Текст книги "Гедда Габлер (пьесы)"

Хенрик Ибсен
Враг народа, Дикая утка, Гедда Габлер, Строитель Сольнес

© Ольга Дробот, перевод, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

Что нам делать с доктором Стокманом сегодня?

Драматургия Хенрика Ибсена как никогда актуальна. Для российского читателя и зрителя она приобретает особое злободневное звучание. Даже несмотря на слегка отстраненный и холодноватый стиль автора, несмотря на то, что персонажи его пьес не так близки нам, как сестры Чехова, и ставят Ибсена на российской сцене несравнимо реже, чем того же Чехова, Шекспира или Островского. Хотя во всем мире он входит в тройку самых востребованных авторов среди режиссеров разных театральных направлений и школ.

В пьесах Ибсена обнажены проблемы и противоречия, разъедающие общество, и временной отрезок в сто пятьдесят лет, отделяющий нас от его персонажей, практически незаметен. Разве что устаревшие переводы пьес на русский язык мешают в полной мере ощутить злободневность его драматургии. К счастью, с появлением новых переводов Ольги Дробот разрушен и этот барьер.

Первый том «обновленного» Ибсена вышел в Издательстве «АСТ» (редакция «Жанры») в 2017 году под общим названием «Вернувшиеся» – отсылка к одноименному иммерсивному шоу по пьесе «Привидения» – и объединил пьесы «Столпы общества», «Кукольный дом» и «Привидения». Второй том «пьес о современности», в которых поиск правды и проблема личного выбора являются главными смысловыми стержнями, вы сейчас держите в руках. В него вошли «Враг народа», «Дикая утка», «Гедда Габлер» и «Строитель Сольнес».

Актуальность драматургии Ибсена лучше всего проверяется на живых примерах воздействия его слова на зрителя. Пьеса «Враг народа» в этом смысле – одна из самых острых и важных для российского театра: когда-то роль главного героя, доктора Стокмана (в то время – Штокман), исполнял сам Станиславский и в буквальном смысле вдохновлял зрительный зал на борьбу за свободу.

В 2014 году фестиваль современного искусства «Территория» привозил в Москву «Врага народа» одного из самых известных европейских режиссеров Томаса Остермайера.

Томас Остермайер, художественный руководитель немецкого театра «Шаубюне», – давний любитель Ибсена, пьесы которого постоянно становятся предметом его пристального внимания и исследования. Он пробует их на прочность, перенося в актуальный контекст, при этом сохраняя проблематику.

«Враг народа» на московской сцене «Театра Наций» вышел за рамки привычного театрального действия и перерос в политическую демонстрацию. Режиссером было заранее спланировано, что в определенный момент зал вовлекается в игру, участвует в психологическом эксперименте, но реакция московского зрителя превзошла все ожидания: ни на Авиньонском фестивале (где впервые была показана эта постановка), ни в Берлине не было таких ярких эмоциональных всплесков.

Остермайер сильно осовременил персонажей «Врага народа», в этом ему помогал драматург Флориан Борхмейер. Два главных антагониста, братья Стокман, – курортный врач солидный уважаемый, серьезный Томас Стокман и не менее респектабельный фогт (высокопоставленный чиновник) Петер Стокман – превратились в спектакле в молодых людей, веселых и добродушных. Доктор – типичный хиппи, он бренчит на гитаре, играет в какой-то рок-группе, пьет пиво с друзьями. А его брат, хоть и жалуется на больной желудок и от пива отказывается, тоже не производит впечатления чванливого чиновника, чопорного и скучного. Они оба – «свои в доску», только вот принципы и взгляды на жизнь у них совершенно разные. Как и было задумано Ибсеном, доктор – борец за правду и справедливость, тогда как фогт – прагматик до мозга костей, жадный до денег и славы. Перенесенные в современные реалии персонажи в очередной раз доказывают, что в общем-то совершенно неважно, в какие одежды они одеты, сколько им лет, пьют ли они пиво, играют ли в карты и слушают ли классическую музыку: характеры их и психотипы остаются прежними.

Хотелось бы обойтись без спойлеров, но все же придется обрисовать основной конфликт пьесы. В городе, где живут братья Стокман, строится водолечебница: курорт должен привлечь большое число туристов, а это значит, что ожидается и большой приток капитала. Петер – по совместительству еще и председатель Правления здравницы – очень заинтересован в водолечебнице, в деньгах и процветании города. А доктор обнаруживает, что вода в источнике очень плохого качества, и она скорее приносит вред, чем пользу. Вот тут-то между братьями и разгораются яростные споры: один выступает за то, чтобы открыть всем правду, собрать деньги на очистку воды, другой – всячески этому противится. И разъяренный доктор, поначалу искренне не понимающий, почему город и горожане не благодарны ему за столь важное «открытие», решает выступить перед жителями с пламенной речью!

Вот как раз в этой кульминационной точке режиссер Томас Остермайер и устроил провокацию. Доктор Стокман выходит на трибуну и начинает рассуждать о гнусной сущности властей и о том, что самые страшные и губительные решения всегда принимаются с согласия большинства. Его брат не выдерживает такой беспощадной критики, хватает микрофон и призывает зал поучаствовать в дискуссии.

Немецкого «Врага народа» показывали на фестивале «Территория» два дня подряд. Говорят, что в первый день все прошло более-менее в рамках обычного интерактива с залом. А вот на второй день зритель, что называется, с цепи сорвался. Залу был задан прямой и конкретный вопрос: прав ли доктор Стокман? Нужно ли его поддержать? Этого пламенного романтика, изгоя, объявленного «врагом народа»? Или все-таки проголосовать за «агрессивно-пассивное большинство», за тех, кто слепо доверяет власти? Эти вопросы всколыхнули дремавшее в российском зрителе (обществе) негодование. Поначалу из зала донеслись отдельные реплики «Мы за доктора!», а потом вообще случилось нечто из ряда вон выходящее. Зрители встали (почти весь партер) и ринулись на сцену: поговорить о кризисе в экономике, о свободе слова, о российской и мировой политике и просто о том, что хорошо, а что плохо.

Но главное – они вышли поддержать доктора и наглядно показали, что в России, где-то в ее недрах, существует то самое гражданское общество, готовое отстаивать права меньшинства. Даже то, что актеры «Шаубюне» не понимали по-русски, а москвичи – по-немецки, не мешало им вести этот диалог. Откуда ни возьмись появилась переводчица, фогт уверенно модерировал дискуссию, передавал микрофон, утихомиривал особо активных граждан.

Спектакль плавно перетек в стихийный митинг. Большая часть зала поддержала «врага народа» и выступила за правду. Расходиться никто не собирался. И только вкрадчивый вопрос Петера: «Мы доигрываем последний акт или продолжаем полемику?» – положил этому конец, люди очнулись и тихо-мирно вернулись на свои места.

Все это случилось в 2014 году… А за год до этого свою версию норвежской пьесы представил знаменитый режиссер Лев Додин в Малом драматическом театре – Театре Европы в Санкт-Петербурге. Да, в его спектакле не было призывов высказать свое мнение, поучаствовать в действии, но и тут чувствовалось острое политическое высказывание. В финале постановки одинокий, не понятый даже собственной семьей доктор Стокман остается один на один с залом. Вокруг него – осколки: разбушевавшаяся и негодующая толпа выбила стекла его веранды. Эта страшная метафора показывает нам тщетность любых попыток пойти против толпы: фактически Додин подписал приговор российскому обществу, в котором царит трусость и бездействие.

Очень хочется надеяться, что приговор этот вскоре будет отменен. В это позволяет верить хотя бы тот беспрецедентный случай, произошедший на спектакле Томаса Остермайера. А в том, что драматургия Хенрика Ибсена в любом случае еще долго будет востребована и актуальна, сомневаться не приходится.

Дарья Андреева

журналист

Враг народа
Пьеса в пяти действиях
1882

Действующие лица

Д о к т о р Т о м а с С т о к м а н, курортный врач.

К а т р и н а С т о к м а н, его жена.

П е т р а, их дочь, учительница.

Э й л и ф и М о р т е н, их сыновья, 13 и 10 лет.

П е т е р С т о к м а н, старший брат доктора, фогт, т. е. влиятельный чиновник высокого ранга, совмещающий обязанности начальника полиции, председателя суда и Правления курорта и т. д.

М о р т е н Х и и л ь, кожевник, приемный отец Катрины Стокман.

Х о в с т а д, редактор «Народного вестника».

Б и л л и н г, сотрудник этой газеты.

К а п и т а н Х о р с т е р.

А с л а к с е н, владелец типографии.

Участники собрания горожан: м у ж ч и н ы всех сословий, несколько ж е н щ и н и г р у п п а ш к о л ь н и к о в.

Действие происходит в приморском городе на юге Норвегии.

Действие первое

Вечер в гостиной доктора, отделанной и обставленной скромно, но уютно и продуманно. Справа две двери: дальняя ведет в прихожую, ближняя – в кабинет доктора. Слева, прямо напротив двери в прихожую, дверь в остальные помещения дома. По той же стене в середине изразцовая печь, ближе к авансцене – диван, над ним зеркало; рядом с диваном овальный столик под гобеленовой скатертью. На столе горит лампа с абажуром. В глубине сцены открыта дверь в столовую, где виден стол, накрытый для ужина; на нем тоже горит лампа.

За столом сидит Б и л л и н г с повязанной под подбородком салфеткой. Рядом стоит К а т р и н а С т о к м а н и протягивает ему блюдо с большим куском говяжьей вырезки. Больше никого за столом нет, на нем царит беспорядок, как после окончания трапезы.

К а т р и н а С т о к м а н. Вы опоздали на целый час, господин Биллинг, так что уж извините, все остыло.

Б и л л и н г (с полным ртом). Да все прямо очень вкусно – прямо бесподобно.

К а т р и н а. Вы ведь знаете: Стокман садится за стол строго по часам.

Б и л л и н г. Да все в порядке. Мне так даже вкуснее: ешь себе один, никто не мешает.

К а т р и н а. Ну, лишь бы вам было вкусно… (Прислушивается к звукам в прихожей.) Кажется, там еще Ховстад пришел.

Б и л л и н г. Может быть.

Входит ф о г т в пальто и форменной фуражке, с тростью в руке.

Ф о г т. Мое почтение, невестка.

К а т р и н а (выходит в гостиную). Вот так так – это вы?! Вечер добрый. Как хорошо, что заглянули к нам.

Ф о г т. Шел мимо и решил… (Бросает взгляд в столовую.) О, да у вас, вижу, званый вечер.

К а т р и н а (как будто смутившись). Нет, нет, что вы, это так просто. (Торопливо.) Не хотите ли присесть к столу, перекусить?

Ф о г т. Я? Нет, благодарю покорно. Горячее на ночь? Боже сохрани, это не для моего пищеварения.

К а т р и н а. Один разочек…

Ф о г т. Нет, нет. Боже упаси, дорогая моя. Я уж, как всегда, чайку с бутербродом. Оно в целом и здоровее будет, и в средствах экономия.

К а т р и н а (улыбаясь). Еще решите теперь, что мы с Томасом транжиры.

Ф о г т. Вы-то нет, невестка, такой мысли у меня не было. (Показывает на кабинет доктора.) А сам-то разве не дома?

К а т р и н а. Нет. Пошел прогуляться после ужина – и мальчиков с собой взял.

Ф о г т. Неужели это полезно для здоровья? (Прислушивается.) Ага, вот и он.

К а т р и н а. Нет, по-моему, это не он. (Стук в дверь.) Добро пожаловать!

Из прихожей в гостиную входит Х о в с т а д.

К а т р и н а. А, господин Ховстад наконец-то.

Х о в с т а д. Прошу прощения, меня задержали в типографии. Добрый вечер, господин фогт.

Ф о г т (сдержанно здоровается). Господин редактор. По делу, я полагаю?

Х о в с т а д. В том числе. У нас в газету идет один материал доктора.

Ф о г т. Я так и подумал. Насколько слышал, мой брат считается весьма плодовитым автором «Народного вестника».

Х о в с т а д. Да! Когда доктор хочет высказать по какому-нибудь вопросу всю правду начистоту, он пишет нам в газету.

К а т р и н а (Ховстаду). А вы не желаете ли… (Указывает на столовую.)

Ф о г т. Я его не виню, упаси бог. Он пишет для того круга читателей, где надеется встретить наибольшее понимание. И раз уж к слову пришлось – я предвзятостью к вашей газете не грешу, господин Ховстад.

Х о в с т а д. Мне тоже так кажется.

Ф о г т. И в целом в городе царит похвальный дух терпимости и процветает истинная гражданская сознательность. А все потому, что нас объединяет большое общее дело, в равной степени значимое для всех благонамеренных горожан.

Х о в с т а д. Да. Наша водолечебница.

Ф о г т. Верно. Наш новый огромный роскошный курорт. Вот увидите, господин Ховстад, лечебница станет первостатейным источником городского развития. Несомненно!

К а т р и н а. Томас тоже так говорит.

Ф о г т. Последние несколько лет наш город переживает бурный рост. Все пришло в движение. У горожан появились деньги. И земля, и строения день ото дня прибавляют в цене.

Х о в с т а д. А безработица падает.

Ф о г т. Да, падает, поэтому уже ощутимо уменьшились расходы имущих на презрение бедных и уменьшатся еще больше, если предстоящий летний сезон пройдет успешно: больных будет, дай бог, много, поток курортников вырастет и слава нашей водолечебницы окрепнет.

Х о в с т а д. Заманчивая перспектива.

Ф о г т. Все указывает в этом направлении. Каждый день к нам обращаются с запросами о покупке недвижимости.

Х о в с т а д. Так что заметка доктора придется как нельзя кстати.

Ф о г т. Он опять что-то написал?

Х о в с т а д. Еще зимой. По сути, рекламу курорта, разъяснения, чем именно наши купальни полезны для здоровья. Но тогда я отложил статью в долгий ящик.

Ф о г т. Что-то вас в ней не устроило, не дотянул?

Х о в с т а д. Нет, просто я решил придержать материал до конца зимы. Сейчас, по весне, народ зашевелится, начнет искать, куда поехать летом…

Ф о г т. Совершенно верно, абсолютно правильно, господин Ховстад.

К а т р и н а. Да, когда дело касается курорта, Томас не жалеет ни времени, ни сил.

Ф о г т. Еще бы, он как-никак там служит.

Х о в с т а д. Да, и как-никак это его рук дело.

Ф о г т. Его рук? Неужели? Да, я иногда слышу такую версию событий. Но все же полагаю, что в этом деле есть и моя скромная заслуга.

К а т р и н а. Да, Томас всегда так говорит.

Х о в с т а д. Кто же с этим спорит, господин фогт? Вы развернули это дело и претворили идею в жизнь, в практику. Это все знают. Я только имел в виду, что сама идея исходила от доктора.

Ф о г т. Да уж, идей у моего брата в свое время было предостаточно – к несчастью. Но когда доходит до дела, требуются люди другого типа, господин Ховстад. И я некоторым образом рассчитывал, что хотя бы в этом доме…

К а т р и н а. Дорогой деверь…

Х о в с т а д. Но все же, господин фогт…

К а т р и н а. Господин Ховстад, идите пока перекусите, муж вот-вот появится.

Х о в с т а д. Спасибо, разве что червячка заморить. (Идет в столовую.)

Ф о г т (понизив голос). Странная черта у этих выходцев из крестьян в первом поколении. Не могут не сказать бестактности.

К а т р и н а. Стоит ли обращать внимание? Вы с Томасом можете ведь просто разделить эту честь на двоих, как братья?

Ф о г т. Казалось бы, именно так и надо сделать. Но, оказывается, не все готовы делиться славой.

К а т р и н а. Да нет же! Вы с Томасом отлично ладите. (Прислушивается.) А вот, кажется, и он. (Идет к двери в прихожую, открывает ее.)

Д о к т о р С т о к м а н (дурачится, хохочет и басит в прихожей). Вот, Катрина, получай еще одного гостя. Здорово, да? Прошу вас, капитан Хорстер, пальто можно повесить сюда, на крючок. Ничего себе, так вы без пальто ходите? Ну и ну! Представляешь, Катрина, поймал его на улице. Насилу затащил к нам.

К а п и т а н Х о р с т е р входит и здоровается с хозяйкой.

Д о к т о р С т о к м а н (в дверях). Ребята, марш в дом! Ага, опять голодные как волки, то-то же! Заходите, заходите, капитан Хорстер, сейчас попотчуем вас говяжьей вырезкой! (Увлекает Хорстера за собой в столовую, Эйлиф и Мортен идут за ними.)

К а т р и н а. Томас, ты разве не заметил…

Д о к т о р С т о к м а н (оборачивается в дверях). Ба, Петер! (Подходит, протягивает ему руку.) Вот здорово, что ты зашел!

Ф о г т. К сожалению, мне уже пора.

Д о к т о р С т о к м а н. Что за ерунда, сейчас тодди будет. Катрина, ты ведь не забыла про тодди?

К а т р и н а. Нет, конечно, вода уже кипит. (Уходит в столовую.)

Ф о г т. Еще и тодди!

Д о к т о р С т о к м а н. Ага. Оставайся, посидим славненько.

Ф о г т. Благодарю покорно. Эти ваши попойки с тодди… Я в подобном не участвую.

Д о к т о р С т о к м а н. Скажешь тоже, попойки. Об этом и речи нет.

Ф о г т. Тем не менее я думаю… (Смотрит в сторону столовой.) Удивительно, сколько они могут съесть.

Д о к т о р С т о к м а н (потирая руки). Вот ведь блаженство – смотреть, как молодежь ест, да? Вечно они голодные, и правильно! Больше еды, больше сил, больше энергии! Вот эти люди и станут лепить будущее из пока что бродящего теста!

Ф о г т. А могу я спросить, что это означает – «лепить будущее», как ты изволил выразиться?

Д о к т о р С т о к м а н. Об этом ты спросишь молодежь, когда придет время. Мы с тобой этого, конечно, знать не можем. Куда нам! Два старых пня!

Ф о г т. Поаккуратнее со словами, Томас. Подобная характеристика вызывает недоумение.

Д о к т о р С т о к м а н. Да ну, Петер, не цепляйся к словам. Какой с меня спрос, когда я так рад и доволен! Я чувствую себя в гуще расцветающей жизни, все набухает, проклевывается, и я счастлив несказанно! В какое замечательное время мы живем! Вокруг будто зарождается совершенно новый мир.

Ф о г т. Ты правда так думаешь?

Д о к т о р С т о к м а н. Конечно, ты не можешь видеть этого так же ясно, как я. Потому что прожил здесь, в городе, всю жизнь, у тебя взгляд затерся. Но я столько лет мыкался на севере, в медвежьем углу, где почти нет надежды, что встретится новый человек и его слово заденет за живое, для меня окунуться в это кипение – все равно что вдруг переселиться в бурлящую мировую столицу!

Ф о г т. Хм. Мировую столицу?

Д о к т о р С т о к м а н. Да знаю я, знаю, что в сравнении с другими городами у нас тут все не так грандиозно. Но здесь кипит жизнь, есть перспектива, видимо-невидимо дел, которые надо делать и за которые стоит сражаться. Вот что главное. (Кричит.) Катрина, почтальон не приходил?

К а т р и н а (из столовой). Нет, не приходил.

Д о к т о р С т о к м а н. И еще одно, Петер, – достаток. Очень его начинаешь ценить, когда поживешь, как мы, впроголодь.

Ф о г т. Господи помилуй.

Д о к т о р С т о к м а н. Сам понимаешь, там, на севере, у нас было кисло с деньгами. А тут мы живем как белая кость. Сегодня, например, у нас на ужин вырезка, мы и на обед ее ели. Не хочешь отведать? Ну, можно я хотя бы покажу ее тебе? Идем.

Ф о г т. Нет, нет, ни в коем случае.

Д о к т о р С т о к м а н. Иди, иди сюда. Ты скатерть на столе видел?

Ф о г т. Да, обратил на нее внимание.

Д о к т о р С т о к м а н. А что мы завели абажур на лампу, заметил? Это все Катрина, экономит да выгадывает. Скажи, в гостиной сразу стало уютно, да? Встань сюда – нет, не так, вот сюда. Видишь? Свет снопом падает вниз. По-моему, очень элегантно, да?

Ф о г т. Да. Если человек может позволить себе подобную роскошь…

Д о к т о р С т о к м а н. Думаю, я могу. Катрина говорит, что я зарабатываю почти столько, сколько мы тратим.

Ф о г т. Почти? Ну-ну.

Д о к т о р С т о к м а н. Но ученый все же должен немножко барствовать. К тому же я уверен, какой-нибудь губернатор тратит в год гораздо больше моего.

Ф о г т. Я думаю. Еще бы – губернатор! Чиновник высочайшего ранга!

Д о к т о р С т о к м а н. Да ведь даже делец дремучий, и тот шикует куда больше моего.

Ф о г т. Конечно. Это закон жизни общества.

Д о к т о р С т о к м а н. Петер, вообще-то я деньги на ветер не бросаю. Но я не хочу отказывать себе в сердечной радости – быть в гуще людей. Пойми, мне это необходимо. Я столько лет был ото всех отрезан. Мне как воздух нужно общество молодых, бодрых, дерзких, свободомыслящих и деятельных людей. Вот они – те, кто сейчас так славно уминают ужин в столовой, – такие и есть. Я бы хотел, чтобы ты поближе сошелся с Ховстадом…

Ф о г т. Кстати, о Ховстаде. Он сказал, что опять собирается печатать твою статью.

Д о к т о р С т о к м а н. Мою статью?

Ф о г т. Да. О курорте. Ту, что ты написал зимой.

Д о к т о р С т о к м а н. Ах, эту! Нет, ее я сию секунду печатать не хочу.

Ф о г т. Не хочешь? Я как раз полагаю, что сейчас наиболее подходящий момент для ее публикации.

Д о к т о р С т о к м а н. В этом ты прав, конечно, и в обычных обстоятельствах… (Ходит взад-вперед по комнате.)

Ф о г т (не спуская с него глаз). А что необычного в нынешних обстоятельствах?

Д о к т о р С т о к м а н (останавливается). Я, честное слово, не могу пока тебе сказать, во всяком случае, сегодня. Может выясниться, что обстоятельства у нас чрезвычайные. Или наоборот: ничего такого нет, все одна моя пустая мнительность.

Ф о г т. Должен признаться, звучит более чем загадочно. Что-то готовится? Во что меня не следует посвящать? Вынужден заявить, что как председатель Правления курорта…

Д о к т о р С т о к м а н. А я должен заявить, что… Слушай, Петер, давай не будем цапаться.

Ф о г т. Боже упаси! Я и не имею привычки цапаться, как ты выражаешься. Но вынужден со всей непреклонностью потребовать, чтобы все решения обсуждались и принимались по утвержденной процедуре и проходили предусмотренные законом инстанции. Никаких окольных путей я не допущу.

Д о к т о р С т о к м а н. Когда это я действовал окольными путями?

Ф о г т. Во всяком случае, у тебя неискоренимая привычка идти своим путем. А это в хорошо организованном обществе почти столь же недопустимо. Индивид должен подчиняться обществу, вернее сказать – властям, которые пекутся об общем благе.

Д о к т о р С т о к м а н. Очень может быть. Но меня это каким боком касается, скажи на милость?

Ф о г т. А таким, милый мой, что ты этого правила, похоже, никак не усвоишь. Но учти, тебе это дорого обойдется. Если не сейчас, так позже. Я тебя предупредил. Прощай.

Д о к т о р С т о к м а н. Ты в своем уме? И ты глубоко заблуждаешься…

Ф о г т. Не имею такого обыкновения. А от приглашения я вынужден отказаться. (Кланяется в сторону столовой.) Прощайте, невестка. Господа, прощайте. (Уходит.)

К а т р и н а (входит в гостиную). Он ушел?

Д о к т о р С т о к м а н. Да, ушел, злой как черт.

К а т р и н а. Томас, дорогой, ты чем-то опять его задел?

Д о к т о р С т о к м а н. Ни в коем разе. Но он же не вправе требовать, чтобы я посвятил его во все прямо сейчас. Еще не время.

К а т р и н а. Во что посвятил?

Д о к т о р С т о к м а н. Э-э… Не расспрашивай пока, Катрина. Странно, что не приходил почтальон.

Ховстад, Биллинг и Хорстер встают из-за стола, идут в гостиную. Чуть погодя сюда же приходят Э й л и ф и М о р т е н.

Б и л л и н г (потягиваясь). Ни черта себе ужин, убей бог. После такого угощения чувствуешь себя прямо новым человеком.

Х о в с т а д. Фогт был сегодня не в духе.

Д о к т о р С т о к м а н. Все из-за желудка, у него несварение.

Х о в с т а д. Да, нас, из «Народного вестника», он вообще не переваривает.

К а т р и н а. Мне кажется, вы с ним сегодня вполне неплохо поладили.

Х о в с т а д. Временное перемирие, не более того.

Б и л л и н г. Вот золотые слова! В самую точку!

Д о к т о р С т о к м а н. Не забывайте, Петер одинок, бедняга. У него все дела, дела, а уютного дома, чтобы душой отдохнуть, нет. И еще этот треклятый жиденький чаек, которым он накачивается. Мальчики, придвигайте стулья к столу! Катрина, так будет нам сегодня тодди?

К а т р и н а (идет в столовую). Сейчас принесу.

Д о к т о р С т о к м а н. Капитан, садитесь сюда ко мне на диван. Вы у нас редкий гость, уж пожалуйста… Друзья мои, присаживайтесь.

Мужчины рассаживаются вокруг стола. К а т р и н а приносит поднос с самоваром, стаканами, графинами и прочим.

К а т р и н а. Так, вот арак, ром, коньяк. А смешивайте уж сами.

Д о к т о р С т о к м а н (беря стакан). C этим мы справимся. (Смешивая тодди.) Так, еще сигары! Эйлиф, ты ведь знаешь, где стоит ящик? Мортен, тащи-ка мою трубку.

Мальчики уходят в комнату направо.

Я подозреваю, что Эйлиф иной раз таскает у меня сигары, но виду не подаю. (Смеется.) И захвати мою шапочку, Мортен! Катрина, покажешь ему, куда я ее положил? Не надо, не надо, он сам нашел!

Мальчики приносят все, что просил отец.

Прошу вас, друзья мои. А я уж, как всегда, трубочку. Сколько мы с ней нагулялись вдвоем там, на севере, в Нурланде, да в какую мерзкую погоду! (Чокается.) Выпьем! Скол[1]1
  От норвежского skål (чаша) – традиционный заздравный тост в Скандинавии.


[Закрыть]! Сидеть вот так с вами в тепле и покое, оно куда лучше.

К а т р и н а (не отрываясь от вязания). Вы скоро в море, капитан Хорстер?

Х о р с т е р. Надеюсь к следующей неделе все закончить.

К а т р и н а. В Америку идете?

Х о р с т е р. Да, план такой.

Б и л л и н г. Так вы же не успеете проголосовать на муниципальных выборах?!

Х о р с т е р. Опять будут выборы?

Б и л л и н г. А вы разве не знаете?

Х о р с т е р. Нет. Я не по этой части.

Б и л л и н г. Но вас все же заботят общественные проблемы?

Х о р с т е р. Нет, я в них ничего не понимаю.

Б и л л и н г. И тем не менее – хотя бы голосовать должен каждый.

Х о р с т е р. И кто в этом вовсе не разбирается, тоже?

Б и л л и н г. Разбирается? Что вы имеете в виду? Общество – оно как корабль, крутить штурвал должны все вместе.

Х о р с т е р. Возможно, на суше это работает, но на море точно добром не кончится.

Х о в с т а д. Удивительно, что моряки в большинстве своем так мало интересуются делами родной страны.

Д о к т о р С т о к м а н. Моряки что перелетные птицы, им везде дом, и на севере, и на юге. Вот отчего, господин Ховстад, нам, остальным, надо быть вдвойне активными. Ждать ли в завтрашнем «Вестнике» чего-нибудь важного на общественную тему?

Х о в с т а д. О наших городских проблемах ничего. Но послезавтра я хотел поставить вашу заметку.

Д о к т о р С т о к м а н. Да, заметка эта. Вот дьявол. Слушайте, знаете что – повремените пока с ней.

Х о в с т а д. Зачем ждать? У нас и место есть, и время сейчас, по-моему, самое подходящее.

Д о к т о р С т о к м а н. Да, да, вы кругом правы, но все-таки придержите статью. Я потом объясню, в чем дело.

В гостиную входит П е т р а, в пальто, шляпке и с тетрадками под мышкой.

П е т р а. Добрый вечер.

Д о к т о р С т о к м а н. Петра, ты пришла? Добрый вечер!

Все здороваются. Петра кладет верхнюю одежду и тетрадки на стул у двери.

П е т р а. Пока я там надрываюсь на работе, некоторые тут гуляют вовсю.

Д о к т о р С т о к м а н. Давай включайся скорее!

Б и л л и н г. Сделать вам стаканчик?

П е т р а (идет к столу). Спасибо, я сама; у вас слишком забористый выходит. Да, папа, у меня для тебя письмо. (Идет к стулу, на котором лежат ее вещи.)

Д о к т о р С т о к м а н. Письмо? От кого?

П е т р а (роется в карманах пальто). Я, когда выходила, встретила почтальона…

Д о к т о р С т о к м а н (встает и идет к ней). И ты не отдала мне письмо сразу?!

П е т р а. Честное слово, у меня уже не было времени возвращаться, чтобы отдать. Вот оно.

Д о к т о р С т о к м а н (хватает письмо). Посмотрим, посмотрим, девочка моя. (Читает адрес отправителя.) Так и есть!

К а т р и н а. Это то письмо, которого ты так ждал, Томас?

Д о к т о р С т о к м а н. Оно самое. Все, я пошел к себе. Катрина, в кабинете опять лампы нет, да? И где мне взять свечу?!

К а т р и н а. Лампа горит у тебя на столе, Томас.

Д о к т о р С т о к м а н. Хорошо, хорошо. Прошу ненадолго простить меня. (Уходит в кабинет.)

П е т р а. Мама, а что случилось?

К а т р и н а. Не знаю. Но в последние дни он каждые пять минут спрашивает, не приходил ли почтальон.

Б и л л и н г. Возможно, иногородний пациент.

П е т р а. Бедный папа, он набирает себе слишком много дел. (Смешивает себе тодди.) О, вот это будет вкусно!

Х о в с т а д. Вы сегодня опять преподавали в вечерней школе?

П е т р а (отпивает глоточек). Два часа.

Б и л л и н г. И четыре часа утром в пансионе?

П е т р а (садится за стол). Пять.

К а т р и н а. А вечером еще будешь проверять тетрадки, как я вижу.

П е т р а. Да, целую стопку.

Х о р с т е р. Похоже, вы тоже набираете себе слишком много дел.

П е т р а. Да. Но это хорошо. Мне нравится приятная усталость от работы.

Б и л л и н г. Вам она нравится?

П е т р а. Да, потому что тогда спится отлично.

М о р т е н. Получается, ты страшная грешница, Петра.

П е т р а. Грешница?

М о р т е н. Ага, раз ты так много работаешь. Господин Рёрлунд говорит, что работа – наказание за наши грехи.

Э й л и ф (фыркает). А ты и поверил, дурень!

К а т р и н а. Эйлиф, прекрати.

Б и л л и н г (хохочет). Здорово!

Х о в с т а д. Мортен, а ты не хотел бы работать так же много?

М о р т е н. Нет, не хотел бы.

Х о в с т а д. Кем же ты тогда хочешь стать?

М о р т е н. Вообще-то я хотел бы стать викингом.

Э й л и ф. Тогда тебе надо быть язычником.

М о р т е н. Ну и что, могу и язычником стать.

Б и л л и н г. Согласен, Мортен. Я всегда говорю то же самое.

К а т р и н а (делает ему знаки). Нет, господин Биллинг, конечно же вы так не говорите.

Б и л л и н г. Не говорю? Я сам язычник, убей бог, и этим горжусь. Попомните мое слово, скоро мы все станем язычниками.

М о р т е н. И тогда сможем делать все, что захотим?

Б и л л и н г. Да, Мортен, ты же понимаешь…

К а т р и н а. Мальчики, идите к себе. У вас наверняка уроки на завтра недоделаны.

Э й л и ф. Я хотел бы еще немного посидеть.

К а т р и н а. Нет, и ты тоже. Отправляйтесь оба.

Мальчики говорят «спокойной ночи» и уходят в комнату налево.

Х о в с т а д. Вы правда думаете, что мальчикам вредно слушать такие разговоры?

К а т р и н а. Не знаю, но мне это не нравится.

П е т р а. Мама, по-моему, ты перегибаешь палку.

К а т р и н а. Очень может быть, но мне это неприятно, во всяком случае, в собственном доме.

П е т р а. Сколько неправды и дома, и в школе! Дома надо помалкивать, а в школе приходится врать детям.

Х о р с т е р. Врать?

П е т р а. Да, а вы думали, нам не приходится внушать им то, во что мы сами не верим?

Б и л л и н г. Ну, это уж само собой.

П е т р а. Будь у меня деньги, я бы открыла свою школу, и там все было бы по-другому.

Б и л л и н г. Ну вот, опять деньги.

Х о р с т е р. Если надумаете, фрёкен Стокман, я дам вам помещение. Огромный дом моего покойного отца в основном пустует, там на первом этаже очень большая столовая…

П е т р а (смеясь). Спасибо! Спасибо вам, да только ничего из этого не выйдет.

Х о в с т а д. Фрёкен Петра скорее уж переметнется к пишущей братии. Кстати, у вас нашлось время взглянуть на английские рассказы, которые вы обещали перевести для нас?

П е т р а. Пока еще нет, но вы получите их в срок, не сомневайтесь.

Д о к т о р С т о к м а н выходит из своего кабинета, с распечатанным письмом в руке.

Д о к т о р С т о к м а н (машет письмом). Что вам сказать – об этой новости весь город гудеть будет!

Б и л л и н г. Новости?