Текст книги "Аттила"

Перед ним, выпрямившись, стояла Ильдихо, молчаливая, бледная… Это она отодвинула засов. Занавески на окнах все еще были задернуты. Лампа давно потухла, поэтому, несмотря на яркое полуденное солнце, в комнате царствовал полумрак. Хелхал пробирался ощупью вперед, стараясь приучить зрение к темноте. Первое, что бросилось ему в глаза, был громадный золотой кувшин: он валялся, опрокинутый на медвежьей шкуре; перед ним была багровая лужа. Сначала старик подумал, не кровь ли это, но узнал по сильному запаху крепкое газзатинское вино. Он обошел лужу, направляясь к широкой постели, где неподвижно лежал навзничь его повелитель.

Аттила казался спящим, но одно было страшно: у него были широко раскрыты глаза.

– Спит он? – тихонько спросил Хелхал новобрачную.

Та ничего не отвечала, продолжая неподвижно стоять на одном месте. Тогда гунн подошел еще ближе к хану.

Крик ужаса вырвался у старика. Широко раскрытые, но неподвижные, остановившиеся глаза Аттилы были устремлены прямо на него. Застывшие черты лица были искажены судорогой или смертельной болью, все лицо вздуто, затекло кровью, как и белки глаз, почти совсем выкатившихся из орбит.

Подбородок, шея и белый шелковый кафтан обрызганы чем-то красным… Однако на этот раз то было не вино. Хелхал не хотел верить тому, что видел перед собою.

– Государь! – крикнул он и стал трясти мертвеца за руку, которая безжизненно упала, когда ее выпустили. – Государь!

Старик с трудом приподнял тяжелое туловище, оно было еще совсем теплым.

– Аттила, проснись! Ведь это только сон.

– Нет, – твердо и спокойно сказала девушка. – Он умер.

– Умер? – дико вскричал старик. – Не может быть!

В испуге Хелхал отскочил назад. Полуприподнятое мертвое тело тяжело опрокинулось навзничь.

– Умер? В самом деле умер? О, горе! Я вижу кровь… Он часто страдал кровотечением из горла. Это вино убило его!

– Нет, это я задушила твоего господина. Он заснул хмельной, но проснулся опять и хотел… овладеть мною. Тогда я задвинула засов, чтобы вы не могли прийти к нему на помощь и удушила его своими косами.

– Убит женщиной! – в отчаянии воскликнул Хелхал, теребя свои волосы и бороду. – Молчи, несчастная! Проклятая! Беда, если гунны узнают это! Тогда они потеряют голову. О, великий Аттила, павший от руки женщины! Его душа осуждена теперь навеки жить в теле презренного пресмыкающегося!

И старик, в диком порыве горя, бросился на колени перед трупом, покрывая поцелуями его лицо и руки. Молодая девушка напряженно вслушивалась в речи гунна; ей было известно, что гунны верили в переселение душ, и она поняла, какое важное значение может иметь для них смерть Аттилы.

– Неужели это правда? – жалобно повторял верный слуга, вскакивая с колен и снова бросаясь на труп хана.

– Неужели ты думаешь, что Ильдихо может лгать? – сказала девушка. – Неужели ты полагаешь, что мне легко было прикоснуться этими руками к чудовищу? Но борьба была непродолжительна: хмель сделал его почти беззащитным.

– Нет сомнения, – говорил про себя старик. – У него между зубов остались еще пряди желтых волос германки. О, какой ужасный вид!

Хелхал взял большой ковер, служивший одеялом, и накинул его на лицо задушенного.

– Я не могу на это смотреть!.. А ты, злодейка, погоди! Еще три дня защищает тебя великий праздник, а на четвертый ты будешь предана лютой казни вместе со своими…

Хелхал кликнул стражу и передал пленницу караульным с приказанием заключить ее в одну из высоких деревянных башен с плоской крышей, которые красовались на каждом перекрестке в лагере и служили темницами.

– Смотрите – запереть ее одну, – скомандовал старик. – Но не вместе с отцом и молодым скиром, а также не с Эллаком. Перед запертыми дверьми поставить трех караульных. Если ей удастся бежать – стража будет казнена.

По его знаку молодую девушку увели. С глубоким вздохом облегчения вышла она из брачной комнаты, сделавшейся комнатой смерти.

– Мы повинуемся тебе, князь, – заговорил начальник караула, с удивлением оглядываясь в комнате. – Но где же… ведь он не переступал через порог… Где государь?

– Вот он! – простонал старик, поддаваясь новому взрыву горя. – Он умер!

И Хелхал откинул ковер.

– Умер? Аттила?..

– Увы!

– Умер? Значит, убит!

Хелхал с отчаянием смотрел на него.

– Но кем?

Между тем в комнату, позабыв робость, стали входить и другие гунны, караульные и слуги. Сначала они толпились на пороге, но потом подошли ближе. Они видели лежащего на постели мертвого Аттилу.

– Умер?

– Аттила умер.

– Убит!

– Но никто не входил сюда!

– Мы лежали на пороге!

– Значит, убит женщиной!

Так кричали гунны перебивая друг друга.

– Нет, не убит! – загремел вдруг Хелхал, выпрямляясь. – Как могли это подумать! Чтобы он поддался молодой девушке! Он, сильный, как вол, мужчина! Вот взгляните на этот громадный кувшин: вы знаете, господин никогда не пил вина, а сегодня он осушил этот сосуд залпом, и умер от удара, блаженной, смертью, упоенный вином и любовью. Завидный конец! Позовите сюда Дзенгизица, Эрлака и прочих князей. Пусть они узнают и возвестят гуннскому народу, что наш славный вождь умер прекрасной смертью!

XLVII

Потрясающей, величественной в своей варварской дикости была печаль гуннов о потере своего могучего вождя, единственного великого человека, который вышел и должен был выйти из их среды. Все эти многие тысячи людей, по-видимому, инстинктивно сознавали перед трупом Аттилы, что в лице его уничтожен твердый оплот их могущества. Он служил крепким обручем, который один связывал между собою хрупкие сами по себе стрелы гуннских орд и создал из них непобедимую силу. Гунны понимали, что мощь и слава их народа умерли вместе с Аттилой, что их счастливая звезда закатилась.

Взрывы отчаяния со стороны мужчин, женщин и детей, приходивших в спальню убитого, не знали границ. Всесильный хан не только внушал к себе страх и благоговение, как высшее существо, но вместе с тем, несмотря на строгость, был любим своими подданными, служа совершенным в своем роде воплощением всех особенностей, достоинств и недостатков гуннского племени.

Все приходившие поклониться великому умершему владыке, бросались ниц перед его брачным ложем, обратившимся в ложе смерти, кричали и выли, колотя себя в грудь, царапая лицо, теребя жидкие волосы и разрывая одежды. Один из многих тысяч этих печальников, бросившись на труп властелина, не поднимался больше. Это был Зерхо, уродливый карлик, придворный шут, вызывающий всеобщие насмешки своим безобразием. Аттила десятки лет защищал его от обид и грубых шуток своих приближенных.

– Ты умер! – воскликнул он, рыдая. – Как будет теперь жить бедный Зерхо?

И он вонзил себе в сердце нож, упав к ногам господина.

Долго, долго, безостановочно дни и ночи продолжался этот плач в опочивальне покойного. Дзенгизиц, Эцендрул, Хелхал и Эрлак поочередно вводили туда толпы простого народа. Красавчик Эрлак быстрее всех осушил свои слезы. Князь Эцендрул вечно нашептывал ему что-то, и под влиянием этих внушений мальчик напустил на себя важность и держал себя гордо даже с братом Дзенгизицем.

Эллак, заключенный в деревянной башне, узнал от Хелхала о смерти отца. Он, очевидно, не поверил сказке старого гунна, утверждавшего, что Аттила умер от удара.

– А что сталось с Ильдихо? – был первый вопрос молодого князя. – Сделалась ли она супругой хана? Как ты намерен с ней поступить?

– Она останется в тюрьме до тех пор, пока не будет казнена вместе со своими.

– После этого я не могу поверить, что она была женою хана и что отец мой умер от паралича. Хелхал не стал бы убивать супругу своего государя. Ты сам выдаешь себя своей жестокостью. Ильдихо не вдова Аттилы, это она его…

– Молчи, если тебе дорога твоя жизнь! – сердито пригрозил старый гунн.

– Выпусти меня хотя бы ненадолго на свободу, – молил между тем Эллак. – Я хочу переговорить с королевной.

– Молчи, влюбленный глупец и неблагодарный сын! Ты останешься под стражей до тех пор, пока… пока твоя германка не будет больше нуждаться ни в чьей защите. Я всегда сердился на Дзенгизица, который не соглашался выпустить тебя на свободу в такую минуту, когда весь народ Мундцука находится в смятении. Я всегда думал о тебе лучше, чем твой отец и брат. Но Дзенгизиц остался непреклонен; ты посажен в тюрьму отцом и тебя ожидает суд всех братьев и князей, которые одни только могут решить твою участь. Но я все-таки хотел освободить тебя, несмотря ни на что; теперь же, убедившись в твоем безумии, оставляю тебя здесь до тех пор, пока совершится мщение, в котором я поклялся на ухо великому мертвецу!

XLVIII

Так прошел первый день великого праздника гуннов.

Теперь они стали готовить торжественные похороны.

Прежде всего мужчины выбрили себе догола бороды с правой стороны, а женщины обрезали волосы, также с правой стороны головы, потом мужчины исполосовали себе обе щеки такими ранами, что в них мог войти палец. Женских воплей и слез было недостаточно, чтобы оплакать смерть великого вождя. Достойно почтить ее могла только кровь мужчин.

После того на большой площади среди лагеря, на так называемом «круге», где проходили смотры войскам и собрания народа, а также военные учения, скачки и бега, была выставлена одна из величайших драгоценностей всей ханской орды – необыкновенно высокий и обширный шатер из чистого шелка темно-пурпурного цвета. Эта редкость была прислана из Китая богдыханом в Тибете; потом попала в Персию, там овладел ею, в лучшие дни Византии, римский полководец и привез ее с военной добычей в столицу. Аттила, узнав от своих подданных об этом сокровище, постарался овладеть им, поставив непременным условием одного из своих жестоких договоров, чтобы ему прислали эту роскошную вещь. Бесхарактерный император не посмел отказать своему притеснителю.

Итак, этот шатер, где Аттила только изредка принимал иностранных королей, желая ослепить их своим блеском, был раскинут теперь на своих подставках из чистого золота посреди площади. Золотой дракон с подвижными крыльями, хлопавшими от ветра, с высунутым языком и закрученным хвостом, красовался на верхушке среднего шеста.

Внутри палатку снизу доверху украшало взятое в добычу от врагов оружие и конская сбруя, унизанная жемчугом и драгоценными камнями. Сюда-то и принесли покойника в золотом гробу; золотой гроб поставили в серебряный, а серебряный – в железный. После этой церемонии Дзенгизиц, Хелхал и все знатные вельможи гуннов, все простолюдины, владевшие конем, собрались в числе нескольких тысяч, выстроились рядами и стали объезжать вокруг шатра; сначала по три раза шагом, потом – по три раза рысью, три раза галопом и три раза во весь карьер. Пешие скучились возле самой палатки в центре круга; при этом все присутствующие пели или скорее выли, причем их голоса часто переходили в рыдания, погребальную песнь, нарочно сочиненную для этого случая любимым певцом Аттилы, Друлксалом, который получал такие щедрые подарки от своего господина.

 
О, великий сын Мундцука,
Повелитель храбрых гуннов,
Храбрых гуннов повелитель,
Всех племен земли владыка!
Ты мечом своим победным
Покорил себе сарматов,
Вендов вольных и германцев,
И под скипетром Аттилы
Много царств соединилось.
Городов ты много сотен
Взял себе у двух империй.
Пред тобою трепетали
Императоры на тронах,
И, спасти чтоб хоть остатки
Разоренных их владений,
Ежегодно высылали
Дань тебе беспрекословно.
Да, неслыханная слава
О тебе распространилась
Меж народами вселенной.
Пуру – бог войны всесильный —
Дал тебе свой меч победный
И тебя своим любимцем
Он нарек в ночном виденье.
Дал тебе и бич он в руки,
Чтоб народы все покорно
Храбрым гуннам подчинялись.
И, окончив славный подвиг,
Умер ты блаженной смертью.
Неожиданно пресеклись
Дни твои не в поле ратном,
Не от вражьего булата,
Не от заговора близких,
Не от дряхлости, болезни;
Ты скончался без мучений
В упоении блаженства!
И народ осиротелый
Никаких не терпит бедствий.
Умер ты в расцвете силы
У красавицы в объятьях,
В вечность ты переселился
Безо всяких мук предсмертных,
И за мирную кончину
Никому не надо мщенья.
В золотом гробу положен
Славный витязь, потому что
Гордый Рим – покорный данник
Нес Аттиле горы злата.
В серебре тебя хороним,
Потому что Византия
Серебром тебе платила.
А железный гроб последний
Означает, что железом
Сокрушал врагов Аттила.
И теперь твой дух великий
В величайшего героя
Перешел, чтоб трон Аттилы
Не утратил прежней славы.
И, твое занявши место,
Новый вождь, о, сын Мундцука,
Поведет к победам новым
Твой народ великий – гуннов, —
И господства во вселенной
Никогда мы не утратим,
Вражьей силы не боимся…
 

Погребальная песня не была допета до конца.

Завывание гуннов было неожиданно прервано появлением отряда всадников, между которыми были самые знатные из свиты и домашних мальчика Эрлака. Они мчались, сломя голову, точно спасаясь от преследования, и кричали в испуге: «На помощь!.. На помощь!.. К мщению!.. Гепиды!.. Король Ардарих ворвался в лагерь!..»

XLIX

Неизбежное случилось…

Гервальт привел сюда своего союзника. Ускользнув из-под надзора «почетного караула», аллеман скрывался в самом лагере; попытка бежать отсюда ему не удалась. Но когда известие о внезапной смерти властелина поразило громовым ударом все население, поднялась такая суматоха, что даже стража у ворот бросилась к ложу смерти, которое сделалось магнитом, неудержимо тянувшим к себе всех. Гервальт отлично воспользовался удобной минутой; он захватил первую попавшуюся гуннскую лошадь и бежал через южные ворота, между тем как владелец коня катался по полу в опочивальне Аттилы, рвал на себе волосы и выл, точно голодный шакал.

Гервальт узнал, что король Ардарих находится поблизости во главе значительного войска, на юге от Тиссы и лагеря Аттилы, в пограничном лесу, который тянулся далеко, разделяя землю гепидов и гуннов.

Граф скакал во весь опор, пока не достиг форпостов гепида. С большим волнением передал он королю Ардариху о страшном происшествии в лагере гуннов и заклинал его поспешить с освобождением пленников. Этого Ардарих мог добиться своим влиянием, а в крайнем случае и прибегнуть к силе. Ближайшей их целью было спасти друзей, приговоренных к страшной казни, но вместе с тем это могло послужить первым шагом к общему делу освобождения. Со смертью грозного владыки храбрый Гервальт потерял всякую зависимость от гуннов.

Король Ардарих не колебался ни минуты. Вздохнув с облегчением, он заговорил:

– Настал великий, давно желанный час. Он пришел раньше, чем мы надеялись, и не должен застать нас малодушными и медлительными. Я сейчас же отправлюсь с тобой.

Гепид хорошо знал, как незначительны были собранные им силы против нескольких десятков тысяч гуннов в лагере; кроме того, он мог своевременно прибыть для спасения пленных только со своею конницей, состоявшей всего из двух тысяч человек, потому что в его войске, как и у всех германских народов, преобладала пехота. Тем не менее Ардарих даже не успел осушить свой рог, за который хотел приняться в момент появления Гервальта, и приказал своим всадникам садиться на коней, а чтобы удвоить их число, велел каждому из них взять по одному пехотинцу, который то ехал на лошади позади всадника, то бежал рядом, держась за ее длинную, развевающуюся гриву. Ядро этого конного отряда составляла верная свита короля на отличных лошадях, снабженная превосходным оружием, полученным в дар от щедрого Ардариха. Но этих отлично вооруженных людей было не более двух сотен.

– В дорогу, воины! – воскликнул король, усевшись на свою громадную боевую лошадь. – Норны[17]17
  Норны – богини времени и судьбы. Их было три: Урда – богиня прошедшего, Веранда – богиня настоящего и Скульда – богиня будущего. По имени первой получил название священный источник живительной воды.


[Закрыть] призывают нас! Сама богиня судьбы, Урда, нас манит своей рукой! Аттила лежит мертвый. Скачите же так, как еще никогда не приходилось вам скакать: впереди вас ждет свобода!

И конница помчалась, звеня оружием, по старой, еще хорошо сохранившейся римской дороге, с юга от Дуная на север к Тиссе, на лесном берегу которой стоял лагерь Аттилы.

Через несколько часов быстрой езды перед гепидами показались первые хижины гуннской столицы.

Стража у ворот беспрепятственно пропустила Ардариха, который пользовался у хана величайшим почетом, наравне с амалунгом Валамером.

В самом лагере гепиды наткнулись прежде всего на страшную процессию. Приближенные молодого князя Эрлака, желая приобрести еще больше сторонников, возили мальчика по улицам в зубчатой золотой диадеме на черных волосах и в широком пурпурном плаще с золотыми блестками и шитьем. Это тяжелое царское одеяние совершенно не шло к тонкой, неразвитой фигуре мальчика.

Великого завоевателя не успели еще похоронить, а между его многочисленными наследниками уже возникли распри из-за верховной власти. Сыновей у Аттилы было так много, что они, по словам современников, составляли сами по себе маленький народ. Многие из них были еще моложе Эрлака, а большинство взрослых находилось в отсутствии. Они были рассеяны по всем областям обширного государства, где состояли, по назначению отца, чиновниками и наместниками, полководцами, предводителями войск и посланниками. Но, несмотря на это, возле трупа Аттилы не было недостатка в сыновьях, которые, положим, не помышляли еще о немедленном разделении громадного наследства, – на это они рассчитывали потом, в виде награды за свои заслуги, – но уже составлялись партии Эрлака, Дзенгизица, Эллака и других братьев, выдававшихся своим значением и весом. Таким образом, возле одра умершего начались уже опасные распри, грозившие быстро перейти в кровавые междоусобия, что представляло для германцев удобный случай стряхнуть с себя иго этих претендентов на гуннский престол.

Воспитатель, оруженосец, домоправитель принца Эрлака, а в особенности князь Эцендрул, брат воспитателя, еще при жизни отца тайно распускали слух, как между населением лагеря, так и между ордами, кочевавшими в провинциях, будто бы Аттила в присутствии гуннских сановников заклинал их быть свидетелем того, что он назначает красавца мальчика своим единственным наследником; все же остальные сыновья должны царствовать лишь как подвластные Эрлаку короли, и полностью зависеть от него.

Немедленно после смерти хана приверженцами Эрлака были повсюду разосланы гонцы из лагеря с известием о предстоящем воцарении мальчика. В самой гуннской столице агитаторы не осмеливались действовать открыто, опасаясь жестокого и решительного Дзенгизица. Эллак же их не стеснял, потому что был лишен свободы отцом и не пользовался популярностью между гуннами за свое полугерманское происхождение. Но зато партия Эрлака делала все возможное, чтобы подготовить успех своего предприятия; она старалась возбудить в жителях столицы сострадание и привязанность к осиротевшему ребенку, который пользовался особой любовью отца, что было всем хорошо известно. Возвышение Эрлака, разумеется, сулило могущество и несметные богатства тем, кто стоял ближе всех к этому юному наследнику.

Таким образом устроилась полушутливая процессия с будущим властелином во главе; к ней примкнула масса народа. За мальчиком на белой лошади с громкими воодушевляющими криками ехали всадники и бежали пешие гунны, прославляя доблесть великого отца и красоту очаровательного мальчика.

Один из караульных у ворот оставил свой пост и помчался вперед доложить наследнику хана о прибытии Ардариха.

– Наконец-то он явился, ленивый германский пес, – воскликнул мальчик, поднимаясь на высоких золотых стременах и заглядывая через плечи и головы своей свиты. – Я проучу его, как заставлять дожидаться своего государя! В последнее время Аттила сделался слаб от старости и распустил народ.

Эрлак немилосердно хлестнул девятиконечной гуннской ногайкой по бедрам лошади, вонзил ей шпоры в бока, так что брызнула кровь, и поскакал впереди всех навстречу гепидам.

– Где ты так долго пропадал, Ардарих? – крикнул он неприятным, пронзительным голоском королю.

Завидев князя, гепид подтянул поводья и остановился как вкопанный, точно вылитая из бронзы статуя, на своем высоком боевом коне. Темный плат спускался свободными складками с его могучих плеч, шлем осеняли два орлиных крыла, из-под него выбивались волной русые волосы с золотистым отливом, подернутые легкой сединой. Он опустил копье острием вниз, в знак мирных переговоров. Эта фигура, – олицетворение царственного величия и сдержанной силы, – должна была внушить всякому благоразумному человеку невольное почтение, робость и даже осторожность.

Но в Эрлаке славянская необузданность смешивалась с гуннской дикостью и дерзким самомнением будущего деспота.

– Где ты так долго пропадал, гепид? – продолжил он. – Мой покойный отец умер в гневе на тебя; ты заставил Аттилу дожидаться, и этого тебе никогда не простят. Я унаследовал царство и вместе с тем право наказать тебя. Нечего сидеть передо мною так гордо на лошади! Прочь с седла, заносчивый германец! На колени! Целуй мне стремя и жди моего приговора!

И Эрлах махнул по воздуху своим гуннским кнутом.

Ардарих молчал, не двигаясь с места, но его серые глаза, блестящие, как сталь, грозно обратились на дерзкого мальчика. Тот нетерпеливо пришпорил лошадь и подъехал ближе к королю.

– Ну что же? Скоро ли ты пошевелишься, низкий раб?

– Я не стану вести переговоров с ребенком, – ответил Ардарих, взглянув через голову мальчика на его свиту. – Но вы, гуннские князья, и ты, Эцендрул, выслушайте мои слова. Только Аттиле обязан был я верностью и повиновением, а не его сыновьям. Но в память великого отца я подам вам добрый совет: не заводите распри, которая может плохо кончиться. Пускай пленные германцы предстанут на общий суд германцев и гуннов, и пускай…

– Молчи! Никто не спрашивает у тебя совета, дерзкий раб! – крикнул Эрлак. – Я – твой государь, и ты сейчас убедишься в этом.

– Никогда, князь Эцендрул, не стану я служить этому юноше; время подчинения прошло! Мы с амалунгом Валамером с этих пор свободны, и я советую вам, гуннские князья, предоставить свободу и другим германским народам. А если вы не захотите этого, то вас все равно принудят к тому силой.

– Нет! – закричал Эрлак. – Как баранов одного стада, как невольников одного поместья, поделят вас между наследниками нашего господина. Ваши народы будут рассеяны по разным странам: одна часть гепидов достанется мне, другая – Дзенгизицу, остальные будут разделены по жребию между шестью братьями. Я покажу вам себя, германские собаки! – Эрлак размахнулся и ударил кнутом королевского коня по голове, так что тот взвился на дыбы.

Ардарих тотчас усмирил его шпорами, но после того поднял опущенное к земле копье.

– Берегись, предостерегаю тебя! Если ты ударишь еще только раз…

– Посмотрим! – взвизгнул Эрлак. – Пленный иудей рассказывал мне недавно интересную историю про одного царского сына из своего народа. Подданные вздумали роптать на него, а наследник престола сказал: «Мой отец бил вас розгами, а я буду бить скорпионами!» Пусть это послужит тебе уроком, германец!

И он взмахнул кнутом, собираясь ударить короля в лицо.

– Так умри же, ядовитый змееныш! – вскричал тот и, пришпорив коня, вонзил копье сквозь позолоченную кольчугу Эрлака прямо ему в грудь с такой яростью, что острие прошло между плеч.

Но жизнь самого Ардариха висела в ту минуту на волоске. Прежде чем он успел вытащить оружие из тела опрокинувшегося навзничь мальчика, князь Эцендрул был уже возле него и с криком: «Смерть убийце ребенка!» взмахнул кривой саблей над головой гепида. Но рука гунна не успела опуститься для рокового удара, так как ему попал в лоб меткий дротик, пущенный рукой Гервальта.

– Смелее, гепиды! Нас ждет свобода! – крикнул аллеман, выхватывая из-за пояса боевую секиру.

С криками торжества бросились всадники Ардариха на врагов, ошеломленных смертью обоих своих предводителей.

Яростный натиск сильных германцев заставил гуннскую конницу пуститься в рассыпную. С диким воем помчались гунны обратно в лагерь, настигаемые торжествующими германцами.

L

Беглецы и преследователи, конечно, должны были остановиться, достигнув площади, запруженной народом. Здесь толпились тысячи конных и пеших гуннов – вокруг пурпурного шатра своего умершего владыки. Но еще во время погони гепидов подстерегла неожиданная удача.

Когда Ардарих мчался со своим отрядом мимо высокого углового дома, на повороте одной из улиц караульные, стоявшие у входа, обратились в бегство, увидев происходящее. В ту же минуту раздался крик о помощи на готском языке, и знакомые голоса окликнули короля гепидов по имени.

Гервальт в один миг спрыгнул с коня и прорубил секирой деревянную ставню, задвинутую железным болтом. Она закрывала окно подвала. Оттуда тотчас вылезли Визигаст и Даггар со своею свитой. Их встретили радостными криками и немедленно снабдили оружием, после чего десятеро вооруженных узников присоединились к своим избавителям. Только теперь узнали они о смерти Аттилы, так как часовые тщательно скрывали от них это великое событие. Ильдихо спаслась от позора, но, по словам Гервальта, была заключена в темницу неизвестно где.

По прибытии на площадь германцы убедились, что положение их принимает критический оборот. Перед ними были бесчисленные массы гуннских воинов, конных и пеших, а предводители их, в том числе Дзенгизиц и Хелхал, расспрашивали запыхавшихся беглецов о кровавом происшествии у южных ворот.

Весть о смерти Эрлака и князя Эцендрула привела их в ярость. Они со своими подчиненными мерили глазами незначительные силы Ардариха, увлеченного за пределы благоразумия великодушным желанием спасти пленных. Гибель гепидов казалась неизбежной.

– Эрлак заколот! Эцендрул убит! – вскричал Дзенгизиц. – Клянусь тебе, отец мой Аттила, отомстить за них!

Роковая развязка приближалась.

Двухтысячному войску грозила гибель гораздо раньше, чем к нему могла бы подоспеть на помощь пехота Ардариха, хотя бы даже для того, чтобы прикрыть неизбежное отступление.

Дзенгизиц, размахивая нагайкой, еще раз объехал первые ряды гуннов, ободряя и выстраивая их для атаки.

– Вперед, сыны Пуру! – воскликнул он. – Следуйте за мной! Ведь вы слышали от своих жрецов и сами пели вслед за ними погребальную песню о своем вожде? Там говорилось, что его великий дух, после блаженной кончины переселился в другого настолько же великого героя. Я чувствую, что этот избранник – я! Следуйте за мной! Дзенгизиц поведет вас к победе! Дзенгизиц обратился теперь в самого Аттилу!

После воззвания молодого князя наступила глубокая тишина. Гунны благоговейно склонили головы и скрестили руки на молитву, готовясь бесстрашно ринуться на неприятеля. Казалось, гепиды погибли безвозвратно.

Но тут произошло непредвиденное обстоятельство.

LI

Неожиданно, посреди грозного затишья перед бурей раздался громкий возглас на гуннском языке:

– Ложь! Все ложь!

Голос прозвучал откуда-то сверху, точно с неба.

Изумленные германцы и ошеломленные гунны взглянули вверх в ту сторону, откуда раздавался крик.

На плоской крыше высокой деревянной башни увидели они женскую фигуру в светлой одежде; ее голову словно окружало сияние. То была Ильдихо: волосы королевны отливали золотом при ярком блеске заходящего солнца. Заметив, что на нее обращено всеобщее внимание, молодая девушка заговорила громким, властным, далеко раздававшимся голосом, обращаясь к многотысячной толпе, которая слушала ее, затаив дыхание:

– Гунны, вам сказали неправду! Вас обманули! Аттила умер не от того, что изошел кровью. Он погиб от руки женщины: это я, Ильдихо, задушила его, хмельного, своими косами. Вот почему у него остались в зубах желтые волосы.

Эти слова произвели неслыханное действие на гуннов. Девушка в светлом платье, стоявшая на высоте с гордой осанкой, в ореоле золотых кудрей, показалась суеверной толпе каким-то сверхъестественным существом. Ее благородная фигура, мужество, доходившее до безрассудства, и правдивость, звучавшая в голосе, не допускали никаких сомнений и истинности ее слов.

– Горе нам!

– Горе!

– …Как и его отец!

– Над нами тяготеет проклятье!

– Оно исполнилось над Аттилой!

– И будет продолжаться дальше!

– Из рода в род!

– Горе его сыновьям!

– Ах, он осужден навеки!

– Его душа переселилась в пресмыкающееся!

– Осужден пресмыкаться, как поганый червь!

– Горе нам!

– Горе!

– Какой ужас!

– Побежим прочь от его проклятого трупа!

– Гибель приносит каждому близость такого покойника!

– Гибель и смертельное проклятье!

Эти вопли и крики потрясали воздух над площадью. Гунны, как безумные, кидались во все стороны; кричали, выли, бросали на землю оружие. Всадники немилосердно хлестали нагайками лошадей, спеша ускакать с проклятого места, обгоняя и давя под копытами пеших – женщин и детей.

Точно степной песок, гонимый ветром, неудержимо стремились эти несметные толпы подальше от площади, где в пурпурной палатке спал непробудным сном их великий вождь. Час назад они осыпали его почестями, а теперь этот труп стал для них предметом отвращения.

Ужас и отчаяние обратили тысячи людей в бегство.

Напрасно предводители войск и князья пытались остановить их; напрасно маститый Хелхал, собрав вокруг себя жалкую горсть людей, заклинал их не оставлять покойника в жертву неприятелю, Дзенгизиц уложил не одного гунна ударами своей нагайки; его самого столкнули с лошади, сшибли с ног, и он был затоптан сотнями людей, бежавших со всех сторон, не разбирая дороги. Молодой князь исчез под копытами лошадей; ему грозила верная гибель.

Тогда Хелхалу удалось взобраться на верхнюю ступень эстрады, на которой возвышался пурпурный шатер. Отсюда он крикнул шумевшей толпе:

– Неужели вы поверили германке? Ведь она лжет! Как, неужели и ты бежишь, храбрый Дзортильц? Ведь она лжет! Лжет!

И он схватил обеими руками за плечи дюжего воина, пробегавшего мимо. То был начальник стражи, который вместе с Хелхалом обмывал труп и обряжал его. Но Дзортильц, обезумев от ужаса, вырвался от старика и закричал:

– Нет, она не лжет! Пусти меня! Бегите, друзья, бегите от этого проклятого мертвого тела! Я видел своими глазами желтые волосы у него в зубах, и тогда еще у меня мелькнуло подозрение. Германка сказала правду: она задушила его своими волосами! Бегите!..

Он со всех ног бросился прочь от шатра и всюду, куда достигал его голос, паника возрастала.

Только небольшая кучка преданных рабов и двое-трое домашних хана, сдавшись на угрозы и мольбы Хелхала, остались охранять мертвеца. Старик боялся, что германцы, ворвавшиеся в лагерь, предадут покойника поруганию.

Между тем гепиды и не помышляли об этом. Спасенные почти чудом от неминуемой гибели, они еще не знали на что решиться. Кроме того, им ежеминутно приходилось защищаться то с одной, то с другой стороны. Хотя гунны не думали нападать на них и мстить за убийство Эрлака, но в своем безумном бегстве они бросались на гепидов с целью проложить себе дорогу сквозь их ряды к южным воротам и ускакать из лагеря, причем сыпали удары направо и налево, не щадя ни своих, ни чужих. Таким образом, тут и там происходили мелкие схватки, которые не причиняли вреда германцам, потому что гунны действовали бессознательно, и гепидам удалось скоро оттеснить их совсем, причем никто из войска Ардариха не был убит в общей безумной свалке.