Текст книги "Берлин 1961. Кеннеди, Хрущев и самое опасное место на Земле"

О’Доннелл пил австрийское пиво и снова ругал себя за то, что не сообразил взять камеру. Он находился достаточно близко, чтобы видеть, как тяжело дается прогулка Кеннеди. Президент морщился от боли, когда приходилось наклоняться к Хрущеву, который был намного ниже его.

Когда они вернулись с прогулки, Кеннеди предложил продолжить конфиденциальную беседу только в присутствии переводчиков, прежде чем к ним присоединятся их помощники. Хрущев, довольный ходом переговоров, согласился.

Кеннеди захотел еще раз объяснить, почему он опасается «просчитаться». Предприняв очередное неловкое усилие в поисках общих точек соприкосновения, Кеннеди признал ошибкой вторжение на Кубу.

Он сказал Хрущеву, что хотел использовать эту встречу для установления взаимопонимания, с тем чтобы «две наши страны смогли пережить этот период соперничества, не ставя под угрозу национальную безопасность».

Хрущев возразил, что опасность появляется из-за неправильного понимания американцами источников революции, которые, по его утверждению, имеют домашнее происхождение, и Советы тут совершенно ни при чем. В качестве примера он привел Иран, союзника США. Советскому Союзу, сказал Хрущев, «не нужна там революция, и он ничего не делает в этой стране, чтобы побуждать ее к развитию в этом направлении».

Однако Хрущев сказал, что «народ в этой стране настолько бедный, что страна превратилась в вулкан, и рано или поздно, но перемены обязательно произойдут. Шаха, конечно, свергнут. Поддерживая шаха, Соединенные Штаты вызывают неприятные чувства у народа Ирана к Соединенным Штатам, а к Советскому Союзу, наоборот, добрые чувства».

Затем наступила очередь Кубы. «Маленькая горстка людей во главе с Фиделем Кастро свергла репрессивный режим Батисты, – сказал Хрущев. – Во время борьбы Кастро с Батистой капиталистические круги Соединенных Штатов… поддерживали Батисту, вот почему гнев кубинского народа направлен против США. Решение президента о вторжении на Кубу только укрепило позицию революционных сил и самого Кастро». И, сделав паузу, сказал: «Нет, Фидель Кастро не коммунист… Но если Соединенные Штаты еще немного «постараются», то они сделают его коммунистом».

Что касается его самого, сказал Хрущев, то он не родился коммунистом – «это капиталисты сделали меня коммунистом». Хрущев осмеял заявление президента Кеннеди, что Куба якобы представляет угрозу национальной безопасности Соединенных Штатов. Разве могут шесть миллионов человек представлять реальную угрозу для могущественных Соединенных Штатов? – с деланым удивлением спросил советский лидер.

Хрущев бросил вызов Кеннеди, объяснив ему, к чему может привести его утверждение, что США вольны действовать как им пожелается в отношении Кубы. Это значит, что СССР может свободно вмешиваться во внутренние дела Турции и Ирана, которые являются союзниками Соединенных Штатов и на территории которых расположены американские военные базы? Своей операцией в заливе Свиней, заявил Хрущев, «Соединенные Штаты создали прецедент для вмешательства во внутренние дела других стран. СССР сильнее Турции и Ирана, а США сильнее Кубы. Эта ситуация может стать причиной «просчета» во время президентского срока».

Для пущей важности Хрущев голосом выделил слово «просчет».

Примерив слова Кеннеди на себя, Хрущев согласился, что обе стороны должны «исключить просчеты». Вот почему он «доволен, что президент признал ошибкой вторжение на Кубу».

Кеннеди предпринял очередную попытку успокоить рычащего медведя. Он согласился с Хрущевым, что если нынешний премьер-министр Ирана не позаботится об улучшении жизни народа, то в стране «произойдут важные перемены». Кеннеди чувствовал себя обязанным ответить на обвинения в отношении Кубы, Турции и Ирана. Он возразил, что не является поклонником Батисты, но его тревога вызвана тем, что Кастро превратит Кубу в источник региональных проблем. У США действительно есть военные базы в Турции и Иране, сказал Кеннеди, но «две эти страны настолько слабые, что не могут представлять угрозы Советскому Союзу, во всяком случае не больше, чем Куба США».

Когда через несколько дней американские чиновники прочли расшифровку стенограмм, они опять испытали шок. Кеннеди интересовал вопрос, как бы отреагировал Хрущев, если, к примеру, в Польше в результате свободных выборов к власти пришла какая-нибудь другая партия, дружески настроенная к Западу, а не ПОРП. «Важно, чтобы перемены, происходящие в мире и воздействующие на баланс сил, не оказывали влияния на выполнение нашими государствами договорных обязательств», – сказал Кеннеди. Отсюда следовало, что Америка не может вмешиваться в дела Польши, поскольку Польша, являясь членом Варшавского договора, приняла на себя определенные обязательства.

Еще ни один американский президент не заходил так далеко в отношениях с советским коллегой, признавая раздел Европы приемлемым и долговременным. С целью уравновесить уступку Кеннеди добавил, что сочтены дни тех лидеров советского блока, которые не в состоянии улучшить жизненный уровень народа. Однако, сказал президент, Соединенные Штаты не будут вмешиваться там, где престиж Кремля под вопросом, – и Москва должна играть по тем же правилам.

Американская политика непоследовательная, мгновенно отреагировал Хрущев, но тут же пояснил, что не имел в виду Кеннеди, который совсем недавно въехал в Белый дом. Советский лидер опять вернулся к обсуждению Ирана. При всем американском упоре на демократию, сказал он, Вашингтон поддерживает шаха, который говорит, что власть дана ему Аллахом. Но всем известно, как эта власть была захвачена отцом шаха, который был «сержантом иранской армии и узурпировал трон путем убийств, грабежа и насилия… Соединенные Штаты тратят огромные денежные средства, но эти деньги не доходят до народа, их присваивает окружение шаха».

Продолжая разоблачать то, что он назвал американским лицемерием, Хрущев перешел к обсуждению поддержки, оказываемой Вашингтоном испанскому диктатору Франко. «США знают, как он пришел к власти, однако поддерживают его, – сказал Хрущев. – Соединенные Штаты поддерживают самые реакционные режимы, вот как народ расценивает политику США». Хрущев признал, что Кастро мог стать коммунистом, хотя начинал не с этого. По его мнению, санкции США заставили Кастро развернуться к Москве.

У Кеннеди голова шла кругом – это было выше его понимания. Он был готов к дебатам с Хрущевым, но не мог нанести удар по самым уязвимым местам советского лидера. Он не осудил Советы за использование силы в Восточной Германии и Венгрии в 1953 и 1956 годах. Мало того, он не задал самый важный вопрос: почему сотни тысяч восточных немцев устремились на Запад в поисках лучшей жизни?

В конце первого дня Кеннеди вернулся к обсуждению Польши и заявил: было бы лучше, если бы в результате демократических выборов на смену существующему правительству, дружески настроенному к Советскому Союзу, пришло более прозападное правительство. Хрущев сделал вид, что возмущен. Со стороны Кеннеди невежливо, сказал он, «так говорить о правительстве, которое признали Соединенные Штаты и с которым установлены дипломатические отношения». Он заявил, что польская «избирательная система намного демократичнее избирательной системы США».

Попытка Кеннеди доказать различие между многопартийной системой США и однопартийной системой Польши с треском провалилась. Эти двое не смогли договориться, что следует понимать под демократией, а уж тем более есть ли она в Польше.

Можно сказать, что Кеннеди и Хрущев совершали кругосветное путешествие, причем Хрущев нападал, а Кеннеди отбивался, обсуждая темы от Анголы до Лаоса. Самой большой уступкой, сделанной в этот день Хрущевым, было согласие признать нейтральный, независимый Лаос. А в обмен он потребовал от Кеннеди самую малость.

Он хотел, чтобы центральной темой следующего дня был Берлин.

В 18:45, после шестичасовых почти непрерывных дискуссий, Кеннеди объявил перерыв. Он заметил, что уже довольно поздно, и предложил обсудить следующий пункт повестки дня, вопрос о запрете ядерных испытаний, вечером за обедом с австрийским президентом, чтобы большую часть следующего дня оставить для переговоров по Берлину. Но если Хрущеву угодно, то можно отложить обсуждение обеих тем на завтра, сказал Кеннеди.

Президент хотел быть уверен, что Хрущев не нарушит своего обещания, данного перед саммитом, относительно обсуждения вопроса запрещения испытаний, который, как он знал, не представлял особого интереса для Москвы. Кеннеди знал, что Хрущев приехал в Вену с твердым намерением решить берлинский вопрос.

При одном упоминании Берлина Хрущев, не обращая внимания на то, что Кеннеди выразительно смотрит на часы, заявил, что согласится обсуждать ядерные испытания только в контексте проблем всеобщего разоружения. Кеннеди это не устраивало по той простой причине, что вопрос о запрещении испытаний мог быть решен быстро, в то время как на обсуждение проблемы всеобщего и полного разоружения могли потребоваться годы.

Что касается Берлина, сказал Хрущев, то, если завтра его требования не будут удовлетворены, он подпишет договор в одностороннем порядке. «Советский Союз надеется, что США захотят понять суть вопроса, и обе страны вместе смогли бы подписать договор. Это улучшило бы наши отношения. Но если Соединенные Штаты откажутся подписать мирный договор, то Советский Союз подпишет его, и ничто не сможет его остановить».

После того как советский лимузин с Хрущевым отъехал от резиденции американского посла, Кеннеди, повернувшись к Томпсону, спросил: «Это всегда так?» – «Зависит от обстоятельств», – ответил посол.

Томпсон не стал объяснять президенту, насколько лучше прошли бы переговоры, если бы он прислушался к совету избегать идеологических споров. Томпсон знал, что завтрашние дебаты по Берлину будут еще тяжелее.

День еще не подошел к концу, но уже было ясно, что команда Соединенных Штатов терпит поражение.

Теперь Хрущев был абсолютно уверен в слабохарактерности Кеннеди. «Ну что тебе сказать? Этот парень очень неопытный, даже не возмужавший. Эйзенхауэр по сравнению с ним был куда рассудительней и дальновидней», – сказал Хрущев своему помощнику Олегу Трояновскому.

Американский дипломат Уильям Ллойд Стирман, находившийся в то время в Вене, будет впоследствии читать студентам лекцию об уроках саммита, которую назовет «Грустный мальчик встречается с Аль-Капоне». По его мнению, название отражало наивную, почти примирительную позицию, которую занял Кеннеди, столкнувшись с грубыми нападками Хрущева. Он считал, что неудача в заливе Свиней негативным образом сказалась на поведении президента на саммите и заставила Хрущева думать, что «Кеннеди теперь у него в руках».

Стирман был информирован лучше большинства обозревателей, поскольку регулярно получал информацию от своего друга, Мартина Хилленбрандта, который был стенографистом на переговорах Кеннеди и Хрущева. С точки зрения Стирмана, переговоры не удались в какой-то степени по вине главных советников Кеннеди, которые плохо подготовили президента.

По мнению Стирмана, государственный секретарь Раск, специалист по Азии, недостаточно разбирался в вопросах, связанных с Советским Союзом. Советник по вопросам национальной безопасности Банди – интеллектуал, умница, но не сторонник решительных мер. Советниками, которые могли объяснить Кеннеди суть исторического момента и указать направление стратегии, были Дин Ачесон, государственный секретарь при президенте Трумэне, и Джон Фостер Даллес, государственный секретарь при президенте Эйзенхауэре.

По мнению Стирмана, Кеннеди снизил шансы на успех, когда в обход советников, занимавшихся планированием его встречи с Хрущевым, тайно готовился к саммиту вместе с братом Бобби и Большаковым. Когда переговоры пошли не в том направлении, у Кеннеди не оказалось людей, обладающих необходимой информацией, которые могли бы ему помочь изменить ход переговоров.

К счастью, в американском посольстве была ванна, правда более скромная, чем позолоченный бассейн в Париже. Пока Кеннеди отмокал в ванне, О’Доннелл расспрашивал его о том неловком моменте, когда президент беззастенчиво разглядывал советского лидера на ступенях резиденции.

«После того как я в течение нескольких последних недель изучал материалы и говорил о нем, вы не должны упрекать меня за то, что мне хотелось рассмотреть его», – сказал Кеннеди.

«Ну и как, совпадает увиденное с прогнозом?» – спросил О’Доннелл.

«Не очень, – ответил Кеннеди и сразу поправился: – Он оказался более безрассудным, чем я предполагал… Из того, что я прочел о нем и что рассказали мне помощники, я ожидал увидеть умного и жесткого человека. Он должен был быть умным и жестким, чтобы проложить путь к вершине, и ведь он его проложил».

Дэйв Пауэрс рассказал президенту, что они с О’Доннеллом смотрели из окна второго этажа, как советский лидер крутился вокруг президента во время прогулки по парку. «Вы казались довольно спокойным, когда он явно усложнял вам жизнь».

Кеннеди пожал плечами. «А что, по вашему мнению, я должен был делать? – спросил он. – Снять один ботинок и стукнуть его по голове?» Кеннеди объяснил, что Хрущев приставал к нему с Берлином. Он говорил, что не понимает, как Соединенные Штаты могут поддерживать идею объединения Германии. Хрущев заявил, что не может сочувствовать немцам, которые в войну убили его сына.

Кеннеди напомнил Хрущеву, что тоже потерял брата, но Соединенные Штаты не будут разрывать отношения с Западной Германией и не выведут войска из Берлина. «Вот так, и никак иначе», – сказал Кеннеди Хрущеву.

Президент рассказал друзьям о жесткой реакции Хрущева на высказанное им беспокойство по поводу возможного просчета каждой из сторон, который может привести к войне. «Хрущев пришел в ярость», – сказал Кеннеди. По словам президента, после этой вспышки гнева он старался не произносить слово «просчет».

Президент Австрии Адольф Шерф должен был решить серьезный протокольный вопрос: чья жена, Кеннеди или Хрущева, должна сидеть справа от него во время обеда, который он давал в честь лидеров двух стран в Шенбруннском дворце.

С одной стороны, Хрущев освободил Вену, которую вполне могла постигнуть судьба Берлина, позволив Австрии стать суверенным государством – «Государственный договор о восстановлении независимой и демократической Австрии, подписанный в Вене 15 мая 1955 года». Благодаря этому жена Хрущева Нина заслужила сидеть на почетном месте. Однако венцам нравилась чета Кеннеди, и, несмотря на нейтралитет, австрийцы понимали, что являются частью Запада.

Шерф принял компромиссное решение: мадам Хрущева будет сидеть справа от него на обеде, а госпожа Кеннеди займет это место во второй половине вечера, во время представления в музыкальной гостиной.

Более шести тысяч венцев толпились у залитых светом прожектора ворот 265-летнего дворца[45]45
  Строительство дворца началось в 1696 году.


[Закрыть], чтобы увидеть прибытие Хрущева и Кеннеди.

Паркетный пол во дворце был натерт воском до зеркального блеска; окна вымыли так, что стекол вообще не было видно, до абсолютной прозрачности. Столы украшали вазы с роскошными букетами цветов, собранными в парке Шенбрунна, и бесценный парадный сервиз из белого фарфора, украшенный золотым бордюром с точечным орнаментом и черно-красно-золотым двуглавым орлом, изготовленный по заказу императора Франца-Иосифа.

Гости отметили, что Джеки и Нина нашли общий язык. Джеки была в платье от Олега Кассини – розовом облегающем платье до пола, без рукавов, с заниженной талией. Нина – в темном шелковом платье с еле заметной золотой нитью – более пролетарский выбор.

Такой же контраст представляли их мужья. Кеннеди был в смокинге, а Хрущев – в обычном темном костюме с серым в клеточку галстуком.

По коридорам и залам сновали официанты в белых перчатках с серебряными подносами, уставленными напитками.

«Господин Хрущев, не могли бы вы обменяться рукопожатиями с господином Кеннеди, чтобы я мог сфотографировать вас?» – попросил фотограф.

«Сначала я хотел бы пожать руку ей», – усмехнувшись, сказал Хрущев, кивнув в сторону президентской жены.

Корреспондент агентства Ассошиэйтед Пресс написал, что стоявший рядом с Джеки «грубый и зачастую агрессивный коммунистический лидер был похож на охваченного страстью школьника, растаявшего, как лед на Волге в весеннюю пору». Хрущев старался не отходить от Джеки, когда оркестр Венской филармонии исполнял Моцарта и во время исполнения солистами балетной труппы Венской государственной оперы вальса «Голубой Дунай».

Выступление Кеннеди было не столь удачным. Перед началом концерта он начал опускаться на стул и только тогда понял, что на нем уже сидит жена Хрущева. Ему удалось остановиться буквально в нескольких сантиметрах от ее колен.

Он с улыбкой извинился. Венский саммит продолжался так же, как начался.

Глава 11
Вена: угроза войны

Соединенные Штаты не желают стабилизировать положение в самом опасном месте в мире. Советский Союз хочет провести хирургическую операцию по вскрытию нарыва – уничтожить этот источник зла, эту язву…

Председатель Совета Министров СССР Хрущев – президенту Кеннеди, Вена, 4 июня 1961 года

Никогда еще не встречал такого человека. Я ему говорю, что ядерная война убьет семьдесят миллионов человек за десять минут, а он так смотрит на меня, словно хочет сказать: «Ну и что?»

Президент Кеннеди – корреспонденту «Тайм» Хью Сайди, июнь 1961 года

Стоя перед посольством, Никита Хрущев переступал с ноги на ногу, словно боксер, стремящийся выйти из своего угла на ринг после одержанной в первом раунде победы. Когда он, протягивая для пожатия свою маленькую пухлую руку Кеннеди, широко улыбнулся, стала видна щель между передними зубами.

Московское посольство было бесстыдно имперским, и это притом, что Советское государство заявляло о себе как о государстве рабочего класса. Дворец, приобретенный в 1891 году у герцога фон Нассау послом России в Вене князем А.Б. Лобановым-Ростовским, был одним из красивейших зданий, возведенных в Вене в конце XIX века в стиле венского неоренессанса с колоннами, парадной лестницей и деталями внутреннего убранства, выполненными из натурального мрамора и гранита. «Приветствую вас на маленькой части советской территории», – сказал Хрущев Кеннеди. А затем произнес русскую поговорку, смысл которой ускользнул от Кеннеди: «Иногда пьем из маленькой рюмки, а говорим с большим чувством».

После приблизительно девятиминутной беседы, ни у кого не оставшейся в памяти, Хрущев провел своих американских гостей по коридору с колоннами к широкой лестнице, по которой они поднялись на второй этаж в зал для заседаний, стены которого были обтянуты тканью красного цвета.

То, как Кеннеди и Хрущев провели утро второго дня перед тем, как встретиться в советском посольстве, говорило о том, насколько разными были эти люди. Католик Кеннеди послушал венский хор мальчиков и мессу, которую отслужил кардинал Франц Кениг в соборе Святого Стефана. Глаза первой леди наполнились слезами, когда она опустилась на колени, чтобы помолиться. Толпа, собравшаяся на площади, встретила выход четы Кеннеди из собора приветственными возгласами. Примерно в то же самое время лидер Советского Союза, атеист Хрущев, возлагал венок у советского мемориала на Шварценбергплац. Местные жители с горькой иронией называли его «памятник неизвестному мародеру».

В конференц-зале, где собрались обе делегации, темно-красные портьеры, задернутые на высоких и широких окнах, не впускали солнечные лучи. Кеннеди начал разговор с той же темы, что и в начале первого дня, – спросил советского премьер-министра о его детстве. У Хрущева не было никакого желания обсуждать свое крестьянское происхождение с этим избалованным ребенком. Поэтому он, не вдаваясь в подробности, сказал, что родился в русской деревне, недалеко от Курска, менее чем в десяти километрах от украинской границы.

Быстро перейдя к настоящему времени, он сказал, что недавно около Курска обнаружены большие запасы железной руды, оцененные в тридцать миллиардов тонн. Скорее всего, сказал он, запасы в целом будут раз в десять больше. В США, напомнил Хрущев Кеннеди, запасы железной руды составляют всего часть от советских запасов, пять миллиардов тонн. «Советских запасов хватит, чтобы обеспечить потребности всего мира на долгие годы», – похвастался Хрущев.

Хрущев ловко ушел от обсуждения семейной темы и с гордостью рассказал о богатой материально-сырьевой базе своей страны. Он не стал расспрашивать президента о детстве, о котором и так был осведомлен достаточно хорошо, и предложил сразу перейти к главной цели встречи: обсуждению Берлина и его будущего.

В этот день в утреннем выпуске лондонской «Тайм» было приведено высказывание британского дипломата относительно венской встречи на высшем уровне: «Мы надеемся, что парню удастся выйти из клетки с медведем не слишком помятым». А Хрущев вышел утром второго дня с выпущенными когтями. Несмотря на то что им удалось быстро решить проблему, связанную с Лаосом, Хрущев не желал использовать эту проблему как пример возможного ослабления отношений между государствами.

Министры иностранных дел Соединенных Штатов и Советского Союза достигли соглашения о признании нейтрального Лаоса. Эта уступка дорого обошлась Хрущеву, поскольку против выступили китайцы, северные вьетнамцы и лаосцы Патет Лао, коммунистического движения Лаоса. Однако стоило Кеннеди сказать об интересах США в Азии, как Хрущев возмущенно заявил, что Соединенные Штаты «так богаты и могущественны, что приписывают себе какие-то особые права и не считают нужным признавать права других», и это не что иное, как «мегаломания и мания величия».

Кроме того, все усилия Кеннеди перевести переговоры к проблемам запрета ядерных испытаний наталкивались на сопротивление Хрущева. Заявление президента, что только оздоровление отношений может открыть путь к возможному урегулированию берлинского вопроса, не устраивало Хрущева. Для него Берлин был на первом месте.

Кеннеди, настаивая на решении вопроса о запрещении испытаний, напомнил Хрущеву китайскую пословицу: «Путь в тысячу миль начинается с первого шага».

«Вы, похоже, хорошо знаете китайцев», – произнес Хрущев.

«Мы оба можем узнать их лучше», – ответил Кеннеди.

«Теперь я узнал их достаточно хорошо», – улыбнувшись, сказал Хрущев.

Пусть только намек на испорченные отношения, но как это было нехарактерно для Советов.

Однако Советы подделают при расшифровке запись этих переговоров, добавив слова, которые на самом деле Хрущев не говорил Кеннеди: «Китай – наш сосед, друг и союзник», и отправят исправленную копию в Китай.

Важнейший обмен мнениями начался с предупреждения Хрущева. Для начала советский лидер напомнил, как долго пришлось ждать Москве переговоров по Берлину. То, что он хочет сделать, объяснил Хрущев, «повлияет на отношения между нашими двумя странами», особенно «если США неверно поймут советскую позицию».

При этих словах советники Кеннеди и Хрущева поняли, что все, что было до этого, являлось прелюдией к основным переговорам. «С окончания Второй мировой войны прошло шестнадцать лет. Советский Союз потерял в войну двадцать миллионов человек, и большая часть территории СССР была опустошена. Теперь Германия, страна, развязавшая Вторую мировую войну, восстановила военную мощь и заняла господствующее положение в НАТО. Немецкие генералы занимают высшие должности в этой организации. Нарастает угроза третьей мировой войны, во много раз более разрушительной, чем Вторая мировая война».

Вот почему, объяснил он Кеннеди, Москва отказывается откладывать обсуждение берлинского вопроса; любая задержка на руку только западногерманским милитаристам. Объединение Германии, сказал советский лидер, практически невозможно, и даже сами немцы не стремятся к объединению. Таким образом, Советский Союз будет действовать, исходя из «реального положения дел, а именно что есть два немецких государства».

Хрущев сказал, что хочет достигнуть соглашения, которое изменит статус Берлина, именно с президентом. Однако, если Соединенные Штаты не ответят взаимностью, СССР «подпишет мирный договор» с Восточной Германией, положив тем самым конец всем оккупационным договоренностям, в том числе и о доступе западных держав к Берлину. Когда Западный Берлин станет «свободным городом», сказал Хрущев, американские войска смогут там оставаться, но только вместе с советскими войсками. В этом случае Советы присоединятся к США в обеспечении того, «что Запад называет свободой Западного Берлина». Кроме того, Москва «согласится» с присутствием войск нейтральных стран.

Кеннеди поблагодарил Хрущева за «откровенность, с какой он высказал свое мнение». Находившийся под воздействием болеутоляющих, затянутый в корсет Кеннеди понял, что Хрущев только что выдвинул новый ультиматум по Берлину. От него требовался четкий и определенный ответ. Кеннеди готовился к этому моменту и тщательно взвешивал каждое слово.

Он подчеркнул, что речь больше не идет о незначительных вопросах, таких как Лаос, что теперь они перешли к обсуждению чрезвычайно важной проблемы, такой как Берлин. Президент пояснил, что это «одна из основных проблем, волнующих США». Соединенные Штаты пришли туда «не по чьей-то милости. Мы прорвались туда с боем». И хотя Соединенные Штаты не понесли таких огромных потерь во Второй мировой войне, как Советский Союз, сказал Кеннеди, «мы находимся в Берлине согласно договорным правам, а не по соглашению с восточными немцами».

Кеннеди заявил, что если США позволят выгнать себя из Западного Берлина, лишившись в одностороннем порядке завоеванных ими и оформленных договором прав, то все обязательства США по отношению к другим странам «превратятся в пустой клочок бумаги», никто больше не станет верить Соединенным Штатам и это приведет к их полной политической изоляции.

Все, что до этого момента говорилось на венской встрече, не вызывало особого интереса. Но теперь стенографисты, напряженно слушая обмен репликами, точно записывали каждое из произнесенных лидерами слов. Два самых могущественных человека в мире мерились силами, обсуждая самую трудную, взрывоопасную тему.

«Западная Европа необходима нам для обеспечения нашей национальной безопасности, и мы поддерживали ее в двух мировых войнах, – сказал Кеннеди. – Если мы уйдем из Западного Берлина, то уйдем и из Европы. Поэтому, когда мы говорим о Западном Берлине, то говорим также о Западной Европе».

Кеннеди дважды сделал ударение на слове «Западный» перед Берлином, и это было новостью для русских. Раньше ни один американский президент не делал столь явного различия между обязательствами перед Берлином и Западным Берлином. Кеннеди напомнил Хрущеву, что в первый день советский лидер согласился с тем, что «сегодня существует равенство военной мощи». А потому ему «трудно понять, почему такая страна, как Советский Союз, со значительными достижениями в космосе и экономике, предлагает США покинуть территорию жизненно важных интересов». Он еще раз подчеркнул, что США никогда не согласятся отказаться от «завоеванных» прав.

Лицо Хрущева медленно багровело, словно столбик термометра, показывающий повышение температуры тела. Он прервал президента, заявив, что понял его слова, означающие нежелание подписывать мирный договор. Хрущев язвительно заявил, что, судя по тому расширенному толкованию, которое Кеннеди придает понятию национальной безопасности, «США могут и Москву оккупировать – ведь это улучшит их позиции!».

«США не требуется никуда идти, – ответил Кеннеди. – Мы не говорим о США, идущих в Москву, и о СССР, идущем в Нью-Йорк. Мы говорим о том, что сейчас мы находимся в Берлине, и это продолжается уже пятнадцать лет. Мы собираемся оставаться там».

Видя, что выбранный им тон переговоров не приносит успехов, Кеннеди решил испробовать более примирительный тон. Я понимаю, сказал президент, что положение в Западном Берлине «неудовлетворительное». Однако, добавил Кеннеди, «во многих частях мира положение неудовлетворительное, и сейчас не время нарушать баланс в Берлине и в мире в целом. Изменение баланса приведет к изменению ситуации в Западной Европе и явится серьезным ударом для Соединенных Штатов. Господин Хрущев не согласился бы с такой потерей, и мы тоже этого не хотим».

Если до этого момента Хрущев еще как-то сдерживался, то теперь замахал руками, его лицо побагровело, и он стал выкрикивать слова со скоростью пулемета. «Соединенные Штаты не желают стабилизировать положение в самом опасном месте в мире. Советский Союз хочет провести хирургическую операцию по вскрытию нарыва – уничтожить этот источник зла, эту язву, – не ущемляя интересов сторон, а скорее к радости народов во всем мире».

Советский Союз собирается изменить статус Берлина, но не путем «интриг и угроз», а «торжественно подписав мирный договор». Теперь президент говорит, что эта акция направлена против интересов США. Вот это действительно трудно понять. Советы не собираются изменять границы, доказывал Хрущев, а только пытаются официально оформить их, чтобы «воспрепятствовать тем, кто хочет развязать новую войну».

Хрущев с иронией сказал о желании Аденауэра пересмотреть границы Германии и вернуть территории, утраченные после Второй мировой войны. «Гитлер намеревался обеспечить германской нации на Востоке жизненное пространство до Урала. Гитлеровские генералы, которые помогали ему в осуществлении его планов, занимают теперь высокие должности в НАТО».

Он сказал, что «СССР не может понять и принять» логику Соединенных Штатов, заявляющих о необходимости защищать свои интересы в Берлине. Он сожалеет, но «никакая сила в мире не сможет помешать Советскому Союзу подписать мирный договор к концу года. Для дальнейшей отсрочки нет ни возможности, ни необходимости».

Хрущев в очередной раз повторил, что с окончания войны прошло шестнадцать лет. Сколько еще, по мнению Кеннеди, должна ждать Москва? Еще шестнадцать лет? А может, тридцать лет?

Хрущев оглядел своих товарищей, махнул рукой и сказал, что потерял в последнюю войну сына, Громыко потерял двоих братьев и Микоян тоже потерял сына. «В Советском Союзе нет семьи, не потерявшей кого-либо из близких на войне». Американские матери, конечно, тоже оплакивают своих сыновей, как советские матери, сказал Хрущев, но если потери Соединенных Штатов исчисляются тысячами, то потери Советского Союза – миллионами.

Затем он заявил: «СССР подпишет мирный договор. Любое нарушение суверенитета ГДР будет рассматриваться СССР как акт открытой агрессии» со всеми вытекающими последствиями.

Как и предсказывал де Голль, Хрущев угрожал войной. Члены американской делегации замерли в ожидании ответа своего президента.