Текст книги "Аттила"

Заслышав шум, воины бросились было к дверям, чтобы унять и покарать нарушителей тишины, но их грубо оттолкнула чья-то сильная рука. Дзенгизиц ворвался в залу, дрожа от злости, с громким, бешеным хохотом. За ним шел князь Эллак, еще бледнее и печальнее обыкновенного.

Дзенгизиц, года на два моложе брата, был одет в ярко-красный, опушенный мехом плащ из шелковой материи, не доходивший ему до колен. Под ним виднелся короткий безрукавый камзол из дорогого меха, вышитый золотом, причем на левой стороне тела шкура была обращена волосом вниз, а на правой – наоборот, так что одежда казалась наполовину грязно-желтой и наполовину темно-коричневой. На спине юноши висел поверх плаща, на широкой темно-красной перевязи, унизанный жемчугом и драгоценными каменьями колчан со стрелами. В правой руке Дзенгизица были сломанные половинки длинного гуннского лука. Крича и жестикулируя, он гневно потрясал ими в воздухе. Молодой князь сильно походил лицом на Аттилу и отличался всеми признаками монгольской расы, но ему недоставало того величавого достоинства, которым всесильный хан умел внушить уважение к себе даже своим врагам.

Некрасивые глаза навыкате дико блуждали на лице Дзенгизица, а толстые губы подрагивали от злости.

– Убери прочь свои лапы, собака! – крикнул он последнему из воинов, стоявших у дверей, и так сильно ударил его по руке острыми обломками лука, что у того брызнула кровь.

– Кто смеет заграждать дорогу ханскому сыну! – продолжал он. – Я иду к своему отцу и судье! У меня есть жалоба к нему или скорее я здесь обвиняемый, которому нужно оправдаться! – и он снова злобно захохотал.

Дзенгизиц стоял уже против Аттилы, вскочив одним прыжком на эстраду.

– Батюшка, готский выродок хочет на меня жаловаться. Будет гораздо лучше, если я сам расскажу тебе все, как было, и не допущу, чтобы старший брат чернил меня понапрасну. Он сам тоже виноват.

– Что это, ссора между моими сыновьями? Вы оба не правы! – сказал отец, но его сердитый взгляд обратился только на Эллака, медленно входившего в ту пору по ступеням.

– О таких пустяках, право, не стоило бы и толковать, – снова начал Дзенгизиц. – Мы ехали по пыльной дороге, позади заложников. Мне стало ужасно скучно в этом пустынном, безлюдном месте, и я, от нечего делать, вздумал биться об заклад со своим оруженосцем, что могу попасть стрелою без промаха несколько раз кряду между растопыренными пальцами человека, не нанеся ему ни малейшего вреда. «Ты можешь сколько угодно спорить о том, господин, – отвечал мне оруженосец, – потому что никто не согласится спокойно стоять перед твоим натянутым луком и выдержать такое страшное испытание». – «А вот увидишь», – отвечал я и велел одному из заложников, с трудом тащившемуся по дороге под палящими лучами солнца – как раз впереди меня, подойти к дереву и приложить к его стволу свою ладонь с растопыренными пальцами. Заложник был двенадцатилетним мальчиком, сыном побежденного сарматского князя. Ребенок исполнил мое приказание. Я предупредил его, чтобы он не оглядывался, но непослушный мальчишка обернулся в ту пору, когда стрела готова была сорваться с тетивы. В смертельном страхе, негодный трус прижал растопыренные пальцы к лицу. Я хорошенько прицелился и попал, по уговору, между третьим и четвертым пальцем мальчугана.

– Прямо в его левый глаз! – договорил Эллак, дрожа от негодования. – А когда тот громко закричал и стал проклинать Дзенгизица, твой сын пригрозил прострелить ему и другой глаз, если он не уймется. Он уже опять натянул тетиву. Тут я подскочил, вырвал у него лук…

– И сломал его о свое колено! – в бешенстве воскликнул младший брат. – Вот тебе, отец, в доказательство, обломки. – Он бросил куски дерева к ногам Аттилы. – Мой лучший лук! Из-за дрянного мальчишки! Из-за негодного заложника! Накажи сына готки, отец, или – клянусь богиней коней! – я расправлюсь с ним сам еще до наступления праздника!

– А где же мальчик? – спросил Аттила, не моргнув глазом во время рассказа обоих сыновей.

– Он остался на дороге! – коротко ответил Дзенгизиц, пожимая плечами.

– Он умер! – воскликнул Эллак. – Умер на моих руках.

– Вот вам мое решение, неразумные сыновья, – сказал Аттила. – Ты, Дзенгизиц, объяснишь отцу убитого все и отвесишь ему столько золота, сколько весит труп ребенка, разумеется, из своей собственной казны – не из моей. Ты же, Эллак, совершил ужасный поступок, сломав оружие своего брата. Всякий должен хранить и уважать оружие брата, как святыню, и кто сломает его, тот сделает это себе во вред. Ты должен подарить Дзенгизицу шесть луков такого же достоинства. Это тебе легкое наказание; а твое строгое наказание – мое неудовольствие. Прочь с моих глаз! Вон отсюда! Ты, Дзенгизиц, займи место рядом с королевичем скиров, с правой стороны. Слева от него сидит князь Эцендрул, который пусть там и остается. А ты, мой милый мальчик, позаботься угостить хорошенько юного героя, как приличествует его сану.

Эллак бросил взгляд на отца, но напрасно он старался встретиться с ним глазами. Наконец молодой князь низко опустил голову и торжественной поступью спустился с эстрады.

Ему пришлось пройти мимо Ильдихо. Он замедлил шаг, не желая однако останавливаться возле девушки. Между тем королевна поднялась со своего места и плавным, красивым движением смело протянула юноше белоснежную руку. Он схватил ее в порыве признательности, молча поклонился и поспешил оставить залу. Эта сцена не укрылась от проницательных взоров хана. Аттила слегка мотнул головой, и его глаза свирепо сверкнули из-под полуопущенных век.

XXXIX

Еще во время рассказа Дзенгизица в дверях показался новый посетитель; стража почтительно расступилась перед ним. Это был знатный гунн в дорогой одежде, но его блестящее платье было покрыто дорожной пылью. Барашковую шапку на его голове обвивал золотой венок.

Терпеливо дожидался он у порога, пока отец рассудит сыновей.

Потом пришедший торопливо протиснулся между рядами гостей, взбежал на возвышение и упал на колени перед владыкой.

– Вставай, князь Дзенцил! Ты приносишь радостную весть о победе. Твой золотой венок без слов говорит об этом.

– Да! – воскликнул гунн, еще совсем молодой человек, вскакивая с пола и гордо выпрямляясь. – Зеленая золотистая ветвь возвещает новую победу твоего оружия и гибель твоих врагов. Лугионов больше не существует: они стерты с лица земли.

Гунны подняли дикий крик радости, похожий на вой волков, увидавших падаль; германцы, сидевшие на пиршестве, обменялись между собой испуганными и грустными взглядами. По знаку Аттилы, предводитель войска начал свое донесение.

– Лугионы считали себя безопасными и неприступными за своими непроходимыми болотами; они осмелились отказать тебе в уплате просроченной дани. Мне ты предоставил честь наказать их. Мера этого наказания зависела от меня. Но я знаю, что тебе по сердцу, о великий государь, и сам я также люблю молодецкую расправу. Поэтому мною было решено совершенно уничтожить непокорных. Пробраться через болота казалось не легко, потому что лугионы затопили все переходы и засели в засаду с женами, детьми и стариками. Однако, – тут Дзенцил погладил свою редкую бороду, громко захохотал, как-то щелкнув при этом зубами, – я устроил себе отличную переправу. Мы согнали вместе около двух тысяч антов и славян. Конечно, они были ни в чем не виноваты: напротив, они оказали нам помощь против своих германских соседей лугионов, служа проводниками по незнакомым дорогам, доставляя нам мулов и съестные припасы. Но мы их перебили поголовно и положили трупы попарно, один на другой, поперек самых узких переходов. Сначала наши лошади, конечно, боялись: им не хотелось наступать на неостывшие еще трупы. Но гуннская кобыла умнее греческого философа: лошадь способна учиться новому, тогда как философ знает все и не идет дальше написанной им книги. Мы положили мертвые тела ничком и посыпали овсом их спины. Наши бравые кони скоро привыкли ступать по ним и в то же время лакомиться. Тут мы пустили в ход шпоры, нагайки и вскоре миновали топи. Нападение на вражескую засаду произошло ночью. Велик был ужас осажденных. Женщины и дети кричали в смертельном страхе. Веселая была музыка! Они подумали, что мы выскочили из-под земли. Куда ни бросятся, везде их настигает пламя, наши копья, нагайки или лошадиные копыта. Когда взошло солнце, ему не пришлось больше светить лугионам. Шесть тысяч воинов было там; да еще столько же – если не больше – неспособных носить оружие: женщин, стариков и детей. Велик ты, Аттила, сын победы!

– Велик ты, Аттила, сын победы! – громовым раскатом загремело под сводами залы.

Гунны кричали, гоготали, выли, потрясая воздух невообразимым гамом.

Их повелитель спокойно выслушал рассказ о бесчеловечной резне; ни один мускул не дрогнул у него на лице.

– Хорошо! – наконец произнес он ровным голосом. – Очень хорошо! Постой, Дзенцил, сыночек! Аттила разделит с тобой свой обед. На, бери!

Он порылся короткими толстыми пальцами в золотом блюде, которое стояло перед ним с кровавыми кусками конины, схватил один громадный кусок, разорвал его на более мелкие части, так что оттуда брызнул кровавый сок, сунул князю большой ошметок в рот, а сам съел остальное.

Глаза военачальника загорелись гордостью, он прижал руку к груди от избытка чувств, смакуя в то же время лакомое блюдо.

– Кроме того, ты должен сидеть сегодня рядом со мной на почетном месте! – прибавил Аттила.

По его знаку, слуги принесли стул, обитый пурпурной материей, на шести серебряных ножках, с серебряной же спинкой, и поставили его слева от скамьи хана.

В эту минуту что-то тяжелое грохнулось на пол возле Аттилы.

– Ах, это мой Эрлак, – рассмеялся отец. – Он все еще и во сне прижимает к груди кубок. Воришка! Он украл больше, чем может снести. Уберите мальчика в его спальню. С завтрашнего дня он будет пить одну воду. Распну того, кто осмелится принести ему вина, пива или меда!

XL

Лицо владыки, просветлевшее на мгновение при взгляде на своего любимца, вновь омрачилось и приняло еще более грозное выражение, чем раньше. Аттила откинулся назад, нахмурил густые щетинистые брови и заговорил, сильно возвысив голос:

– Слышали вы о новой победе моего меча, руги, скиры, готы и славяне, сидящие здесь? Лугионы – также германцы или, точнее говоря, были германцами! Уже довольно много племен вашего лицемерного народа стер я таким образом с лица земли. Если вы и дальше будете изменять мне, то скоро люди не станут спрашивать: «Куда девались лугионы?» А спросят: «Куда девались германцы?» – «Растаяли они, – запоют тогда в палатках гуннов, – растаяли, как снег на солнце; не осталось от них ни двоюродного брата, ни наследника; погиб бесследно этот надменный род, ненавидящий все остальные народы; нет больше гордых германцев!»

Повелитель гуннов замолк, снова принимаясь лакомиться полусырой кониной.

Тогда маститый король Визигаст поднял почтенную голову, взглянул ему в глаза и с твердостью произнес:

– Наши народы могут страдать – они страдают уже давно! Но они никогда не погибнут!

– А почему так? Ты говоришь слишком самоуверенно!

– Потому что боги, наши предки в Асгарде, хранят нас! – воскликнул юный Даггар.

– А кто хранит ваших богов? – с насмешкой спросил гунн. – Ведь и они со временем должны погибнуть.

– Да, при всеобщем конце, – отвечал Визигаст.

– Но тогда, – вмешался Даггар, – в те ужасные дни перед гибелью мира, когда начнется последняя кровопролитная война, за мрачных великанов преисподней будут стоять полуночные народы: финны, славяне, сарматы, и впереди их ты сам, Аттила! Я как будто вижу перед собою твою тень, государь, размахивающую кнутом, рядом с чудовищным Фенрисом[12]12
  Фенрис – чудовище в виде исполинского волка, рожденное от хитрого великана Лока и грозившее гибелью богам.


[Закрыть]. Но на стороне наших предков, азов[13]13
  Азы – боги, жившие в Асгарде, но не наделенные бессмертием; их было двенадцать и один из них, Вотан, управлял ими и вселенной.


[Закрыть], будем стоять мы с нашими щитами, рядом с эйнгериарами[14]14
  Эйнгериары – люди-герои, павшие в битве и взятые за это в Валгаллу.


[Закрыть], спустившимися на землю из Валгаллы. Мы, германцы, метнем последние дротики и падем вместе с нашими богами.

– Тогда я хотел бы обратиться в того черного великана, который, по вашим поверьям, пожрет всех вас среди дыма и пламени…

– Но и сам погибнет с ними заодно при всеобщем крушении вселенной, – перебил Даггар. – А после того новое светозарное небо раскинется над обновленным миром, где уже не будет гуннов и других народов мрака. Вотан станет опять управлять вселенной, отмытой от греха, а вместе с ним и Фригга, белокурая царица, и благодатный Вальдур, их сын, бог мудрости, любимец богов и людей, и верный Донар! Но как обойдется победоносный отец без нас? По-моему, мы также нужны Вотану, как и он нам. Наверное, он сотворит новых германцев, на гордость и радость своему сердцу. Мужчину создаст он, – как было в начале, – из ясеня, а женщину – из ольхи.

Юноша умолк. Ясные глаза его горели воодушевленным огнем; прекрасные черты просияли. Как дивно хорош был в эту минуту молодой королевич! Печать поэтического творчества лежала на его высоком лбу. Он жадно ловил взгляд Ильдихо; наконец их взоры встретились. С горячей любовью и восхищением посмотрела девушка в глаза жениху.

Аттила тотчас же подметил этот обмен взглядов и чувств.

– Вотан сотворит новую женщину из ольхи, говоришь ты? – начал он хриплым шепотом. – Да, разумеется, без женщины обойтись нельзя. И, конечно, это германка грядущего должна быть такой же светлоокой и златокудрой, как твоя невеста, не так ли?

– Да, ты прав: без женщины мир был бы пустыней, – продолжал Даггар, уклоняясь от прямого ответа на поставленный вопрос, предложенный ему с оскорбительным издевательством. – Поэтому в нашем народе женская честь представляет высшее благо и неприкосновенную святыню. Всякая святость и непостижимые тайны богов ближе этим нежным существам, чем нам, грубым мужчинам. Наши женщины обладают даром высшей духовной мудрости и провидения. В них все свято: их красота и непорочность, непостижимая, сладкая, волшебная сила, обновляющая нас. Это своего рода руническая надпись с сокровенным смыслом, исполненным тайной благодати.

Даггар бросил пламенный взгляд на Ильдихо. Она зарделась, но не опустила ресницы, глядя прямо на королевича. Она смотрела на него с нескрываемым восторгом.

Аттила многозначительно кивнул Хелхалу и снова принялся за свои привычные издевательства.

– Твоя речь обидна мужчинам, – заметил он. – Ты унижаешь их перед женщиной. Мы, гунны, не таковы и прекрасно обойдемся без наших жен, если бы они вдруг исчезли с лица земли. Тогда мы преспокойно возьмем себе других, вот и все! Но действительно кудри твоей дочери несравненны, старый король! В них, может быть, также скрыта волшебная сила, как ты думаешь?

– Сила Ильдихо в ее непорочном любящем сердце, не ведающем страха даже перед лицом смерти! – отвечал Визигаст.

– Если ты хочешь, государь, то я докажу тебе, что даже и волосы наших женщин могут творить чудеса! – вмешался Даггар, терявший последнее самообладание.

Хладнокровные насмешки гунна доводили его до бешенства. Он едва сдерживался и в своем волнении встал с места, чтобы подойти к Ильдихо. Встав за стулом королевны, жених любовно погладил рукой ее дивные косы.

– Ну что ты там толкуешь! – вызывающим тоном возразил хан, недоверчиво качая головой.

– А вот послушай сам, – продолжал юный скир, стараясь успокоиться и тяжело переводя дух. – Наши женщины часто помогали нам одерживать победы не только тем, что стояли в тесных рядах сражающихся и воспламеняли наше мужество священными песнями в самом разгаре битвы. Недавно маркоманки спасли своих мужей и самих себя и вырвали из рук врагов несомненную победу именно с помощью своих дивных волос.

– Правда, – подтвердил Визигаст. – Это славная история.

Ильдихо внимательно прислушивалась к разговору.

– Я никогда не слыхала об этом, – шепнула она жениху. – Как же все произошло?

– Зимы две назад вендские разбойники, – чехами зовут эту курносую орду, – несметной силой хлынули сюда с востока в Боиогемум[15]15
  Боиогемум – нынешняя Богемия.


[Закрыть], в землю маркоманов, загроможденную горами. Жители восточной части этой страны укрылись с женами, детьми и стариками, со стадами и всем имуществом на высокой лесистой горе, над рекою Альби. Вскоре здесь окружили их со всех сторон дикие полчища вендов. Началась атака. Долго держались маркоманы, сильные, как медведи. Ночью и днем пылали у них костры на самой вершине горы. В темноте был виден оттуда из ближайших маркоманских селений огонь, а при солнечном свете – дым. По этому сигналу соседи узнавали, что осажденные еще не побеждены. Однако все реже и реже стали летать их стрелы в долину с укрепленной возвышенности и земляного вала. А между тем они ничем не могли больше защищаться от разбойников, как этой меткой стрельбой, не дававшей промаха.

– Да, – подтвердил король Визигаст. – Маркоманы слывут у нас лучшими стрелками. Этому научил их Ульр, царь зимы, искусный охотник, который вечно бродит со своим луком и стрелами.

– Луков и стрел было довольно у бравых стрелков, но у них не хватило тетивы. Запасных они не приготовили, а старые лопались одна за другой. Чехи, беспрестанно рыскавшие, как волки, вокруг горы, держались теперь от нее в благоразумном отдалении, после того как маркоманы отбили четыре кровавых штурма с большим уроном для врага. Однако они скоро заметили, что осажденные ослабевают, что они перестали стрелять и бросают только камни и палки со своих укреплений. Вдруг у самого Горица, графа того местечка, также лопнула тетива; с проклятием бросил он о землю бесполезный лук. Между тем Мильта, его прекрасная молодая супруга, не отходившая от мужа, подавая ему стрелы, в скором времени снова поднесла ему лук. Она обрезала острым ножом свои великолепные волосы до самого корня, свила из них крепкий шнурок и натянула вместо тетивы. Храбрый воин громко вскрикнул от радости, поцеловал свою супругу, схватил любимое оружие, прицелился и прострелил сквозь меховую шапку голову предводителя чехов, уже взбиравшегося на стену укрепления. Все женщины и девушки тотчас последовали примеру графини Мильты, и вновь засвистали в воздухе меткие, убийственные стрелы маркоманов, производя страшные опустошения в густых рядах осаждающих, которые, заранее уверенные в победе, слишком близко подошли к маркоманам. Они падали один возле другого, точно колосья, побитые градом. Вскоре все пространство вокруг укреплений покрылось трупами чехов; уцелевшие же с проклятиями бежали вниз с крутой горы.

Неприятель опять был отбит и прежде чем рассеянные в беспорядке полчища успели собраться вместе для нового нападения, с запада, с большой священной дороги Ирмина, прорезывающей Габретский лес, послышался боевой звук маркоманского рога! Сам король Гариогайс шел на выручку осажденным во главе войска с западной и северной окраины Боиогемума! Разбойники бежали к востоку, а вдогонку им пустилась королевская конница. Но волосы Мильты не посылали больше стрел в неприятельские ряды: граф Гориц благоговейно отвязал их от лука, поцеловал и повесил, как драгоценное приношение на месте, посвященном Фригге. Вот как благородная Мильта спасла своими волосами целые тысячи народа от неминуемой гибели.

Аттила, мрачно слушавший Даггара, между тем украдкой наблюдал за Ильдихо. Его выпученные глаза выражали вожделение.

– И такой подвиг совершила женщина! – задумчиво произнесла Ильдихо, пожимая руку Даггара.

– Именно так.

– Ее волосы сотворили настоящее чудо! – прошептала она.

Молодой скир немного успокоился во время своего длинного рассказа. Он отошел от королевны и занял прежнее место, опершись локтем о свою арфу.

XLI

Неожиданно из густой толпы слуг и домашних хана выступил человек, лет пятидесяти, настоящий гунн с головы до ног. Роскошна была его одежда: золотом блистал короткий ярко-зеленый шелковый плащ, наброшенный на плечи; вокруг шеи три раза обвивалась цепь из золотых кружков, шириною с ладонь, а также квадратных пластинок, – они почти все были украшены драгоценными каменьями и висели каждая особо на коротких цепочках, болтаясь во все стороны и производя громкое бренчанье, которое, по-видимому, сильно восхищало обладателя странного украшения. Радовало это и присутствующих в зале гуннов, которые единодушно приветствовали появление этого человека и его бирюлек.

Дзенгизиц тотчас послал ему с одним из слуг, в знак особой милости, большой кусок горячего свиного сала, вынув его пальцами из стоявшей на столе великолепной коринфской вазы. Растопленный жир так и капал с княжеской подачки. Польщенный гунн начал жевать его с большим удовольствием. Тогда князь Дзенцил, сидевший возле Даггара, встал с места, подошел к человеку в зеленом плаще, поцеловал его с причмокиванием в обе щеки и дал выпить из своего черепахового кубка.

Гунн, удостоенный такой чести, громко чавкал, пережевывая сало; он пил большими глотками предложенное ему вино и при этом отвешивал, чуть не до земли, низкие поклоны Аттиле.

– Ах, Друлксал! – благосклонно кивнул ему всемогущий хан. – Мой славный певец! Привет тебе! Добро пожаловать! Что я вижу: еще не все золотые пластинки жалованной тебе цепи украшены у тебя драгоценными каменьями? Значит, есть еще место для новых даров и тебе следует только заслужить их хорошенько. Смотри же, старайся!

– За каждую твою победу, воспетую мною, ты дарил мне по камню, о великий государь!

– Верно! Вскоре, надеюсь, мы с тобой постараемся занять все свободные места на твоих золотых бляхах. Я примусь вновь одерживать победы, а ты – петь. За что я дал тебе вон тот прекрасный смарагд? Напомни-ка мне!

– За мою песню на взятие Виминациума.

– А тот пламенный рубин?

– За Аквилею, погибшую в пламени. Ты остался доволен мною, когда я воспел ее падение и твою славу.

– Недурно! Да, Аквилея стерта с лица земли. Трудно будет отыскать будущим любителям римских древностей то место, где когда-то высилась эта гордая имперская твердыня.

– Ну а теперь, великий государь, позволь мне воспеть твой предстоящий поход, который ты предпримешь будущей весною. Твои непобедимые войска помчатся ураганом с востока на запад и завоюют земли от Понта Эвксинского до островов Британии. Дозволь мне достойно прославить это победоносное шествие.

Аттила кивнул головой, в знак согласия.

Двое рабов тотчас принесли на двух невысоких стульях музыкальные инструменты певца-поэта. Друлксал уселся против них на скамеечке. Один из этих инструментов напоминал обыкновенные литавры, но только они были украшены бесчисленными колокольчиками и утыканы по круглому деревянному борту стеклянными и медными шариками. Когда музыкант ударял по ним короткой деревянной палочкой, которую он держал в левой руке, погремушки страшно звенели, бренчали и дребезжали, вторя глухому рокоту барабана. Другой инструмент походил на гусли; по его струнам из овечьих жил то ударяли двузубой железной вилочкой сверху, то подцепляли их из-под низу. Эти гусли издавали необыкновенно высокие, пронзительные звуки.

Дикая музыка поразила Даггара. Он смотрел во все глаза на своего товарища-певца и чуть не хохотал. Однако, вслушавшись в смысл песни, юный королевич перестал улыбаться. Его рука машинально потянулась к мечу. С нахмуренными бровями, едва удерживая свой гнев, слушал он хвастливое восхваление будущих подвигов Аттилы. Гуннский поэт пел на родном языке рапсодию без ритма и рифм: он повторял только гласные двух последних слогов на конце, не обращая внимания на созвучия. В его песне, переложенной на обыкновенный стихотворный размер, говорилось приблизительно следующее:

 
Над Танаисом, над Истером смело
Носится смерть и зовет нас на бой.
«Черный товарищ, нам всем приспело;
Братьев скликай и веди их за собой».
Вот он с горящими жадно очами
Голод иссохший, губитель людей.
«Нужен ты нам! Собирайся же с нами,
К делу пора приступать поскорей!»
«Коршун войны кровожадной проснись,
Черные крылья свои ты расправь.
Мы уж готовы: кругом оглянись,
К западу быстрый полет свой направь».
«Воины гунна Аттилы жестоки:
Ждет вас на западе лакомый пир.
Скоро польются там крови потоки,
Чтоб затопить обезумевший мир».
Знаменье грозное: в небе клубятся
Тучи свинцовые; в них разобрать
Можно, как кони крылатые мчатся,
Как надвигается грозная рать.
Вон исполины-драконы; чернеют
Когти и крылья чудовищных птиц;
Клювы широкие их пламенеют,
Мечут огонь полуночных зарниц.
Но по земле исполинским драконом
Рать беспощадная вьется грозней,
туком копыт и оружия звоном,
Видом своим устрашая людей.
В лагере гуннов владыка могучий
Только что в громкий свой рог затрубил,
Двинутся к западу страшною тучей
Полчища эти, и мир задрожит.
«Гунны, – он молвит, – кругом все живое
Предано в жертву мне богом воины;
Вам отдаю это право святое,
Род ненавистный сгубить вы должны».
«Вождь наш Аттила! – раскатом громовым
Грянуло в сомкнутых гуннских рядах. —
Властным твоим окрыленные словом,
Мы непокорных повергнем во прах».
Чу! От Кавказа, от Черного моря
И до богемских зеленых высот
Стонет земля. На широком просторе
Двинулась конница гуннов вперед.
Стонет Европа: борьба закипела,
Блещут доспехи, оружье звенит,
Вражеской кровью земля заалела,
Враг побежденный от гуннов бежит.
Только напрасно: не зная пощады,
Лютым мученьям они предают
Пленных своих, ожидая награды,
Дев за роскошные косы влекут.
«Что же, владыка, – доволен ты нами?
Кажется, честно мы служим тебе.
Римлян войска мы рубили мечами,
Не устояли германцы в борьбе».
Поднял Аттила с молитвою жаркой
Свой окровавленный бич к небесам;
Молвил он гуннам: «Кометою яркой
Путь нам указан к вечерним странам!»
Вражеской кровью еще мы не сыты,
Двинемся ж к западу смело вперед!
Мстителям грозным пути все открыты,
И лучезарная слава их ждет!..
 

XLII

Гуннский Пиндар едва был в состоянии допеть свой хвалебный гимн до конца. По мере того как он пел, все сильнее разгорались гордостью и отвагой отвратительные, выпученные глаза его благодатных слушателей-гуннов. По временам они принимались вторить певцу, издавая какие-то дикие животные крики; к концу же их воодушевление едва сдерживалось робостью перед Аттилой. Наконец, когда раздался последний удар литавр и прозвучала последняя пронзительная нота гуннских гуслей, дикари разразились ликующим ревом, как будто три сотни дьяволов в преисподней торжествовали победу Сатаны. Они бросились к певцу, принялись его обнимать и целовать, подняли его на плечи, предварительно чуть не задавив до смерти, и поставили на эстраду перед Аттилой.

Тот давно уже подозвал к себе знаком слугу с подготовленной большой шкатулкой. Повелитель гуннов открыл крышку: крик удивления вырвался у жадного поэта.

– Государь! Какое великолепие! Какая масса драгоценных камней! Я, право, думал, что и в целом свете не наберется их столько!

– Возьми себе, сколько захватишь! Твоя песня была прекрасна, потому что она справедлива. Она предвещает мне целую горсть побед. Бери же и ты целую горсть сокровищ.

Певец не заставил себя повторять дважды; он запустил руку в шкатулку и пожалел, что у него на ней не десять пальцев.

Оглушительный гам, поднявшийся в зале еще не успел утихнуть; громкий говор на шипящем монгольском наречии стоном стоял под крышей деревянного дворца.

Но вдруг посреди воя и гортанных криков раздались мелодичные звуки, которые как будто исходили из царства светлых духов: чистые, ясные, ласкающие и вместе с тем отчетливые, как победоносные удары меча. То были гармоничные аккорды германской арфы, звучавшие негодованием. Гунны стали прислушиваться; их певец вздрогнул, споткнулся и почти упал на плечи Аттилы. Гвалт тотчас утих. Всесильный хан подался немного вперед; он узнал арфиста и бросил на него уничтожающий взгляд.

– Теперь, Хелхал, – прошептал он старику, который только что помог торжественно унести Друлксала с возвышения и вернуться обратно, – теперь дело идет к концу.

Выпрямившись во весь рост, стоял Даггар в своей гордой юношеской красе. Его серые глаза метали пламенные взгляды на Аттилу; щеки горели густым румянцем. Быстрым движением руки откинул он со лба волосы, искусные пальцы еще раз гневно пробежали по струнам треугольной арфы, украшенной головой лебедя. Королевич сделал шаг к Аттиле и заговорил. Гунны слушали его, затаив дыхание. Король Визигаст приложил палец к губам, но Даггар не заметил этого предостережения. Сердце Ильдихо сильно забилось не только от неопределенного страха, но также и от гордости. И могла ли она не гордиться этим царственным певцом, который принадлежал ей всецело?

– Мы слушали пение гунна, – начал Даггар ледяным тоном, – хотя нас, приглашенных гостей, не спросили, желаем ли мы того. Славный голос! Он приятен, как вой шакала. После этого я решил преподнести гуннам также истинное удовольствие: пусть они прослушают германскую песню, которая послужит им в то же время ответом. По-моему, старый гусляр воспел не тот поход гуннов, который Аттила намеревался предпринять. О, нет! Он уже совершил его, – об этом моя песня. Итак, почтенные гости, вы слышали от своего певца о выступлении Аттилы. Послушайте теперь, чем закончилось это великое триумфальное шествие. Постойте, как там сказано в конце?

 
«Кометою яркой
Путь нам указан к вечерним странам!..»
 

С этими словами Даггар поклонился и запел на готском языке, хорошо знакомом гуннам, следующую песню:

 
В Галлии дальней, в Марнской долине,
Двое мужей заключили союз.
Молвил один из них в тяжкой кручине:
«Где же спасенье от вражеских уз?
Как допустить, чтобы мир задохнулся
В жалкой, постыдной неволе своей?»
Юный товарищ его усмехнулся,
Волны отбросив роскошных кудрей.
«Полно, Ащий, забудем былое!
Прежние распри свои прекратим.
Верь, что в союзе с тобою мы двое
Полчища гуннов, как львы, сокрушим.
К берегу Тибра отсюда скорее
Ты посылай своих быстрых гонцов;
В Галлию пусть соберутся живее
В латах стальных – легионы бойцов.
А Торисмунд, твой союзник отныне,
Готов отважных своих соберет.
Не поддавайся, Аэций, кручине,
Мудрый Вотан нам победу пошлет.
Гуннов своих на косматых кобылах
Пусть к нам приводит воинственный вождь,
Но одолеть они будут не в силах
Римлян искусство и готскую мощь».
Вскоре в борьбе против гуннов жестоких
Много легло златокудрых бойцов.
Ночью слетелась толпа светлооких
Юных валькирий – будить мертвецов.
Гневно очнувшись, и грозны, и немы,
Тени убитых с земли поднялись;
Твердой рукою поправили шлемы,
Снова за дротик и лук свой взялись.
Призраки бьются опять меж собою,
Местью пылая, отвагой полны;
Жаркая битва кипит над землею,
Блещут доспехи при свете луны.
Крикнул петух. И опять недвижимы
На поле трупы убитых лежат,
Но их живые товарищи мимо
Идут на приступ, на битву спешат.
«Но отчего это в лагере хана
Тихо, не вьется дымок от костров?..»
И к укреплениям вражьего стана
Ловко подкрасться зовут смельчаков.
Вот оно что! Свое ложе покинул,
Крадучись, ночью, воинственный хан;
В дальних степях своих снова он сгинул,
Так сокрушил его бог наш Вотан!
Если не верите, пусть же он снова
Прежнюю мощь испытает на нас.
Готы с Аттилою биться готовы,
Близок возмездия грозного час!
 

Даггар закончил таким звучным, ликующим аккордом, как будто сам Геймдал[16]16
  Геймадал – сын Вотана, один из двенадцати азов. Он обладал золотым рогом и был стражем земли и неба, а также охранял Асгард. Звуки его чудесного рога раздавались одновременно по всей вселенной.


[Закрыть] призывал богов к нападению на великанов при конце мира.