Текст книги "Берлин 1961. Кеннеди, Хрущев и самое опасное место на Земле"

В течение десяти дней, прошедших с совещание в Зале Кабинета, президент занимался не только вопросами, связанными с Берлином. Он еще не оставил надежды на переговоры с Москвой и был озабочен растущими проблемами со своими союзниками.

«Вашингтон пост» сообщила об усилиях покончить с расовой дискриминацией в ресторанах Мэриленда. В статье на первой полосе «Нью-Йорк таймс» сообщалось, что в Верховном суде слушалось дело о сидячих забастовках на Юге в знак протеста против расовой дискриминации. Полиция претворяла в жизнь десегрегацию школ, в то время как одетые в белое куклуксклановцы выступали против десегрегации.

Однако президент был целиком поглощен мыслями о войне и о том, как будет ее вести. Его проблемы передались американской общественности. Журнал «Тайм» поместил на обложке цветную фотографию начальника управления гражданской обороны Вирджила Кауча. Газетный заголовок во всю ширину полосы гласил: «Убежища: как скоро – насколько большие – насколько обеспечат безопасность?» Кауч объяснял американцам, что готовиться к ядерному удару так же нормально, как делать прививки от оспы.

Спустя три дня после заявления Хрущева о пятидесятимегатонной бомбе президент собрал свою команду по национальной безопасности – высших советников, чтобы добавить последние штрихи в военные инструкции для НАТО. Заседание проходило тяжело.

Члены Объединенного комитета начальников штабов ввязались в словесный бой относительно запланированного Кеннеди наращивания обычных вооружений в Европе и о том, как может отразиться на доверии к США использование ядерного оружия в качестве средства устрашения.

Шарль де Голль и Конрад Аденауэр уже высказывались по поводу того, что Кеннеди слишком торопится вступить в переговоры с Хрущевым относительно будущего Западного Берлина, при этом делает слишком мало для того, чтобы убедить Хрущева в том, что готов использовать ядерное оружие для защиты города.

Казалось, только Макмиллан поддерживает Кеннеди в его стремлении вступить в переговоры с Москвой. Премьер-министр с удовлетворением отметил, что Кеннеди изменил свое отношение к Москве; если весной он придерживался жесткой политики, то теперь занял более примирительную, британскую, позицию. Он видел, что Кеннеди «уже сыт по горло» де Голлем и Аденауэром.

Кеннеди начал действовать, чтобы уладить глубокие разногласия между союзниками по вопросу выбора стратегии по Берлину. В Зале Кабинета в 10:00 собрались брат президента Бобби, Макнамара, Банди и Лемницер. Рядом с ним сидел заместитель министра обороны Розуэлл Гилпатрик. Присутствовали и другие крупные игроки в берлинской политике: Нитце, Фой Колер, Мартин Хилленбранд и – столь часто присутствовавший в решающие моменты Берлинского кризиса Дин Ачесон, сторонний подстрекатель.

Совещание открыл Лемницер, сообщив президенту о «значительных разногласиях» членов Объединенного комитета начальников штабов относительно необходимости быстрого наращивания вооружений. Начальник штаба ВВС США генерал Кертис Лемей и руководитель военно-морских операций ВМС США адмирал Джордж Виллан Андерсон разделяли мнение генерала Норстеда, что «в ближайшем будущем» нет необходимости в крупномасштабном наращивании обычных вооружений. Но Лемницер и генерал Джордж Декер, начальник штаба сухопутных войск США, согласились с Макнамарой, что необходимо немедленно приступать к наращиванию вооружений.

Раск сообщил мнение Норстеда, что спор из-за Берлина так быстро приведет к ядерной войне, что наращивание обычного вооружения уже не будет иметь значения. Кроме того, сказал Раск, Норстед опасается, что наращивание обычного вооружения может негативным образом отразиться на готовности ядерных сил. Таким образом, Норстед вместе с французами и немцами выступал против президента.

Как часто случалось в сложные времена, связанные с Берлином, Кеннеди хотел знать мнение Ачесона. В записке, подводя итог встречи, Банди с издевкой написал: «С этого момента на совещании господствовал Ачесон». Позже Банди выразился более изысканно: «Как всегда, господин Ачесон был царицей бала».

Ачесона выводила из терпения чувствительность союзников. В такой сложный для нации момент американские чиновники, заявил он, тратят слишком много времени, добиваясь согласия французов, британцев, западных немцев и прочих, хотя именно Соединенные Штаты взвалят на себя это бремя. Он утверждал, что Соединенным Штатам необходимо в ноябре перебросить новые дивизии в Европу, не задумываясь о том, что могут подумать или сказать союзники.

По мнению Ачесона, президентская демонстрация намерений – отправка в Европу обычных войск – поможет «с дипломатической и политической точек зрения». Он не согласился с мнением, что из-за ядерного вооружения отпадет необходимость в обычном вооружении. Переброска американских войск – «угрожающее событие», сказал он, свидетельствующее о «серьезных намерениях американского правительства».

Кеннеди заявил, что его беспокоит «утечка золота», имея в виду денежные средства, необходимые для этой демонстрации сил. Макнамара и Гилпатрик заверили его, что ведутся переговоры с союзниками, которые, вероятно, возьмут на себя часть расходов.

Спустя несколько часов после совещания Банди отправил письмо президента с грифом «совершенно секретно» Норстеду вместе с приложением так называемой «Попоны для пони».

Спустя три дня документ, озаглавленный U.S. Policy on Military Actions in a Berlin Conflict («Американская политика в отношении военных действий в берлинском конфликте»), был одобрен президентом как меморандум по вопросу национальной безопасности № 109. В нем рассматривались четыре варианта в случае закрытия Советами доступа в Берлин.

I. Если Советы и восточные немцы будут чинить препятствия, но не заблокируют доступ, согласно плану Соединенные Штаты, Франция и Британия должны будут отправить на автостраду взвод под прикрытие истребителей. В документе отмечалось, что этот достаточно ограниченный шаг не приведет к войне.

II. Если Советы будут упорно продолжать блокировать доступ, несмотря на действия союзников, то Запад будет обострять конфликт и НАТО предпримет дополнительные невоенные меры, такие как экономическое эмбарго, беспокоящие действия на море и протесты ООН. Союзники должны укрепить войска, чтобы подготовиться к дальнейшей эскалации конфликта. Авторы документа предупреждали, что без дальнейшего наращивания возможности союзников будут ограниченны, что может привести к задержке и создаст угрозу жизнеспособности Западного Берлина.

III. Запад будет продолжать обострять конфликт против продолжающейся блокады Западного Берлина. Проведение наземных операций на территории Восточной Германии: отправка по автостраде трех танковых дивизий в Западный Берлин и создание превосходства в воздухе путем нанесения ударов по несоветским аэродромам. «Риск возрастает, как и военное давление на Советы», – говорилось в документе. В этом пункте Кеннеди призывал к глобальным действиям против советских интересов. Имелось в виду использование преимущества США на море для частичной морской блокады, что задержит момент ядерной истины, пока дипломаты будут приходить к соглашению.

IV. Только если Советы будут по-прежнему не реагировать на использование союзниками обычных видов вооружений, столкновение перерастет в ядерную войну. Кеннеди сможет выбрать одно или все из перечисленного: выборочные удары, чтобы продемонстрировать желание использовать ядерное оружие; ограниченное использование ядерного оружия, чтобы достигнуть тактического преимущества, и, наконец, всеобщую войну.

В документе говорилось, что «союзники только частично контролируют выбор времени и масштаб использования ядерного оружия. Советы могут приступить к его использованию в любой момент после начала незначительных военных действий. Ограниченное использование ядерного оружия союзниками может вызвать такой же ответ, также может вызвать неограниченный упреждающий удар».

Это был серьезный документ. Кеннеди, находившийся на посту президента десять месяцев, распланировал последовательность действий, которые могли привести к ядерной войне за Берлин.

В сопроводительном письме генералу Норстеду Кеннеди написал: «Это потребует энергии при подготовке, готовности к боевым действиям и осмотрительности – предупреждаю против необдуманных действий». Президент объяснил Норстеду, что в случае, если Советы перебросят значительные силы, чтобы одержать победу над Западом, то ответ, относительно которого он (генерал Норстед) получит конкретные указания, будет ядерным.

Кеннеди убедил скептически настроенного Норстеда – и заодно французов и немцев, – что наращивание союзнических обычных сил – сообщение, которое он хочет отправить Советам, что готов в случае необходимости начать ядерную войну. «У меня не вызывает сомнений, – написал президент Норстеду, – что наше ядерное оружие Советы не воспримут как средство устрашения до тех пор, пока не убедятся в готовности НАТО вступить в бой и осознают, насколько велика вероятность того, что обычный конфликт перерастет в ядерную войну».

Подготовка к войне сопровождалась лихорадочной дипломатической активностью – записки, телефонные звонки, совещания. Как это часто случалось в тяжелые времена, Кеннеди захотел узнать точку зрения экспертов. Кеннеди попросил откровенно высказывать свое мнение, и его доверенный посол в Соединенном Королевстве Дэвид Брюс, бывший посол в Германии, не сдержался.

Брюс сказал, что, не отреагировав должным образом на появление стены, Кеннеди сделал американское присутствие в Берлине более уязвимым и подорвал моральное состояние Западного Берлина и Западной Германии. Советы согласились с присутствием Соединенных Штатов в городе только потому, что имели достаточно сил для удаления их из Берлина.

Брюс предупредил Кеннеди, что целью Советов является не сам Западный Берлин, а скорее долговременное владение «Западной Германией с ее огромными ресурсами». Кроме того, он напомнил Кеннеди об обещании, связанном с объединением Германии. Именно это обещание, сказал Брюс Кеннеди, убедило Аденауэра в 1953 году отклонить «коварное, но заманчивое советское предложение о воссоединении при условии создания системы коллективной безопасности для всей Европы». Другими словами, Брюс предупредил Кеннеди, что отказ от этого обещания вызовет ответ Германии, который может не понравиться Вашингтону.

Брюс с подкупающей откровенностью заявил, что раздел Германии не является достаточной причиной для отказа от своих обязательств. «Правительство Западной Германии не сможет пережить открытое признание союзниками, что то, что до сих пор было, по крайней мере, отсроченной надеждой, будет отвергнуто как безнадежное». Брюс откровенно сказал: Кеннеди столкнулся с проблемами, которые сам помог создать. «Мы близки, полагаю, к моменту принятия решения, – написал он. – Я считаю важным то, что мы решились, в случае необходимости, начать ядерную войну, но не потерять Западный Берлин и, соответственно, Западную Германию».

Кеннеди чувствовал, что времени совсем мало.

Опасаясь, что Хрущев может начать боевые действия, президент решил нанести упреждающий ядерный удар иного сорта, который будет словно оскорбительная пощечина Хрущеву во время его октябрьского съезда партии.

Кеннеди решил обнародовать секретные данные о размере, мощи и превосходстве ядерного арсенала Соединенных Штатов. Согласно разведывательным данным, у Кеннеди не оставалось сомнений в значительном ядерном превосходстве США, но он считал, что Хрущев не обладает полной информацией о возможностях Соединенных Штатов.

Президент Эйзенхауэр никогда не показывал, что ему известно о значительном превосходстве США над СССР, поскольку не хотел, чтобы Советы спешили устраивать гонку вооружений. Нехватка разведывательной информации заставила Кеннеди ложно обвинить Эйзенхауэра в отставании в области ракетостроения. Как ни странно, но теперь Кеннеди утверждал, что для того, чтобы Америка была в безопасности, надо открыть карты.

Кеннеди беспокоило, что он кажется слабым Москве, союзникам и американцам, хотя на самом деле он достаточно силен, чтобы победить Москву и любую другую страну в любом военном конфликте. Президент решил, что ему самому не стоит выступать с этим сообщением, и выбрал для этой миссии Розуэлла Гилпатрика, второй номер в министерстве обороны, который должен был выступить 21 октября на Деловом совете в Хот-Спрингсе, штат Вирджиния.

Аудитория для такого знаменательного момента была малоподходящей, зато оратора Кеннеди выбрал идеального. Гилпатрик был личным другом Жаклин Кеннеди, которая называла его «вторым самым привлекательным мужчиной» в Пентагоне после Макнамары. Кеннеди доверял этому уравновешенному, окончившему Йельский университет адвокату с Уолл-стрит.

Речь набросал молодой пентагоновский стратег Даниэль Эллсберг, но доработал ее президент вместе с Банди, Раском и Макнамарой.

Эллсберг, ничего не знавший о канале связи через Большакова и о тайной переписке с Хрущевым, спросил Кайзена, не разумнее ли президенту послать личное письмо советскому лидеру относительно превосходства США. К чему весь этот шум? Разве Кеннеди не может просто сообщить Хрущеву точные координаты советских межконтинентальных баллистических ракет и приложить фотографии?

Представители Белого дома пригласили ведущих американских журналистов в Хот-Спрингс и заранее предупредили, чтобы они не пропустили крайне важное выступление. Речь пойдет о Берлине, там создалась чрезвычайная ситуация, сказал Гилпатрик.

«Мы вместе с нашими западными союзниками немедленно отреагировали, укрепив наши гарнизоны в этом осажденном городе. Мы призвали порядка ста пятидесяти тысяч резервистов…

Вера в нашу способность предупредить все действия коммунистов и противостоять их шантажу основана на беспристрастном анализе военных возможностей обеих сторон. Наша страна обладает ядерными силами возмездия такой смертоносной мощи, что любой шаг противника, который заставит ввести их в действие, станет для него не чем иным, как актом самоуничтожения».

Гилпатрик объявил, что, несмотря на опасения относительно «отставания по ракетам», США располагают более чем достаточным количеством межконтинентальных баллистических ракет, бомбардировщиков и подводных лодок, оснащенных баллистическими ракетами, чтобы нанести сокрушительный удар возмездия, если СССР задумает нанести первый удар. Гилпатрик сообщил, что у США сотни межконтинентальных бомбардировщиков, в том числе порядка шестисот тяжелых бомбардировщиков. Он обнародовал данные по тактическому и стратегическому ядерному оружию.

«Наши силы так развернуты и защищены, что внезапное нападение не сможет в полной мере обезоружить нас», – заявил Гилпатрик. Даже в случае внезапного нападения разрушительная мощь Соединенных Штатов будет намного превышать мощь любого противника, и американский ответный удар будет намного сильнее советского, потому что «американские войска лучше замаскированы, защищены и обладают большей мобильностью».

«Хвастовство Советов и угрозы ракетных ударов против свободного мира – нацеленные в основном на европейских членов НАТО – против неопровержимого факта ядерного превосходства Соединенных Штатов, – сказал Гилпатрик. – Соединенные Штаты не хотят решать споры насильственными методами. Но если вмешательство в наши права и обязательство приведут к серьезному конфликту, Соединенные Штаты не собираются быть побежденными».

Наконец-то Кеннеди заставил Хрущева раскрыть карты.

Когда до Москвы донеслись рекламные выкрики из Хот-Спрингса, Хрущев заволновался, что приближается берлинский конфликт.

Во время перерыва в заседаниях съезда партии, проходившего в Москве, генерал Конев представил Хрущеву доказательства подготовки американцев к войне. Хотя Конев оставался главнокомандующим группой советских войск в Германии, но в Москве он находился как делегат съезда.

Позже Хрущев вспоминал, что Конев сообщил ему точное время – день и час, когда Запад начнет военные действия в Берлине. «Они готовят бульдозеры, чтобы сломать наши пограничные заграждения. За бульдозерами пойдут танки, а за ними двинутся джипы с пехотой». Хрущев решил, что Запад намеренно приурочил эту акцию к работе его октябрьского съезда партии.

Хотя не было никаких причин сомневаться в том, что Хрущеву доложили о несанкционированных танковых маневрах Клея, советский лидер вполне мог возложить вину за выбор времени на своего надоедливого союзника Вальтера Ульбрихта. Расстроенный решением Хрущева отказаться от подписания мирного договора с Восточной Германией, Ульбрихт вновь решил взять дела в Восточном Берлине в свои руки. Однако на сей раз он столкнулся с Америкой, готовой вернуть все назад.

Место действия для первой и последней прямой американо-советской военной конфронтации было готово.

Глава 18
Проба сил у контрольно-пропускного пункта «Чарли»

Я не думаю, что вы послали меня сюда, чтобы я жил изолированно, и я знаю, что не могу как положено исполнять свои обязанности, если считается правильным соблюдать в Берлине чрезвычайную осторожность. Могу добавить, что я прибыл сюда не для того, чтобы добавить вам проблем.

Генерал Люсиус Клей – президенту Кеннеди, 18 октября 1961 года

Мы, естественно, давно решили, что вход в Берлин не относится к жизненно важным интересам, которые бы требовали решительного применения силы для защиты и сохранения позиции. По этой причине согласившись со строительством стены, мы должны честно признаться себе, что тем самым признали факт, что Советы смогли, как они ранее сделали в других местах под своим эффективным контролем, изолировать своих упрямых подданных.

Государственный секретарь Дин Раск – генералу Люсиусу Клею, 26 октября 1961 года

Вечер, который привел к переломному моменту этого года, начался невинно.

Алан Лайтнер, дипломат, высший гражданский чиновник американской миссии в Западном Берлине, попросил жену Дороти поторопиться, чтобы не опоздать к началу спектакля чешской экспериментальной театральной труппы, выступавшей в Восточном Берлине. Дороти прочла о спектакле в местной газете и решила, что необходимо развеяться после двух месяцев и девяти дней неослабного напряжения, в котором они пребывали с закрытия берлинской границы.

Лайтнеры жили в респектабельном районе Далем на роскошной вилле, принадлежавшей высокопоставленному нацисту, которая была конфискована после войны. Погода была по-осеннему прохладной. Соседи Лайтнеров готовились к зиме. Некоторые убирали участки, сгребали в кучи листья, покрывавшие разноцветным ковром лужайки перед домом. Кто-то проветривал зимние вещи, развешивая их на бельевых веревках, натянутых на балконах и во дворе.

Хотя Лайтнер не предвидел появления стены, это никак не отразилось на его карьере. Подобно многим женам сотрудников Государственного департамента, Дороти пользовалась положением мужа и привилегиями; прислуга считала ее бесцеремонной и чрезмерно требовательной. Лайтнеры любили проводить время в советской зоне, где выступали лучшие артисты из социалистического лагеря. Однако с 13 августа их посещения советской зоны приобрели больше символическую ценность. Жители Восточного Берлина, узнав Лайтнера, часто будут благодарить его только за то, что он пришел.

Лайтнер знал, что есть небольшая возможность, что их поездка по городу будет богаче событиями, чем обычно. На той неделе так называемая восточногерманская народная полиция, Volkspolizei, или сокращенно Voрo, начала выборочно проверять документы у гражданских представителей союзников. Это было не только нарушением четырехсторонних соглашений, но и противоречило советским распоряжениям – самое последнее от министра обороны маршала Родиона Малиновского – относительно того, что восточные немцы без санкции Советов не могут ничего менять на границе.

Ульбрихт, взбешенный выступлением Хрущева на съезде партии, очевидно, санкционировал это действие, находясь в Москве. Если Кеннеди выступление Хрущева показалось излишне воинственным, то Ульбрихта больше всего задело решение Хрущева отодвинуть срок подписания мирного договора. По мнению Ульбрихта, Хрущев вернулся к старой привычке решать берлинскую проблему за счет Восточной Германии. Спустя три дня в своем выступлении Ульбрихт назвал договор «задачей предельной безотлагательности». Ульбрихту был необходим договор для укрепления августовской победы путем дальнейшего усиления контроля над Восточным Берлином и изоляции и деморализации Западного Берлина.

Итак, Ульбрихт, не советуясь с Хрущевым, ужесточил пограничный контроль, решив, что Запад будет недоволен, но не станет сопротивляться, раз согласился с большим унижением – закрытием границы. Однако восточногерманский лидер недооценил решимость нового американского представителя в Германии генерала Люсиуса Клея.

Вместе Ульбрихт и Клей начали сверхмощную конфронтацию, которую их хозяева в Москве и Вашингтоне не хотели и не ожидали, хотя каждый из противников считал, что другая сторона планировала помериться силами.

Лайтнер, при поддержке Клея, приказал сотрудникам американской миссии противиться новой восточногерманской процедуре. Он запретил своим сотрудникам проходить пограничный контроль. Лайтнер и Клей были вне себя от злости, узнав, что британский премьер-министр Макмиллан без возражений согласился с новым режимом пограничного контроля. Лондон отдал ясный приказ своим командующим в Берлине: эта борьба не имеет никакого значения, раз мы согласились с закрытием границы.

Клей считал иначе. Если Вашингтон разрешит восточным немцам и дальше вмешиваться в права союзников, то, по мнению Клея, подорвет и без того слабый моральный дух Западного Берлина и лишится того, что осталось от законного положения союзников. Он был уверен, что Кеннеди настроен более решительно в отношении Берлина, чем его советники. Его противники чувствовали, что в данный момент у Клея нет такого влияния на Кеннеди, как в случае с Трумэном.

Сложившаяся на тот момент ситуация давала Клею три возможности. Во-первых, он мог продемонстрировать, что американцы по-прежнему полны решимости защищать Берлин. Во-вторых, он мог вернуть веру жителей Западного Берлина в себя и американских солдат. И наконец, он мог продемонстрировать своим противникам в Москве и Вашингтоне, что пользуется поддержкой президента Кеннеди.

Была только одна проблема: Клей точно не знал, какую позицию занимает его нерешительный президент.

Лайтнер, в отличие от Клея, не считал себя сторонником холодной войны, но именно им он и был. Пятидесятитрехлетний выпускник Принстона высмеивал «салонных радикалов», как он называл своих товарищей-интеллектуалов, которые писали и говорили о «величайшем социальном эксперименте» – русском коммунизме. Он уверял Дороти, что через пару месяцев в Советском Союзе переменят тон. Он знал это по опыту. Он был сотрудником посольства в сталинской России и занимался эвакуацией посольской документации в 1941 году. Он работал с эмигрантами-антикоммунистами в Скандинавии, сидел в бомбоубежище в Лондоне с отважными британцами и приложил руку к составлению послевоенных соглашений, сожалея, что уступил большую часть Европы Советам.

Лайтнер сказал друзьям, что, если бы Клей был в Берлине 13 августа, американские войска сразу разрушили временную границу и восточные немцы не стали бы ее восстанавливать, опасаясь, что дело может закончиться войной. Он был согласен с Клеем, что США не могут себе позволить отступать, но беспокоился, что Клей не сможет победить американскую бюрократическую структуру в Берлине, как ту, с которой он столкнулся в 1948 году. Лайтнер, как номер два в министерстве обороны, держал связь с генералом Уотсоном в Берлине и послом Доулингом в Бонне.

Восточногерманская полиция остановила «фольксваген»-седан Лайтнера, когда он переваливался через первый из трех зигзагообразных бетонных барьеров контрольно-пропускного пункта. Лайтнер отказался предъявить документы и потребовал, чтобы пригласили советского представителя. В большинстве случаев восточногерманские полицейские пропускали американских дипломатов. Однако, получив новые указания, восточногерманский офицер отказался пропустить Лайтнера. Сегодня воскресенье, сказал он, и он не сможет связаться с советским представителем, покажите документы или возвращайтесь обратно.

Лайтнер опять отказался предъявить документы. В это время Дороти менторским тоном читала лекцию восточному немцу, стоявшему с ее стороны, о правах четырех держав в Берлине. Спор разгорался, участники разговаривали на повышенных тонах, бушевали страсти, прошло уже сорок пять минут, а советский представитель так и не появился. Лайтнер решил, что пришло время обострить конфликт. Послав сигнал тревоги Клею со специального телефона, установленного в машине, Лайтнер приготовился прорываться через границу. Он знал, что восточногерманские полицейские получили приказ стрелять в соотечественников, пытавшихся сбежать, но решил, что они не будут стрелять в американского дипломата, пытающегося въехать на территорию Восточного Берлина. Это уже был бы акт агрессии.

«Послушай, – сказал Лайтнер полицейскому, стоявшему у его окна, – мне очень жаль, но я собираюсь отстаивать свое право входить в любой сектор Берлина». И он завел двигатель.

«Прочь с дороги! Мы въезжаем!»

Лайтнер резко двинулся вперед, заставив полицейских отпрыгнуть в сторону. Однако автомобиль мог проехать по бетонному лабиринту только на небольшой скорости. Полицейские догнали машину и заставили Лайтнера остановиться. На этот раз их было уже больше, и они смогли окружить машину.

Один из них сердито крикнул: «Можете ждать здесь русского хоть до утра, чтобы пожаловаться! Конечно, если он появится здесь!»

В это время Клей начал готовить наступление. Он отдал приказ взводу из состава 2-й боевой группы проделать пятнадцатикилометровый путь от казарм Макнейр в Лихтерфельде до КПП «Чарли» на двух бронетранспортерах. Следом за ними шли четыре танка М-48 и бульдозеры. Клей и военный комендант Берлина генерал Уотсон отправились в оперативный центр, так называемый «бункер», расположенный в подвале американского консульства на Клей-аллее, чтобы руководить операцией. В здании, построенном в 1936 году как резервный штаб люфтваффе, во времена воздушного моста Клей устроил оперативный центр, и теперь он собирался использовать его для той же цели.

Начальник американской военной полиции подполковник Роберт Сэболик, стоя в деревянной будке военной полиции, расположенной в ста метрах от места действия, наблюдал через бинокль за разворачивавшейся драмой у КПП «Чарли». Получив приказ держать все под контролем до прибытия подкрепления, Сэболик, занимавшийся в студенческие годы боксом, запрыгнул в машину, объехал первый барьер, подъехал ко второму и с визгом затормозил перед «фольксвагеном» Лайтнера. Несколько полицейских с криками отскочили в сторону – еще секунда, и они бы остались без ног.

Почти сразу четыре американских танка, грохоча, подъехали к толстой белой линии, отделявшей Восточный и Западный Берлин. Из будки выбежал американский полицейский и, подбежав к «фольксвагену» Лайтнеров, вежливо попросил Дороти выйти из машины. Она категорически отказалась покинуть машину.

Полицейский ушел в будку, но вернулся буквально через несколько минут. «Сожалею, но генерал Клей приказал, чтобы госпожа Лайтнер вышла из машины», – сказал он.

Как только полицейский увел Дороти с места действия, две группы по четыре пехотинца в каждой с винтовками М-14 с примкнутыми штыками заняли позиции по обе стороны Фридрихштрассе. Четыре американских танка с орудиями, наведенными на КПП, заставили отступить восточногерманских полицейских. Лайтнер включил первую передачу и медленно двинулся вперед. Преодолев последний барьер, он благополучно въехал на коммунистическую территорию. Командир взвода спросил Лайтнера, должны ли они остаться здесь.

«Нет», – сказал дипломат.

Впервые в послевоенном Берлине вооруженное пехотное подразделение из состава американских оккупационных сил вошло в советский сектор. Только для того, чтобы подтвердить свое право свободного прохода в любой сектор Берлина, Лайтнер проехал до следующего перекрестка, развернулся и поехал обратно – в сопровождении вооруженной охраны. Восточногерманская полиция оставалась на месте под прицелом танковых орудий.

Благополучно вернувшись на американскую территорию, Лайтнер приготовился еще раз проехать через границу. К этому времени по Берлину прокатился слух о конфронтации. Репортеры и фотографы собрались у границы, чтобы запечатлеть происходящее. Альберт Хемзинг, чувствуя, как от волнения сердце готово выскочить из груди, запрыгнул к Лайтнеру в машину. Сорокалетний представитель по связи с прессой немецкого происхождения после войны работал в съемочной группе в Париже, снимавшей фильмы в рамках плана Маршалла. Но он никогда еще не участвовал в такого рода приключениях. Позже восточногерманские полицейские утверждали, что от него пахло алкоголем.

Когда восточногерманские полицейские опять отказались его пропустить, Лайтнер махнул рукой из окна вооруженным солдатам и еще раз в их сопровождении въехал на территорию Восточного Берлина. В это время политический советник американской миссии Говард Триверс позвонил в советский штаб и попросил, чтобы к контрольно-пропускному пункту «Чарли» подъехал русский чиновник.

Когда Лайтнер вернулся из второй поездки в Восточный Берлин, у КПП появился советский представитель. После переговоров с восточногерманскими полицейскими и американцами русский принес извинения Лайтнеру за поведение восточных немцев. Лайтнер в третий раз проехал туда и обратно, и на этот раз за ним ехал еще один гражданский автомобиль. Казалось, американцы одержали полную победу.

Американские автомобили сделали что-то вроде круга почета: проехали по Фридрихштрассе до Унтер-ден-Линден, затем повернули налево у Бранденбургских ворот и, повернув еще раз налево, выехали на Фридрихштрассе. Приблизительно в 22:00 прибыл более высокопоставленный советский чиновник, заместитель политического советника полковник Лазарев. Он тоже принес извинения за поведение восточногерманских полицейских, объяснив, что у полицейских нет списка машин, которые они не должны проверять. После этого в довольно резкой форме он выразил недовольство «вооруженным вторжением» американцев в советскую зону.