Текст книги "Аттила"

Стоя в почтительной позе перед императрицей, Петр молча ожидал дальнейших объяснений.

– Сегодня наша девятилетняя осторожность принесла наконец плоды. Ты можешь сделаться влиятельным сановником при дворе Юстиниана, – медленно произнесла Феодора, проглатывая ложку меда между каждой фразой.

– Давно пора было! – проговорил странный посетитель императрицы.

Феодора усмехнулась и, слегка склонив набок свою прелестную головку, ответила нравоучительно:

– Терпение – величайшая добродетель, не забывай этого, почтеннейший кузен Нарзеса. Побольше меду, Галатея… Я не имею ни малейшего желания напиться в обществе моего прекрасного друга Петра… – Императрица звонко засмеялась и затем протянула руку маленькому старичку, заметя его мрачное, нахмуренное лицо. – Ну, ну, не сердись, старичина… Ты знаешь, что твоя императрица остается твоим другом, несмотря ни на что. Надеюсь, что ты помнишь начало и причины нашей дружбы?

Хитрое лицо Петра выразило не то испуг, не то смущение.

– Есть вещи не забывающиеся, государыня, – пролепетал он, стараясь казаться равнодушным. – Не знаю только, зачем тебе понадобилось вспоминать обстоятельства…

– Сегодня Юстиниан назначит тебя посланником…

– Меня? – радостно вскрикнул Петр.

– Да, тебя и по моему совету! Ты видишь, что я умею награждать тех, кто служит мне верой и правдой… Ты поедешь в Италию.

– А, в Италию, – задумчиво повторил Петр.

– Да. Юстиниан сообщит тебе свои намерения. Твое посольство совершенно особенное. Ты должен будешь погубить царство готов и очистить Велизарию путь в Равенну. Император объяснит тебе, какими средствами можно этого добиться.

– Понимаю, государыня, – медленно произнес Петр. – Но… соблаговоли указать мне твои желания. Должен ли я поддерживать планы императора, или…

– Поддерживать самым ревностным образом, – быстро перебила Феодора. – Как верная супруга я всегда способствую исполнению желаний моего мужа и повелителя…

– А! – протянул Петр, и это восклицание было так многозначительно, что Феодора слегка ударила веером по лицу своего собеседника.

– Дерзкий нахал! Ты, кажется, издеваешься над своей императрицей! – громко смеясь, произнесла она.

– О, нет, государыня, – подобострастно ответил Петр. – Я не понимаю только, зачем тебе понадобилось давать мне особые инструкции, раз твои желания вполне гармонируют с желаниями твоего божественного супруга.

– Только дураки судят, не дослушав до конца! – резко перебила Феодора. – После политических наставлений и дипломатических нравоучений император даст тебе еще одно приказание, менее политического характера.

– А! – снова произнес Петр, но уже совсем другим тоном. – И это приказание, конечно, самое важное для тебя, государыня?

– Да, – спокойно ответила Феодора. – В нем причина твоей сегодняшней аудиенции. Юстиниан прикажет тебе во что бы то ни стало вырвать королеву готов, Амаласунту, из рук ее врагов и привезти в Византию. Я прошу ее приехать сюда, в объятья своей сестры. Галатея, подай письмо. Вот оно. Петр, поручаю тебе личное письмо твоей государыни к дочери Теодорика. В нем я открываю свои объятья дорогой Амаласунте.

– Понимаю, государыня. Я должен буду убедить королеву готов принять твое приглашение?

Подобно разъяренной пантере, вскочила Феодора. Грозная и прекрасная, сверкая глазами, прошептала она, наклоняясь к уху своего сообщника:

– Ты с ума сошел, Петр! Дочь Теодорика не должна увидеть Константинополь… Слышишь? Никогда! Для того-то я и посылаю тебя к ней. Она должна умереть! Только мертвые не опасны!

– О, государыня… – с ужасом прошептал Петр. – Убийство, цареубийство…

– С каких это пор ты пугаешься слов, Петр? Если я говорю, что она должна умереть, то, поверь, на это есть важные причины. Я ненавижу эту женщину!

– Но ведь ты никогда не видала ее, – осмелился возразить маленький старичок. – Почему же ты желаешь ее смерти?

– Не твое дело! – гневно прошипела Феодора. – Или, пожалуй, узнай в чем дело… Это прибавит тебе смелости. Знай, что Юстиниан изменник, забывающий свои клятвы… Он любит эту женщину. Понял теперь?..

– Но он ведь тоже никогда ее не видел, – задумчиво прошептал Петр.

– Он видел ее портрет, и этого было довольно! Он настолько увлечен ею, что не может скрыть своего увлечения, даже от меня! Вчера он видел ее во сне. А завтра… как знать, что может случиться завтра, если она останется жива…

– У тебя никогда не было соперниц, Феодора!

– И никогда не будет! Ручаюсь тебе в этом! – Голос императрицы звучал непоколебимой энергией.

– Тебе ли бояться соперниц. Ты прекрасней всех женщин, Феодора…

– Амаласунта на десять лет моложе меня. И, кроме того, она… дочь Теодорика… прирожденная королева… Я сама слышала эти слова Юстиниана… Она дочь короля… я же… дочь бывшего гладиатора. Юстиниан все еще не позабыл моего происхождения!.. О, я это всегда чувствовала!

– Но он не может разлюбить тебя, Феодора. Ты слишком умна и слишком хорошо его знаешь! С поверенными всех своих тайн и планов не расстаются…

– Довольно слов, Петр, Амаласунта должна умереть! Это простая самозащита с моей стороны…

Петр низко склонил свою седеющую, хитрую голову.

– Да, ты права, Феодора… Она должна уступить тебе дорогу, но… зачем не пошлешь ты к ней кого-нибудь другого? Мало ли у тебя более подходящих слуг. Я человек мирный и слабый, мое оружие слово, а не меч или кинжал. Убить женщину-королеву…

Феодора злобно захохотала.

– И тебя ослепляет почтение к прирожденной королеве… О, мужчины, какие вы все трусы!.. Будь я мужчиной… Но, послушай, Петр! В тот день, когда ты принесешь мне известие о смерти Амаласунты, ты станешь патрицием и сенатором, подобно твоему старому школьному товарищу, префекту Рима, Цетегусу Сезариусу.

Бледное лицо Петра вспыхнуло. Его глаза сверкнули и сейчас же опять померкли.

Осторожность, вернее, трусость, взяла верх над тщеславием.

– Нет, Феодора! – решительно заявил он. – Пошли другого! Все равно я никогда не осмелюсь… Пусть уж лучше я останусь всю жизнь скромным чиновником в Константинополе, чем…

Феодора захохотала злобным сатанинским смехом, исказившим ее прекрасное лицо.

– Безумец… – прошипела она, хватая Петра за руку и подтаскивая его к ящику, наполненному свитками пергамента. – Безумец, воображающий, что со мной можно спорить и торговаться… Так знай же мое последнее решение. Ты поедешь в Равенну и исполнишь мое приказание, – так или иначе! Средства предоставлю придумать тебе самому. Но, если ты ослушаешься, то… твоя голова заплатит за ее жизнь. Ты осмеливаешься противоречить мне, потому что я сожгла поддельные бумаги в твоем присутствии… Глупец, не заметивший того, что я бросила в огонь только копии подделанных тобой документов. Подлинники поддельных грамот у меня в руках! Вот они, вместе с твоими письмами к тому, кто передал их мне. И стоит мне показать эти бумаги Юстиниану, как никто, даже я сама, не сможет уже спасти тебя от позорной казни… Ты знаешь, как охотно император изображает из себя блюстителя законов и справедливости…

Хитрое лицо Петра приняло землистый цвет. Как подкошенный упал он на колени перед императрицей.

– Приказывай, государыня! Я повинуюсь!..

– То-то же! – гордо произнесла Феодора.

В эту минуту в дверь, ведущую во внутренние апартаменты, громко постучали. Феодора встрепенулась.

– Прочь! – быстро прошептала сна. – Галатея, проводи его через потайной ход. Да, смотри, осторожней! А ты помни, Петр! Либо патриций и сенатор, в случае ее смерти, либо позорная казнь и пытка, в случае ее жизни… выбирай сам!..

Галатея буквально втолкнула шатающегося от испуга старика в узкий темный коридор, позади бронзовой статуи Юстиниана. Затем она надавила невидимую пружину, и тяжелая глыба гранита бесшумно повернулась, закрывая отверстие в стене. Даже видевшие это чудо не смогли бы найти место, где кончалась стена, так искусно была сделана статуя Юстиниана, стоящая на страже тайн прекрасной императрицы.

XXVII

В открытые старой мулаткой главные двери вошла красивая, высокая и статная женщина, на голову выше грациозной и гибкой Феодоры. Полная и стройная, с восхитительным цветом лица и свежими розовыми щеками, вошедшая была менее прекрасна и соблазнительна, чем императрица, но казалась на десять лет моложе ее, особенно в эту минуту, когда волнение тяжелого разговора еще виднелось на побледневшем прелестном лице и во впавших огненных глазах Феодоры.

Вновь вошедшая патриционка была супруга Велизария, Антонина, считающаяся лучшей подругой императрицы.

И теперь Феодора с распростертыми объятьями пошла навстречу входящей Антонине.

– С добрым утром, сестра души моей, – нежно произнесла она, обнимая низко склонившуюся к ее ногам молодую женщину.

– Благодарю тебя, государыня, за доброту к твоей верной слуге… Хорошо ли ты почивала, государыня? – не менее нежно сказала Антонина, в то же время подумавшая: «Как она постарела, однако. Глаза совсем ввалились и кожа пожелтела».

Феодора же говорила про себя: «Эта солдатка грубеет и расползается с каждым днем все больше. Кости у нее, как у буйвола!»

Это размышление не помешало императрице нежно обнять Антонину и усадить ее в кресло.

– Я плохо спала сегодня, дорогая моя. И это, наверное, заметно на моем бедном лице. Не то, что ты, моя дорогая Антонина! Ты цветешь, как роза, и хорошеешь с каждым днем. Бьюсь об заклад, что счастливая любовь взращивает розы на твоих нежных щечках. Ты, наверное, видела «его» вчера вечером?

Произнося эти многозначительные слова, императрица рассеянно взяла со стола прелестную игрушку, маленький кинжальчик с рукояткой из слоновой кости, осыпанный рубинами. При виде этой драгоценной игрушки невольницы императрицы бледнели и дрожали. Красивый кинжальчик не раз вонзался в руку, плечо или даже в щеку неловкой или неосторожной рабыни, не сумевшей угодить своей повелительнице. Блестящее лезвие чуть не ежедневно окрашивалось свежей кровью девушек, имевших «честь и счастье» состоять «при гардеробе божественной императрицы».

При последнем вопросе Феодоры, яркая краска залила добродушное лицо жены Велизария. Потупив долу свои красивые светло-серые глаза, она проговорила с видимым смущением:

– Нет, возлюбленная государыня, ты ошибаешься! Вчера вечером я его не видела, к сожалению.

«Еще бы…» – подумала Феодора, но ничего во взгляде и голосе не выдало ее мысли, когда она заговорила, ласково проводя рукой по полной, белой руке Антонины.

– Недолго уже мне наслаждаться твоей дружбой, дорогая моя. Не пройдет и недели, как Велизарий отправится с эскадрой к берегам Италии. Ты же, верная супруга, конечно, захочешь сопровождать его, оставляя свою бедную императрицу одну в ее роскошном дворце. Правда, разлука покажется тебе легче, чем мне. Ведь нашего героя-полководца будут сопровождать его многочисленные друзья и между ними… конечно?..

Феодора замолчала, вперив испытующий взгляд в смущенное лицо Антонины.

Супруга Велизария поняла скрытый смысл вопроса императрицы и ответила, не подымая глаз:

– Да, государыня, Велизарий намеревается взять с собой, по обыкновению, своего старого друга историка Прокопия и обоих сыновей Боэция…

– Понимаю, – с лукавой усмешкой произнесла Феодора. – Ты будешь свободной среди шумной и тревожной лагерной жизни. Пока Велизарий будет занят сражениями и победами, тебе легче будет заниматься… разговорами с красивым юношей, заслужившим твое… внимание…

– Ты угадала отчасти, дорогая государыня… Но… только ты напрасно считаешь меня счастливей себя. Напротив того, ты счастлива!.. Твой прекрасный друг, Александр, вернулся и останется близ тебя. Я же… отнюдь не уверена в возможности свободно видеться с Апицием… Ты себе представить не можешь, в каком подчинении этот бедный мальчик у своего старшего брата… Северий же настоящий республиканский медведь, мечтающий о битвах с варварами, и только! Если бы он узнал о нежной дружбе, соединяющей меня с его братом, он счел бы это преступлением и не отступил бы ни перед чем, чтобы отнять у меня душу и сердце Апиция. Если его брат поедет с нами, то я не смогу быть ни минуты спокойной… Поэтому я пришла просить у тебя помощи, дорогая государыня. Удержи здесь Северия, под каким-нибудь предлогом. Тебе это нетрудно сделать… ведь ты императрица… Я же буду тебе глубоко признательна, моя дорогая повелительница…

Феодора ласково усмехнулась.

– Прекрасная мысль!.. Моя милая Антонина становится настоящим тактиком и начинает понимать военные уловки не хуже самого Велизария.

– О, государыня, не называй этого имени! Ты не знаешь, какое глубокое отчаяние пробуждает оно в моей душе! Не забудь, что я была верной и безупречной супругой, прежде чем попала к твоему двору. Только здесь узнала я, что есть чувства и поступки… заставляющие краснеть женщину, не потерявшую стыда и совести…

Молния ненависти сверкнула в черных глазах Феодоры. Но увлеченная своими мыслями, Антонина ничего не заметила. Она продолжала говорить о том, что жгло и терзало ее честную душу.

– От тебя узнала я, государыня, о том, как легкомысленны и жестоки мужчины, как мало интересуются они нами, раз добившись обладания. Ты же объяснила мне невинность сближения с юношей, нежность которого еще не притупилась чувством собственности, и потому окружает женщину тем обожанием, без которого женское сердце не может быть счастливым. Видит Бог, ничего другого я не искала в дружбе этого прекрасного юноши!

«К счастью для меня, подобное обожание скоро надоедает прекрасным юношам, и они ищут чего-либо более существенного», – снова подумала Феодора.

– И все же я чувствую, что даже эта невинная близость с посторонним мужчиной – уже преступление для жены Велизария. Он так велик, мой герой супруг!.. Но, увы, он слишком велик для легкомысленного и тщеславного женского сердца, жаждущего любви и нежности.

Слезы заволокли глаза Антонины, и она закрыла лицо руками. Грудь ее высоко вздымалась, с трудом сдерживая рыдания.

Но вместо жалости на лице императрицы застыло выражение насмешливого презрения.

«Что за жалкое создание, – думала она, пытливо глядя на жену Велизария. – Что может быть ничтожнее этих полунатур – слишком трусливых для порока и слишком слабых для добродетели».

С минуту длилось тяжелое молчание, прерванное появлением хорошенькой белой невольницы с громадным букетом роскошных роз в маленькой руке.

– От него, – едва слышно прошептала Агаве, передавая императрице благоухающее приветствие влюбленного сердца.

Но Феодора не сразу поняла свою прислужницу. Прекрасная императрица легко могла перепутать манеры бесчисленных поклонников ее красоты. Поэтому она переспросила невольницу:

– От кого?

Агаве собралась ответить, но встретив взгляд Антонины, замолчала, многозначительно посмотрев на свою повелительницу.

Этого было достаточно.

– Дорогая Антонина, поставь, пожалуйста, эти цветы вон в ту хрустальную вазу, – ласково произнесла Феодора, передавая жене Велизария букет, а затем быстро прошептала, обращаясь к Агаве:

– От кого цветы? Говори тише.

– От него, государыня! – краснея, ответила молодая девушка. – От того юноши, который вчера целый день скрывался у тебя в покоях. От прекрасного Апиция…

Не успела Агаве договорить этих роковых слов, как с болезненным криком схватилась за руку. Острый кинжальчик императрицы вонзился в тонкую кожу девушки.

– О, прости, государыня! – прошептала невольница, падая на колени.

Но Феодора не помнила себя от гнева. Еще раз подняла окровавленное острие.

– Я покажу тебе, как засматриваться на красивых мужчин, презренная! – прошипела императрица.

Невольница машинально откинулась в сторону и острие вонзилось в плечо, миновав лицо.

В это мгновение Антонина, поставив букет в вазу, обернулась, и Феодора бросила кинжальчик на пол.

– Прочь, негодяйка! Ступай к заведующему рабынями и скажи, что я отсылаю тебя на шесть недель в ткацкую, на черную работу… И не смей никогда больше показываться в моих покоях. Ступай… и ни слова!.. – прибавила она.

Громко плача и пошатываясь, вышла несчастная Агаве из опочивальни. По ее белому плечу медленно ползла алая струйка крови.

– В чем ее вина? – спросила Антонина, удивленно глядя на уходящую девушку, считавшуюся любимицей Феодоры.

Императрица не сразу нашла ответ на этот вопрос. Ее верная кормилица поспешила ей на помощь.

– Дерзкая и неловкая девчонка эта Агаве. Она разбила любимый флакон императрицы, подарок божественного императора.

Искусная комедиантка, наклонившись, подняла с пола хрустальный флакон, отделанный золотом тонкой филигранной работы, и принялась исправлять несуществующее повреждение.

– Скоро ли ты закончишь мою прическу, кормилица? – нетерпеливо спросила Феодора, постепенно приходя в себя после гневной вспышки.

– Сейчас, сейчас, государыня!.. Вот только еще две шпильки… Теперь твоя прическа готова!

– Хорошо. Теперь впусти гардеробных невольниц и… кто там еще ожидает в приемной. А ты, дорогая Антонина, не хочешь ли познакомиться с новейшей поэмой нашего придворного поэта, пока я оканчиваю туалет? Он недурно пишет, этот ораторий, изображая деяния апостольские в красивых и звучных стихах. Особенно рекомендую тебе предпоследнюю поэму, где рассказано о смерти Себастьяна, побитого камнями.

Старая мулатка широко распахнула двери, ведущие в так называемый малый приемный зал, и опочивальня императрицы сразу наполнилась целым роем невольниц и вольноотпущенниц.

Одни поспешно убирали ненужные уже принадлежности туалета, другие поливали благоухающими эссенциями стены и ковры, третьи приводили в порядок сдвинутую мебель. Большинство же хлопотало около самой императрицы.

Галатея распоряжалась ими, как главнокомандующий своей армией.

Пока одна из невольниц осторожно снимала с императрицы утреннюю тунику из розового шелка, старая мулатка отдавала приказание заведующей царскими одеждами насчет костюма, избранного государыней.

– Голубую тунику из милезийского бархата с жемчужной вышивкой. Сегодня воскресенье, посвященное Царице Небесной. В такой день благочестивые императрицы носят исключительно только белые и голубые одежды, какие носила Пресвятая Дева в своей жизни.

Опытная рука старой кормилицы, единственной, имеющей право прикасаться к великолепным волосам императрицы, мимоходом поправила драгоценные шпильки из крупных сапфиров, украшающих сложную прическу Феодоры, и затем оглядела испытующим взглядом тяжелую мантию из серебряной парчи, которую четыре невольницы осторожно вынули из громадного сундука, украшенного вензелем императрицы и устроенного так, чтобы материя не мялась.

– Что нового в городе, Дельфина? – спросила Феодора молодую вольноотпущенницу, усердно шнурующую золотые сандалии на крошечных ножках императрицы. – Кто вчера взял приз в цирке?

– Ты победила, государыня, – радостно ответила молодая женщина, осчастливленная милостивым вопросом. – Твоя партия окончательно разбила «зеленых» и взяла все первые призы. «Голубые» восторжествовали в конном состязании, так же как и в ристалище колесниц.

– Вот это приятная новость. Благодарю тебя, Дельфина! – весело произнесла Феодора. – Я выиграла заклады на два пуда золотом… Ты получишь часть моего выигрыша в награду за известие!

– О, божественная государыня, как ты милостива… к своей верной рабыне… – начала было Дельфина, но Феодора перебила ее нетерпеливым восклицанием:

– Галатея, я вижу письма в руке Эриклеи. Позови ее поскорей… Она ползет, как черепаха… Откуда письма? Из Италии? – обратилась императрица к пожилой гречанке, подносящей ей на золотом блюде несколько свитков и навощенных дощечек.

– Точно так, государыня! Я узнала печать с головой Медузы. Так запечатаны только собственноручные письма готской принцессы Готелинды… А вот это письмо от архидьякона Сильверия. Его привез нарочный из Рима, – для божественной императрицы, в собственные руки…

– Хорошо! Положи их в молитвенник. Я возьму их с собой в церковь… Эльпис, подай мне зеркало! – приказала императрица, на которую три невольницы одели и уложили красивыми складками мягкую тунику из голубого бархата с узкими рукавами, оставляющими открытыми всю нижнюю часть прекрасной руки, и сдерживаемую у талии драгоценным поясом из бирюзы и жемчуга, длинные концы которого падали спереди почти до широкой вышивки, украшающей подол.

На зов Феодоры прибежала молодая, крепкая негритянка с почти двухаршинным зеркалом из гладко-полированной серебряной пластины в руках. В богатой золотой раме, украшенной жемчугом, это зеркало могло быть вставлено в особую подставку, но Феодора не любила неподвижности и предпочитала, чтобы невольница держала его перед ней, постоянно меняя положение так, чтобы императрица могла удобно следить за окончанием своего туалета. Это была тяжелая обязанность, так что бедной Эльпис не раз приходилось дорого платить за мгновение рассеянности или утомления.

– Божественная государыня до сих пор не вспомнила о своей маленькой любимице, – вкрадчиво произнесла пожилая гречанка в богатом платье, поднося Феодоре золоченую корзиночку, в которой на мягкой подстилке из меха лежала, спокойно свернувшись, маленькая ручная пестрая змейка. При прикосновении белой ручки Феодоры змейка подняла голову и радостно обвилась вокруг руки своей хозяйки.

– Что нового на базарах, Главка? – спросила императрица, лаская умное маленькое пресмыкающееся, протягивающее головку к розовым губам своей повелительницы. – Я слышала о приезде кораблей, привезших редкостные товары из Индии. Не видела ли ты этих чудес? Скажи мне, стоит ли призвать купцов во дворец?

– И да и нет, государыня… – почтительно отвечала старая вольноотпущенница, пользующаяся особенной милостью Феодоры. – Привезено много красивых вещей, особенно шелковых материй, нежных и прозрачных, как воздух, и при этом дивных раскрасок. Есть также интересные драгоценные уборы и редкие благоухания, но ничего неожиданного для нашей обожаемой государыни.

– Все же укажи Галатее, кого из купцов вызвать во дворец. Посмотрите товар и выберите вдвоем все лучшее. Я назначу час и день, чтобы вы могли спокойно поискать, не понравится ли нам что-нибудь.

– Главка, помоги подержать хламиду! – произнесла старая мулатка торжественным голосом.

С озабоченными лицами четыре женщины расправили широкий плащ, надевающийся на одно плечо, где он и укреплялся драгоценной пряжкой. Набросить эту одежду из тяжелой и плотной материи, иногда сплошь расшитую золотом, жемчугом или шелком, и, главное, уложить ее красивыми складками было не так легко. И искусники обоего пола, понимающие в этом деле, ценились очень высоко. Когда на плечи императрицы была накинута мантия из серебряной парчи с широкой жемчужной каймой, спереди ее укрепили на плече драгоценной пряжкой в виде большого жемчужного голубя, в рамке из крупных сапфиров. Это было древнее украшение римских императриц во времена язычества, носившее название «венериной голубки». Со времен же супруги Константина называлась оно «пряжкой святого духа». Гликерия, дочь скульптора, долгие годы изучавшая в мастерской своего отца художественные складки мантий на его статуях, была куплена императрицей за большие деньги специально из-за своего искусства укладывать складки и была занята ровно пять минут в сутки во время одевания императрицы.

– Божественная государыня желала иметь душистые мыльные шарики из Испании. Они получены, – доложила «заведующая туалетом», сирийская невольница Зефирис. – Появилась новая сказка в стихах, которую распевают на улицах. Она очень мелодична… Египетский чародей возвратился. Он привез новые благоухания и… – Зефирис понизила голос, – какой-то особенный бальзам, который помогает ото всего! Он рассказывал нам, как он излечил одну из жен персидского императора, которая долгие годы оставалась бездетна.

Зефирис осторожно замолчала, заметив мрачную тень, внезапно мелькнувшую на красивом лице императрицы.

– Отошли его, Зефирис. С этой надеждой я уже покончила, – со вздохом произнесла она.

На одну минуту глубокая грусть появилась в бездонных глазах Феодоры. Но она сделала усилие и преодолела себя. Проведя рукой по лицу, как бы отгоняя от себя назойливую мысль, она внезапно подошла к постели, и, подняв с изголовья раздавленный венок из благоухающих трав, который надевала как средство от дурного глаза, передала его Галатее, проговорив чуть слышно:

– Перешли этот венок Апицию как воспоминание о счастливых минутах, – затем, вернувшись на середину комнаты, императрица громко позвала: – Эригона, подай ларец с драгоценностями.

Четыре черных невольницы с трудом принесли и поставили перед императрицей тяжелый серебряный ларец. Эригона, смотрительница уборов императрицы, предварительно показала государыне целость печати, накладываемой каждый вечер, и затем уже отворила замок и приподняла крышку. Перед глазами Феодоры засверкали всеми цветами радуги бриллианты, рубины, изумруды – в ожерельях, браслетах, диадемах, брошках. Тут были все цвета, все формы, все драгоценные камни, громадное, ошеломляющее богатство, собранное в сравнительно небольшом сундуке.

Главка и Галатея поспешно придвинули к императрице низенький столик, на котором Эригона всегда выкладывала драгоценности, ожидая выбора Феодоры.

Обступившие столик с ларцом женщины с блестящими от восхищения, расширенными от любопытства глазами рассматривали это сказочное богатство, на которое так равнодушно глядела прекрасная императрица.

– Прикажешь летние украшения, государыня? – почтительно спросила Эригона.

– Нет, их сезон уже окончился. Дай мне большие серьги из сапфиров и бриллиантов, жемчужное колье, присланное царем персидским, и подходящие браслеты.

– О, как красив этот убор, государыня! – воскликнула Антонина, отрываясь от своего благочестивого чтения и любуясь драгоценностями. – Удивительно эффектно сочетание белого жемчуга с темной синевой сапфиров. Такой жемчужины, как в подвеске на твоей груди, думаю, нет другой на свете.

– Это знаменитая жемчужина Клеопатры, – равнодушно ответила Феодора. – Старый жид, продавший ее императору, подтвердил ее происхождение торжественной клятвой.

– Ну, это еще ничего не доказывает… – заметила старая кормилица императрицы, пользуясь свободой слова, данной ей навсегда. – Жидовское племя ни во что не ставит самую священную присягу и за грош наврет с три короба.

Феодора усмехнулась.

– На слово и я бы не поверила христопродавцу, но Юстиниан утверждает, что жид представил ему неопровержимые документы. Впрочем, мне все это довольно безразлично. Историческое прошлое и происхождение этой жемчужины красоты ей не прибавят и не убавят.

– Государыня, не опоздать бы тебе, – напомнила Антонина. – Когда я шла к тебе, то видела, что золотые носилки божественного императора уже дожидались появления государя у входа в его покои.

– Да, государыня, – робко заметила молоденькая невольница, – божественный император уже присылал справляться, не готова ли императрица.

– Ты, кажется, учишь императрицу? – не повышая голоса, произнесла Феодора, но выражение ее черных глаз было так красноречиво, что бедная рабыня как подкошенная упала на колени.

– Пошла вон, дерзкая дура! – прошипела Галатея, выталкивая бедняжку за двери. – И благодари свою судьбу, что государыня не хочет марать руки о твою желтую мордочку!

Феодора склонила к Антонине свою прекрасную голову и поучительно прошептала на ухо своей «подруге»:

– Не надо баловать мужчин излишней аккуратностью. Они должны нас дожидаться, а не мы их.

– Подай мне веер из белых перьев, Главка. А ты, Ионе, ступай, прикажи кападосским невольникам вынести мои воскресные голубые носилки… Ну, вот я и готова! – произнесла императрица, поворачиваясь к двери.

Антонина последовала за ней и умоляющим голосом произнесла чуть слышно:

– Государыня, не забудь моей просьбы…

Феодора остановилась.

– Не беспокойся, дорогая! Ты знаешь, что для тебя я на все готова. И чтобы успокоить тебя окончательно, я сейчас же исполню твое желание, или еще лучше, – передам его исполнение в твои собственные руки. Галатея, подай мне восковую пластинку и грифель.

Быстро написала Феодора несколько слов на тонкой, покрытой слоем воска дощечке, составленной из двух половинок, складывающихся наподобие книжки, позволяя завязывать шнурком и запечатывать закрытое письмо.

– Прочти, что я пишу, – обратилась императрица к Антонине. – Письмо адресовано главному начальнику порта. Он мой старый друг и повинуется мне слепо, не спрашивая ни о чем.

Антонина прочла, краснея и улыбаясь: «Если сын Боэция Северий захочет взойти вслед за Велизарием на корабль, то не допускай этого, задержи его хотя бы даже силой. Пришли его немедленно во дворец. Он назначен ко мне стольником».

– Довольна ли ты, дорогая сестра души моей? – спросила Феодора, и снова в голосе ее дрогнула насмешка.

Но жена Велизария была слишком правдива и бесхитростна, чтобы понимать оттенки голоса и изгибы души Феодоры. Она склонилась к руке императрицы с искренним чувством признательности.

– Как благодарить тебя, моя великодушная государыня… Я остаюсь твоей вечной должницей.

– Ах, Бог мой, – произнесла Феодора, внезапно припоминая. – А ведь я позабыла надеть свой талисман! Пожалуйста, милая Антонина, сними со стены у изголовья моей постели древнюю медаль на цепочке. Это единственный подарок моей матери, и я всегда ношу его на груди. Я уверена, что со мной случится несчастье, если я выйду из дворца без этого талисмана.

Антонина поспешно вернулась к постели императрицы и действительно нашла на столике у изголовья небольшую древнюю монету на золотой цепочке, с изображением Меркурия – бога хитрости и лицемерия. Через минуту она уже вернулась к императрице, почтительно подавая ей золотую медальку.

Но пользуясь этой минутой, Феодора успела быстро зачеркнуть имя «Северий» и заменить его именем «Апиций». Затем она поспешно перевязала письмо пурпурным шелковым шнурком, концы которого оттиснула печатью с миниатюрным изображением Амура и Венеры, вырезанным на дивном большом изумруде ее перстня.

– Вот твой талисман, государыня! – произнесла Антонина.

– А вот письмо Аристарху. Передай его начальнику порта в момент твоего отъезда. Таким образом ты избегнешь всяких объяснений, а твой противник будет лишен возможности искать у императора защиты от «насилия императрицы», – улыбаясь закончила Феодора. – А теперь довольно суетных мыслей. Пора в церковь. Император, наверное, уже ждет меня.

XXVIII

В Неаполе, приморской твердыне готов, которой грозил первый натиск армии византийцев, никто не подозревал об опасности, никто не ожидал нападения, никто не слышал об отряде Велизария, уже плывущем по Средиземному морю.

Ярко светило солнце, отражаясь бриллиантовыми блестками в голубых водах дивного Неаполитанского залива, цвели благоухающие розы в пышных садах, окружающих роскошные виллы римской и готской аристократии, и смешанное население прекрасного города жило, как всегда, весело и жизнерадостно, чуждое ревнивого недоверия и жгучей ненависти, так резко разграничивающей оба народа в Риме.