Текст книги "Протекционизм и коммунизм"

Речь о налоге на напитки¹

Граждане представители,

Я хотел поговорить о налоге на напитки в том духе, в каком, как мне казалось, он был задуман всеми вами, то есть в аспекте финансовой и политической необходимости. Я думал, что эта необходимость есть единственный мотив в поддержку и поддержание такого налога. Я думал, что в ваших глазах такой налог сосредоточивает в себе все черты, которыми наука характеризует плохие налоги. Я думал, что вы допускаете, что сам по себе этот налог несправедлив, создает неравенство, а выплата его сопряжена с оскорбительными формальностями. Но поскольку такие упреки к этому налогу, раздававшиеся из уст всех государственных деятелей со времени его введения, теперь подвергаются сомнению и оспариваются, и выскажу по этому поводу и свои несколько слов.

Прежде всего мы утверждаем, что налог этот несправедлив, и основываемся на следующем: возьмем земельные участки, находящиеся рядом друг с другом; с каждого из них платят поземельный налог, прямой налог; эти земли оценены, зарегистрированы и облагаются налогом по их ценности; далее, каждый может выращивать на своей земле что хочет; одни отводят ее под зерно, другие под пастбища, иные под гвоздики и розы и, наконец, под виноградники.

Так вот: из всех этих продуктов имеется один, один-единственный, который, поступив в товарное обращение, облагается налогом, дающим казне 106 миллионов. Все остальные сельскохозяйственные продукты свободны от этого налога.

Могут сказать, что налог этот полезен, необходим, но я веду речь об ином: никто не может сказать, что он несправедлив по отношению к земельному собственнику.

Утверждается также, что налог не затрагивает непосредственного производителя. Вот это-то мы сейчас и разберем.

Мы говорим, помимо прочего, что налог плохо распределен между его плательщиками.

И в самом деле, я был очень удивлен, что против этого спорят, так как в конце концов… (Шум в зале.)

Голос слева: Говорите громче!

Председательствующий: Призываю Собрание к тишине.

Г-н Бастиа: Что ж, я могу оставить аргумент, который собирался высказать, и пойду дальше.

Голоса из зала: Говорите, говорите!

Г-н Бастиа: И все-таки мне кажется, что дело настолько ясно и что налог плохо распределен со всей очевидностью, что мне действительно как-то неловко еще и доказывать это.

Когда мы видим, например, что какой-нибудь человек устроит себе большую попойку, выпивает шампанского на 6 франков и платит такой же налог, что и рабочий, который нуждается в восстановлении своих сил для завтрашнего труда и выпивает на 6 су самого простого вина, никак нельзя утверждать, что нет тут никакого неравенства; оно есть, чудовищное неравенство в распределении налога на напитки. (Возгласы «Верно, очень верно!»)

Произвели, видите ли, расчет и решили, что налог этот – ерунда, он измеряется какими-то сотыми долями, и его можно не принимать во внимание. На целый класс граждан взваливают груз в 106 миллионов и приговаривают: ничего, мол, особенного, вы должны чувствовать себя счастливыми! Люди, выдвигающие такой аргумент, должны были бы прийти сюда и сказать: мы занимаемся таким-то и таким-то видом деятельности, и мы настолько убеждены в том, что этот налог, разделенный между всеми, почти ничтожно мал для потребителя, что мы охотно платили бы такой же налог с отрасли, которой мы занимаемся. Вот если бы они так выступили этой трибуны, я сказал бы: эти люди искренни в защите налога на напитки.

Но вот вам цифры. В департаменте Н средняя оптовая цена вин составляет 11 фр.; средняя розничная цена 41 фр. Разница существенна, и ясно, что тот, кто может позволить себе оптовую закупку вина, платит 11 фр., а кто вынужден покупать вино в розницу, платит 41 фр. Разность между 11 и 41 фр. составляет 30 фр. (Шум в зале.)

Голос справа: Эта разница зависит не от налога; то же самое происходит со всеми товарами.

Председательствующий: Г-н де Шаранси сделал свои расчеты. Позвольте же оратору сделать свои.

Г-н Бастиа: Я мог бы сказать то же самое о других департаментах, но просто взял первый в их списке. Конечно, розничный получает прибыль, но названная мною разность между оптовой и розничной ценой примерно везде одинакова.

Вот уже два дня тут занимались поисками весьма необычных вещей, и я не удивлюсь, если опять начнут доказывать, что обсуждаемый нами налог не вредит никому, ни производителю, ни потребителю. Так давай обложим налогами все на свете, не только вина, а все продукты!

Далее. Дорого обходится само изымание этого налога. Я не стану приводить цифры, чтобы доказать это. Цифрами можно доказать что угодно. Когда с этой трибуны сыплют цифрами, им верят потому, дескать, что это официальные цифры. Но официальные цифры вводят в заблуждение с таким же успехом, как и цифры неофициальные; все зависит от способов их подачи.

А чистый факт состоит в том, что когда мы видим территорию Франции, сплошь покрытую агентами по сбору этого налога, то позволительно думать, что такая процедура стоит очень дорого.

Наконец, мы утверждаем, что само собирание этого налога сопровождается оскорбительными формальностями. Этого пункта не коснулся ни один из ораторов, выходивших передо мной на эту трибуну. Меня это не удивляет, так как все они или почти все избраны департаментами, где нет виноградников. А вот если бы они жили в наших департаментах, они знали бы, что собственники виноградников настроены не столько против самого налога на напитки и даже не столько против его цифры, сколько против стеснительных, унизительных и просто опасных формальностей, против всяких ловушек и капканов, расставленных вокруг них. (Возгласы одобрения слева.)

Все прекрасно знают, что когда еще только задумывалась столь экстраординарная идея и великая утопия, а тогда она действительно была великой утопией, ввести налог на обращающиеся вина, не проведя никакой инвентаризации в этой области, это привело к тому, что для обеспечения сбора налога пришлось изобрести некий кодекс, притом самый оскорбительный, иначе как соберешь налог? И вот чуть ли не к каждой бутылке вина приставляется служащий, чтобы проверить, подпадает бутылка под правило или нет. Для этого нужна огромнейшая армия служащих, и появляется куча обид, недоразумений, оскорблений, против чего, повторяю, и протестуют налогоплательщики, протестуют больше и горячее, чем против самого налога как такового.

Налог на напитки ведет к еще одному очень серьезному последствию, о котором тоже никто и ничего не сказал с этой трибуны.

Налог на напитки внес сумятицу и неразбериху в экономический феномен огромной важности, который именуется разделением труда. Раньше виноградники разводили на землях, пригодных для этой культуры, – на склонах холмов, на каменистых почвах; хлеб выращивали на равнинах или на невысоких плоскогорьях, на наносных землях. Поначалу хотели было инвентаризировать земли, но против такого способа взимания налога восстали все земельные собственники. Они тут же указывали на свое право собственности, и поскольку их было три миллиона, к ним прислушались. И вот тогда всю тяжесть налога взвалили на кабатчиков; и так как их насчитывалось триста тысяч, было решено, что собственность трехсот тысяч не столь хороша, как собственность трех миллионов, хотя, по моему убеждению, собственность есть собственность, и подход тут должен быть единым.

Как же это сказалось на собственниках? Думаю, что собственники сами виноваты в том, что допустили такой промах и несправедливость. При этом получилось так, что поскольку эти собственники могли потреблять свой продукт сами, для собственных нужд, и тогда не платили бы никакого налога, то для того, чтобы тоже не платить налога, а особенно избежать формальностей и риска, связанных с этим налогом, собственники равнинных и наносных земель вдруг все пожелали разводить виноградники и производить вино для собственного потребления. Я со всей достоверностью заявляю, что в департаменте, чьим представителем я являюсь, либо на всей его территории, либо на очень значительной ее части вы не найдете ни одной фермы, где не было бы виноградников, чтобы делать вино для семейного потребления. Вино получается плохое, но зато люди получают большое преимущество, избавляясь от косвенных налогов и от всякого риска, связанного с визитами сборщиков налогов.

Это обстоятельство в некоторой степени объясняет рост числа виноградников. Во многом этот рост выражает недовольство земельных собственников, которые считают себя жертвами несправедливости. А им отвечают: такая жертва – не в счет, она ничто, потому что вообще во Франции разводят виноградники.

Прежде всего я хотел бы, чтобы мне привели в пример хотя бы одну промышленную отрасль, которая с 1788 до 1850 г., то есть за шестьдесят два года, не развивалась бы такими же темпами. Я хотел бы знать, разве не росли с той же самой быстротой добыча каменного угля, выплавка железа, производство сукна. Я хотел бы знать, существует ли в промышленности отрасль, которая не выросла бы как минимум на четверть за эти шесть десятков лет. Так разве удивительно, что такими же темпами естественно выросла самая древняя отрасль нашего земледелия, отрасль, которая может снабдить своими продуктами весь мир? Однако этот рост, господа, вызван самим законом. Из-за закона виноградники перекочевывают со склонов холмов на равнины, и все ради того, чтобы избежать унижений и оскорблений, сопряженных с изыманием косвенных налогов. Отсюда и пертурбация, неразбериха.

Позвольте мне обратить ваше внимание на один факт почти местного значения, поскольку он касается только одного избирательного округа, но, по-моему, факт этот имеет немалое значение, потому что он сопряжен с общим законом.

Этот факт, господа, позволит также ответить на аргумент, с которым выступали с этой трибуны, когда, ссылаясь на авторитет Адама Смита, утверждали, что всякий налог всегда падает на потребителя. Отсюда делают вывод, что вот уже сорок лет все собственники виноградников во Франции неправы, выдвигая свои жалобы, и вообще не знают сути того, о чем говорят. Да, я тоже принадлежу к тем, кто считает, что налог падает на потребителя. Но я утверждаю: такой результат, такое следствие сложилось за долгое время, когда обладатели собственности менялись, когда собственность переходила из рук в руки, и все это было связано с изменениями, тоже медленными, экономических условий и порядков. И в течение всего этого времени, пока длилась и длится такая революция, страдания были и остаются великими, огромными.

Мой округ, где развито виноградарство, когда-то процветал. Все жили благополучно, люди культивировали виноград, вина потреблялись либо на месте, либо на соседних равнинах, где не было виноградников, либо продавались за границу, в северную часть Европы.

И вдруг, нежданно-негаданно, разразилась таможенная и пошлинная война, которая повысила все налоги и обесценила вино.

Страна, о которой я говорю, вся страна культивировалась, особенно в том, что касается виноделия, фермерами-арендаторами. Фермер получал половину, земельный собственник – другую половину продукта. Земля ферм культивировалась таким образом, что фермер с семьей вполне мог неплохо жить за счет получаемой им половины вина. Но ценность вина резко упала, и эта половина уже не давала фермеру средств существования. Тогда он обратился к собственнику земли и сказал ему: я уже не могу выращивать ваш виноград, если вы не будете кормить меня. Собственник дал ему кукурузы, чтобы тот мог как-то жить, а в конце года забрал себе весь урожай винограда, чтобы компенсировать свой кукурузный аванс. Урожая, однако, не хватило для покрытия всех его авансов, и контракт был изменен, притом не через нотариуса, а фактически: собственник нанял поденщиков, которых за всю их работу лишь кормил кукурузой.

Надо было тем не менее как-то выходить из положения, и вот как произошла соответствующая революция. Фермы были укрупнены, то есть вместо трех ферм стало две, вместо двух – одна. Затем на некоторых землях были выкорчеваны виноградники и посажена кукуруза, и стали говорить: на эту кукурузу фермер может жить, и землевладельцу не придется ничего давать ему на пропитание.

И получилось так, что на всей территории ломали дома и упраздняли фермы. Следствием этого было то, что разорилось столько же семей, сколько было уничтожено ферм. Наступило ужасное обезлюдение, и вот уже двадцать пять лет подряд смертность превышает рождаемость.

Разумеется, когда революция, о которой я говорю, будет завершена полностью, когда земельные собственники будут покупать за 10 тысяч фр. то, за что они раньше платили 30 тысяч фр., когда число фермеров будет сведено до уровня средств существования, которыми может снабдить их страна, вот тогда, как я думаю, население не сможет больше выступать против налога на напитки; революция будет сделана, налог будет взвален на потребителя; но эта революция будет совершена за счет страданий, которые продлятся целый век или целых два века.

Я спрашиваю, ради этого ли мы создаем законы? Я спрашиваю, неужели мы собираем налоги, чтобы баламутить население и заставлять его работать то на холмах, то на равнинах, или наоборот? Я спрашиваю, не в этом ли заключается цель законодательства: Лично я так не думаю.

Но, господа, тщетно мы будем атаковать налоги, говорить, что они неравны, оскорбительны, несправедливы и что сбор их обходится недешево. Есть некий резон, перед которым все склоняют головы. Резон этот – необходимость. На эту необходимость непрестанно ссылаются, она заставляет вас произносить с этой трибуны слова, оправдывающие налоги. Необходимость и только необходимость движет вами. Боятся финансовых затруднений, боятся результатов реформы (а я вполне могу назвать предлагаемой мной реформой), которая будет иметь немедленным последствием изъятие из государственной казны ста миллионов. Вот об этой необходимости я и хочу поговорить.

Господа, я согласен, что необходимость существует и что она настоятельна и не терпит отлагательств. Да, баланс, не баланс Франции, а баланс французского правительства, можно подвести всего несколькими словами. Вот уже двадцать или двадцать пять лет налогоплательщики поставляют в казначейство сумму, которая, как я думаю, выросла вдвое за это время. Сменявшие друг друга правительства нашли способ пожирать и начальную сумму и все излишки, получаемые от налогоплательщиков. Добавим к этому государственный долг в один или два миллиарда. Далее, к началу года мы приходим с дефицитом в 500–600 миллионов. Наконец, мы начинаем предстоящий год с негарантированными поступлениями в бюджет на сумму в 300 миллионов.

Вот таково положение. Думаю, уместно задаться вопросом, в чем же причина этого состояния и будет ли разумным и осторожным прийти к умозаключению, что самое лучшее – точь-в-точь как раньше. Это значит ничего или почти ничего не менять, отделываясь мелкими поправками, в нашей финансовой системе, идет ли речь о доходной или расходной части бюджета. Мне кажется, что такая манера подобна поведению инженера, который пустил по рельсам свой паровоз, потерпел крушение, обнаружил его причину, выявил все недостатки и недоделки, ничего не исправил и пустил тот же паровоз по тем же рельсам. (Возгласы одобрения слева.)

Да, необходимость существует, но она двойственна. Фактически имеются две необходимости.

Вы говорите только об одной необходимости, г-н министр финансов. Но я скажу вам о другой, очень серьезной и важной. Я даже считаю ее важнее, чем та, о которой говорите вы. Эта необходимость заключена в двух словах: Февральская революция.

Вмешался, ввиду злоупотребления (а я могу назвать злоупотреблениями все то, что привело наши финансы к их нынешнему состоянию), да, говорю я, вмешался один факт. Этот факт называют иногда неожиданностью. Я не считаю его неожиданностью. Вполне возможно, и так бывает, что какое-нибудь внешнее обстоятельство могло быть результатом случая, которого можно было бы избежать…

Г-н Бартелеми Сент-Илер: Только оттянуть во времени.

Несколько голосов слева: Да, да, только оттянуть!

Г-н Бастиа: Но общие причины не быстротечны. Это как если бы вы мне сказали, когда легкий бриз заставил упасть с дерева плод, как если бы вы сказали, что если бы можно было остановить бриз, плод не упал бы. Да, не упал бы, но при условии, что плод не сгнил и не источен червями. (Возгласы одобрения слева.) Так вот, факт, о котором я говорю, все-таки произошел и дал мощный политический толчок всей массе населения. Это был серьезный факт.

Г-н Фулд, министр финансов: Почему временное правительство не отменило налог на напитки?

Г-н Бастиа: Оно не проконсультировалось со мной, не показало мне законопроект, не пригласило меня дать консультацию. Но вот у нас есть сейчас проект, и, отклоняя ваш проект, я позволю себе сказать вам, на чем я основываюсь. А основываюсь я вот на чем: на вашу голову давит не одна необходимость, а две, причем вторая необходимость столь же настоятельна, что и первая: соблюдать справедливость по отношению ко всем гражданам. (Возгласы согласия и одобрения слева.)

Я продолжаю. После свершившейся революции вам следует заниматься политическим положением во Франции, которое, скажу я вам плачевно. Я не возлагаю вину за это на сегодняшнее правительство, так как дело восходит из более далекого времени.

Разве вы не видите, что во Франции образовалась бюрократия, ставшая аристократией, пожирающей страну? Промышленность чахнет, народ мучается. Мне хорошо известно, что он ищет способа излечиться в безумных утопиях. Но это не есть основание, чтобы распахнуть двери перед такими утопиями и сохранить в неприкосновенности все те вопиющие несправедливости, о которых я говорю с этой трибуны.

Я полагаю, что на страдания страны и на причины, их вызвавшие, обращается совершенно недостаточно внимания. А причины эти кроются в полутора миллиардах, которые хотят отнять у страны, но она не в состоянии их выплатить.

Прошу вас, умоляю вас поразмыслить очень просто, как сам я это нередко делаю. Я задаюсь вопросом, что сталось с моими друзьями детства и товарищами по колледжу. И, знаете ли, из двадцати человек пятнадцать стали чиновниками, и я убежден, что если вы произведете подобный расчет, вы придете к такому же результату. (Одобрительный смех слева.)

Г-н Берар: В этом-то и заключена причина революций.

Г-н Бастиа: Я задаю себе еще один вопрос, вот какой:

Если перебрать в уме всех моих товарищей одного за другим, то оказывают ли они стране реальные услуги, которые были бы эквивалентны тому, что платит им страна? И почти всегда я вынужден отвечать сам себе: нет, дело обстоит совсем не так.

Ну, разве не достойно глубокого сожаления такое положение, что огромная масса труда и интеллекта отнимается у реального производства и идет на кормление бесполезных и почти всегда вредоносных чиновников? Ибо в том, что касается государственных чиновников, не бывает чего-то среднего и нейтрального: если они не полезны, притом очень полезны, то они вредны; если они не обеспечивают и не поддерживают свободу граждан, они их угнетают. (Возгласы одобрения слева.)

Я говорю, что это ставит правительство перед колоссальной необходимостью. Какой же план нам предлагают? Скажу откровенно, если бы министр заявил: надо сохранить налог на некоторое время, но вот финансовая реформа, которую я предлагаю, вот она во всей своей полноте; нужен лишь какой-то период, чтобы она преуспела, требуется четыре-пять лет, потому что все сразу мы сделать не сможем, – я бы понял эти оговорки, эту необходимость, и мог бы уступить.

Но ничего такого не происходит, и нам говорят: давайте восстановим налог на напитки. Я даже не знаю, намекают ли тем самым на восстановление налогов на соль и на почтовые отправления.

А ваше снижение расходов смехотворно: ну, будет на 3–4 тысячи солдат меньше, зато остается все та же финансовая система, которая, по-моему, не может больше держаться в стране, не разрушая ее. (Снова возгласы одобрения слева.)

Господа, невозможно рассуждать на эту тему с какой-то иной точки зрения. Погибнет ли Франция за столь короткое время? Я осмелюсь спросить г-на министра финансов, сколько времени, по его мнению, продлится существование этой системы. Дотянуть до конца года с более или менее приемлемым соотношением доходов и расходов – это еще не все; надо знать, будет ли такая обстановка продолжена.

Однако с такой точки зрения я обязан рассмотреть вопрос о налогообложении вообще. (Возгласы о желании поскорее услышать, что скажет оратор дальше, в правой части зала.)

Многочисленные голоса: Говорите, говорите!

Председательствующий: Вы поставили вопрос. Объяснитесь!

Г-н Бастиа: Я полагаю, господа, что я вправе высказать с этой трибуны, под мою ответственность, даже абсурдные идеи. Другие ораторы высказывали здесь свои соображения, и смею думать, что они не более ясны и понятны, чем мои. Вы терпеливо выслушали их. Вы отвергли план всеобщей ликвидации, предложенный г-ном Прудоном, и фаланстеры г-на Консидерана, но вы выслушали их. Больше того, устами г-н Тьера вы заявили, что если кто-нибудь думает, что у него есть полезная мысль, он обязан донести ее до всех с этой трибуны. Так что когда из зала кричат: «Говорите, говорите!», да еще с оттенком вызова, меня нужно выслушать. (Голоса: «Правильно, очень хорошо!»)

Господа, в последнее время много занимались вопросом о налогообложении. Должен ли налог быть прямым или косвенным?

Только что, передо мной, мы выслушали хвалу косвенному налогу.

Так вот, я выступаю категорически против всяких косвенных налогов вообще.

Я думаю, что существует некий объективный закон налога, который определяющим образом воздействует на весь этот вопрос и который я формулирую так: неравенство налога находится в прямой зависимости от его объема. Я хочу этим сказать, что чем меньше налог, тем легче распределить его между всеми и справедливо. И наоборот, чем он больше, тем труднее это сделать. Больше того, несмотря даже на добрую волу законодателя, такой налог имеет тенденцию распределяться неравномерно; он становится, так сказать, прогрессивным навыворот, то есть бьет по гражданам в обратной пропорции к их возможностям и способностям. Я расцениваю этот закон как очень серьезный и неизбежный, а его последствия настолько важны, что я прошу вас позволить мне разъяснить его обстоятельно.

Допустим, что Франция давно управляется по моей системе, которая заключается в том, что правительство поддерживает каждого гражданина в пределах его прав и в рамках справедливости, а во всем остальном каждый полагается на самого себя. Я так предполагаю. Легко увидеть, что в таком случае Францией можно было бы управлять, имея государственный бюджет в 200–300 миллионов. И ясно, что если бы Франция управлялась с помощью 200 миллионов, было бы легко установить единый и пропорциональный налог. (Шум в зале.)

Мое предположение будет воплощено в жизнь. Вопрос только в том, реализуется ли оно благодаря прозорливости законодателей или по причине вечных политических конвульсий. (Возгласы одобрения слева.)

Эта идея принадлежит не мне. Если бы она была моя, я отнесся бы к ней с величайшей осторожностью. Но мы видим, что все народы мира близки к своему счастью или далеки от него в зависимости от того, приближаются ли они к реализации этой идеи или отдаляются от нее. Она, например, осуществлена почти полностью в Соединенных Штатах.

В Массачусетсе не знают иного налога, кроме прямого, единого и прогрессивного. Следовательно, если бы и у нас было так, то, как вполне можно понять, ибо я излагаю лишь сам принцип, не было бы ничего более легкого, чем изымать у граждан небольшую и пропорциональную долю от всех реализованных ими ценностей. Это была бы такая мелочь, что никто не стал бы скрывать – по меньшей мере сильно скрывать – свое достояние, чтобы уклониться от столь мизерного налога.

Такова первая часть моей аксиомы.

Но если вы потребуете от граждан не 200 миллионов, а 500, 600, 800 миллионов, тогда, по мере того как вы будете увеличивать налоги, прямой налог будет от вас ускользать, и совершенно ясно, что вы достигнете момента, когда гражданин скорее возьмет в руки ружье, чем отдаст государству, скажем, половину своего достояния.

Голос из зала: Как в департаменте Ардеш.

Г-н Бастиа: И вот тогда вам не будут платить. Что же придется делать? Придется прибегнуть к косвенным налогам. Так поступают везде, где хотят много расходовать. И везде, где только государство вознамерится дать гражданам всякого рода блага, образование, религию, одарить их высокой нравственностью, оно должно увеличивать и увеличивать эти самые косвенные налоги.

Так что я утверждаю, что, вступив на такой путь, неизбежно придут к неравенству налогов. Неравенство всегда порождается самими косвенными налогами. Причина тут проста. Если средств на расходы не хватает, всегда можно прибегнуть к некоторым косвенным налогам, дополнительным косвенным налогам, которые нарушают равенство, но не коробят чувства справедливости, потому что ими чаще всего облагаются предметы роскоши. Однако, когда хотят раздобыть много денег, выдвигают уже откровенный принцип и в обстановке, которую я сейчас обрисовываю, заявляют, что лучший налог – это налог, который затрагивает предметы самого широкого потребления. Этот принцип признается всеми нашими финансистами и всеми нашими государственными деятелями. И это вполне логично для правительств, стремящихся забрать как можно больше денег у народа. Однако тогда вы приходите к вопиющему неравенству.

Что же представляет собой этот предмет самого широкого потребления? Это предмет, который бедняк потребляет примерно в той же пропорции, что и богач, но рабочий тратит на него весь свой заработок. Так, агент по обмену валюты зарабатывает 500 фр. в день, а рабочий зарабатывает 500 фр. в год. Формальная справедливость требует, чтобы казна получала 500 фр. от агента по обмену и 500 фр. от рабочего. Но агент по обмену купит себе дорогую драпировку, бронзовые изделия и другие вещицы такого же рода, то есть предметы ограниченного потребления, не облагаемые налогом, а рабочий покупает вино, соль, табак, то есть предметы широкого потребления, буквально перегруженные налогами. (Шум в зале и попытки прервать оратора.)

Г-н Лаказ: Если бы агент по обмену не покупал этих вещей, рабочему не на что было бы жить.

Г-н Бастиа: Но разве отмена налога на напитки помешает агенту по обмену покупать бронзу и драпировку? Меня не опровергнет никакой финансист. В системе косвенных налогов нет ничего рационального и подлинно разумного, в этой самой системе, которую я совершенно не одобряю и которая облагает налогами предметы широчайшего потребления. Вы начинаете с обложения налогом самого воздуха, пригодного для дыхания, ибо устанавливаете налог на двери и окна, потом вы облагаете соль, потом напитки, потом табак и, в конце концов, все на свете.

Я утверждаю, что эта система долго не продержится, потому, хотя бы, что у нас существует право всеобщего голосования. Добавлю, что слеп и неосторожен тот человек, который не видит необходимости также и с этой стороны, а видит лишь необходимость, о которой я говорил чуть ранее. (Горячее одобрение слева.)

У меня есть и другой упрек по поводу косвенного налога. Как раз он-то и создает необходимости, о которых у нас идет речь, – финансовые необходимости. Неужели вы думаете, что если от каждого гражданина потребуют платить налоги в прямой форме, если ему будут присылать письменное уведомление с указанием не только общей суммы годовой уплаты с указанием, из каких конкретных налогов складывается общий налог, а это нетрудно сделать, и это будет способствовать справедливости, поможет полиции, Алжиру, экспедиционному корпусу в Риме и т. д.; неужели вы думаете, что из-за всего этого страна будет плохо управляться?² Г-н Шаранси пытался убедить нас здесь, что при косвенном налогообложении страна будет управляться превосходно. Я же убежден в обратном. При всех этих, так сказать, вывороченных налогах, взимание которых связано с хитростью и всякими уловками, народ страдает, выражает недовольство и готов посягнуть на все – на капитал, на собственность, на монархию, на республику, и во всем этом виновен такой налог. (Голоса: «Верно, очень верно!»)

Правительство, изыскивая всяческие способы, сильно увеличило свои расходы. Когда же оно остановилось? Ведь оно говорит: у нас образовался излишек доходов, и мы снизим налоги. Никогда оно этого не сделало. Когда есть излишек, всегда найдут, куда его деть. Вот почему, кстати сказать, число чиновников выросло до огромной цифры.

Нас обвиняют в том, что мы мальтузианцы. Да, я мальтузианец касательно государственных чиновников. Я хорошо знаю, что они тоже подчиняются великому закону, согласно которому численность народонаселения в конце концов уравнивается с возможностями имеющихся средств существования. Вы дали государственным чиновникам 800 миллионов, и они пожрали 800 миллионов. Вы дадите им два миллиарда, их численность вырастет, и они пожрут два миллиарда. (Возгласы согласия с оратором со многих скамей.)

Изменение финансовой системы неизбежно влечет за собой изменение политической системы, ибо страна не может проводить одну и ту же политику, когда население дает властям два миллиарда или когда оно дает им 200–300 миллионов. И в этом, наверное, вы сочтете, что я сильно расхожусь во мнениях с большим числом членов, сидящих по эту сторону (слева). Для всякого серьезного человека непременное и непреложное следствие той финансовой теории, которую я здесь излагаю, таково: раз государству не хотят давать много, то надо научиться и не требовать от него много. (Возгласы одобрения.)

Вполне очевидно, что если вы вбили себе в голову великую иллюзию, будто общество характеризуется двумя его составляющими: с одной стороны, просто людьми, а с другой, неким фиктивным существом, которое именуется государством, правительством, и при этом вы приписываете государству, правительству высокую нравственность, способную противостоять любым испытаниям, религиозность, кредитоспособность, способность распространять повсюду всяческие блага и самую разнообразную помощь, если вы во все это верите, то вы оказываетесь в смешном положении людей, заявляющих: давайте нам все, а у нас не берите ничего, – что, по сути, равносильно утверждению: оставьте в покое нынешнюю пагубную систему, при которой мы живем.

Надо уметь отказаться от подобных идей, надо уметь быть людьми и сказать самим себе: мы сами ответственны за наше существование, и мы справимся со всеми испытаниями. (Возгласы «Хорошо, правильно!»)