Текст книги "Любовь по-стамбульски. Сердечные авантюры в самом гастрономическом городе"

Рецепт
Рецепт воздушных пиши к завтраку по рецепту Гезде-ханым (подаются холодным февральским утром)

Ингредиенты:

• 600 г пшеничной муки

• 1 куриное яйцо

• 10 г сухих дрожжей

• 4 столовые ложки сахара

• 0,5 чайной ложки соли

• 60 мл йгурта (можно заменить жирным кефиром)

• 300 мл воды

• Растительное масло (или любой подходящий жир) для обжаривания

Работа с тестом, будь то песочное, слоеное, бисквитное, заварное ли, требует знаний и серьезного навыка. Что уж говорить о дрожжевом? Кроме ингредиентов во время приготовления нежнейших пиши нужно также обзавестись лучезарной улыбкой и хорошим настроением. «Дрожжи не терпят нытиков», – говаривает соседка Айше, когда накрывает квашню с тестом для поднятия перед Пасхой. Айше – гречанка, и потому все христианские праздники отмечает с соблюдением традиций и кулинарных ритуалов.

Улыбнуться утром всегда проще, чем вечером, – возможно, поэтому хитроумные стамбулки завели ритуал баловаться дрожжевыми булочками с самого спозаранку. Главное, что дело это неприхотливое и быстрое.

В большой керамической миске соединяю все ингредиенты. Да-да, не нужно никаких опар, разведений, разогревов и прочих бессмысленных действий. Вымешиваю тесто руками тщательно, наслаждаясь его нежной консистенцией. Если к рукам сильно липнет, можно добавить муки, но только не переборщить – тесто еще уплотнится, разбухнет за счет клейковины и к моменту жарки поднимется воздушным пористым шаром – точь-в-точь как мне нужно. После вымешивания я смазываю его растительным маслом – так оно меньше липнет к стенкам посуды, в которой будет подниматься минут тридцать-сорок.

Делю тесто на одинаковые кусочки – у меня их выходит штук шестнадцать. Этот размер позволит легко уместить по четыре заготовки зараз на сковороде. Легко скатываю шарики и, слегка приплюснув их ладонью, выкладываю на усыпанную мукой столешницу – пусть еще немного расстоятся. В самом конце ручкой ложки проделываю сквозные отверстия наподобие тех, которые украшают известные «донаты». Отверстия не имеют никакого эстетического значения, сплошной прагматизм: дабы избежать непропекшейся сердцевинки, кондитеры решили попросту вырезать центральную часть пончика. Кстати, по той же причине классические кексы выпекаются с отверстием посередине.

Пиши жарят в чугунной сковороде с высокими бортиками, но можно и в стальной: дело ведь не в посуде, а в температуре масла – оно должно быть прогрето мягко, на среднем огне. Стоит увеличить температуру, как нежность пиши сменится грубой плотной текстурой мякиша, да и цвет выйдет не золотистый, а темный, от которого аппетит вряд ли разыграется.

Воздушные булочки стоит подавать сразу: их ставят в отдельной тарелке на стол одновременно с несколькими видами джема, каймаком, медом, яичницей, сыром и овощным салатом. Особенно щепетильные хозяйки к пиши непременно добавят пиалу с приторным пекмезом и столько чая, сколько можно пить три часа кряду, а лучше дольше.

Тайна винтажного чемодана и семейного счастья: подделка или оригинал?

22 февраля, г. Стамбул

Стамбульский мир глазами Толстого, Бродского и Памука. – Предрассветная магия жемчужного Бейлербейи. – Ингредиенты жизни в медном тазу «кефтеджи». – Свидетель тайны великих империй. – «Бабуша», или Мягкие туфли без задников. – Детективная жилка в крови истинного стамбульца. – Злосчастный халат и рождественская утка. – Гудини и замки на пружинках люксового чемодана. – Дыхание с заземлением на берегу Мраморного моря. – Пожелтевшее письмо с поплывшей монограммой. – Курсы французского и бургундское алиготе. – Классический адюльтер на высшем уровне.

Стамбульские ночи… Еще каких-то полгода назад они рисовались мне полными восточного очарования, убаюкивающих песен бессонных чаек и влажных поцелуев строптивого Босфора – они проникали в нашу спальню сквозь всегда распахнутое окно. Пряное дыхание акации напитывало кожу медовой сладостью, в которой угадывались строптивые нотки горького миндаля и апельсиновой цедры – все это превращало ночи в сладостную вседозволяющую негу, полную пресловутого кеифа, о котором так много было сказано. Порой, измученная предрассветной истомой, я включала крохотный зеленый абажур, что ютился на самом краю прикроватной винтажной тумбы, и погружалась в стамбульский мир глазами Алексея Толстого, Иосифа Бродского и, наконец, главного мизантропа и меланхолика этого города – Орхана Памука. Его книги неровной стопкой пылились на той самой тумбе под зеленой лампой и раскрывались еженощно в страстном порыве познания загадочной души города, который вот уже три года владел моим сердцем.

Чтение стало способом не замечать бессонницу, которая – стоило часам пробить полночь – незаметно усаживалась в ногах нашей полутораспальной кровати, большую часть которой беззастенчиво занимал Дип. Бессонница внимательно, не моргая, слушала истории из старых книг – страницу за страницей рассказы о многострадальном городе и его прекрасных жителях. В некоторых из них она узнавала тех, с кем так же когда-то проводила ночи напролет, и оживлялась от этого еще больше.

Потом мы вместе подолгу стояли у открытого окна, в которое пробивалось сбивчивое дыхание пряной ночи, и упивались свежестью шумевшего вдалеке пролива. Мы ждали магии предрассветного часа: когда первые лучи за азиатским берегом осветят перламутр стен жемчужного Бейлербейи[206]206
  Дворец-музей Бейлербейи – летняя резиденция султанов Османской империи на азиатском берегу Босфора. Постороен в 1861–1865 гг. султаном Абдул-Азизом.


[Закрыть]и встретятся с тонкими звуками первого азана. Каждый, кто станет свидетелем этого божественного мгновения, обретет благословение великолепного Стамбула.

Я засыпала в час, когда в соседних квартирах начинали недовольно скрипеть пружинные матрасы, на туманных улицах появлялись редкие прохожие и в больших домах кухарки нарочито громко звенели посудой, готовясь к главной трапезе – долгоиграющему «кахвалты»[207]207
  Завтрак (тур.).


[Закрыть]. Несмотря на романтику, которой одаривала практически каждая ночь, затяжная инсомния истощила мои нервы донельзя. Дни и все происходящее в светлое время суток превратились в бурое месиво – точно как то, что часами мнет усердный «кефтеджи»[208]208
  Тот, кто готовит и продает кефте – турецкие котлеты.


[Закрыть]в безразмерном тазу.

Кухни этих обреченных на тяжкий труд поваров расположены вдоль людных улиц и разграничиваются от шумных мостовых одним лишь стеклом – так зеваки типа меня или заезжих туристов могут часами наблюдать за приготовлением традиционных котлеток çiğ köfte, которые, однако, по вкусу приходятся не каждому.

Уж не знаю, по какой причине было решено отказаться от печей, однако фарш для продолговатых котлет доводится до готовности теплом рук повара, который часами переминает его особым образом, требующим терпения и виртуозности. Мелкие зерна дробленого булгура должны соединиться со свежайшей измельченной ягнятиной, густой томатной пастой и острыми специями. Сформированную ладонью продолговатую «чий кефте» нужно щедро полить соком янтарного лимона и завернуть в хрустящий салатный лист.

Проходя мимо таких кухонь, я надолго застывала перед улыбчивым кефтеджи, который при виде любого зеваки начинал переминать фарш вдвое старательней: казалось, что все ингредиенты в огромном медном тазу – моя жизнь, которую нужно хорошенько вымесить и слепить из нее гладкий, смазанный оливковым маслом биток. И если за стеклом это чудесным образом удавалось сделать крепкорукому парнишке, то в реальной жизни мне, очевидно, недоставало ценного навыка.

Разбитая и рассыпающаяся, как сухой булгур, на крохотные песчинки, я с трудом контролировала жизнь, и, похоже, сама жизнь еще меньше контролировала меня. Я существовала словно в параллельном мире: по инерции отвозила детей в школу, готовила странный завтрак переставшему капризничать Дипу, забывала здороваться с соседями, а может, попросту не хотела этого делать. Мне нужна была встряска, помощь верного города, который не единожды вытаскивал из жизненных передряг.

Как обычно, проведя ночь за книгами, конца которым не было и быть не могло, к утру я ощутила себя настолько разбитой, что, поблагодарив Вселенную за то, что была суббота, нырнула в мягкую подушку и немедля погрузилась в сладчайший из снов, которые только может пережить человек. Засыпая, я быстро дала себе слово подняться часа через два и удивить семью чудесным завтраком. Однако событиям суждено было пойти по другому пути, на котором я стала случайным свидетелем дивной истории длиной в несколько жизней и сокровенной тайны великих империй и их правителей.

Когда я раскрыла глаза, надо мной, всего в полуметре, застыло лицо соседки, которая никак не должна была оказаться в моей спальне в столь ранний час.

– Вставай, лежебока! – бесцеремонно скомандовала она. – Все и так проспала уже, – безапелляционно заявила подруга и принялась стягивать одеяло, которое я тянула к носу, так как чувствовала себя некомфортно в компании взбалмошной Эмель. На месте Дипа лежала сложенная в идеальный квадрат пижама, которую он надевал по особым случаям: минусовой температуре за окном, северном ветре или же если мы были в ссоре.

Еще более странно выглядела соседка: распахнув шторы, она кричала прохожим, чтобы не ходили под окнами, так как объявлено штормовое предупреждение, и на их головы может слететь горшок с моими замерзшими азалиями, которые так и не зацвели этим летом. Прохожие отвечали невнятно: ветер сносил их слова и разбивал о стены дома. Ледяной порыв подмерзшего воздуха ворвался в комнату.

– Ну и погодка… – Эмель потерла ладони и распахнула окно еще шире. Мне ничего не оставалось, как натянуть поверх сорочки халат и вытолкать несносную женщину в гостиную, где было намного теплей и уютней. На журнальном столике дымился чайданлык, поставленный поверх ценнейшей книги об импрессионистах издательства Taschen. Бумаги с записями, которые делались для будущей главы книги и разложенные с вечера в нужном порядке, были свалены в кресле. Набрав побольше воздуха в легкие, я способна была лишь на один вопрос:

– Где все?! – несмотря на неимоверные усилия говорить спокойно, вырвался почти крик. Прокашлявшись, я повторила: намного тише, но решительней: – Где Дип и дети?

– О, дорогая, о детях не волнуйся. Они у Айше, завтракают. Хоть какая-то польза от этой старой «бабуши», верно?

«Бабуша» – чудесное слово, которое столетия существовало в турецком языке и означало «мягкие туфли без задников», сродни нашим тапочкам, которые здесь носят дома и иногда за его пределами. В случае, когда я позволяла себе сгоряча назвать крикливую торговку на базаре перечницей или калошей, Эмель непременно говорила «ба-буша», чем вызывала ностальгические чувства из-за созвучия с нежнейшим словом «бабушка». Конечно, наш вариант имеет неоспоримый женский корень «баб», однако меня не оставляет мысль о существовании тонкой лингвистической связи между славянской бабушкой и тюркскими тапками бабушами.

Я отчетливо помнила, что сегодня выходной – суббота, на которую у меня так много планов. Всю неделю я просидела за попыткой свести несколько глав воедино и оттого почти не видела ни мужа, ни детей. Теперь нужно было скорей привести себя в порядок, взбодриться крепким кофе и предложить девочкам посещение нового музея современного искусства, который только открылся в Галатапорте.

Я потуже затянула пояс халата и недвусмысленно посмотрела на входную дверь: соседку нужно было выпроводить во что бы то ни стало и постараться плавно зайти в новый день. Я начала мягко, как будто напевала – такую манеру общения между стамбульскими женщинами я наблюдала неоднократно, и теперь настал удачный момент, чтобы опробовать ее эффективность на не знавшей меры соседке.

– Спасибо, что зашла, дорогая. Мне нужно забрать детей, и мы поедем по делам…

В этот момент раздался резкий звук домофона: он голосил высокой сиреной наподобие пожарной сигнализации. К моему удивлению, Эмель моментально подхватила трубку и, закатив глаза, принялась выслушивать тираду на другом конце провода. Судя по визгливым интонациям, звонил охранник с первого этажа: он дежурил посменно и искусно разносил сплетни о каждом, кто имел счастье проживать в нашем доме. Скроив пресерьезное выражение на лице и произнеся таинственное hay hay, что означало крайнюю степень согласия, она вернула домофонную трубку на место и воззрилась на меня так, будто моя судьба полностью находилась в ее руках.

– Сядь и успокойся, – произнесла она с интонацией второстепенной героини турецкого сериала и снова закатила глаза, отчего мне стало не по себе. Сердце тревожно забилось, и я потянулась за телефоном, чтобы позвонить Дипу.

– Не делай этого, он все равно не ответит, – зловеще прошептала она и села на диван так близко, что я почувствовала запах ее приторно-сладких духов, отдававших лилией и мускусом, от которых начинался нестерпимый приступ тошноты. Посмотрев мне прямо в глаза и с трудом сдерживая некое подобие блаженства, которое так и норовило вылиться в язвительную улыбку, Эмель серьезно произнесла:

– Он тебя бросил, дорогая…

Я молчала и в недоумении таращилась на ее самодовольное лицо, в которое, судя по припухлостям под глазами и отекам на скулах, недавно вкололи очередную порция филлеров.

– Ты что, опять ходила к косметологу? – удивилась я, потому что после последней неудачной попытки поправить кончик носа соседка клялась на этом самом диване никогда впредь не экспериментировать с внешностью.

Удивленная тем, что я пропустила мимо ушей роковую фразу, Эмель повторила ее снова – на этот раз более решительно:

– Твой Дип от тебя ушел. Собрал чемодан и смылся с утра пораньше, чтобы не объясняться. Я обыскала всю вашу спальню… Никакой записки. Верный почерк подлого изменника!

Я была бы рада обсудить уход Дипа с чемоданом, но опухший вид соседки путал мысли, и потому я сидела в растерянности, пытаясь вспомнить, как она выглядела до этих метаморфоз. Эмель же расценила молчание как шок и, преисполненная энтузиазма, принялась громко тараторить – точно торговец анатолийскими томатами на субботнем базаре.

– Сейчас звонил паренек с охраны. Когда они увидели твоего муженька, выходящим из дома с чемоданом, естественно, последовали за ним.

Что естественного было в таком подозрительном поведении, я не понимала, и все же постепенно интрига с чемоданом захлестывала меня, поднимая массу вопросов. Эмель же, не зная себя от счастья, распалялась все больше, чем доказывала, что Дип не зря недолюбливал ее. Каждый раз, завидя на улице ее самодовольную физиономию, он немедленно переходил на противоположную сторону, чтобы не иметь счастья повстречаться с моей закадычной подругой.

– Охранник шел за ним до самого перекрестка, где симиты продают. Потом Дип взял такси, и больше мы его не видели. Чемодан аккуратно положил в багажник – видимо, что-то ценное забрал. Может, проверим шкафы? – Эмель в нетерпении поджала губы и ждала отмашки, когда можно будет отправиться на поиски ценных пропаж, но тут снова зазвонил домофон.

Как и в предыдущий раз, соседка с серьезнейшим видом выслушала монолог продолжавшего отлынивать от основной работы охранника, после чего хлопнула в ладоши и задорно пропела слово, которое означало, что ее день задался на славу.

– Hoppala! O ne yapacag şimdi?[209]209
  Вот так-то! Что он теперь сделает? (тур.)


[Закрыть]Оказывается, у чокнутой старушки с четвертого этажа внук работает в такси. Ему передали номер машины – скоро мы узнаем, по какому адресу отправился твой благоверный.

Сказать по правде, настолько слаженная работа жителей нашего дома пугала, хотя нельзя было не отдать должного их прыткости и детективной жилке, которая красной нитью окаймляла жизненный путь истинного стамбульца.

Стремление покопаться в чужой корзине с бельем здесь считалось делом правомерным и даже в какой-то мере благородным.

Расчищать соседские шкафы от скелетов было едва ли не гражданским долгом уважающих себя пенсионерок, тративших добрую часть свободного времени на сплетни и пересуды.

Но если старушки грешат чрезмерной любознательностью в любой точке земного шара, как можно объяснить тотальное помешательство всего нашего дома на утреннем происшествии? Важно и то, что я понятия не имела, о каком чемодане шла речь. Более того, могла поспорить с кем угодно, что Дип был не в состоянии уложить в дорожную сумку и пару носков, не задав предварительно с десяток вопросов. А так как меня в последние часы никто не беспокоил, я пребывала в блаженной уверенности: если Дип и вышел куда-то с чемоданом, то чемодан был пуст. Этими умозаключениями я преднамеренно не стала делиться с подругой, так как решила не тормозить ее разыгравшуюся фантазию и понаслаждаться еще немного талантливым спектаклем одного актера.

Эмель упорно отказывалась оставлять меня одну, прозрачно намекая на возможность суицида. Не смолкавший домофон трезвонил каждые десять минут, что в конце концов вынудило меня отключить его от сети – тогда участливые соседи, охранники и даже мусорщик начали ломиться в дверь. Эмель на правах ближайшей подруги шушукалась с ними в коридоре, принимая всевозможные дары, которые стекались этим утром к нам в дом нескончаемым потоком. Так, к полудню стол кухни был заставлен домашними пиши, дюжиной сырных погача и береком с сыром; подслеповатая кошатница Нилюфер-ханым притащила собственноручно приготовленные манты – их я сразу отставила в сторону; обворожительный актер из пентхауса передал с консьержем бутылку «каледжик карасы» – это местное пино-нуар с почти полным отсутствием танинов из-за тончайшей кожицы редкой черной ягоды.

– O-o-o! Harika olmuş![210]210
  О! Это потрясающе! (тур.)


[Закрыть]– завизжала Эмель и побежала в кухню за штопором, но, встретив мой недоумевающий взгляд, потупилась и вернула бутылку на стол. Я знала, что это ее любимое «глю-глю» – тип новомодного вина, которое можно пить легко и не пьянея. Дип не верил в будущее таких напитков, что выдавало в нем консервативного дегустатора «старой школы», а я и вовсе не бралась судить, так как хмелела от запаха собственных духов, чего мне было вполне достаточно.

Вот уже час я пыталась дозвониться до Дипа, но его телефон упорно не отвечал. Подруга всезнающе качала головой и уговаривала перестать унижаться.

– При чем же здесь унижения? – не понимала я ее намеков. И не хотела понимать. – Объясняю тебе, мы не ссорились… Так люди не уходят!

– А я говорю, что мужчины только так и уходят! Все мои четверо мужей бежали ни свет ни заря под покровом ночи! Романтики! Удобно, знаешь ли: ни объяснений тебе, ни слез, ни угрызений совести. Стоило им узнать, что я снова в положении, как они тут же улетучивались, как спирт из бутылки, – и она грозно потрясла «каледжик карасы», которая ей не давала покоя.

Подумав немного, Эмель уставилась на область моей талии, которую не самым выгодным образом подчеркивал домашний халат – во всей суматохе я даже не успела переодеться.

– Послушай, – задумалась она. – А ты не …?

– Не что? – не поняла я.

– Sen hamile değil misin acaba?[211]211
  Ты случайно не беременна? (тур.)


[Закрыть]

– Конечно же, нет, – с обидой за Дипа резко произнесла я. – Не знаю, что ты думаешь о людях, но многие мужчины ведут себя порядочно, – и я направилась в спальню, чтобы наконец снять этот злосчастный халат, в котором живот действительно выглядел круглее обычного.

– Постой-ка! – скомандовала Эмель и принялась ощупывать меня со всех сторон, как будто я была рождественской уткой: именно так греческие тетушки нашего района осматривают дичь, покупаемую у мясника Альтана перед зимними праздниками. – Ну ты и набрала вес, – протянула она, осуждающе качая головой. – Даже не знаю, что хуже: быть беременной или пампушкой – мужчины бегут и в том, и в другом случае.

Я с неприязнью глянула на вредную физиономию Эмель, которая жевала все, что плохо лежало, и при этом оставалась тонкой, как щепка. У нее был метаболизм мальчишки-подростка, а гормональная система работала как швейцарские часы, выдавая по здоровой яйцеклетке ровно в тот момент, когда на горизонте появлялся очередной ухажер: стоит ли удивляться тому, как быстро ретировались все эти кавалеры.

На прошлой неделе мы приготовили килограмм нежнейших цукини в хрустящем кляре: этот рецепт весь прошлый год курсировал от дома к дому Бомонти, пока круг не замкнулся, и в районе не осталось ни души, которая не оценила бы по достоинству рецепт овощного meze[212]212
  Закуска (тур.).


[Закрыть]. Продавец цукини был просто счастлив, так как зеленые плоды разлетались по сумкам старательных хозяюшек моментально – всего за час его прилавок пустел и зиял одинокой столешницей среди прочих заваленных овощами лотков. В результате мои весы показывали плюс два килограмма, в то время как Эмель даже не думала обременять себя столь унизительными процедурами: она-то знала, что ее впалый живот останется таким, даже если в ее крохотную головку придет нелепая мысль поглотить все цукини этого мира.

Как бы то ни было, новое блюдо вошло в обиход благодаря простоте исполнения и, вероятно, пользе, хотя использование фритюра сводило на нет огромные плюсы. Нарезанные брусочками кабачки (толщиной с мизинец взрослого человека) мы мариновали в особом кляре. Кляр собирался из перечня самых простых продуктов: 200 мл холодной минеральной воды, 100 мл молока, 1 яйца, чайной ложки соли, паприки, куркумы и сушеной мяты, просеянной муки с пакетиком разрыхлителя. Муки нужно класть на глаз, чтобы консистенция готового кляра была ни густой, ни жидкой – задачка не из простых, поэтому я ориентировалась на плотность жирной сметаны. Нарезанные цукини мы вымешивали в этом тесте и сразу же отправляли в плавание в шипящее рафинированное масло. Овощные бруски на глазах раздувались в золотистом кляре, и аромат прекрасного перекуса молниеносно разлетался по всему дому. Мы не ленились и готовили глубокую кясе чесночного соуса из жирного йогурта – с ним слегка остывшие кабачки звучали так же ладно, как и османская баглама[213]213
  Баглама – народный турецкий семиструнный музыкальный инструмент.


[Закрыть]на деревенской свадьбе.

День давно перевалил за полдень, и очередной азан, всегда навевавший печальные мысли, заставил задуматься о слабохарактерности, в которую повергла меня стамбульская добрососедская традиция вмешиваться в личную жизнь без зазрения совести. Эмель, не переставая, напевала песню, из слов которой знала лишь aman aman; дети рисовали в своей комнате, а часы в гостиной ритмично отбивали секунды, на фоне которых мое сердце бешено колотилось и рвалось из груди.

Я знала, что с минуты на минуту терпению придет конец, и тогда Эмель узнает, что такое гнев праведной «ябанджи». И тогда она побежит по этажам и кварталам, и через какой-нибудь час наш игрушечно-постановочный район Бомонти будет судачить о том, что бессовестным иностранцам ни в коем случае нельзя доверять – так как все мы неблагодарны, плохо воспитаны и не чтим традиции места, в которое нас привела судьба. И, конечно, все именно так бы и произошло, если бы не чудесный звук, который теплом пробегает по сердцу, согревает каждый уголок дома и дарит ни с чем не сравнимое ощущение счастья – звук поворачивающегося ключа в замочной скважине!

Когда в доме появлялся Дип, Эмель менялась в лице и готова была юркнуть в любую щель под плинтусом, что с ее миниатюрной комплекцией было вполне возможно. Словно мышь в амбаре, которую внезапно застал зажегший свет сторож, она метнулась пару раз из стороны в сторону, бросила на меня вопросительный взгляд и поспешила к выходу, у которого замерзший, уставший Дип с трудом стягивал с ног раздутые от влаги ботинки. По дороге она ловким движением подхватила бутылку своего любимого «глю-глю» – это была плата за мучительно-долгие часы поддержки, которые носят название «женская дружба». Когда дверь захлопнулась, я почувствовала невероятное облегчение. Дип скупо улыбнулся: он знал, как тяжело мне было нести бремя лучшей подруги.

Недели три назад старушка Айше, которая живет за стенкой и частенько заглядывает на нашу террасу через низкую перегородку, ни с того ни с сего поведала мне секрет настоящей любви.

– Вот, к примеру, не знаешь ты, любишь его или нет, так? Может же быть такое, ну, скажи? – с детской улыбкой она спросила и прищурилась, чтобы создать еще больше таинственности вокруг животрепещущей темы. – Так вот представь себе ситуацию. Приходит к тебе, скажем, наша болтушка Эмель и заявляет, будто видела твоего мужа с какой-то красоткой. Ночью, например.

Айше уходила в детали, и хоть визуализировались они неважно, я поморщилась.

– Нет-нет, – заволновалась та, – это я ради примера. Мужа твоего ни с кем не видела, не беспокойся. Скажи только, что бы ты ответила этой язве Эмель?

Хотя с фантазией проблем у меня прежде не было, представить Дипа где-то вне дома было сложно. А еще и с кем-то… Ночью! Явно это было вне его амплуа, так что я уверенно заявила встревоженной Айше-ханым:

– Думаю, никак не отреагирую. Это не похоже на моего мужа…

– Öyle mi?[214]214
  Неужели правда? (тур.)


[Закрыть]И даже скандал не устроишь?

Я представила Дипа в его чудесных фетровых тапках, создающих невероятно уютный шорох на половицах; в растянутом кашемировом жилете, слегка распоротом на боку, и неизменном соломенном кресле, в котором он часами листал пожелтевший томик экзистенциального Сартра, Хаксли или раннего Евтушенко. Нет, определенно я не ревновала и никак не реагировала на беспочвенные заявления о неверности самого милого человека в моем окружении.

Старушка Айше хитро улыбнулась и завершила эксперимент:

– Любишь ты его… Только если по-настоящему любишь, никогда не поверишь ни в какие россказни. Любимого до последнего защищают – своими глазами видят измену, а все равно поверить не могут…

Этот недавний разговор всплыл в памяти, стоило мне увидеть слегка сгорбленную фигуру Дипа, и стало невообразимо смешно от нелепого спектакля с адюльтером, разыгранного нашим кондоминиумом в одном предлинном действии. Телефон Дипа на беззвучном режиме по забывчивости был оставлен в гардеробной. Все мои тридцать пять неотвеченных вызовов маячили на экране, а ведь Эмель трижды призывала задуматься о разводе именно из-за этого.

В итоге я успокоилась, и остаток дня мы провели на кухне, дегустируя принесенную соседями снедь. Покончив с береками, которые я позволила себе запивать сладким чаем – диета снова летела в тартарары, мы перешли к фасулье[215]215
  Фасоль (тур.).


[Закрыть], запеченной в медном тепси с розовыми томатами и крохотной зимней бамией. Блюдо было обильно залито терпким оливковым маслом, отчего его и вовсе не нужно было жевать: мелко нарезанные овощи растворялись во рту без всяких усилий и не принося насыщения.

– Так, а что с чемоданом? История-то вся из-за него, – вдруг вспомнила я о главном виновнике происшествия.

Дип скривился, задумался о чем-то и принялся сбивчиво рассказывать про то, как повез мой старый чемодан антиквару, потому что в «депо»[216]216
  Депо – название кладовой в Турции. Обычно небольшие комнатки без окон располагаются в подвальном помещении здания.


[Закрыть]и так ступить негде.

В кладовой был только один мой личный чемодан, который не давал ему месяц покоя, – винтажный кофр Louis Vuitton, купленный в один из самых везучих дней моей жизни на антикварном базаре азиатского Ускюдара. В том, что передо мной подлинный шедевр месье Виттона позапрошлого века, не было никаких сомнений: все, включая протертую, но все же сохранившуюся непромокаемую обивку марки Trianon Trunk, миниатюрные замочки на пружинках, которые вряд ли бы вскрыл сам Гудини, но, главное, ни с чем не сравнимый шарм, который может исходить лишь от истинного люкса, представителем которого был мой чемодан.

– Да от него несло плесенью, а не люксом, придумала тоже… – осторожно пожаловался Дип. Он ненавидел его всем сердцем с того самого дня, когда я заставила им единственное свободное место в кладовой – было решено оставить чемодан до лучших времен, а после реставрировать, хотя это представлялось мне маловероятным. И все же я дорожила этим милым куском старины, который навевал на меня мысли о Грейс Келли или Жаклин Кеннеди, которые наверняка пользовались такими же, когда прибывали в Стамбул.

– Ты не мог не спросить меня и просто взять и увезти его в неизвестном направлении…

– И вовсе не в неизвестном направлении, я тянулся с ним в жуткий холод почти до Гебзе, потому что там мне рекомендовали знающего антиквара. Хотел узнать у него, подлинный ли чемодан – что зря место занимать? Из твоего «бавула»[217]217
  Чемодан (тур.).


[Закрыть]только моль и тараканы лезли. В результате я оказался прав: дешевая подделка. Мастеру хватило минуты, чтобы это понять. Мы еще и заработали на нем, – добавил он радостно и подложил еще ложку сочной бамии в соусе.

Тысячи вопросов и претензий роились в моей голове, не давая сосредоточиться на чем-то одном. В тот момент Дип казался мне наивнейшим из всех, кого я когда-либо знала, и по какому-то нелепому стечению обстоятельств этот человек вдобавок ко всему был еще и моим мужем.

Вначале я старалась дышать с заземлением – этому научила инструктор по йоге, на занятие которой я однажды случайно попала. Это был незабываемый опыт на берегу Мраморного моря: все как одна участницы были вегетарианками с осиными талиями, все как одна в ресурсе и, конечно, с непереносимостью глютена и лактозы. Еще до того как они заговорили о ретроградном Меркурии, я поняла, что порчу им всю картину сандвичем с салями в рюкзаке, и покинула группу, прежде чем меня вежливо попросили это сделать. Однако способность извлекать пользу даже там, где ее нет, сыграла мне на руку и тогда: я научилась верному способу успокоения простым дыхательным упражнением. Именно его я принялась исполнять, дабы прийти в себя и не запустить в Дипа салатницу, в которую он уже начал лезть своей ложкой, что в нашем доме было строжайше запрещено.

Глубокий вдох на три счета, задержка дыхания на три счета и такой же медленный выдох – что может быть проще? Эта тактика успокоила бы и душевнобольного, однако мне легче не становилось. Напротив, я ощущала неведомый доселе прилив гнева, потушить который могло лишь чудо.

– Все в порядке? – заволновался Дип при виде нетипичного для меня румянца. – Давай чаю? Может, мне почаще стоит так с чемоданом уходить, раз нас после этого заваливают вкусностями?

– Думаю, еще одного чемодана моя нервная система не вынесет. Если решишься, тогда уж лучше обратно не возвращайся…

– На что ты злишься?! – недоумевал Дип, наливая воду в чайник. – Я же сказал, что чемодан ненастоящий. Зачем хлам в доме хранить?

– А зачем антиквару покупать у тебя подделку?! – не выдержала я. – И как это он за минуту понял, что он ненастоящий? Когда вещь так стара, она может быть только подлинной.

Нерасторопность местных мастеров, продавцов и прочих специалистов заслуживала отдельной главы, в которой я бы призвала каждого, кто обращается к ним за помощью, запастить львиной долей терпения и готовностью к тому, что все в любом случае придется делать самому. На мою долю выпало чинить в Стамбуле стиральную машину, навешивать дверцу на шкаф и даже покупать автомобиль. Скажу так: общение с сантехником, плотником и менеджером по продажам мне обошлось в тысячи выброшенных лир, прядью седых волос на самом видном месте и посттравматическим синдромом, отголоски которого временами давали о себе знать по сей день. Вот почему я была уверена, что удивительная прыткость некого старьевщика объяснялась лишь жаждой наживы – обманув доверчивого Дипа, он прикарманил винтажный чемодан, стоимость которого могла быть просто заоблачной. Дип, аккуратно вымеряя сухую заварку чайной ложкой, заполнял чайданлык.