех пор прибегала к нему каждый раз, когда нужно было быстро и с пользой утилизировать залежавшиеся в холодильнике овощи.

Я нарезала кольцами перец и тут же отправляла его на толстую чугунную сковороду, в которой к этому времени уже пузырилось разогретое топленое масло. Всего ложка, а аромат такой, что начинаешь подгонять себя, чтобы поскорее приступить к завтраку. Несколько зубчиков чеснока, пропущенных через пресс, действуют молниеносно: нежный сливочный запах пополняется пикантностью и остринкой. Щепотка соли и главный ингредиент, о котором дядюшка Ахмет говорит с особой важностью и придыханием:

– Bir kaşık doğal bal[198]198
  Ложка натурального меда (тур.).


[Закрыть], а потом жди, пока он сделает свое дело…

Мед, разогретый в масле, моментально покрывает овощи карамельной сладостью, и я тут же заливаю все это великолепие яйцами. Еще одна щепотка соли поверх схватившихся белков, и завтрак по совету лучшего овощника нашей улицы готов.

Я долго не решалась поведать Дипу об утреннем происшествии, но все же не удержалась и разболтала все в мельчайших подробностях, упустив несколько деталей об утреннем кофе с шеф-поваром и неудачной роли его подружки. Как правило, стамбульские истории в моем исполнении не вызывали у мужа никакого интереса. Он считал скитания по улицам незнакомого города занятием бессмысленным и опасным, так что слушал всегда нехотя, а порой и с легким раздражением. Однако в этот раз я ощутила признак заинтересованности в его глазах, отчего, отставив тарелку с яичницей, принялась пересказывать рецепт воздушных пончиков, память о которых никак не отпускала.

– Так вот представь, что тот парень, научивший Гезде-ханым печь эти самые пиши, потом вернулся домой, а ее и след простыл. Более того, она ждала чего-то всю жизнь, растила одна сына только ради одного – чтобы не спугнуть, видите ли, любовь! Абсурд?! – Я засунула большой кусок хрустящего симита в рот и принялась что есть силы жевать, чтобы выразить еще больше негодования по поводу истории неразумной Гезде. Однако Дип опередил меня.

– Возможно, я сделал бы так же, – спокойно сказал он и положил добавки чудесной яичницы с овощами. – Эта фриттата получилась чудесно. Ничего, если я доем?

Я чуть не поперхнулась. Хотелось возмутиться, однако рот все еще был занят симитом. Я пыталась решить, чем недовольна больше: тем, что мою овощную яичницу назвали итальянской фриттатой, или оскорбительным согласием с безумным поступком Гезде. Наконец, проглотив последнее кунжутное зернышко, я решила о фриттате поговорить позже.

– Как понимать, что ты сделал бы так же? Уехал бы прочь от меня, чтобы не подвергать сомнению любовь?

Дип испуганно воззрился и потянулся к чаю, что означало, что он торопится и конца разговора мне не видать.

– Неужели ты не боролся бы за свои чувства? Не искал бы ту, которая перевернула твою жизнь?

Формулировка «перевернула жизнь» прозвучала не очень романтично, хотя в полной мере и описывала хаос, в который я ввергала в последние годы жизнь уравновешенного супруга.

– Я ведь не о себе говорил, а о ней. Что, возможно, будь я на ее месте, поступил бы так же. Она ведь из другого времени, другой культуры… Представь, что в той деревне полвека назад женщины были несчастливы в браке, угнетаемы мужчинами, о любви никто и подумать не мог! У нее перед глазами были примеры несчастных тетушек, кузин, соседок, мамы. И вдруг у нее любовь – воодушевляющая, дающая силы, желание жить! Понимаешь, как это важно и какое счастье ощутить однажды такое чувство? Но намного важнее сохранить его… Потому что нет ничего печальнее, когда это высокое чувство превращается в обыденную канитель…

– Как у нас? – проронила я. Но Дип не ответил. Он быстро надел свои замшевые туфли с затертыми носами и спешно закрыл за собой дверь.

Недели тянулись медленно: они напоминали ленивых питомцев, которых обязательные хозяева дважды на дню выводят на узкие тротуары одной и той же улицы, чтобы справить нужду и подышать свежим воздухом. Малогабаритные комнатные шпицы и пекинесы, приученные лишь к медленному променаду, останавливаются у каждого столба, безразлично нюхают землю и неохотно следуют за натянутым поводком. Точно так же ощущала себя и я – будто кто-то обмотал вокруг шеи ошейник и постоянно тянул, причем всегда в отличную от моих желаний сторону.

Стамбул посерел, что, впрочем, вполне естественно в самом хмуром из всех существующих месяцев. Благо он и самый короткий. Февраль всегда был влажнее января и уж тем более грустнее, чем декабрь. «Скверная погода нынче выдалась», – поговаривали торговцы рыбой, когда я забегала в их тесные лавки, сплошь пропитанные солью и запахом свежих водорослей. Раскрасневшиеся на морском ветру, припухшие и уставшие лица едва можно было различить в плохо освещенном помещении: если бы не раскачивающаяся под самым потолком пластмассовая лампа, я и вовсе бы не знала, сколько человек в этой комнате.

– Taze fener var mı?[199]199
  Есть свежий морской черт? (тур.)


[Закрыть]– обычно спрашиваю я, потому что именно эта рыба кажется мне идеальной для холодных зимних вечеров. Ее нежное белоснежное филе, пропитанное солеными водами Мраморного моря, не требует никаких специй: достаточно просто присыпать мукой и положить на сковороду в слегка разогретое масло. Тот рыбак, что постарше, в съехавшей шапке бини цвета жабр луфаря (кстати, его только выгрузили на заваленный колотым льдом прилавок), подсказал однажды, что «фенер» особенно хорош под густым гранатовым соусом. Это была непреложная истина, подарившая нашему семейству не один замечательный ужин и еще одну статью расходов: «наршараб»[200]200
  Наршараб – соус, получаемый методом сгущения сока темных сортов винограда; особенно популярен в Турции и Азербайджане.


[Закрыть]теперь мы покупали регулярно и в больших количествах. Любовь к нему была настолько велика, что я добавляла терпкий соус к тушеной баранине, в овощные рагу и даже заправки к салатам. Одним словом, краснолицый рыбак в смешной вязаной шапке, свисавшей пустым носком на затылке, дал в свое время дельный совет, однако сегодня, услышав мой вопрос, он только развел руками:

– Не-е-ет, абла[201]201
  Абла – вежливое обращение к девушкам и женщинам в Турции.


[Закрыть], вашей рыбки нет… Море нынче суровое, карайель[202]202
  Карайель – зимний ледяной ветер в Стамбуле с Балкан, часто приносит снег и снежные бури.


[Закрыть]бушует. Ждите снега, – почти шепотом добавил он, как будто хотел напугать страшным прогнозом.

Однако слова угрюмого рыбака не возымели должного эффекта. Напротив, воодушевленная предстоящей стихией, которая в Стамбуле так же редка, как и обычный погожий денек, я пришла в непередаваемый восторг от того, что готовить рыбу не нужно, а значит, вечер можно провести вне дома. Дети пообещали состряпать себе к ужину омлет, и я с чистой совестью отправилась к высокому небоскребу, в котором находился офис Дипа.

Светящаяся сотнями окон тридцатиэтажная башня разрезала скучный пейзаж района Шишли: ряд серых панелек; мечеть, построенная по просьбе многочисленных прихожан сразу после войны, в 1945-м. Неподалеку сверкал любимый туристами Cevahir – самый большой торговый центр Стамбула и один из крупнейших в мире. Вечная сутолока делает его малопривлекательным для горожан, а вот туристы, напротив, жалуют и забиваются в него в таком количестве, что «AVM»[203]203
  AVM – аббревиатура от «Alış Veriş Merkezi», что в переводе с турецкого языка означает «Торговый центр».


[Закрыть]напоминает истинное вавилонское столпотворение.

Мы редко встречались с Дипом после работы, так как всегда куда-то спешили, а в какой-то момент и вовсе забыли, что после семи вечера жизнь может только начинаться. Фонари скупо освещали забросанные гнилой листвой тротуары, облепленные грязью автомобили слепили глаза, и мы пробирались сквозь толпы замерзших прохожих туда, где нас ждали тепло, еда и крохотная надежда на мимолетное счастье.

– Ты знаешь, куда мы идем? – поинтересовался Дип, когда мы минули элегантную и строгую мечеть Тешвикие[204]204
  Мечеть Тешвикие построена в 1794 году султаном Селимом III по проекту Крикора Бальяна, представителя одной из самых известных в Османской империи династий архитекторов.


[Закрыть], которую легко узнать по одному-единственному минарету. Настолько вольная трактовка классической исламской архитектуры дозволялась лишь султанам и их близким, особенно когда те старались превзойти своих отцов или усердно подражали европейским традициям.

– Мы идем в одно замечательное место. Итальянский ресторанчик в Акаретлер[205]205
  Акаретлер – район в непосредственной близости к дворцу Долма-бахче, построенный во второй половине XIX века и предназначенный для размещения высокопоставленных чиновников и политических деятелей.


[Закрыть], здесь неподалеку. Попросим приготовить тебе настоящую фриттату, а то ты принимаешь за нее любую яичницу.

Дип усмехнулся и, втянув голову в высокий воротник серого кашемирового пальто, следовал за мной по узкому тротуару, который не позволял идти вровень, взявшись за руки. Ветер хлестал в лицо, и я уже трижды успела пожалеть, что не обмотала шею шарфом. Рыбак был прав: леденящий душу карай-ель полировал изморозью голые ветви осунувшихся платанов, медь дверных ручек и даже лица прохожих – от этого они становились стеклянными и еще более безразличными. Меня же согревало одно – я ждала встречи с добродушным Сергеном, который, была уверена, отыщет местечко в траттории для своей новой знакомой.

С нашей последней встречи прошли три недели, и я радостно предвкушала приближающийся ужин с настоящей итальянской фриттатой, хотя ею и положено было завтракать. Как говорит моя соседка Айше, яйца человек может есть три раза в день и каждый раз оставаться счастливым. Страшно подумать, в какое негодование привел бы подобный рацион диетологов, но в этот холодный вечер мысли о пышущей жаром яичнице с овощами меня лишь согревали.

Поравнявшись с домом, в котором проживала Гезде с сыном, я решила, что перепутала адрес. Вывески итальянской траттории над входом как не бывало. Вечно распахнутое окно, из которого круглосуточно клубился сигаретный дым, захлопнуто наглухо, что было вполне логично при такой непогоде. Под окном, на грязном сером асфальте, валялись размокшие окурки – я окончательно убедилась, что адрес был верным. Мы дернули ручку безымянного ресторана, и из зала пахнуло свежим дрожжевым тестом, жаренным в масле. Дип моментально скинул пальто и, потирая руки, принялся искать столик поближе к батарее. Посетители лениво оторвали головы от миниатюрных стаканчиков с чаем, чтобы взглянуть на нас, и тут же вновь вернулись к горячему напитку и нескончаемым разговорам.

За стойкой стояла равнодушная девушка с пирсингом в носу и ушах.

– А Сергена здесь нет? – осторожно поинтересовалась я. – Он мой друг.

Услышав о дружбе, девушка с трудом выдавила из себя некое подобие улыбки:

– Он уехал с матерью.

– Неужели в Бурсу?

Похоже, моя осведомленность о Бурсе ее оживила, она порозовела и принялась тараторить как заведенная, так что я едва успевала понять все слова, среди которых было огромное количества сленга, который мой словарный запас отнюдь не вмещал.

– Так вы знаете о Бурсе? Это хорошо! Его отец нашелся, представляете, спустя столько лет! А он-то думал, что тот итальянец. Даже ресторан в его честь открыл…

– Итальянского ресторана больше нет? – расстроенно поинтересовалась я.

– Как видите! – девушка едва не визжала от радости. – Теперь мы подаем завтраки и весь день печем пиши – по рецепту его отца. Гезде-ханум сохранила все в памяти и нам передала.

Я осознавала, что зря тянула Дипа в такую даль: не станет ведь он ужинать пресными пончиками, которые положено подавать к завтраку. Но, к моему удивлению, в тот вечер муж был на редкость сговорчивым и с радостью кивал на все, что бы я ему ни предлагала.

На улице бушевал балканский ветер, а мы сидели у самого окна и любовались неистовой пляской уличного мусора на мостовой. Девушка с пирсингом поставила на стол пару пышнотелых пиши и то и дело подливала горячего чаю, который в тот вечер был особенно вкусным.