Текст книги "Протекционизм и коммунизм"

Прямо сегодня я получил петицию от жителей моего округа, где виноградари пишут: мы не требуем ничего особого от правительства, пусть оно только оставит нас свободными, пусть позволит нам действовать, трудиться; вот и все, чего нам от него надо, лишь бы оно защищало нашу свободу и нашу безопасность.

Так вот, я думаю, что это нам урок, преподанный бедными виноградарями, урок, о котором должны знать все наши большие города. (Возгласы «Очень хорошо, правильно!»)

Система внутренней политики, начать которую нас побуждает и понуждаем новая система финансовая, – это, со всей очевидностью, система свободы, потому что, заметьте, свобода несовместима с высокими налогами, что бы там ни говорили.

Я прочитал фразу, которую нашел у знаменитейшего государственного деятеля г-на Гизо: «Свобода – слишком дорогое благо, чтобы народ мог им торговать».

Когда я прочитал этот афоризм, а прочитал я его давно, я сказал себе: «Если этот человек будет когда-нибудь управлять страной, он потеряет не только финансы, но и свободу Франции».

Ведь и в самом деле, как я только что говорил – и прошу на это обратить внимание, – государственные функции никогда не бывают нейтральными, и если они не необходимы, то они вредны.

Я утверждаю и повторяю, что между раздутыми налогами и свободой существует радикальная несовместимость.

Максимум налога – это рабство, потому что рабство – это человек, у которого отнимают все, даже свободу распорядиться трудом своих рук и своими способностями. (Возгласы «Верно, это так!»)

Если государство, к примеру, не оплачивает нам расходы, связанные с тем или иным вероисповеданием, то разве мы не приобретаем тем самым свободу вероисповедания, свободу совести? Если государство не платит нам за образование, разве не следует отсюда свобода народного образования? Если оно не возмещает нам расходы на бесчисленную бюрократию, разве не приобретаем мы свободы в коммунах и департаментах? Если государство не оплачивает нам таможенные расходы, не появляется ли у нас свобода торговли? (Долго не смолкающие возгласы одобрения.)

Чего больше всего не хватает людям нашей страны? Совсем немногого: веры в самих себя, чувства собственной ответственности. Ничего удивительного нет в том, что они утратили эти качества; управляя ими, их приучили забыть о них. Наша страна слишком управляема и слишком управляется – вот в чем зло.

Чтобы излечить эту болезнь, нужно, чтобы она научилась сама управлять собой, чтобы она научилась проводить четкое различие между основными и неотъемлемыми полномочиями государства и теми его полномочиями, которые оно узурпировало у частной деятельности и притом узурпировало на наш счет.

В этом и состоит вся проблема.

Что до меня, то я говорю: перечень главных полномочий правительства весьма ограничен: обеспечивать порядок и безопасность, поддерживать каждого в деле справедливости, то есть наказывать за правонарушения и преступления, а также выполнять некоторые крупные работы, нужные для всего государства, всей нации. Вот, как я полагаю, и все. И у нас появится отдых, появятся финансы, и мы убьем гидру революций лишь тогда, когда мы встанем на прогрессивный путь к системе, к которой мы и должны двигаться. (Возгласы «Правильно, очень хорошо!»)

Второе условие предлагаемой системы – нужно искренне стремиться к миру, так как ясно, что не только война, но и самый дух войны, воинственные настроения противопоказаны этой системе. Я хорошо знаю, что само слово «мир» вызывает ироническую улыбку у немалого числа сидящих на этих скамьях. Но, положа руку на сердце, я не верю, чтобы серьезные люди могли воспринимать это слово с иронией. Да и как же иначе? Ведь чему-то учит нас собственный опыт.

К примеру, с 1815 г. мы держим многочисленные и огромные армии. Я могу утверждать, что именно эти слишком крупные вооруженные силы вовлекли нас, против нашей же воли, во всякие неприглядные дела и в войны, которых мы наверняка могли бы избежать, не будь у нас этих крупных вооруженных сил. У нас не было бы испанской войны в 1823 г., у нас не было бы в прошлом году римской экспедиции, мы предоставили бы папе и римлянам возможность самим решать свои проблемы, если бы наш военный аппарат был сведен к более скромным пропорциям. (Движение и ропот в зале.)

Голос справа: Но ведь в июне вы не были раздосадованы тем, что у нас есть армия!

Г-н Бастиа: Вы отвечаете мне тем, что был июнь. А я говорю вам, что если бы у вас не было бы этих больших и громоздких армий, у вас не было бы и июня. (Взрыв смеха справа, многочисленные восклицания и реплики.)

Голос справа: Это то же самое, как если бы вы сказали, что не было бы воров, если бы не было жандармов.

Г-н Берар: Но ведь июнь сделали государственные служащие национальных мастерских.

Г-н Бастиа: Я исхожу из предположения, что хорошо управляют, почти идеально управляют, и в таком случае мне позволительно полагать, что у нас не было бы злосчастных июньских дней, не было бы 24 февраля 1848 г., не было бы 1830 г., ни, быть может, года 1814-го.

Как бы там ни было, свобода и мир – вот две опорные колонны здания системы, о которой я здесь рассказываю. И заметьте, что рассматриваю не как хорошую и добротную саму по себе, а как продиктованную настоятельнейшей необходимостью.

Теперь вот о чем: есть немало людей, которых заботит, и обоснованно заботит, проблема безопасности. Меня она тоже заботит, как и любого другого. Безопасность не менее ценна, чем мир и свобода. Но мы живем в стране, которая настолько, так сказать, плотно управляется, что никто не может и вообразить, что в ней наладится хоть какой-то порядок и безопасность в условиях смягчения слишком жесткой регламентации. Я думаю, что как раз в этой излишней подчиненности правлению и правительству кроется причина почти всех волнений, сумятиц, агитаций, революций, грустными свидетелями, а зачастую и жертвами которых все мы являемся.

Посмотрим, с чем все это сопряжено.

Общество делится на две части: эксплуататоров и эксплуатируемых. (Возгласы «Ну-ну!», шум в зале, попытки прервать оратора.)

Г-н Бастиа: Господа, не надо экивоков. Я совершенно не имею в виду ни собственности, ни капитала. Я говорю лишь о 1800 миллионах, которые платит одна сторона, а получает другая. Быть, я неудачно употребил слово «эксплуатируемые», так как из этих 1800 миллионов значительная часть идет людям, которые оказывают вполне реальные услуги. Поэтому я беру обратно это выражение. (Ропот рядом с трибуной.)

Председательствующий: Господа, прошу соблюдать тишину. Вы находитесь здесь лишь при условии, что ведете себя спокойнее, чем все другие.

Г-н Бастиа: Хочу заметить, что такое положение вещей, такой образ бытия, такие огромные расходы правительства всегда должны быть как-то оправданы или объяснены. Следовательно, намерение правительства делать все, направлять все, управлять всем должно было породить, притом естественным образом, опасные умонастроения в стране. Наше население, которое там, внизу, ждет от правительства всего, ждет от него даже невозможного. (Возгласы «Верно, именно так!»)

Мы говорили о виноградарях. Я видел, как их виноградники побивались градом, и эти люди разорялись, плакали, но не жаловались правительству. Они-то знают, что между градом и правительством нет никакой связи. Но когда вы наводите население на мысль, что все беды – правда, не такие резкие и очевидные, как град, – исходят от правительства, когда само правительство склонно этому верить, поскольку оно получает от народа огромную контрибуцию в виде налогов лишь при условии или под предлогом, что оно сделает что-нибудь благое для народа, вот тогда становится абсолютно ясно, что если таково положение дел и вещей, то вы будете иметь вечные революции в стране, потому что при существовании той финансовой системы, о которой я только что сказал, любое благо, которое может сотворить правительство, оборачивается многократно большим злом, творимым все тем же правительством, собирающим свою контрибуцию.

Народу от этого становится не лучше, а хуже, он страдает и сетует на правительство, ругает его. И тут же появляются люди из оппозиции, которые говорят народу: Вот видите, ваше правительство обещало вам то да се, собиралось снизить налоги, завалить вас благами; видите, как правительство выполняет свои обещания! Прогоните его, дайте власть нам, и вы увидите, что все будет иначе! (Общий смех, возгласы одобрения слов оратора.) И вот правительство опрокидывают. Тем не менее люди, пришедшие к власти, оказываются в точно таком же положении, что и их предшественники. Они тоже вынуждены мало-помалу брать назад свои обещания и говорят тем, кто их торопит: время еще не настало, но надейтесь на улучшение положения, надейтесь на вывоз товаров, надейтесь на будущее процветание. Однако фактически они делают не больше своих предшественников, народ ополчается против них, свергает, так и шагает страна от революции к революции. Я не думаю, чтобы та или иная революция была возможна там, где дело правительства по отношению к гражданам заключается единственно в том, чтобы гарантировать каждому безопасность и свободу. (Возгласы «Очень хорошо, правильно!») Почему люди восстают против правительства? Потому что оно не выполняет своих обещаний. Видели ли вы, чтобы люди когда-нибудь восставали, к примеру, против суда? Суд имеет своей задачей защищать справедливость, эту задачу он выполняет, и никто и не помышляет требовать от него большего. (Возгласы «Да, верно!»)

Прошу вас твердо убедить самих себя в том, что любовь к порядку, безопасности, спокойствию не есть чья-то монополия. Она существует у всех и для всех, она неотъемлема от самой природы человека. Спросите всех недовольных людей, среди которых, правда, найдутся и возмутители спокойствия. Что ж, всегда бывают исключения. Но все-таки спросите людей всех классов, и все они скажут вам, как в наше время они устрашены отсутствие порядка. Они любят порядок, очень любят и готовы пожертвовать ради него разными ходячими мнениями и убеждениями, даже пожертвовать свободой. Мы видим это повседневно. И такая тяга к порядку настолько сильна, что вполне позволяет наладить и поддерживать безопасность людей, особенно когда и если противоположные взгляды и мнения не будут подпитываться плохим правительством и находить себе почву в его действиях.

Добавлю еще совсем немного касательно безопасности.

Я не профессиональный юрисконсульт, но я твердо верю, что если правительство ограничит свою деятельность рамками, о которых я говорю, и если все силы интеллекта, все способности его членов будут направлены на улучшение условий безопасности людей, то тогда оно совершит колоссальный прогресс. Я не говорю, что весь прогресс заключается лишь в том, чтобы наказывать за преступления и за вредящие обществу пороки, морализировать и перевоспитывать тех, кто посажен в тюрьму. Я говорю и повторяю, что если правительство не будет ревностно следить за тем, за чем следить не надо, если оно избавится от укоренившихся предрассудков и направит все свои силы на улучшение положения людей как граждан и на наказание преступников, то общество от этого только выиграет.

Я заканчиваю. Я глубоко убежден, что идеи, высказанные мною с этой трибуны, идеи, будучи воплощены в жизнь, обеспечат все условия для выполнения соответствующей правительственной программы, что они, эти идеи, примиряют и согласуют между собой свободу, справедливость, финансовые нужды, требования порядка и все те великие принципы, которыми должны руководствоваться народы и человечество в целом. Я настолько убежден во всем этом, что мой проект никак нельзя назвать утопией. Совсем напротив, я искренне верю, что если бы, например, Наполеон вернулся в этот мир (восклицания справа) и если бы ему сказали: вот две системы; по одной полномочия правительства ограничиваются и, следовательно, снижаются налоги; по другой полномочия правительства расширяются до бесконечности и, следовательно, налоги растут, и Франция стонет и обессиливает под их гнетом, – я уверен, что Наполеон сказал бы, что самая настоящая утопия – вот эта последняя система, так как гораздо труднее установить и поддерживать высокие и сверхвысокие налоги, чем принять систему, с описанием которой я выступил с этой трибуны.

Наверное, меня спросят, почему сегодня и так как-то вдруг я выступаю против налога на напитки. Сейчас отвечу. Я изложил систему, теорию, согласно которой, как я хотел бы, должно действовать правительство. Но поскольку я еще ни разу не встречал и не видел правительство, которое взяло бы на себя задачу, полагаемую им как своего рода полусамоубийство, и которое сняло бы с себя излишние и ненужные полномочия, я чувствую себя обязанным как-то заставить его переменить свое поведение, а сделать это я могу, только лишив его средств и возможностей продолжать следовать губительным путем. Поэтому, именно поэтому, я голосовал за снижение налога на соль; поэтому я голосовал за реформу почтового ведомства; поэтому я буду голосовать против налога на напитки. (Возгласы одобрения слева.)

Я глубочайше, искренне и всячески убежден в том, что если Франция верит в себя, если она твердо знает, что на нее никто не вознамерится нападать, как только она сама откажется нападать на других, вот тогда будет совершенно легко очень существенно – можно сказать, в громадных масштабах – сократить государственные расходы, и это, вместе, в частности. с отменой налога на напитки, будет достаточным не только для того, чтобы выровнять доходную и расходную части бюджета, но и для того, чтобы резко уменьшить государственный долг. (Многочисленные возгласы одобрения.)

Последствия снижения налога на соль¹

Немедленное снижение налога на соль дезориентировало кабинет министров, притом в совершенно определенном смысле. Мы изыскиваем, говорят там, возможность новых налогов, чтобы заполнить бюджетную пустоту. Разве не этого хотело и само Собрание? Снижать, потом повышать – это же игра, грустная игра, в которой все игроки проигрывают. Каково же значение голосования Собрания? А вот каково: расходы постоянно растут, и есть только одно средство заставить государство сократить их – поставить его перед абсолютной невозможностью поступить иначе.

Способ, надо сказать, героический. Дело еще усугубляется и тем, что снижению налога на соль предшествовало снижение налога на почтовые услуги, а впереди, по всей вероятности, снижение налога на напитки.

Итак, правительство дезориентировано. Но я утверждаю, что Собрание поставило его в превосходное положение. Оно дало ему великолепный – можно сказать, провиденциальный – повод встать на новый путь, покончить с фальшивой филантропией и с воинственными страстями и, преобразуя свой провал в свой триумф, породить из голосования, которое, как ему представляется, подрывает его положение, – породить безопасность, доверие, кредит, процветание и в конце концов проводить истинно республиканскую политику, основанную на двух великих принципах мира и свободы.

Должен признаться, что после резолюции Собрания я ожидал, что председатель Совета министров поднимется на трибуну и произнесет примерно такую речь:

«Граждане представители,

Ваше вчерашнее голосование показывает нам новый путь; больше того, оно заставляет нас идти по нему.

Вы знаете, сколько химерических надежд и опасных систем породила Февральская революция. Эти надежды и системы, окрашенные, ради привлекательности, в тона филантропии и проникающие к нам сюда в форме законопроектов, способны лишь уничтожить свободу и исчерпать государственное достояние. Мы не знали, на чью сторону встать. Отвергнуть все эти проекты значит противопоставить себя общественному мнению, которое тотчас будет возбуждено; принять их значит подорвать будущее, нарушить все права и извратить полномочия государства. Что нам оставалось делать? Нам оставалось тянуть дело и выжидать, перемешивать между собой разные ошибки, удовлетворять наполовину утопистов, просвещать народ на тяжелом опыте, создавать административные структуры с задней мыслью упразднить их через некоторое время, а это не так-то легко. Теперь, благодаря Собранию, мы наконец пришли в чувство. Больше не просите нас монополизировать образование, монополизировать кредит, финансировать сельское хозяйство, давать привилегии некоторым отраслям промышленности, систематизировать подачки нищим. Мы покончили со всеми такими вещами, из которых торчит хвост социализма. Ваше голосование нанесло смертельный удар его грезам. Нам об этом не нужно даже дискутировать, ибо к чему приведет дискуссия, если вы лишили нас средств проводить эти опасные эксперименты? Если кто-нибудь знает секрет безденежной официальной филантропии, пусть выйдет сюда. Мы с радостью отдадим ему наши министерские портфели. А пока портфели остаются у нас, нам в нашем новом положении остается провозгласить во внутренней политике свободу – свободу искусства, наука, сельского хозяйства, промышленности, труда, обмена, печати, образования, так как свобода есть единственная система, совместимая с сокращенным бюджетом. Государству нужны деньги, чтобы регламентировать и подавлять. Нет денег, нет и регламентации. Отныне наша весьма недорогостоящая роль будет ограничена пресечением злоупотреблений, то есть мы будем следить за тем, чтобы свобода одного гражданина не осуществлялась за счет свободы другого гражданина.

Наша внешняя политика тоже нам указана, и мы тоже вынуждены проводить ее. Раньше мы прибегали к разным уверткам и ходам, брели ощупью, теперь все определено, четко и необратимо, притом не столько по нашему выбору, сколько по необходимости. Я счастлив, тысячу раз счастлив, что эта необходимость заставляет нас делать как раз то, что мы и сами делали бы по нашему выбору. Мы полны решимости сократить наши вооруженные силы. Заметьте, что на этот счет нечего рассуждать, надо действовать, ибо нам надо сделать выбор между разоружением и банкротством. Из двух зол, как говорится, выбирают меньшее. В данном же случае, как нам представляется, надо выбирать между огромным благом и ужасным злом. Тем не менее вчера еще такой выбор не был для нас легким: нам мешали ложная филантропия и воинственные настроения, с которыми приходилось считаться. Сегодня ни того, ни другого нет. Что бы ни говорили насчет того, что страсть безрассудна, но она не может дойти до такой степени, чтобы потребовать от нас вести войну без денег. Поэтому мы заявляем с этой трибуны, что мы разоружаемся, и следствием и принципом нашей внешней политики отныне становится невмешательство. Пусть нам больше не говорят о преобладании и об упреждающем наращивании сил, пусть больше не показывают на карте Венгрию, Италию, Польшу как на поля славы и бойни. Если у нас есть выбор, мы хорошо знаем все «за» и «против» в том, что касается пропаганды войны. А вы, вы тоже хорошо знаете, что когда и выбора-то никакого больше нет, и всякий конфликт, спор, распря становятся ненужными. Армия будет сокращена до численности, необходимой, чтобы гарантировать независимость страны, и тем самым все остальные страны могут быть уверены в своей собственной независимости, если ее наличие зависит от нас. Так пусть они проводят свои реформы, притом такие, какие хотят; пожелаем лишь, чтобы они не предпринимали того, чего не в состоянии выполнить. Мы торжественно и твердо заявляем им с этой трибуны, никакие партии, раскидывающие их, не получат поддержки наших штыков. Да что я говорю? Им даже нет нужды и слышать подобное, потому что мы зачехлим наши штыки, а вернее, ради большей надежности, перекуем, как говорится, мечи на орала. Я слышу возгласы из зала, и, насколько я понимаю, вы утверждаете, что это, мол, и есть политика по принципу «Каждый у себя и каждый за себя»». Еще вчера мы могли бы поспорить с вами о ценности такой политики, поскольку мы могли выбрать либо эту, либо всякую иную политику. Вчера у меня нашлись бы доводы и резоны, я сказал бы: да, каждый у себя и каждый за себя, но лишь в той степени, в какой дело имеет отношение к грубой силе. Но сегодня я скажу, что политика, проводимая по вышеназванной формуле, вовсе не означает разрыва связей между народами. Давайте поддерживать со всеми отношения, добрые отношения, в области философии, науки, искусства, литературы, торговли. Именно так человечество просвещается и прогрессирует. Но отношения, устанавливаемые посредством сабли и ружья – нет, я их не хочу. Превосходное единые семьи не ходят друг к другу в гости с оружием. Сказать, что они живут по правилу «каждый у себя», было бы странно и неуместно. Кстати, что сказали бы мы, если бы, чтобы покончить с нашими разногласиями, лорд Пальмерстон высадил на наше побережье английский полк? Разве лицо у нас не запылало бы гневом? Как нам отказаться верить, что и другие народы стремятся соблюсти свое достоинство и обеспечить свою независимость? Так я сказал бы вчера, ибо если есть выбор между двумя манерами политики, надо выбрать и оправдать ту, которой отдается предпочтение. Сегодня я такого не говорю, потому что выбор принадлежит не нам. Большинство, отказавшее нам в доходах, чтобы заставить нас сократить расходы, не будет столь непоследовательным, чтобы навязать нам разорительную политику. Если кто-нибудь, зная, что налог на почту, соль и напитки сокращается, зная, что наш бюджет имеет дефицит в 500 миллионов, если он все-таки имеет смелость провозгласить принцип подстрекательства к войне, который, угрожая Европе, заставляет нас даже в мирное время прилагать разорительные военные усилия, пусть он выйдет сюда и возьмет наши портфели. Мы не возьмем на себя стыла за такое ребячество. А мы уже сегодня начнем проводить политику невмешательства. Уже сегодня мы приняли меры по увольнению определенной части личного состава вооруженных сил. Уже сегодня принимаются решения об упразднении бесполезных посольств.

Мир и свобода! Вот политика, которую мы приняли по убеждению. Мы благодарны Собранию за то, что оно сделало такую политику неизбежной и абсолютно необходимой. Она будет спасением, славой и процветанием республики. Она запечатлеет наши имена в истории».

Вот, как мне думается, должен был бы сказать председатель нынешнего кабинета. Его слова встретили бы единодушное одобрение Собрания, Франции и Европы.