Текст книги "Берлин 1961. Кеннеди, Хрущев и самое опасное место на Земле"

Со своей черноморской дачи расстроенный Хрущев потребовал прислать лучшую карту Берлина.

Его посол в Восточной Германии Михаил Первухин прислал «детальную карту Берлина с нанесением границы секторов», чтобы можно было понять, прав ли Ульбрихт, считающий, что можно разумно разделить город. В некоторых частях Берлина разделительная линия проходила по центру улицы. В других местах граница проходила по домам и каналам. Хрущев, внимательно изучив карту, увидел, что «одна сторона улицы находится в одном секторе, а вторая – в другом. Просто перешел улицу, а оказалось, что пересек границу». Это ему очень не понравилось.

В письме от 4 июля Первухин сообщил министру иностранных дел Андрею Громыко, что закрытие городской границы обернется кошмаром, поскольку примерно двести пятьдесят тысяч берлинцев ежедневно пересекают границу на поездах, машинах и пешком. «Потребуется на всем протяжении границы установить большое количество полицейских постов», – сообщил Первухин. Кроме того, он высказал мнение, что закрытие границы «так или иначе» приведет к «обострению политической ситуации». Первухин опасался отрицательной реакции на подобные действия, считая, что в этом случае есть большая вероятность экономической блокады со стороны Запада.

Ульбрихт давно преодолел всяческие сомнения и к концу июня разработал вместе с членом национального совета обороны Эриком Хонеккером подробный план закрытия границы. Ульбрихт привез советского посла Первухина и Юлия Квицинского, молодого, приобретающего известность дипломата, исполнявшего роль переводчика, к себе домой, чтобы привести самые неотразимые доводы в защиту своей точки зрения. Ситуация в ГДР явно ухудшается, сказал он Первухину, «в скором времени она приведет к взрыву». Ульбрихт попросил Первухина передать Хрущеву, что крах ГДР «неизбежен», если Советы будут бездействовать.

Сын Хрущева Сергей был поражен тем, что после встречи в Вене отец «постоянно возвращался к мыслям о Германии». В то же время советский лидер утратил интерес к мирному договору с Восточной Германией. С 1958 года он настаивал на подписании договора и теперь пришел к выводу, что это не поможет решить самую насущную проблему – проблему беженцев.

Кеннеди действительно был не слишком озабочен тем, подпишет или нет Хрущев договор с восточными немцами. Тот факт, что Соединенные Штаты и их союзники не придали значения этому документу, заставило Хрущева подвергнуть сомнению его значимость. Хотя Ульбрихт продолжал настаивать на подписании мирного договора, Хрущев пришел к выводу, что первым на повестке дня должен стоять вопрос о необходимости срочно «заделать все дыры» между Восточным и Западным Берлином, а не о подписании мирного договора.

Хрущев сказал сыну, что, «если захлопнется дверь, ведущая на Запад, люди перестанут метаться, начнут работать, экономика двинется в гору и недалек тот час, когда уже западные немцы начнут проситься в ГДР. Тогда уже ничто не сможет помешать подписать мирный договор с двумя германскими государствами».

Однако в данный момент Хрущева больше всего интересовала карта. Когда после Второй мировой войны четыре державы разделили город на четыре сектора, никто не допускал мысли, что когда-нибудь эти разделительные линии могут превратиться в непроходимую границу. «История создала эти неудобства, и мы вынуждены с этим жить», – напишет Хрущев через несколько лет.

Хрущев был недоволен картой, которую ему прислал Первухин, поскольку «карта оказалась неясной. Я подумал, что ему самому трудно найти нужную, и попросил обратиться от моего имени к Ульбрихту». Одновременно Хрущев обратился к Ивану Якубовскому, главнокомандующему группой советских войск в Германии, «с той же просьбой – прислать карту, но военно-топографическую».

Затем Хрущев попросил Первухина рассказать о его плане Ульбрихту. В своих воспоминаниях Хрущев пишет, что «Ульбрихт, узнав от Первухина о моем плане, просиял и в восторге сказал: «Я полностью за! Вот настоящая помощь!»

Ульбрихт уже давно обдумывал вопрос закрытия границы.

А далеко от Германии, в Майами-Бич, восточногерманская беженка напоминала миру о проблеме беженцев в Восточной Германии – Ульбрихт, возможно, хотел как можно скорее закрыть границу еще и по этой причине.

Марлен Шмидт, самая красивая беженка Вселенной

Она окончательно унизила Ульбрихта.

Когда Вальтер Ульбрихт тайно добивался закрытия границы в Берлине, одна из его беженцев гордо шла по подиуму в Майами-Бич в сверкающей короне мисс Вселенной. В вспышках камер самая трудная проблема Ульбрихта приобрела безошибочную форму той, кого судьи назвали «самой красивой женщиной в мире».

Двадцатичетырехлетняя Марлен Шмидт была умной, улыбчивой, немного застенчивой, высокой блондинкой. Западногерманский журнал «Шпигель» описал ее как боттичеллевскую женщину с умом инженера-электрика. Но самым большим успехом пользовалась история ее удивительного побега на свободу, которая обошла все газеты мира.

Прошел всего год, как Марлен сбежала из Йены, восточногерманского промышленного города, практически полностью разрушенного в результате бомбардировки союзников во время Второй мировой войны. Отстроенный после войны город представлял собой ряды бесцветных, однообразных блочных домов. Хотя новый дом Марлен в Штутгарте находился всего в двухстах двадцати милях от Йены, это был другой мир.

Большая часть Штутгарта тоже была разрушена в результате англо-американских воздушных бомбардировок; автомобильный концерн был превращен в груду развалин.

Однако западногерманское экономическое чудо превратило Штутгарт в цветущий город подъемных кранов, новых автомобилей, город, устремленный в будущее, – в результате экономического подъема Штутгарт стал третьим по величине экспортером в мире.

Спустя всего несколько недель после переезда в Штутгарт Марлен, узнав из объявления в местной газете о конкурсе «Мисс земля Баден-Вюртемберг», за победу в котором полагался французский автомобиль «рено», приняла в нем участие. После победы в национальном конкурсе, проходившем в модном курортном городе Баден-Баден, где она завоевала титул «Мисс Германия», Марлен одержала победу во Флориде над сорока восемью участницами из разных стран мира и стала первой и единственной немецкой мисс Вселенная.

Журнал «Тайм» не мог отказать себе в удовольствии поиздеваться над коммунистами, позволившими Марлен убежать из страны. «Даже с учетом давки на границе, трудно понять, как восточногерманские пограничники могли не заметить изящную фигуру Марлен, рост которой пять футов восемь дюймов (172 сантиметра)… На Западе такого бы не случилось».

Марлен была героиней красочного театрализованного представления, организованного кинокомпанией «Парамаунт пикчерз»; в роли ведущих выступали Джон Карсон и Джейн Медоуз. Передачу смотрели десятки тысяч восточных немцев; тысячи антенн, установленных на крышах, позволяли большей части страны ловить телевизионный сигнал Западной Германии. Они смотрели, затаив дыхание, стараясь запомнить каждую мелочь.

Марлен, которая, работая инженером в Штутгартской исследовательской лаборатории, получала 53 доллара в неделю, волнуясь, говорила о том, что за победу в конкурсе получила 5 тысяч долларов, норковую шубу стоимостью 5 тысяч долларов, полный гардероб и контракт на 10 тысяч долларов. Газеты сообщили, что празднование продолжалось до пяти утра. Завтрак победительницы был «в американском стиле»: апельсиновый сок, яичница с беконом, тосты и кофе. «Я немного устала, но так счастлива», – призналась Марлен через переводчика, влюбленного в нее немецкого лингвиста, сопровождавшего Марлен на пресс-конференции, интервью, фотосессии.

Пропагандистский аппарат Ульбрихта был вынужден отреагировать на пристальное внимание всего мира. Стремясь остановить непрекращающийся поток беженцев, восточногерманский лидер все чаще и увереннее говорил о достоинствах социализма и недостатках капитализма; были усилены репрессивные меры, включавшие наказание за соучастие членов семьи беженца; тем, кто соглашался вернуться, обещали рабочие места и жилье.

Однако ничто не могло остановить возрастающий поток беженцев, поскольку ходили упорные слухи, что, возможно, скоро не будет возможности убежать.

Газета «Юнг вельт», центральный орган Союза свободной немецкой молодежи, обвинила американцев в том, что в случае с Марлен они фальсифицировали итоги конкурса, чтобы привлечь внимание к проблеме беженцев в Восточной Германии. В газете с издевкой говорилось о том, как западногерманские СМИ создали «Золушку из советской зоны», которую благородный Запад спас от полуголодного коммунизма. Восточные немцы ценили ее за образованность, говорилось в статье, а «теперь имеют значение только ее бюст, талия и бедра. К ней больше нельзя относиться серьезно».

Когда американские журналисты попросили Марлен прокомментировать эту статью, она спокойно ответила: «Я ожидала чего-то подобного. Думаю, что правительство Восточной Германии чувствует себя неловко, когда миру напоминают о ситуации в Восточной Германии».

История Марлен, за исключением победы на конкурсе красоты, была типична для того времени. Спустя несколько недель после того, как она помогла бежать из ГДР своей матери и сестре, Марлен решила последовать за ними, поскольку узнала, что власти хотят привлечь ее за соучастие в преступлении – Republikflucht – побег из республики. Если бы она предстала перед судом, то согласно уголовному законодательству ГДР была бы осуждена и провела в тюрьме три года.

Победу Марлен в Майами газета «Юнг вельт» назвала одной из мимолетных радостей капитализма, за которой последует трудная жизнь в недружелюбной стране. «Ты будешь царствовать всего лишь год, а потом мир забудет тебя», – говорилось в статье.

В данном случае восточногерманская пропаганда частично доказала свою правоту. В 1962 году Марлен стала третьей из восьми жен американского актера Тая Хардина, исполнителя главной роли в телесериале «Бронко». Спустя четыре года они развелись. В течение одиннадцати лет Марлен работала в киноиндустрии, где была актрисой, продюсером и автором сценариев. «Я поняла, что жизнь в Голливуде не для меня», – сказала она, подумывая о том, чтобы вернуться в Германию и работать инженером в Саарбрюккене.

Когда она покидала Германию, то должна была выбирать между свободой и тюрьмой. После освобождения из тюрьмы она бы уже не имела права работать инженером и влачила жалкое существование. Голливуд не оправдал ее надежд, но побег на Запад был ее спасением.

Марлен Шмидт носила корону меньше месяца, когда Ульбрихт закрыл спасательный люк, через который выбрались она и огромное множество других людей.

Часть третья
Проба сил

Глава 13
«Огромный испытательный полигон»

Непосредственная угроза свободе людей – в Западном Берлине. Но каждая отдельная застава не является отдельной проблемой. Угроза всемирная… теперь, как никогда прежде, Западный Берлин превратился в огромный полигон для испытания мужества и воли Запада, в место, где столкнутся наши обязательства, взятые в 1945 году, и честолюбивые замыслы Советов.

Президент Кеннеди в специальном телевизионном обращении, 25 июля 1961 года

Хрущев теряет Восточную Германию. Он не может этого позволить. Потеряв Восточную Германию, Советский Союз лишился бы Польши, да и всей Восточной Европы. Он должен что-то предпринять, чтобы остановить поток беженцев. Может быть, стена? Мы не сможем выступить против. Я могу объединить альянс для защиты Западного Берлина, но не в силах удержать открытым Восточный Берлин.

Президент Кеннеди – заместителю помощника президента по вопросам национальной безопасности Уолту Ростоу, спустя несколько дней

Михаил Первухин, советский посол в Восточной Германии, приказал своему помощнику Юлию Квицинскому срочно разыскать Ульбрихта. «Мы получили подтверждение из Москвы», – объяснил Первухин.

Двадцатипятилетний Квицинский, восходящая звезда в советском Министерстве иностранных дел, благодаря трезвым суждениям и безупречному немецкому языку сделался незаменимым для Первухина. Он чувствовал исторический момент. Хрущев после тщательного изучения карты Берлина, присланной ему Якубовским, главнокомандующим группой советских войск в Германии, пришел к выводу, что Ульбрихт был прав: Берлин можно будет забаррикадировать.

Несколько лет спустя Хрущев поставил себе в заслугу решение построить Берлинскую стену. «Я был тем, кто придумал решение проблемы, которая стояла перед нами как результат неудовлетворительных переговоров с Кеннеди в Вене». На самом деле Хрущев просто дал добро восточногерманскому лидеру претворить в жизнь то, чего тот добивался с 1952 года, еще при Сталине. Советы помогли доработать план и обеспечить поддержку, гарантирующую успех операции, но решающую роль сыграли непрекращающиеся приставания и жалобы Ульбрихта, и его команда, а не Советы отработала все детали операции.

Позже Хрущев сказал западногерманскому послу в Москве Гансу Кроллю: «Не скрою, это именно я в конечном итоге отдал приказ. Ульбрихт оказывал на меня давление в течение долгого времени, а в последние месяцы с особой горячностью, но я не хочу прятаться за спину Ульбрихта». Советский лидер со смехом сказал послу, что Ульбрихт слишком слаб, чтобы отдавать такие приказы. «Стена когда-нибудь исчезнет, но только тогда, когда исчезнут причины, которые привели к ее строительству».

Хрущев мучительно пытался решить проблему; он понимал, что на кону репутация всей мировой системы социализма. «Что мне делать? – спрашивал себя Хрущев. – Можно легко просчитать, когда рухнет экономика Восточной Германии, если мы ничего не предпримем, чтобы остановить массовый побег. Есть всего два способа решить эту проблему: прервать сообщение по воздуху и построить стену. Первый приведет к серьезному конфликту с Соединенными Штатами, даже, вероятно, к войне. Я не могу и не хочу рисковать. Значит, остается стена». После того как Хрущев сообщил о своем решении в Восточный Берлин, Квицинский отыскал Ульбрихта в Народной палате, где тот присутствовал на заседании однопалатного парламента Восточной Германии.

Первухин сказал Ульбрихту, что Хрущев просил передать согласие на закрытие границы с Западным Берлином и начало практической подготовки этой акции при соблюдении строжайшей секретности. «Операция должна быть проведена быстро и неожиданно для Запада», – сказал Первухин Ульбрихту.

Ульбрихт спокойно в мельчайших подробностях изложил тщательно продуманный план онемевшим от удивления Первухину и Квицинскому.

Единственный способ быстро закрыть границу, сказал Ульбрихт, и достичь по возможности эффекта неожиданности – использовать колючую проволоку и заграждения. Он точно знал, откуда и как доставит в Берлин колючую проволоку, чтобы не вызывать подозрений у западных спецслужб. Непосредственно перед закрытием границы будет остановлено движение поездов метро и надземной железной дороги. Он хотел установить стену из небьющегося стекла на станции Фридрихштрассе, чтобы жители Восточного Берлина не могли садиться на поезда, идущие в Западный Берлин.

Советы не должны недооценивать трудностей, связанных с закрытием границы, сказал Ульбрихт Первухину. Он собирался приступить к закрытию границы ранним воскресным утром, когда движение через границу не такое интенсивное и многих берлинцев нет в городе. Пятьдесят тысяч жителей Восточного Берлина, которые работали в Западном Берлине, так называемые Grenzgдnger («люди, регулярно переходящие через границу»), в выходной день были дома и, естественно, попались в ульбрихтовскую ловушку.

Ульбрихт сказал, что поделится подробностями операции только с несколькими пользующимися особым доверием помощниками: членом Национального совета обороны Эрихом Хонеккером, который будет руководить операцией; министром государственной безопасности Эрихом Мильке; министром внутренних дел Карлом Мароном; министром национальной обороны Хайнцем Гофманом и министром транспорта Эрвином Крамером. Ульбрихт сказал, что поручит своему начальнику охраны ежедневно информировать Первухина и Квицинского о ходе подготовительных работ.

Спустя всего день после того, как Ульбрихт получил согласие Хрущева приступить к реализации смелого плана, специальный помощник Кеннеди Артур Шлезингер приступил к разработке плана, нацеленного на то, чтобы несколько поубавить излишнюю горячность советника Дина Ачесона.

Шлезингер, в двадцать семь лет получивший Пулитцеровскую премию за книгу «Возраст Джексона», был придворным историком Кеннеди и тоже обдумывал способы улаживания конфликта. Президент неожиданно сосредоточил внимание на Берлине, а это говорило о том, что он считает неудовлетворительным свое участие в подготовке операции в заливе Свиней. Шлезингер был одним из ближайших советников, выступавших против вторжения на Кубу, и теперь упрекал себя за то, что сумел лишь «задать несколько робких вопросов», в то время как военачальники и ЦРУ убеждали Кеннеди одобрить план вторжения на Кубу. Шлезингер ограничился личной запиской: «Одним махом вы уничтожите то невероятное расположение, которое мир стал испытывать к новому правительству».

Шлезингер не собирался дважды повторять одну и ту же ошибку. Он считал план Ачесона таким же безрассудным, как план операции в заливе Свиней. И Шлезингер попросил двух советников, имевших значительное влияние на Кеннеди, принять участие в составлении альтернативного плана. Одним из них был советник по правовым вопросам Абрахам Чейес, тридцатидевятилетний юрист, в 1960 году возглавлявший команду по составлению проекта демократической платформы Кеннеди. Вторым был тридцативосьмилетний советник Белого дома Генри Киссинджер, восходящая звезда, чья книга «Необходимость выбора: перспективы американской внешней политики» оказала влияние на формирование взглядов Кеннеди по ядерным проблемам. Киссинджер поддерживал Нельсона Рокфеллера, губернатора штата Нью-Йорк, и был его советником, когда тот выдвигался кандидатом в президенты от республиканцев в 1960 году, но, действуя через своих гарвардских коллег, приобрел влияние в Белом доме.

Когда в феврале Кеннеди пригласил на работу Дина Ачесона, Шлезингер решил, что президент просто хочет иметь спектр самых разнообразных мнений. Теперь Шлезингер опасался, что Кеннеди, если никто не предложит альтернативу, примет жесткий политический курс по Берлину, предложенный Ачесоном. Постоянный представитель США в ООН Эдлай Стивенсон тоже был обеспокоен растущим влиянием Ачесона.

Шлезингер хотел помешать Ачесону убедить президента в том, что «Западный Берлин не проблема, а предлог» для Хрущева проверить, собираются ли Соединенные Штаты и их новый президент противостоять советскому вторжению.

Шлезингер волновался, что Ачесон, блестящий оратор, устроит дебаты относительно «неограниченных целей» Советов в разжигании Берлинского кризиса. Однако те, кто лучше знал Москву, Томпсон и Аверелл Гарриман, бывший посол в Москве, считали, что хрущевская игра ограничивается одним Берлином и, следовательно, действовать следует абсолютно иначе. Хотя мнения в Государственном департаменте разделились, Шлезингер переживал, что Раск «ведет себя осмотрительно и никто не знает, на чьей он стороне».

В статье, опубликованной в журнале «Экономист»[56]56
  «Экономист» – влиятельный еженедельный англоязычный журнал. Публикуется в Великобритании с 1843 года. Основные темы, освещаемые журналом, – политические события, международные отношения, финансовые, экономические и деловые новости, а также наука и культура.
  Редакция журнала придерживается позиций классического либерализма.


[Закрыть], основанной на неофициальной информации от британского правительства, придерживающегося более мягкого курса в отношении Советов, говорилось, что «если господин Кеннеди не проявит решимости, то Запад рискует идти на компромиссы до тех пор, пока не окажется в тупике, где ни у него, ни у России не будет иного выбора, как между позорным отступлением и ядерным опустошением».

Шлезингер считал, что должен действовать быстро, поскольку «в разговоре о военной мобилизации в связи с объявлением в стране чрезвычайного положения содержится риск проталкивания кризиса за точку невозврата». Он боялся повторения ситуации, сложившейся при обсуждении плана операции в заливе Свиней, когда был принят неудачный план, поскольку не было никого, кто бы выступил против или представил альтернативный план.

Он решил, что должен добиться откровенного обмена мнениями по Берлину прежде, чем станет слишком поздно.

7 июля, сразу после утреннего совещания с Кеннеди по другим вопросам, Шлезингер вручил президенту свой меморандум по Берлину и попросил, чтобы он просмотрел его днем по пути в Хайяннис-Порт. Время было выбрано удачно, поскольку президент должен был на следующий день встречаться там с высокопоставленными чиновниками по берлинской проблеме. Кеннеди сказал, что прочтет соображения Шлезингера незамедлительно, поскольку считает берлинский вопрос самым срочным.

Шлезингер все правильно рассчитал: ничто не могло больше привлечь внимание президента, чем предупреждение о вероятности повторения ошибки на Кубе. После провала операции в заливе Свиней Кеннеди, смеясь, сказал, что меморандум Шлезингера по Кубе будет «выглядеть довольно хорошо, когда историк найдет время для написания книги о правительстве», а затем добавил: «Только лучше бы, пока я жив, он не опубликовывал этот меморандум».

В своем антиачесоновском меморандуме Шлезингер напомнил Кеннеди, что провал на Кубе стал результатом «чрезмерной концентрации на военных и оперативных проблемах» и недооценки политических проблем на предварительной стадии. После неудачного вторжения на Кубу Артур Шлезингер упрекал себя «за молчание во время принципиальных дискуссий в Овальном кабинете», хотя его «чувство вины заглушалось сознанием того», что его «возражения приведут лишь к тому», что его «сочтут занудой».

Шлезингер отдал должное Ачесону в том, что тот тщательно рассмотрел проблему, но у него вызвало опасение, как бывший государственный секретарь ставит вопрос, «грубо говоря: струсите вы или нет, когда кто-нибудь предложит то, что покажется жестким, трудным, когда надо «доказать или заткнуться», этому трудно противостоять, оставаясь мягким, сентиментальным, идеалистом…». Шлезингер напомнил президенту, что, по мнению его советолога Чипа Болена, при обсуждении Советов не следует использовать такие прилагательные, как «жесткий» и «мягкий».

«Люди, у которых были сомнения относительно Кубы, – написал Шлезингер, явно имея в виду себя, – не высказывали сомнений, боясь показаться слишком «мягкими». Очень важно, чтобы подобные страхи не помешали свободному обмену мнениями по Берлину».

Президент внимательно прочел меморандум и с тревогой посмотрел на своего друга. Он согласился, что план Ачесона слишком узко нацелен на военную сторону проблемы и что «планированию по Берлину надо придать более сбалансированный характер». Президент дал задание Шлезингеру подробнее изложить то, что указано в его меморандуме, чтобы завтра его соображения можно было использовать на совещании в Хайяннис-Порте.

Вертолет с Кеннеди должен был подняться с лужайки перед Белым домом в пять вечера. У Шлезингера оставалось всего два часа до отлета президента. Чейес и Киссинджер, юрист и политолог, диктовали, а Шлезингер бешено печатал на машинке. К нужному времени был готов окончательный вариант. В нем говорилось:

«Ачесон исходит из того, что основная цель Хрущева в форсировании берлинского вопроса состоит в том, чтобы опозорить Соединенные Штаты, заставив нас отказаться от священного обязательства и тем самым поколебать наше могущество и влияние в мире. Берлинский кризис в этом случае не имеет никакого отношения к Берлину, Германии и Европе. Из этого следует, что подвергают испытанию нашу волю… и что Хрущева может остановить только демонстрация готовности Соединенных Штатов скорее вступить в ядерную войну, чем отказаться от статус-кво. По этой теории опасно вести переговоры, пока кризис не разросся; далее, они полезны только в пропагандистских целях; и, наконец, главная цель – найти способ прикрыть поражение Хрущева. Проверка воли становится самоцелью, а не средством для достижения политической цели».

Затем Шлезингер, Чейес и Киссинджер перечислили проблемы, которым, по их мнению, Ачесон не придал должного значения.

● «Какие мы предпринимаем политические шаги, пока не разросся кризис?» В меморандуме говорится, «если будем сидеть молча или ограничиваться опровержением советских заявлений», Хрущев возьмет на себя инициативу, заставив Кеннеди, который будет выглядеть упорным и неразумным, защищаться.

● «В документе Ачесона ничего не говорится о связи предложенных военных действий и политических целей». На языке, предназначенном для того, чтобы ошеломить, Ачесон не излагает никакой политической цели, кроме как сохранить существующие правила доступа, ради которых мы готовы уничтожить мир. Отсюда следует, что «самое главное – сформулировать причину, по которой мы готовы начать ядерную войну».

● «В документе рассматривается только один возможный случай… закрытие коммунистами доступа в Западный Берлин». Однако далее в меморандуме утверждается, что «фактически есть целый спектр беспокоящих действий, из которых полномасштабная блокада, возможно, является одной из наименее вероятных».

● «Все зависит от нашей готовности к ядерной войне». Эти трое, Шлезингер, Чейес и Киссинджер, посоветовали Кеннеди, который, как они уже знали, был и без того встревожен вариантом возможной войны, «прежде, чем вас попросят принять решение о начале ядерной войны, вы наделены правом узнать, какая конкретно ядерная война имеется в виду. Пентагон обязан проанализировать возможные уровни ядерного удара и возможные уровни нашего ядерного ответа».

● Шлезингер подверг критике Ачесона за то, что он целиком сосредоточился на проблеме военного доступа в Берлин, в то время как 95 процентов приходилось на поставки для гражданского населения и только 5 процентов были связаны с военными поставками. Восточная Германия уже установила полный контроль над движением гражданского населения. Цель Соединенных Штатов состоит в том, чтобы сохранить свободу Западного Берлина, и, следовательно, самым важным является вопрос, связанный с движением гражданского населения.

● Ачесон, говорилось в меморандуме, не придает значения чувствам членов НАТО. «Что случится, если наши союзники откажутся поддержать нас?» Маловероятно, что союзники поддержат идею Ачесона об отправке войск на автостраду для прорыва блокады; де Голль уже выступил против этой идеи. «А что относительно Организации Объединенных Наций? Что бы ни случилось, но этот вопрос встанет в ООН. Лучше или хуже, но у нас должна быть убедительная позиция».

Редкий случай, чтобы так быстро составлялся столь важный документ. Шлезингер печатал с огромной скоростью, чтобы не отставать от мыслей, излагаемых его блестящими соавторами. Поглядывая на часы, он приступил к новому разделу: «Случайные соображения о нерассмотренных альтернативах». В нем перечислялись вопросы, которые необходимо выяснить президенту.

Авторы меморандума хотели, чтобы все вопросы и альтернативы «систематически вытаскивались на поверхность и детально обсуждались», и советовали не торопиться воплощать в жизнь план Ачесона. Шлезингер посоветовал президенту подумать над тем, чтобы изъять из обращения документ Ачесона. Опасность утечки предложений Ачесона, говорилось в его меморандуме, намного больше, чем опасность подробного обсуждения ограниченной группой лиц.

Не обращая внимания на то, что Хрущев уже выработал курс по Берлину, американские чиновники в Вашингтоне вели закулисную бюрократическую войну против Дина Ачесона. Инспирированный Шлезингером меморандум, хотя и был создан за такой короткий промежуток времени, включал даже предложения относительно новых людей, которые должны быть привлечены в процесс по ослаблению влияния Ачесона. Среди прочих были предложены Аверелл Гарриман и Эдлай Стивенсон.

Это была месть так называемых «слюнтяев» – сторонников мягкой политики по Берлину. Меморандум Шлезингера заканчивался предложением, чтобы один из авторов руководил процессом. На эту роль, по мнению Шлезингера, лучше всех подходил Генри Киссинджер. Это был удачный шанс для человека, который на протяжении долгого времени станет одной из наиболее влиятельных фигур в сфере внешней политики в истории США.