Текст книги "Любовь по-стамбульски. Сердечные авантюры в самом гастрономическом городе"

Предвкушая встречу с бедняжкой Эмель, я прямиком направилась в кухню и уже готова была начать успокоительный монолог, однако открывшаяся мне картина заставила изменить планы. Как ни в чем не бывало Эмель сидела перед огромной тарелкой с виноградной сармой и громко рассказывала историю разрыва с возлюбленным.

– А, и ты тут? Что так долго? Где ходила? – невозмутимо бросила она мне, будто вовсе не помнила нашей размолвки, и тут же продолжила в деталях описывать любопытной Айше, что все-таки произошло.

– Я ему говорю, что с мамой твоей жить никогда в жизни не буду. Мне или отдельный дом покупай, или я с места не сдвинусь.

– А он что? – от нетерпения Айше аж привстала на цыпочки.

– А что он? Мямлит, как «эриште»[107]107
  Лапша (тур.).


[Закрыть], дескать маму одну оставить не может. Вот и женись на маме! Прямо так ему и сказала. Айше-ханум, можете еще немного подложить сармы? Аппетит что-то разбушевался…

– Ye-ye, kıyamam sana. Keşke sana yardım edebilsem![108]108
  Ешь-ешь, бедняжка. Если бы я только могла тебе помочь! (тур.)


[Закрыть]

– Э-э-э, через какое унижение мне пройти пришлось… И эта «ябанджи» еще без толку пришла: ни успокоить, ни обнадежить… Зачем вы мне ее свидетельницей сосватали? Как вообще эти «ябанджи» живут, не понимаю. Ни в чем ведь люди не разбираются!

Айше, не желая раздувать международный конфликт, осторожно закатывала глаза и, как могла, показывала, что она на моей стороне. Я собралась было уходить, но вначале все же решила высказаться.

– Возможно, ваши чувства как выдержанный пекмез. Им нужно время, чтобы вывариться, избавиться от пустой воды, и когда в них останется лишь ценная эссенция, вы соединитесь и будете вместе.

Эмель хлопала от удивления глазами, и даже добродушная Айше не верила своим ушам: от иностранцев в этом городе ничего путного никто не ожидает.

Поздно вечером, когда дети спали, а Дип в спальне шуршал страницами журнала о домоводстве, постучали в дверь. На пороге стояла Эмель со всеми четырьмя сонными ребятишками. Ее лицо светилось от счастья – в отличие от моего.

– Подруга, – улыбаясь, заговорила она так сладко, будто этого дня и вовсе не было. – Ты оказалась права. Наши отношения как пекмез. Я ему позвонила и все, как ты сказала, повторила. Что нужно время… Чтобы вода испарилась… Чтобы все ценное осталось…

– Хорошо. А почему дети здесь? – В этот момент я затылком чувствовала, как Дип в спальне перестает листать свой журнал и изо всех сил вслушивается в происходящее в коридоре.

– Так он ушел от мамы, представляешь? Ради меня! И теперь будет жить здесь. Здорово, правда? В нашем доме! Можно малыши на эту ночь останутся у тебя? Как-никак, у нас почти первая брачная ночь…

Она быстро протолкнула детей в дверной проем и, послав мне воздушный поцелуй, испарилась. Малыши оказались голодными, так что мне пришлось идти к Айше-ханым за остатками сармы.

– Что ты говоришь?! – испугалась радетельная соседка, услышав последние новости. – Мы ее отсюда спровадить хотели, а она еще и муженька к нам привела? Hah şimdi hapı yuttuk![109]109
  Ну все, теперь мы пропали! (тур.)


[Закрыть]– и она принялась накладывать в тарелку плотно скрученные в трубочки вишневые листья.

Той ночью мне не спалось. Дип ворочался в полусне, перетягивая одеяло на свою сторону и всхрапывая каждый раз именно в тот момент, когда я почти была готова уснуть. Неугомонный ветер завывал между домами, ударяясь то и дело о стекла с такой силой, что они начинали трещать. Фонарь дрожал, как листок, озаряя спальню дрожащим светом, отчего становилось еще тоскливей. Не в силах больше сопротивляться бессоннице, я натянула шерстяные гольфы, завернулась в безразмерный кардиган и, стараясь не стучать большими меховыми тапками, направилась в кухню. На крыше соседнего дома плясала черепица и жалостливо скрипели рамы. Я долго отмывала от въевшейся пыли поздний виноград, который в это время года совсем не естся, но все еще активно продается громкоголосыми фруктовщиками на базарах города. Утрамбовала его в глубоком медном тазу и принялась варить истинную любовь, которую здесь почему-то принято называть выдержанным пекмезом.

Рецепт
Пекмез, или Эликсир стамбульской любви со вкусом позднего винограда

Ингредиенты:

• 2 кг темного винограда

Сложно поверить, что целебный сироп, который стамбульцы используют для лечения кашля при простуде, в качестве афродизиака перед романтическим свиданием и просто вместо сахара по утрам, готовится так просто, хотя и муторно долго. Но меня в ту ветреную ночь это совсем не пугало.

Чистые ягоды черного винограда (чем темнее, тем лучше) в толстодонном тазу или кастрюле нужно хорошенько помять деревянной толкушкой. Свежий сок опустится вниз и будет служить подушкой безопасности, препятствующей пригоранию. Некоторые хозяйки доливают полстакана воды, но я предпочитаю этого не делать, чтобы не увеличивать время испарения жидкости.

Набравшись терпения, я ставлю кастрюлю на медленный огонь и наслаждаюсь действом, которое происходит внутри нее. Разгоряченные ягоды вскоре начинают лопаться, выпуская щедрые струи виноградного сока. Спустя минут сорок вялого томления время отделять сок от мякоти. Для этого виноград опрокидываю на дуршлаг и хорошенько снова пробиваю толкушкой или любым другим приспособлением – главное, собрать целебную жидкость, не оставив ни капли.

Горячий сок опять отправляю в толстодонную посуду и продолжаю томить на крохотном огне. Чтобы не заскучать, осторожно помешиваю густеющий сироп, обязательно напевая любимую мелодию из репертуара Сердара Ортача, по голосу которого никогда не догадаешься, поет женщина или мужчина. Примерно через час на кухне появляется пресловутый аромат пекмеза, почувствовав однажды который, я никогда его ни с чем не перепутаю: он мягкий и карамельный, слегка отдающий нотками лимонада, сахарной ваты и сладкого чувства влюбленности.

Единственное, что вызывает огорчение, так это то, что на выходе целебного эликсира получается так мало, что едва наберется на крохотную бутылочку объемом в сто пятьдесят миллилитров. Однако, как и все целебные средства, если расходовать снадобье экономно, его вполне может хватить на неделю-другую, после чего можно снова повторить ночное приключение с варением любовного эликсира из свежих фруктов. По словам стамбульских поваров и кондитеров, пекмез вываривать можно и следует из всех сочных плодов и ягод: тута, фиников, арбузов, хурмы, граната и даже яблок.

Проснувшись утром, я раскатываю во рту чайную ложку тягучего пекмеза – и день начинает казаться не таким уж пасмурным и странным, каким был вчера …

Брачные обязательства и нежные кусочки шерсти к чаю

30 ноября, г. Стамбул

Рождение философии в праздности. – Сахарные нити из Древней Вифинии. – Символы мужской силы и порфировый столп. – Нутовая закваска для выпускника кулинарной школы Le Cordon Bleu. – Права возрастной группы «18 минус». – Лампасы, картуз и визит по-мещански. – Романтика Босфора и гигантских медуз. – Веселая песня медного чайданлыка и неутомимых лодочников. – Круг, восьмерка, пополам, мука. – Воздушное пишмание. – Нюх на аферы у проницательных тетушек. – Здоровая ревность и поддельные чувства. – Чаепитие с привкусом осени.

Философия рождается в эпикурейской праздности, а значит, берега Босфора идеально подходят для долгоиграющих раздумий… Бушующая стихия обычно наводит на странные мысли, которые бы никогда не посетили голову в погожий солнечный день. Непогода (как бы она ни проявлялась) туманит рассудок, превращая его во взбитый моток приторного пишмание[110]110
  Пишмание – турецкая сладость, похожая на клубок ниток. Изготовляется из обжаренных в масле тонких нитей из муки и сахара с добавлением орехов и пряных специй.


[Закрыть], распутать который под силу разве что опытной старушке. Каждая стамбульская хозяйка должна уметь виртуозно вытягивать сахарные нити для популярного десерта, история которого уходит так глубоко, что никто и не думает связывать его с какой-либо эпохой.

Бакалейщица Фатьма с субботнего рынка рассказывает невероятные истории о славном лакомстве из Древней Вифинии[111]111
  Вифиния – древнее государство на севере Анатолии (Малая Азия), существовавшее в V веке до н. э. и расположенное между проливом Босфор и рекой Сакарья.


[Закрыть]. Сегодня это провинция Коджаэли в двух часах к юго-востоку от Стамбула, которую непременно нужно посетить каждому, кто неравнодушен к необычным десертам, а главное, готов пожертвовать ради них собственной фигурой.

Фатьма хитро подмигивает и насыпает лишний килограмм сахара из полипропиленового мешка с меня ростом.

– И муки возьми побольше. Ты же кухарочка у нас. Вон весь базар судачит о том, как ты рецепты у продавцов выспрашиваешь. А у меня ни одного не спросила. Думаешь, не знаю я ничего?

Натура заядлого интроверта начинает неприятно скоблить где-то глубоко, и я уже почти сожалею о своей разговорчивости, которую необдуманно переняла у несмолкающих местных жителей.

– Значит, так! – озираясь по сторонам, розовощекая бакалейщица в целлофановом фартуке поверх стеганой куртки заговорщицки подмигивает и начинает нашептывать пропорции простейших ингредиентов, из которых, по ее словам, cennet gibi tatlılık olacak[112]112
  Получится райская сладость (тур.).


[Закрыть]. Она уверяет, что из воды, сахара, муки и чайной ложки лимонного сока можно приготовить столь же нежный десерт, что и первое чувство юных возлюбленных.

– В старые времена умная жена перед тем самым делом, – и она сладострастно закатывает толсто насурьмленные глаза, – готовила пишмание и давала вечером мужу. От него кое-что у него становилось «шишмание»![113]113
  Плотный, толстый (тур.).


[Закрыть]И сил было часа на три! – чуть ли не взвизгнула румяная розовощекая бакалейщица, игриво крутя перед моим лицом сложенными особым образом тремя пухлыми пальцами.

Хотя я и понимала, что ее разговоры – лишь часть изощренной рекламной кампании на фоне стремительно падающего курса лиры, все же купила муки и сахара втрое больше, чем способен вместить мой кухонный шкаф для сыпучих продуктов, и поспешила домой. Мне хотелось поскорее избавиться от нелепых образов, так чувственно описанных торговкой, однако теперь они навязчиво кружили перед глазами – сколько бы я ни моргала и ни пыталась о них забыть.

Мужская сила, получившая в искусстве цилиндрическое самовыражение, просвещенными старожилами Константинополя была возведена в ранг священной. Наследники древних цивилизаций, проживавшие на этих землях, умело маскировали фаллические символы в образах исполинских быков, украшавших людные площади, и прекрасных атлантов, что неустанно поддерживали плечами небосвод. Особенно полюбилась стамбульцам колонна императора Константина, выполненная из нежного розового порфира[114]114
  Порфир – натуральный камень вулканического происхождения пурпурного цвета с белыми вкраплениями.


[Закрыть]. Словно исполинский столп, она вот уже более полутора тысяч лет возвышается над центральной площадью города, которая сегодня носит название Чемберлиташ. Информация не афишируется, однако знающие люди рекомендуют за силами для любовных утех приходить именно к ней, ибо в основании великолепной колонны замуровано столько магических артефактов, что и подумать страшно. Знакомый экскурсовод, имя которого я напомню на следующей странице (дабы поддержать небольшую интригу), утверждает, что под столп сам Константин собственными руками заложил деревянную статую-оберег Палладиум[115]115
  Палладиум – священная статуя-оберег, которую Зевс сбросил с Олимпа на землю. По легенде, этот сакральный талисман приносит победу своему владельцу или стране.


[Закрыть], огниво Моисея и часть топора, которым тот самый Ной мастерил спасительный ковчег. Поверить в подобную концентрацию реликвий в одном месте непросто: в этом звездном тандеме не хватает разве что Священного Грааля. Будь это так, я бы собственноручно организовала научную экспедицию к данному объекту или как минимум поделилась информацией с правдоискателем Дэном Брауном, который, кажется, потерял надежду найти мистическую чашу.

Небо посерело. Ледяная изморось бессовестно прикасалась к шее, нашептывая влажные непристойности прямо на ухо. Сбросив грязные кроссовки на лестничной клетке у двери (еще одна перенятая у стамбульцев привычка), расхристанная, я влетела в неосвещенную промозглую квартиру: в такую непогоду Дип укутывается в полупашминовый кардиган, в котором невероятно похож на университетского преподавателя, распахивает настежь окна и наслаждается традиционным «кумру», который я называю банальным словом «бутерброд», ибо хлеб с сыром, двумя видами зажаренной колбасы и ломтиком помидора должен называться именно так. Конечно, взыскательные стамбульцы, собирая свой любимый «кумру», непременно используют особый вид остроконечной булочки на нутовой закваске. На вкус определить гороховый компонент способен разве что выпускник парижской школы Le Cordon Bleu, и все же я стараюсь строго следовать правилам. Дип это знает и потому творит по апокрифичным рецептам, исключительно когда меня нет дома.

Нарушать правила в Стамбуле (будь то ПДД либо рецептура сложнейшего лакомства) – так же нормально, как и впускать в дом уличных котов.

Заботливые горожане распахивают окна, чтобы (только вдумайтесь!) ночью обездоленное животное могло бесшумно проникнуть в их жилище и найти в нем приют. Это одна из причин, почему во время поиска квартиры я не рассматривала варианты на первых этажах – даже если в них была огромная кухня…

Нарушать правила любят теперь и дети: осознав всю прелесть своего привилегированного положения в возрастной группе «18 минус», они ежедневно норовят пропустить школу, съесть недозволенное, зависнуть в телефоне – в общем, все то, что делает меня нервной и замкнутой. Я зарываюсь в любимое вольтеровское кресло канареечного цвета, прячусь за крышкой спасительного лэптопа, который молчаливо сносит все мои мысли, и собираюсь раствориться в странных воспоминаниях пасмурного утра со всеми его навязчивыми символами… Звонок в дверь. Очередное правило – на этот раз этикета – нарушено!

– Я ровно на пять минут! – извиняющимся голосом, который мягким басом мгновенно разливается по всему дому, дает о себе знать наш любимый друг граф Плещеев – тот самый экскурсовод, который водит по улицам и за нос непросвещенных туристов. Этот истинный носитель действительного титула даже в наше время умудряется каким-то неизвестным образом выглядеть так, будто он только что вышел с аудиенции в Зимнем и теперь направляется в семейное поместье, скрытое в тени дубов и вязов. Граф еще расшаркивается в прихожей за стенкой, но я готова поспорить, что одет он в некое подобие визитного сюртука, брюк со штрипками (хотя нет, с лампасами!) и некий изысканный головой убор: цилиндр он вряд ли надел бы в такой ветер, а вот натянутый на уши картуз – это вполне может быть. Дип в своем кардигане вполне соответствует виду уездного помещика, так что картина прибытия выглядела весьма аутентично и в меру по-мещански.

– Как мне неловко тревожить вас! – бросился ко мне с объятиями Плещеев, и я не могла не рассмеяться его чудному виду. – Явиться без звонка – я себя не прощу!

Мне хотелось подыграть ему: «Полноте, батенька… Милости просим! Сейчас Агафью со двора кликну, чтобы самовар в дом несла…», но на меня смотрели дети, которые отбрасывали прочь гаджеты каждый раз, стоило нашему другу переступить порог. Плещеев был из той категории людей, которые безумно нравятся детям и старикам: первые находят в них неиссякаемое веселье, вторые – терпеливость и сочувствие. Это как если бы человек был подушкой – самым безобидным и одновременно незаменимым предметом в обиходе. С момента нашей первой встречи на исторической Гранд-Рю-де-Пера[116]116
  Гранд Рю де Пера – центральная улица района Пера (Бейоглу), переименованная в 1923 г. в проспект Истикляль (Независимости).


[Закрыть], которая вот уже сотню лет объединяет иммигрантские одинокие сердца, прошло более двух лет. Однако мой старый знакомый все так же очарователен в своем потертом фиолетовом сюртуке и так же подвержен меланхолическим приступам паники – типичная черта истинно благородного дворянина.

Дип, радуясь возможности скрасить пасмурность незадавшейся субботы, спешит к серванту.

– Вы не замерзли? Лодос свирепствует… Говорят, движение на Босфоре остановлено…

– Не может быть! – и бедный Плещеев хватается за сердце, бледнея на глазах, и только жестами указывает на мутную бутылочку ракы на полке рядом с кубинским ромом и фруктовыми ликерами, которые я использую для выпечки.

Стоит добавить в тесто для кекса всего столовую ложку горьковатого куантро[117]117
  Куантро – французский крепкий ликер из цедры сладких апельсинов и померанцев.


[Закрыть]– и вы уже чувствуете себя богиней кондитерского искусства. А что творит заурядный бейлис[118]118
  Бейлис – один из самых популярных сливочных ликеров, родиной которого является Ирландия.


[Закрыть]с обычным сливочным кремом! О, это нужно попробовать всего раз, чтобы навсегда изменить свое отношение к десертам.

Пока Дип бережно кладет кусочек льда на дно тонкого вытянутого стакана (ракы принято пить охлажденной), граф приступает к спутанному повествованию, из которого, однако, скоро становится понятно, что день у него не задался – впрочем, как и у всех нас.

– Мне только вчера пришло письмо – не электронное, а самое что ни на есть обыкновенное! Как я еще додумался в почтовый ящик заглянуть! Открываю… – при этом он вытаскивает из внутреннего кармана потертый конверт, педантично вскрытый узким клинком книжного ножа. Как же это похоже на графа!

– Представьте, моя троюродная тетка по матушкиной линии, чья бабка бежала после революции в Америку, летит в Стамбул! И это меня, конечно, обрадовало бы, если бы не одно обстоятельство: летит она не одна!

– Но что вас так пугает? Не с призраком ведь она явится… – Мне не терпелось узнать причину волнения, и потому я поторопила Дипа, который замешкался, наблюдая за химией традиционной турецкой «водки»: стоит ракы соединиться с холодной водой или кусочком льда, она моментально мутнеет, превращаясь в «львиное молоко».

Стамбульцы верят, что этот напиток дарит мужество и отвагу, и потому прибегают к нему так часто, что вполне могут считаться самой смелой нацией на планете.

Европейцы нередко называют чудодейственное средство «каплями датского короля» (Elixir Pectoralе Regis Daniae) из-за невероятного сходства ощущений при употреблении – и то, и другое настояно на анисе и обладает характерным сладковато-мятным аптечным вкусом. Когда-то лечебный эликсир от простуды, популярный среди королевского двора, считали волшебным и способным уберечь не только от кашля, но даже от смерти. Как бы то ни было, наш друг быстро опрокинул стаканчик и в мгновение ока приосанился и даже повеселел.

– Дело в том, что в нашей семье мужчина обязан жениться до сорока пяти лет. Иначе никак… – и он обреченно развел руками. – Так вот тетушка пишет, что в связи с моей нерасторопностью в любовных делах… – от напряжения пот крупными каплями проступил на его большом покатом лбу, – она сама нашла мне невесту. Некую Софи Ростопчину…

Говоря это, он по-детски шмыгал носом и нервно сжимал клочок бумаги, исписанный аккуратным каллиграфическим почерком. Написанное от руки письмо – полнейший архаизм в цифровом двадцать первом столетии электронных «имей-лов»! Однако в руках импозантного экскурсовода любой предмет старины выглядел так мило, органично и к месту, что театральный образ нашего гостя делался еще более живым и исторически верным.

– Послушайте только эту нелепицу, – он порывистыми движениями расправил смятый листок и начал читать, сбиваясь от волнения на каждом слове. Письмо было написано вполне в стиле предполагаемой тетушки Плещеева.

– «Исполняя волю твоей покойной матушки, мой дорогой племянник, и в связи с тем, что ты приближаешься к рубежу, после которого мужчины нашего благородного семейства не могут больше оставаться холостыми, я взяла на себя миссию решить твою судьбу. Софи – идеальная партия, которая скрасит твое одиночество в кругу османских друзей… Встречай нас тридцатого ноября в аэропорту некой Сабихи около девяти вечера. Мы будем лететь из Парижа, где проведем неделю у твоего кузена Николя…» и так далее в том же отвратительном духе! – заключил наконец Плещеев и картинно заломил руки, прикрыв ими раскрасневшееся, но все же премилое лицо.

– Постойте, вполне неплохо написано, – удивился ничего не понимающий Дип. – Что же отвратительного в том, что ваша тетя печется о племяннике и хочет обременить вас узами брака? Вы все-таки не мальчик…

Плещеев бросил на нас негодующий взгляд и, закусив губу, подошел к стеклянной стене, отделявшей комнату от залитой водой террасы. Дождь забарабанил сильнее и, казалось, не собирался останавливаться. Если движение «вапуров»[119]119
  Паромы, перевозящие людей (тур.).


[Закрыть]остановлено, то остается лишь один вариант, чтобы перебраться на азиатскую часть города, в которой как раз и располагался аэропорт им. Сабихи Гекчен[120]120
  Аэропорт Сабихи Гекчен – международный аэропорт, расположенный в азиатской части города. Назван в честь первой в Турции женщины-пилота, которая была одной из восьми приемных дочерей Мустафы Кемаля Ататюрка.


[Закрыть], – автомобильные мосты. Но кому в такую непогоду, когда лодос с легкостью переворачивает фуры и беззастенчиво сносит крыши со скукоженных от промозглого холода домов, придет в голову пересекать свирепствующий «богаз»[121]121
  Пролив, горло (тур.). Как правило, в Турции под богазом подразумевается Босфор.


[Закрыть]на высоте ста семидесяти метров над уровнем моря?

– Дело не в ветре… Ради тетушки я бы вплавь отправился встречать ее по волнам…

Дип неодобрительно покачал головой, так как был сторонником продуманных и взвешенных решений. Более того, Босфор даже в дни чистого неба и безветрия вселял в него серьезные опасения. Безобидная прогулка по широкой набережной Тарабьи[122]122
  Тарабья – квартал в районе Сарыере, расположенный вдоль пролива Босфор и известный историческими летними резиденциями дипломатов.


[Закрыть]в его глазах превращалась в хождение по лезвию бритвы: он то и дело хватает меня за руку и просит идти по кромке тротуара со стороны дороги – чтобы случайно не отнесло к воде. Я с завистью прохожу мимо романтических пар, которые, расположившись прямо у бортика, премило болтают, едва не доставая ногами до голов гигантских медуз, заполоняющих Босфор в прохладное время года.

– Дело в этой самой Софи, с которой мне никак не сойтись…

– Ну почему же? – снова забеспокоился Дип, который стал на удивление разговорчивым после третьего стаканчика все тех же «датских анисовых капель». – Девушка вполне может оказаться приятной…

– В том-то и дело, что девушка! – наш общий друг так горевал, что ураган за окном казался не таким уж печальным событием в сравнении с грустью в его глазах.

Понимая, что ситуация достигла своей кульминации, я предложила графу отдохнуть на софе в кабинете, а сама отправилась на кухню, куда за мной потянулся и Дип, не понимавший сути душевных страданий обаятельного гостя. Пакеты с утреннего базара все еще стояли в углу, и я принялась раскладывать покупки по местам, а Дип, по обыкновению, включил конфорку под медным чайданлыком, который тут же завел свою превеселую песенку на манер неутомимых лодочников, что на рассвете бороздят Халич[123]123
  Залив Золотой Рог (тур.).


[Закрыть]в поисках проворной рыбешки.

– Сейчас мы напоим его чаем, и будет как новенький! – провозгласил он, а мне оставалось лишь многозначительно качать головой, понимая, что чаем в этом вопросе не обойтись.

Кухня – идеальное место для медитации. Здесь можно часами созерцать плавающие в томатном соусе плоские головки артишоков; томящиеся в оливковом масле на крохотном огне стручки нежной фасоли – чуть передержишь, и застенчивый хруст сменится непростительной ватностью. На толстой столешнице из поседевшего тика я могу до полуночи раскатывать тончайшие лепешки из пресного теста юфка[124]124
  Юфка – тончайшее пресное тесто в турецкой кухне, которое используется в качестве основы для сладких и несладких блюд.


[Закрыть], из которого утром будет собрана дворцовая баклава с россыпью дробленых фисташек, мясистых грецких головок и короля лесного ореха – фундука сорта «Тонбул», равного которому, как утверждают плантаторы провинции Гиресун[125]125
  Гиресун – северо-восточная провинция Турции, расположенная на побережье Черного моря; славится плантациями самых ценных сортов лесного ореха.


[Закрыть], не найти.

– Уж мы-то знаем, какой орех лучший, – кивает мне широкоплечий фермер, перед которым развалы «коричневого золота». – Я и родился под лещиной – так что меня в этом вопросе не переспоришь.

Карие глаза разговорчивого торговца, два крупных фундучка, цепляют за самое нутро, так что спустя минуту ты уже в его власти – вникаешь в тонкости выбора идеального ореха.

– Орех без скорлупы – это как женщина с непокрытой головой, понимаешь? – и я ловлю его неодобрительный взгляд на взлохмаченном пучке, который наспех собрала утром перед выходом на базар. – Ядро должен видеть лишь тот, кто его ест: иначе воздух и свет испортят его…

– Ты прямо будто про женщину рассказываешь, – перебивает фермера сотоварищ по цеху, который ловко справляется с тонкой скорлупой крупными молярами. Отточенными движениями челюстей он избавляется от скорлупы, как от лузги семечек, и тут же забрасывает в рот очередную партию фундука. Я же, обладательница не столь крепких зубов, наблюдаю за действом, как за цирковым трюком – с восторгом и не без доброй зависти.

– Орех любит нежность: возьми в кулачок и взвесь. Если тяжелый, значит, здоровый. Стряхни пыль – видишь, цвет ровный, без пятен, без следов насекомых… Значит, товар свежий и без изъянов. Теперь понюхай – должен быть запах ладони, потому что скорлупа ничем не пахнет. Если запах есть, тогда внутри и плесень найдется.

– Ты еще беседу заведи со своими орехами! – не успокаивается крепкозубый коллега и что есть силы гогочет, так что орехи начинают плясать у него во рту.

– А я и поговорю! – резко останавливает его обиженный фермер и снова обращается ко мне. – Потряси орехом у уха. Слышишь? Что, тишина? Правильно… Потому что орех, как женщина, молчать должен, скромным быть. А если ядро в скорлупе гремит, значит, орех старый, ворчливый. Прямо как этот фундук, – и он тихонько показывает на своего болтливого товарища. Я еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться.

Пока бедняга Плещеев выясняет по телефону, работают ли аэропорты в связи с ураганом, я вспоминаю рецепт нежного пишмание, который утром мне поведала предприимчивая бакалейщица. В конце концов, чай с чем-то надо пить!