Текст книги "Любовь по-стамбульски. Сердечные авантюры в самом гастрономическом городе"

– Ноги у меня от холода ныть начинают, но скоро расхожусь, не обращай внимания.

Я почти не слушала ее. Мне не было никакого дела до ее коленей, потому что щемящее чувство внутри скребло на самый невыносимый манер, заставляя сожалеть о несделанном или сделанном неверно.

– Да что ж ты сама не своя? Совсем меня не замечаешь…

Я снова включилась в реальность и из вежливости улыбнулась суетливой хозяйке. Хатидже было то ли за шестьдесят, а может, за семьдесят – в последнее время я все хуже определяла возраст. В наши дни вездесущего ботокса и прочих косметических диковинок немудрено обсчитаться на десяток лет, а то и больше. Тем более что стамбульские женщины не гнушались инъекционного омоложения, о чем повсеместно заявляли одинаково вздернутыми носами, выпирающими скулами и невероятно пухлыми губами, с трудом смыкавшимися над белоснежным рядом фарфорово-циркониевых виниров. Последние здесь предлагались каждому в качестве бонуса после лечения кариеса – за полцены.

Конечно, был и другой тип стамбульской женщины, которая никогда не задумывалась о ширине переносицы, глубине выемки над верхней губой и типом бровной дуги (определенно я принадлежала к этой группе безрассудно-неухоженных «кадынлар»[158]158
  Дам, женщин (тур.).


[Закрыть]) – они были в меньшинстве, но все чаще встречались мне на просторах крохотного района Бомонти, в который три года назад меня занесла судьба.

Кухня Хатидже-ханым была не больше кладовки, поэтому, переключившись с печальных раздумий о несостоявшемся завтраке с Дипом, я принялась с интересом разглядывать крохотный столик, который едва ли сгодился бы для туалетного трюмо. Как можно полноценно разделать гигантскую тушку рыбы «фенер»[159]159
  Европейский удильщик, или Морской черт – хищная рыба очень неприятной внешности, однако популярная в турецкой кухне.


[Закрыть]на небольшом квадрате мраморной столешницы, зажатой узкой полоской двухконфорочной плиты и мелкой раковиной, в которой едва уместится стопка из трех тарелок? Открытые полки на стене с трудом вмещали пару чашек, треснутые «армуды»[160]160
  Армуд – груша (тур.), название стаканов грушевидной формы для чая в Турции и Азербайджане.


[Закрыть], разнокалиберный фаянс неподобающего вида и распаренные столовые приборы в граненом стакане – три вилки и два ножа. Определенно это место годилось для чего угодно, только не для святыни, которая в моем понимании должна изобиловать десятками видов кастрюль и сковород, всевозможными сотейниками, саханами, стопками наглаженных полотенец разных составов, столовым серебром и коллекцией медных турок, развешанных непременно в порядке возрастания вмещаемого объема…

Чайник засвистел знакомую с детства песню, и клубы белоснежного пара заплясали над тусклым свистком, который давно не встречался с полировочной салфеткой.

– Вы готовите чай не в чайданлыке? – не смогла я сдержать удивления, так как турецкий дом без этого аксессуара поэтапного заваривания был просто немыслим.

– Не люблю усложнять жизнь, – спокойно заявила Хатидже и полезла за пакетиками чая, которые почему-то хранились в сахарнице. Она двигалась медленно и лениво, как будто совершала пренеприятнейшее из действий, чем ввергала меня в активную панику. Более бесхозяйственной особы мне прежде встречать не приходилось: теперь даже безалаберная Эмель, с трудом развозившая детям по утрам порошковую кашу, казалась эталоном домовитости и порядка. По крайней мере, в ее доме был отдельный ящик для приборов, среди которых наблюдался полный комплект вилок, ножей и даже ложек.

От чая неприятно потянуло синтетическими нотками малинового ароматизатора, который несколько лет назад, возможно, и показался бы мне вполне сносным, но только не сейчас. Теперь, избалованная нежнейшими сортами листового напитка из провинции Ризе, я всерьез сомневалась, что смогу сделать глоток подкрашенной жижи бурого цвета с синтетическим ароматом orman meyveleri[161]161
  Лесные ягоды (тур.).


[Закрыть]. Отношение к чаю у жителей Стамбула особое: и это при том, что знакомы с ним горожане, как ни парадоксально, менее одного столетия. Янтарный напиток легко потеснил подорожавший в первой половине двадцатого века кофе и прочно укоренился в быту каждого стамбульца. Сегодня прожить день, не опрокинув стаканчик-другой, так же нереально, как не повстречать на пути в ближайшую ekmekçi[162]162
  Булочная (тур.).


[Закрыть]с десяток блохастых кошек всевозможных пород и окрасов.

Пить чай мы сели в гостиной, из которой широкая дверь вела в кабинет Мехмет-бея – истинный уголок хаоса, заваленный книгами и газетными вырезками, в котором любого педанта наподобие моего Дипа, уверена, охватил бы тот же приступ паники, какой настиг меня на жалком подобии кухни в этой квартире.

Дип был перфекционистом, и это меня искренне радовало, так как глобальные проблемы, в красках описываемые подругами в порывах негодования и критики собственных мужей, обходили нас стороной. Я никогда не встречала грязных носков под диваном или в любом другом неподобающем месте; домашние тапочки в обязательном порядке снимались перед каждым ковром и, идеально выровненные, ожидали хозяина ровно у кромки; чашки от чая, кофе и чего бы то ни было никогда не складировались на прикроватной тумбочке, а незамедлительно отправлялись в посудомойку и временами мылись вручную. Даже беспорядок на кухне мой дорогой Дип устраивал с соблюдением всех правил геометрии, сохраняя идеальные пропорции в подражание числам Фибоначчи. Однако столь тонкие «расчеты» не спасали его от моей немилости по утрам. Я нервно приступала к уборке, с громким звоном закладывая посуду в моечную машину и изображая «Федорино горе» в лучших традициях незабвенного Чуковского.

Тяжелые деревянные часы на стене хладнокровно отбивали минуты – время, словно резиновое, тянулось не спеша… Периодически я прислушивалась к глухим звукам за входной дверью, рассчитывая вдруг увидеть вернувшегося хозяина этого неуютного дома, но каждый раз шаги проскальзывали мимо, растворяясь в гулком эхе под самым потолком парадной.

– Что, ждешь мужа? – неожиданно нарушила тишину Хатидже. Она практически залпом опрокинула свою чашку и, кажется, не отказалась бы от еще одной, но боль в колене мешала подняться с кресла.

– Давайте налью вам еще чаю, – я прочитала ее мысли и направилась в кухню.

– У меня, возможно, была бы сейчас такая дочь, как ты, – крикнула вслед старушка. – Я ведь не прочь была родить, но в моей ситуации… Знаешь ли, у нас такое не приняли бы…

– А что за ситуация? – я выглянула на пару секунд из кухни. – Хатидже терла глаза кулачком.

– Мехмет так и не женился на мне. Всю жизнь мы живем как подростки: то ли прячемся от кого, то ли боимся… От соседей ведь не утаишь. Многие уже ушли в мир иной, а мы все так холостыми и ходим.

Сказать, что я была удивлена – не сказать ничего. Полная нескрываемого негодования, я так же быстро (как и хозяйка дома) опрокинула чашку отвратительнейшего чая и с величайшим изумлением услышала причину, по которой престарелый Мехмет-бей наотрез отказывался сделать предложение не менее зрелой возлюбленной.

В ожидании повествования, к которому Хатидже приступила лишь после того, как хорошенько растерла ладонью больное колено, я наспех выстроила с десяток стройных теорий, подтверждение одной из которых готова была вот-вот услышать. На ум приходили серьезные проблемы со здоровьем и невозможность иметь детей; затем – несогласие ближайших родственников в вечной парадигме «монтекки-капулетти»; измена и неспособность простить; проклятие рода местным шаманом, коих в изобилии можно отыскать в восточных районах страны; наконец, генетическая несовместимость и все в таком духе.

Хозяйка приняла страдальческий вид и скорбно произнесла:

– Условие для замужества было одно: приготовить тыквенный катмер. Своими руками. И даже тесто не позволил купить в магазине. Видите ли, его мама готовила что-то такое в детстве.

В ожидании продолжения я перестала дышать. Просьба приготовить простейший десерт взамен на свадьбу – вполне себе в традициях любящих перекусить турецких мужчин.

Хатидже молчала.

– Ну же, продолжайте. Он хотел выпечки, а вы?

– Что я?! Естественно, я отказалась готовить эту гадкую лепешку! – заявила она с таким отвращением на лице, будто он требовал почистить килограмм микроскопических черноморских креветок, которые страшно колют пальцы.

Мне нечего было сказать. Пожилая женщина, скривившись от ноющего артрита, всю жизнь провела в нелепой роли рядом с любимым человеком из принципа и упрямства. О да! Это так было похоже на местных женщин, упорствовавших во всем, что им казалось важным. Жалела ли Хатидже, что годы так быстро прошли? Что ее детский каприз и нежелание уступить привели к угрюмой старости, в которой обиды и сожалений было слишком много.

– Я могу вам помочь с этим десертом.

– Ох, родная, – улыбнулась женщина. – Я поклялась много лет назад, что на кухню ногой не ступлю. Разве могу я теперь нарушить клятву?

– Конечно, можете, ведь вы давали ее самой себе…

В коридоре зазвенели ключи. Мехмет-бей, тяжело дыша, с грохотом бросил в угол мокрые ботинки и вошел в комнату – нас тут же обдало морозной свежестью, которую обычно приносят с улицы. Хатидже взволнованно затараторила о том, как мы пили чай и говорили о погоде.

– А ваш муж давно ушел, не захотел со мной прогуляться.

– Наверное, замерз, – нашла я ему оправдание и поспешила к входным дверям, чтобы натянуть ботинки и поскорее бежать домой – тут было уже рукой подать.

На прощание я заглянула в гостиную: Мехмет-бей и Хатиджеханым сидели на разных концах протертого дивана и грустно смотрели в окно, за которым начинался ураган. Я поспешила.

Вернувшись домой, я тут же помчалась на кухню. Дип, заставившись лишенными блеска медными кастрюлями, тщательно начищал их жутко пахнущим средством.

– Зашел в магазин и купил какой-то порошок. Написано, что поможет вернуть жизнь твоим сковородкам.

Я с благодарностью улыбнулась и полезла в холодильник, в котором на овощной полке лежал обернутый в пленку ломоть оранжевой тыквы. Он ждал своего часа для классического супа с семечками и соленым сыром, однако судьба распорядилась иначе. Через час Дип поехал за девочками в школу, а я, одевшись потеплее, вновь поспешила на улицу Иззет-паши, жена которого была первой романисткой Турции. Ветер хлестал в лицо, но его я почти не замечала: мне нужно было срочно доставить пакет, который я крепко держала перед собой.

Подъезд, в котором я сегодня уже была, в этот раз встретил более холодно и неприветливо. Витражное окно над дверью приоткрылось, и сквозь него ледяной ветер тревожно свистел, играя с хрусталем под потолком. Гул взмывал к верхним этажам, завывая на манер скулящего зверя – так рождаются легенды о привидениях. Взбежав по лестнице, я остановилась у широкой двустворчатой двери с крохотной кнопкой латунного приспособления – должно быть, это звонок. Слева от меня была другая дверь в ту же квартиру – узкая и совершенно невзрачная: когда-то через нее проскальзывала прислуга, не желавшая тревожить хозяев. В нее я тихонько и постучала. Тишина. Еще раз – три тихих стука. Шурша тапками о потертый паркет прошлого века, с той стороны кто-то приближался. Замок звякнул, и сонное лицо Хатидже выглянуло из темной квартиры.

– Ох, это опять вы? Что-то забыли? Телефон? Я сейчас поищу…

– Нет-нет, постойте, – тихо заговорила я.

– Почему вы шепчете? У нас на этаже будить некого, малышей нет…

От неловкости или от холода я переминалась с ноги на ногу. Нужно было срочно избавиться от ощущения, что я снова сую нос не в свои дела, и завершить начатое. Я протянула Хатидже сверток, который был все еще теплым: из пакета пробивался тонкий сладковатый запах сливочной выпечки.

– Это вам, – быстро заговорила я. – Вам это очень нужно… А мне было совершенно не сложно.

Женщина, ничего не понимая, пристально смотрела то на меня, то на сверток. Молчание длилось слишком долго, и я уже подумала, что зря полезла в чужую жизнь, как вдруг печальные глаза напротив покраснели и наполнились слезами.

– Это что, он? – дрожащим голосом спросила Хатидже.

– Он самый, тыквенный катмер. Домашний. Так что заваривайте чай и угощайте будущего мужа.

* * *

Вечером мы напекли и себе хрустящих слоек, украшенных нежными фисташками и сливочным каймаком, и после долго рассуждали о романтических отношениях. Амке тема пришлась по вкусу, и она принялась рисовать принцесс в розовых платьях. Подросток Барбс заявила, что романтики в современном мире не существует, потому что мальчишки эгоисты и ни на что красивое не способны. Когда-то я тоже так считала…

Теперь же, глядя на стопки начищенных сковородок и форм для выпечки, которые в свете торшера играли очаровательными золотыми бликами в глазах уставшего Дипа, мне казалось, что этот день был самым романтичным в истории наших отношений. Вскоре фонари погасли – это означало, что наступил новый день. Но мы не спешили спать. Ветер бушевал, ударяя охапками сырой листвы в наши окна, и грозил страшным гулом. Мы бесстрашно кутались в теплый клетчатый плед и с улыбками вспоминали так неважно заладившийся день, который мы внесли в свою память как день Тыквенного Катмера.

Рецепт
Тыквенный катмер как обязательное условие для предложения руки и сердца

Ингредиенты:

• 2 листа теста юфка

Желательно найти готовый вариант теста, которое в большом ассортименте представлено во многих сетях супермаркетов, так как добиться желаемой тонкости в домашних условиях будет сложно.

или

• 320 г муки

• 200 мл воды

• 0,5 чайной ложки соли

• 1 чайная ложка сахара

Начинка:

• 200 г очищенной тыквы

• 4 столовые ложки сахара

• 1 столовая ложка сливочного масла

• 1 чайная ложка корицы

• 0,5 чайной ложки молотого кардамона

• 400 г каймака (или очень густых сливок)

• Очищенные и порубленные фисташки для украшения

• Сахарная пудра (по желанию)

С тем, что этот десерт обладает магией уюта, никто не поспорит. Возможно, поэтому хрустящие плоские шайбы или конверты так идут вечернему чаепитию при свечах в зимнее время. Также следует помнить, что катмер неизменно поднимает настроение каждому, кто хоть как-то приложил руку к его появлению, в связи с чем является известным антидепрессантом среди стамбульских хозяек.

Большой кусок готового теста юфка, напоминающий тончайший лаваш, я по привычке храню в холодильнике на случай непредвиденного желания поднять настроение за чаепитием. Однако, если запасов нет, можно самостоятельно приготовить некое подобие этого теста, хоть процесс и потребует определенных навыков и сноровки. В большой миске смешиваю муку, соль и сахар, после чего постепенно добавляю теплую воду и аккуратно вымешиваю. Тесто должно быть мягким, слегка липнущим к рукам. Заворачиваю его в пищевую пленку и оставляю отдохнуть: клейковина разбухнет, что позволит раскатать тончайшие пласты.

В это время приступаю к подготовке начинки. В сотейник закладываю натертую на средней терке тыкву и медленно томлю ее в столовой ложке сливочного масла с корицей и кардамоном – минут десяти будет вполне достаточно. Будьте готовы, что праздничный аромат мгновенно разлетится по дому, поэтому я тороплюсь и сразу приступаю к раскатыванию пластов.

Тесто делю на две части. Чтобы не липло, смазываю руки растительным маслом – тесто станет более податливым и послушным. Припыл мукой должен быть минимальным – так будет легче добиться прозрачности и гладкости.

По раскатанному листу прямоугольной формы тонким слоем распределяю половину тыквенной начинки, четверть каймака, присыпаю сахаром и складываю пополам вдоль длинного края. Снова покрываю каймаком, рассеиваю сахар и складываю вдоль, повторяю еще раз. В результате получается многослойная узкая полоса, которую я туго сворачиваю и полученный рулетик ставлю на круглое основание. Прохожусь по нему скалкой, превращая в плоский круг диаметром с небольшую сковороду. На этом этапе есть опасность, что тонкое тесто прорвется, поэтому глаз опытной хозяйки тщательно следит за толщиной пласта и давлением скалки.

С оставшимся куском теста и начинкой поступаю так же. В результате получаются две заготовки, которые я тут же начинаю жарить на сухом чугуне: до золотистого цвета с обеих сторон. Перед подачей еще пышущий жаром катмер посыпаю сахарной пудрой, если хочется больше сладости.

В случае, когда тесто куплено в магазине, распределяю по листу тыквенную начинку, смазываю каймаком, припорашиваю сахаром и, сложив в некое подобие многослойного конверта, так же обжариваю на сухой сковороде. Такой катмер получится более хрустящим. Порой, в минуты особой лености, можно исключить даже тыкву и приготовить десерт с начинкой из каймака с сахаром – странно, но даже в таком «усеченном» виде десерт остается редким лакомством, надолго запоминающимся нежными сливочными нотками и хрупким слоеным тестом.

Перед подачей каждый катмер посыпаю сахарной пудрой и рублеными фисташками. Горячий чай тут же разливаю по крутобоким стаканам и погружаюсь в истинное наслаждение, которое носит имя «романтики по-стамбульски»…

Итальянский корнетто vs турецкий пиши: история отношений длиною в жизнь

8 февраля, г. Стамбул

Промозглость стамбульской непогоды. – Беспринципные чайки, избалованные дарами Посейдона. – Весь Стамбул в одном флаконе. – Бог спокойствия санэпидемслужбы. – Дезертирство в итальянской траттории. – Толпы у дверей миграционных служб. – Статья о подкаблучнике в толковом словаре. – Статус в соцсетях «В активном поиске». – Героиня Льюиса Кэрролла в стамбульской квартире. – Священная коробка с двадцатью бумажными гильзами. – Дружественный союз и развод без раздела имущества. – Корнетто и круассан из осажденной Вены. – Символ Парижа на флаге Османской империи. – Проснувшаяся совесть порядочного человека. – Воздушные пиши на стальной сковороде. – Шапка бини, свежий луфарь и бушующий карайель.

Вопреки расхожему мнению о том, что в городе на Босфоре всесезонно царит безоблачная погода, Стамбул, будто нарочно, бил в этом году все рекорды по серости и промозглости. Уличные собаки жались к теплым канализационным люкам, а кошки жалобно скреблись в запотевшие окна zemin katı[163]163
  Первый этаж (тур.).


[Закрыть]. Именно на низких цокольных этажах располагаются самые дешевые квартиры, отчего их окна выглядят особенно тусклыми и безрадостными. Едва ли не полностью утопленные в серые разбитые приямки, они жалостливо выглядывают из-под запыленных тротуаров в попытке отыскать хоть лучик света.

Так же и я, по привычке щуря глаза, вглядываюсь в точку на небе прямо над головой: на месте обжигающего солнечного шара гигантская чайка мечется в нелепом танце с ветром, который так и норовит сбить ее с курса и направить прочь от взволнованного Босфора, полного серебристой «ускумру»[164]164
  Скумбрия (тур.).


[Закрыть]и краснощекого леврека[165]165
  Морской окунь (тур.).


[Закрыть]. И хотя, по мнению властей, рыбные запасы стамбульского пролива неимоверно сокращаются из-за рыболовов-любителей, дневующих и ночующих на отвесных берегах Босфора, я бы не спешила обвинять несчастных горе-рыбаков. Истинными виновниками истощения биоразнообразия являются беспринципные чайки, избалованные щедрыми дарами Посейдона до такой степени, что порой от тучности с трудом поднимаются над водой.

В первый год моего пребывания в Стамбуле я, как и полагается каждому вновь прибывшему в этот город, восхищалась осанистыми величавыми птицами – они, словно по команде, изящно лакомились симитами с протянутой ладони, плавно кружили над головами для фото, нежно ворковали во время романтических прогулок по парку Гюльхане, в котором до сих пор бродят привидения красавиц-наложниц и грозных янычар. Однако как только мы сменили временный статус заезжих туристов на длительный ВНЖ, как радушные хозяева города превратились в склочных и неуживчивых соседей, которые еженощно испытывали нас на прочность.

Стоило прохладным сумеркам заретушировать спальню в лилово-аметистовый колер – закаты в Стамбуле заслуживают отдельной главы, – как две скандальные птицы стремглав бросались к парапету распахнутого окна нашей комнаты и принимались исступленно браниться на манер босоногой цыганской ребятни, которая нередко устраивала бои у часовни Нотр-Дам-де-Лурдес, что прячется в пышной тени вековых платанов прямо за нашим домом. Ночи напролет я слушала нескончаемые пересуды самых говорливых птиц из всех существующих, так что спустя несколько лет вполне понимала, о чем они судачат. Временами их бессмысленная болтовня настолько увлекала меня, что на следующее утро за завтраком я пересказывала Дипу, о чем шел разговор беспардонных птиц.

Лишенный напрочь фантазии, Дип с сожалением глядел на меня, наспех выпивал чай из тончайшего хрустального армуда и так же беззвучно исчезал, дважды повернув в замочной скважине ключ и трижды дернув ручку. Так он удостоверивался, что дверь действительно заперта. Манера Дипа «перепроверять» закрытую дверь порой приводила меня в состояние крайнего раздражения, так как смысла в ней было столько же, сколько и в моих попытках овладеть языком взбалмошных птиц. Вздумай мы обратиться к психотерапевту, диагноз обсессивно-компульсивного расстройства нам был бы обеспечен. И все же мы знали, что причиной невроза был всего лишь город, который изнурял вот уже три года распевно-тоскливыми гудками пароходов; гулом неутомляемой толпы проспекта Истикляль; гнусавыми песнями автомобильных клаксонов, нескончаемых стай мотоциклистов и сеющих панку сирен полицейских минивэнов.

Город, покорявший новичков неуемной энергией шумных площадей и великолепных монументов, теперь навалился всей тяжестью тысячелетней истории, миллионов судеб и дурманящих ароматов, которые кружили головы.

Будь я парфюмером, наверняка мне удалось бы создать некое подобие Стамбула в одном флаконе: пришлось бы смешать несколько капель просыпающегося Босфора; терпкого медового чая – того, что разливают из медных чайников в звонкие стаканы на пристани Каракей; добавить щепотку растертых в золотистую кашицу зерен золотого кунжута; самую малость городской пыли, которая забивает не только тротуарные трещины, но и расщелины наших душ…

Я брела по серой неприметной улице, по-детски размышляя о потерянной радости. Несвойственная Стамбулу тишина настораживала, но разве может быть иначе в семь тридцать утра? Я специально выходила на прогулку пораньше, чтобы не видеть толпы спешащих на работу клерков, невыспавшихся туристов, мусорщиков с гигантскими баулами для сбора отходов и жалкие фигуры попрошаек, которые, словно грибы после дождя, приумножались в центральных районах и создавали довольно удручающую картину.

Тишину влажного, пропитанного плесенью закоулка оглушил отвратительный скрежет, какой может быть создан только царапаньем гвоздем по стеклу, умноженный во сто крат. В нескольких метрах от меня сгорбленный человек пытался удержать на плечах рольставни, которые со страшным скрипом упирались в тонкую шею несчастного. Тот, в свою очередь, тянулся к упавшему металлическому шесту, которым, очевидно, подпиралась эта ни на что не годившаяся конструкция.

– Bir dakika, size yardım edeceğim[166]166
  Минуту, я вам сейчас помогу (тур.).


[Закрыть], – крикнула я бедняге и подала спасительный шест, которым тот ловко подхватил роллету и зафиксировал ее над нашими головами. Подобный способ крепления вряд ли можно было назвать надежным, и все же в этом городе на подобных шестах, веревках, шнурках держалась не одна конструкция.

Вопросы санитарии и безопасности здесь находились под патронатом неведомых сил, которым доверял каждый: от сан-эпидемслужб до более высоких инстанций. Bir şey olmaz[167]167
  Ничего не случится (тур.).


[Закрыть], – поговаривали местные, когда хотели задобрить бога спокойствия, который явно благоволил им.

Молодой человек, которого я только что спасла от неминуемой гибели под заржавленным роллетом, оказалось, не так уж и молод. Тонкая линия прикорневой седины выдавала в нем завсегдатая «куаферных», в которых умели искусно маскировать первые признаки возрастных изменений травяной лепешкой из басмы. Благодаря нехитрым уловкам местных цирюльников даже мужчины категории «семьдесят плюс» выходили из парикмахерских заметно помолодевшими и посвежевшими. Чего нельзя было сказать обо мне: погрузившись с головой в работу, я напрочь отказывалась от каких-либо посторонних вмешательств в свой график и потому вот уже несколько месяцев щеголяла с нелепым пучком на затылке: то тут, то там выбивались седеющие пряди, которые я попросту надменно не замечала.

Мужчина с силой растирал затылок, который пострадал больше всего. Он с обидой поглядывал на роллет, который, судя по заржавленным вкраплениям, не в первый раз давал сбои.

– Меня зовут Серген. Я шеф этого ресторана, – с гордостью указал он на яркую вывеску с итальянским названием «Napoli». Только теперь я заметила на нем серый поварской китель с двумя бортами перламутровых пуговиц и вышивкой на груди в виде хорошо известного трехцветного флага: зелено-бело-красный.

– Это итальянский ресторан, – будто стесняясь, проговорил мой новый знакомый. Подобная неуверенность легко объяснялась невероятной консервативностью турок в кулинарных предпочтениях. Местная кухня восхвалялась здесь каждым, и вопрос ее превосходства над остальными никогда не ставился под сомнение. Открытие любого заморского заведения могло быть легко воспринято окружающими как нечто предосудительное – сродни предательству, измене или дезертирству. Возможно, поэтому, увидев итальянскую тратторию на типичной стамбульской улице, я мгновенно прониклась уважением к новому знакомому, который, очевидно, человеком был отважным, если не сказать дерзким.

– Дайте мне пару минут, и я угощу вас нежнейшим капучино с настоящим сицилийским тирамису. Хотя вы, наверное, приехали в Стамбул, чтобы попробовать местную кухню?..

Дело было не в кухне. Я спешила. Мне хотелось пройти рекомендованные фитнес-гуру десять тысяч шагов до того, как улицы заполонят толпы спешащих горожан. Однако застенчивая улыбка повара была настолько милой, что я несвойственно для самой себя кивнула.

– Тирамису – как раз то, что нужно человеку, три года подряд наслаждавшегося баклавой, – с улыбкой ответила я.

– Так вы здесь живете? Простите, что принял вас за yabanci… Сейчас у нас столько приезжих…

А Стамбул действительно в этом году напоминал привокзальную площадь, на которую со всех перронов стремились потоки самой разнокалиберной публики. Приезжие обычно спешили, громко реагировали на уставших от уличной неразберихи котов, спотыкались о дремавших на тротуарах кангалов[168]168
  Кангал – древняя порода собак, известная вне границ Турции как анатолийская овчарка.


[Закрыть]– те лениво отворачивали морды, брезгливо морщились, чем выражали исконно «анатолийское» отношение к туристам. К резкому говору приезжих, от которого нестерпимо хотелось ложки нежного сливочного сютлача[169]169
  Сютлач – традиционный турецкий десерт, напоминающий сладкую разваренную рисовую кашу на молоке.


[Закрыть], примешивалась распевная речь местных зазывал: нахрапистых таксистов, циничных агентов по недвижимости, беззастенчивых гидов и позабывших о совести торговцев – всех тех, кто пробуждается во времена кризисов, войн и миграций.

Город тяжело дышал, с трудом переваривая лишний миллион чужестранцев, которые по воле злого и пристрастного рока дни напролет толпились у дверей миграционных служб в надежде получить заветный kimlik[170]170
  Удостоверение личности, ID-карта в Турции.


[Закрыть]. Растянутый до предела, Стамбул багровел и стонал тихо, будто вполголоса, – уставший и лишенный всякого желания жить. «Эти люди уничтожают наш город! – с возмущением восклицал знакомый юрист, на чью голову свалились сотни запросов по оформлению видов на жительство. – Мы живем, как в перегруженном отеле all inclusive, в котором в одноместные номера селят по три семьи сразу! Это отдых? Так это и не жизнь!»

Юрист был прав: как никто другой я видела, что Стамбул устал – город едва переводил дыхание, переправляя десятки тысяч людей ежедневно с одного берега Босфора на другой; расталкивая шумные толпы по узким улочкам старейшего Фатиха; распределяя неугомонных туристов по нависающим, словно ласточкины гнезда, балконам вековых кофеен; усыпляя изможденных прохожих протяжной полуночной песней Мраморного моря, чьи волны мягким бархатом ложатся к ногам молодых районов нового Стамбула.

Столик на двоих, застланный скатертью в бело-красную клетку, покачивался на неровной плитке крохотной террасы заведения, которое так радушно приняло меня в столь ранний час. В глубине, за стенкой, бренчала посуда, грохотала кофемашина, то и дело хлопала дверца холодильника – так что я без труда могла представить, какие действа разворачиваются сейчас на кухне. По тому, как человек ставит чайник на огонь, взбивает венчиком крем и разбивает яйца в сковороду с шипящим маслом, можно сказать многое…

Скажем, редкие попытки Дипа похозяйничать на кухне давали донельзя четкое описание его характера: в чайник он наливал воды непременно выше указанной метки – так что во время закипания кипяток так и норовил выплеснуться наружу; яйца разбивал на раскаленную сковороду с таким усердием, что желток растекался, а скорлупа вонзалась острыми пиками в будущую глазунью, у которой и «глаз» было не сыскать; венчиком Дип не пользовался, потому что и вовсе не знал, что это такое – впрочем, как и дуршлаг, половник или шумовка. Все это говорило о нем как о человеке, совершенно не приспособленном к быту и погруженном в себя. Подруга Эмель была уверена, что мнимый мужской инфантилизм – не что иное, как осознанная консервативно-маскулинная позиция, загоняющая женщин на кухни и не дающая права на саморазвитие.

Шеф Серген продолжал энергично звенеть приборами… Делал он это уверенно, что вполне соответствовало его поварскому кителю. Через минуту я уже вдыхала аромат свежезаваренного кофе с пышной шапкой кремовой пенки, в которую хотелось немедленно окунуть губы и насладиться сливочной нежностью идеального капучино. Совсем рядом послышался скрип – я инстинктивно втянула голову и с опаской глянула на шест, подпиравший опасный роллет. Тот, словно флагшток на холме Чамлыджа[171]171
  Речь идет о 32-тонном 111-метровом флагштоке с флагом площадью 1000 кв. м, расположенном на холме Чамлыджа – самой высокой точке в азиатской части Стамбула.


[Закрыть], стоял как вкопанный. Скрип повторился. Серген побледнел и, вытянувшись в струнку, поджал губы и принялся нервно скрести щеку: на ней редко пробивалась рыжеватая щетина.

– Oğlum! Neredesin? Burada mı? Oğluuum![172]172
  Сынок! Где ты? Здесь? Сыно-о-о-ок! (тур.)


[Закрыть]– тихий старушечий голос ненадолго затих и тут же снова принялся требовать сына.

Я в недоумении смотрела на смущенного повара, который, словно пятилетний мальчишка, переминался с ноги на ногу и не решался сказать о чем-то важном.

– Сынок, ты не один? Я слышала голоса… Ты с девушкой? Скажи, пусть выйдет, я хоть погляжу на нее…

Старушка звучала вполне приветливо. Судя по тембру голоса, курила она с полвека – глухой клацающий кашель то и дело прерывал попытки достучаться до сына. Серген в отчаянии опустился на стул рядом и сделал большой глоток кофе из моей кружки.

– Простите… – и он резко придвинул ее ко мне, но тут же отдернул. – Что же это я?.. Сейчас же сделаю новый.

Взгляд смущенного сына не спутать ни с чем. Окутанные материнской любовью с ног до головы, мужчины нередко теряют некую тестостероновую составляющую, отчего выглядят раньше срока постаревшими мальчиками, плохо ориентируются в пространстве и даже времени. Будь моя воля, я бы с радостью подкорректировала статью о подкаблучнике в толковом словаре. В создании образа слабохарактерного мужчины, как правило, недооценивают роль именно матери, концентрируясь на супруге. Чрезмерная забота, которой окутывают радетельные женщины великовозрастных сыновей, нередко играет с ними злую шутку, порабощая навеки оковами непобедимого матриархата.