Текст книги "От Мексики до Антарктиды и обратно"

Экзотический русский

Прекрасный голубоглазый монстр Ясы Ятере, помимо прочего, считается покровителем дерева мате. Из его листьев делают напиток, который пьёт вся страна. В Парагвае его называют терере́. От аргентинского мате напиток отличается тем, что пьют его, как правило, холодным. Ещё и лёд добавляют. И всякие ароматные травы. Парагвайца невозможно представить без кружки с трубочкой, пакета мате и термоса с водой. На работу, прогулку или в тренажёрный зал – термос всегда в руках.

На той же улице Эстигаррибия в витринах сувенирных магазинов выставлены гуампы – кружки для терере. Чашка-гуампа бывает деревянной, стеклянной, сделанной из тыквы или из рога быка. Бомбийя – стальная или серебряная трубочка, через которую потягивают терере, может достигать пятидесяти сантиметров в длину.

Верная примета: если бомбийя засорилась или заварка просыпалась – это к любви. Терере почти всегда пьют в компании, передавая чашку с трубочкой по кругу. В чашку постоянно подливают холодную воду из термоса, обтянутого кожей. А экзотические разновидности терере, например с соком или ликёром, называются «терере ру́со». Парагвайцам сложно представить себе большую экзотику, чем что-то русское.

Зашёл на почту. Там меня ждала посылка до востребования. Новый костюм от спонсоров. Журнал рекламировал одежду и обувь для комфортного путешествия по Латинской Америке. Спонсоры сменились, и теперь я должен был сделать новые снимки. Что же прислали на этот раз?

Разорвал бумагу и достал из пакета модную куртку, штаны и бейсболку. Но… на два размера меньше, чем нужно. Руки торчали из рукавов, ноги из штанин. На голову налезла только бейсболка. Я – Буратино. Экзотический Русский. И как в этом фотографироваться?! Попросил прохожего щёлкнуть меня на фоне тропических кустов. С верхней точки. Чтобы хорошо было видно бейсболку и плохо – всё остальное.

Недетские войны

Самое красивое здание в центре Асунсьона – белоснежный президентский дворец Лопеса. С колоннами, балюстрадами, аркадами и прочими излишествами. Правда, ограды почему-то нет. Неужели никто не приходит сюда хулиганить из расположенных рядом бедняцких кварталов?

В ста метрах от дворца на реке Парагвай стоит тральщик «Лейтенант Фаринья». Бывший аргентинский корабль в 1964 году был продан Парагваю. Его пушки давно не стреляют, команда – всего несколько человек, а корабль превратился в музей.

В нескольких кварталах поодаль – Национальный пантеон героев, здесь похоронены выдающиеся личности. Справа от входа бронзовая фигура. В одной руке свиток, другая по-наполеоновски заложена за обшлаг сюртука.

– Это доктор Хосе Гаспар Родригес де Франсия, – обратился ко мне пожилой сеньор в очках с толстыми стёклами. – Первый диктатор Парагвая! А меня зовут дон Мануэль, я историк, работаю в Пантеоне.

– Очень приятно! А почему «диктатор»?

– Его никто не выбирал. Он сам себя назначил. Но он был образованным, любил философию, уважал Вольтера и Руссо. Слышали про таких? Он хотел изменить жизнь в Парагвае. Закрыл границы, выгнал иностранцев, перестал брать деньги в долг, запретил ввоз и вывоз товаров, закрыл монастыри, отобрал имущество у церкви и аристократии. В тюрьмах не хватало мест. Камеры были заняты богачами и испанской знатью. Землю раздал крестьянам. Объявил борьбу с неграмотностью. При нём отсутствовала преступность. Он умер в 1840 году, и ему на смену ему пришёл Карлос Антонио Лопес. – Вот этот, толстый с книгой в руках?

– Точно. При нём открыли границы, отменили пытки и рабство. К нам начали приезжать инженеры, архитекторы, учёные со всего мира. Наладили производство текстиля, не хуже английского. Появились телеграф и железная дорога, одна из первых в Америке.

– А это кто, бородатый и с саблей?

– Это маршал Франциско Солано Лопес. Сын Карлоса Лопеса, пришёл на его место. Но ему не повезло. На нас напали страны Тройного союза – Бразилия, Аргентина и Уругвай. За пять лет войны наша страна потеряла половину территории и 90 % мужчин.

– Как же вы сражались без мужчин?

– Воевали женщины и дети. Последняя битва случилась в 1869 году на равнине Акоста-Ню. Сражаться было некому, все солдаты погибли. Маршал собрал полк из детей от шести до двенадцати лет. Их кое-как вооружили, приклеили фальшивые усы и бороды. Три тысячи босых детей сдерживали наступление двадцати тысяч солдат бразильской армии! Когда закончились боеприпасы, дети бросали во врагов камни. Почти все защитники были убиты. Маршал Лопес погиб в том бою, сказав знаменитую фразу: «Умираю вместе со своим Отечеством!»

– Молодец маршал. Отечество ваше только жалко.

Историк не ответил, печально вздохнул и протёр линзы очков носовым платком.

Наши в Парагвае

В Пантеоне героев я обнаружил монумент в честь погибших в Чакской войне с Боливией (1932–1935). Одна из надписей на нём была сделана на русском: «Для них вечная память». И имена: Василий Серебряков, Борис Касьянов, Василий Малютин, Сергей Салазкин, Николай Голдшмидт, Виктор Корнилович.

Дон Мануэль ничего про русских рассказать не смог. Пришлось идти в местную библиотеку. Оказалось, это бывшие белогвардейские офицеры, приехавшие в Парагвай в 1920-е годы. Среди них было несколько генералов. Почти все вступили в ряды парагвайской армии – 80 человек. Русских приняли хорошо, ценя их боевой опыт. И скоро этот опыт пришлось применить. Парагвай начал войну против Боливии, армией которой командовали немецкие офицеры-иммигранты. В итоге Парагвай победил. А в честь погибших русских назвали улицы Асунсьона.

Диктатор Альфредо Стресснер, правивший страной с 1954 по 1989 год, уважал парагвайских русских. Может, потому и не терпел коммунистов, ведь общался преимущественно с белоэмигрантами. Как результат – прохладные отношения между Парагваем и СССР, а также стереотип, что русских здесь не любили. Как раз наоборот – любили, и даже очень. Например, генерала Ивана Беляева, бывшего начальника генштаба армии Парагвая, героя Чакской войны. Беляев возглавлял штаб маршала Эстигаррибии, по улице имени которого я гулял недавно.

В мирное время генерал Беляев возглавил Национальный патронат по делам индейцев. Генерал составлял словари индейских языков и диалектов, переводил на испанский и русский языки индейские сказания. Сколотил из индейцев макка и чамакока театральную труппу и гастролировал с ней в Парагвае и Аргентине. Благодаря Беляеву за индейцами закрепили право на землю, построили для них первую школу. Сам генерал преподавал в ней. Индейцы называли его «Белым отцом», а клан Тигров чамакоко провозгласил Ивана Беляева своим вождём. Когда генерал умер, православная церковь в Асунсьоне, где его отпевали, была полна индейцев. Им позволили похоронить генерала по индейскому обряду, и после отпевания тело покойного увезли на лодке.

Как я покупал арфу

В выходные Парагвай веселился. Чуть ли не все средства передвижения, от спортивных авто до побитых грузовиков и мотоциклов, были оснащены мощными стереосистемами. В клубных районах Асунсьона стояли машины с открытыми багажниками, из которых доносились звуки техно, качаки, кумбии или реггетона. Десяток стоящих рядом авто создавали страшную какофонию. Громкость музыки была её главным достоинством. Браконьер на рыбалке бросает динамит, а затем сачком вылавливает оглушённую рыбу. На ночной охоте молодых парагвайцев оружием были мощные динамики, а жертвой – юные парагвайки.

Пойманные девушки высовывались из окон и люков кружащих по улицам машин, смеялись и махали руками.

Если молодежь влёк к себе яркий свет баров и клубов, то люди постарше не сорили деньгами. Они выносили на улицу столы и стулья, рассаживались с музыкальными инструментами и пели любимые песни. Парагвайское застолье – это две-три гитары и… арфа. Кажется, не обошлось здесь без иезуитов с их утопическим государством Параквария и стремлением научить индейцев игре на скрипках и арфах. Скрипка в Парагвае не прижилась, а арфа стала народным инструментом, вроде нашей балалайки или баяна.

Парагвайская арфа отличается от европейских сестёр. Всего 36 струн, и размеры поменьше. Самая популярная в Парагвае песня – Pajaro Campana, «Птичий звон». Очень сложная в исполнении, и при этом обязательный номер в репертуаре опытного арфиста. На арфе также исполняют польки, военные марши и традиционные песни гуарани.

В Асунсьоне меня пригласили в дом профессионального арфиста. Дон Николас перебирал струны уже 25 лет, и получалось у него здорово. Мы расположились во дворе, в тени манговых деревьев. Когда хозяин начал играть, я закрыл глаза и представил себя в Древней Греции. Вокруг меня плясали сатиры и нимфы, а я был усталым путником, Одиссеем, на которого боги наконец обратили благосклонный взгляд. Меня так очаровала музыка арфы, что я решил: куплю себе инструмент.

На следующий день поехал в район Асунсьона, где делали арфы. Там были десятки мастерских с инструментами на любой вкус и кошелёк. Кроме арф, здесь же на стенах висели гитары из ценных пород дерева.

– Есть недорогие арфы?

– Триста долларов.

Деньги были. Но я взвесил инструмент на руках, представил, как путешествую автостопом с арфой… Забавно, конечно. Но тяжеловато.

– А гитара сколько стоит?

– Вот хорошая, концертная, из канадского клёна. Отдам за 200.

Договорились. Вместо арфы я купил себе гитару. У неё был удивительный звук. Даже простенькая мелодия звучала волшебно, хоть сейчас на сцену. Решил, что буду брать уроки у местных жителей, научусь музыке гуарани.

Парагвай-Парагвай

Из столицы я отправился на север страны по реке Парагвай. Ранним утром поднялся на ржавый баркас «Касик-2». Вместо сходней – две пружинящие доски. На палубе тюки, коробки, пять холодильников, ящики с луком, тыквами и ананасами. Неугомонные пассажиры таскали с берега мешки и пакеты. Бабка в платке тянула за верёвку козу – та отправляться в плавание не хотела, мотала рогами и блеяла. В душной тёмной кают-компании болтались привязанные к потолку гамаки, из них высовывались физиономии ребятишек.

Наконец лодка вздрогнула, затряслась мотором, выплюнула сгусток чёрной гари и оторвалась от пристани.

Я пошёл знакомиться с пассажирами. Поговорил с тремя корейцами из благотворительной организации. Они полгода работали в Асунсьоне, обучая местных жителей готовить еду. У меня не было претензий к качеству еды в Парагвае. Только смущала путаница в названиях: запеканка из кукурузы здесь называлась супом, а пшеничные булочки – галетами. Но еда была вкусная и недорогая. «Хотя, – подумал я, – если парагвайцы научатся готовить корейские салаты, будет ещё лучше».

Другой турист, американец, приехал в Парагвай, потому что здесь не был никто из его знакомых. Что ж, достойный повод похвастаться редкой страной в копилке. Чтобы побить Парагвай, нужно съездить как минимум в Бангладеш или Руанду.

В первой половине дня пассажиры прятались в тени, потягивая терере. Но когда стало прохладнее, началось веселье. Трое гитаристов расчехлили свои инструменты и начали импровизированный концерт. Я был бы рад к ним присоединиться, но не умел играть музыку гуарани. Поэтому остался слушателем. Пассажиры плясали на верхней палубе между поленницами дров и ящиками с живыми курами. Две женщины так увлеклись, что случайно свалились с верхней палубы на нижнюю. К счастью, никто не пострадал, и танцы продолжились.

Всё это напомнило мне чёрно-белый фильм «Волга-Волга». Ползущий по реке баркас, пляски на палубе, колхозники-кампесинос и общее оптимистическое настроение, будто шла лодка не в провинциальный город Консепсьон, а прямиком в светлое парагвайское будущее.

Всё утро гитаристы спали, но без музыки парагвайцы не могут. Кто-то распечатал коробку с новеньким, купленным в столице магнитофоном, и теперь реку оглашали современные мелодии, преимущественно – звуки арфы.

Румяная горожанка надела купальник и уселась на палубе, подставив себя солнцу, будто была пассажиркой круизного лайнера. Вокруг тут же столпились бестактные кампесинос, скалясь и одобрительно причмокивая.

– Очень хорошо! Очень хорошо! – особенно веселилась тётка в ситцевом балахоне, показывая горожанке большой палец. В итоге смущённая дама потихоньку ретировалась с палубы.

Церковь в бутылке, петроглифы и бляха Помберо

Консепсьон оказался маленьким городком без достопримечательностей, если не считать колониальных особняков и высоченной статуи Девы Марии. Я ходил по городу в поисках интересного, пока не повезло – познакомился с одним из самых известных местных жителей, 73-летним Оли Малдонадо.

С пятнадцати лет Оли засовывал в стеклянные бутыли сувениры. Начинал с парусников, а потом засунул в бутылку арфу, рояль, пушку, паровоз, особняк, церковь, а также телегу и цветущее дерево. Все миниатюры были сделаны добротно, со множеством деталей. Например, внутри здания церкви стояли скамейки и алтарь.

– Снаружи не видно. Но они точно там есть! – уверял мастер.

Как просунуть через горлышко модель телеги с широченными колесами и при этом не повредить стекло – профессиональный секрет. Вооружённый щипцами и крючками, Оли не испугался бы и задачки с верблюдом и угольным ушком.

Гордостью сеньора Малдонадо был столичный Дом Независимости, заключённый в трёхлитровую бутыль. Особняк в бутылке – точная копия здания в Асунсьоне, даже фонари и трещины на стенах были такими же. Над ним Оли трудился целых полгода по шесть-семь часов в день. А всего изготовил более тысячи сувениров, подарив старым коньячным бутылкам долгую безалкогольную жизнь.

На следующий день я дал пару интервью местному телевидению. Иностранные путешественники были нечастыми гостями в городе. Да и происшествия здесь почти не случались.

На одном канале рассказал об экспедиции и своих приключениях за десять месяцев пути. Другой канал оказался научным, и меня – вот неожиданность! – попросили прокомментировать фотографии найденных неподалёку петроглифов на горе Акун. Местные энтузиасты считали, что древние знаки на камнях оставили викинги, прибывшие на континент до Колумба. Честно говоря, я в этом сомневался. Но на всякий случай подтвердил, что от скандинавов всего можно ожидать. Это они с виду спокойные и медлительные, а как возьмутся за что-нибудь, непременно добьются успеха.

На другой день я сам отправился на север, чтобы увидеть петроглифы своими глазами. Священная индейская гора Акун находилась в 160 километрах от Кон-сепсьона. Её подножие было покрыто узорами, а на вершине якобы обитали духи, спокойствие которых охраняла индейская семья. Жили без излишеств: корова да десяток куриц. Вместо сторожевой собаки – зелёный попугай, орущий при появлении незнакомцев. Глава семьи Сефери́но соорудил для детей автомобиль из пластиковых бутылок от лимонада – покупные игрушки семье были не по карману.

– Видишь металлическую бляху? Мне её подарил Помберо, житель леса, – поделился по секрету Сеферино. На его ремне вместо пряжки красовалась металлическая пластина с инкрустацией, похожая на обломок лат испанского конкистадора. – Я всегда оставлял ему в подарок сигары, ром и мёд. Помберо бережёт мой дом и скотину. А недавно подбросил это!

Индеец проводил меня к горе, но наверх попросил не забираться – незачем беспокоить духов. Петроглифы опоясывали почти всю гору – чёрточки, круги, кресты, квадраты, ромбы. Но сходства с рунами древних скандинавов я так и не увидел.

Сто раз побывать в Бразилии

От горы Акун было недалеко от приграничного города Педро-Хуан-Кабальеро. Я решил съездить туда. Место показалось необычным. Прямо в центре города парагвайский Педро-Хуан превращался в бразильский Понта-Пора. Два государства разделяла широкая Авенида де Франсия по версии парагвайцев, и она же была Руа Парагвай по версии бразильцев. Ни пограничных столбов, ни таможни, ни паспортного контроля. Просто на одной стороне улицы говорили по-испански, на другой по-португальски.

Я сделал несколько шагов и оказался в Бразилии. Никто меня не остановил. Вернулся в Парагвай. Шагнул снова в Бразилию. Туда-сюда, зигзагом по улице, буду потом говорить: «Да я в этой Бразилии сто раз был!»

От Руа Парагвай шёл проспект Дюк де Кашиас. Устав прыгать через границу, я углубился по нему на территорию Бразилии.

Странно, что парагвайцы не протестовали против проспекта с таким названием. Дюк де Кашиас командовал бразильской армией в годы войны Парагвая с Тройным союзом. Он призывал превратить население Парагвая «в дым и пыль, убивать всех, вплоть до зародыша во чреве матери». Теперь в регионе воцарился мир. Был заключён договор, позволяющий гражданам торговать почти без пошлин, а путешествовать без виз. Ворошить прошлое ни к чему. Но бразильцы всё же могли быть поделикатнее.

Я прошёл пару тёмных кварталов и неожиданно вышел на ярко освещённую улицу. Бразилия оказалась наряднее Парагвая. Улицы чище, а вывески и речь горожан непонятнее. Побродив по этому празднику жизни и проголодавшись, я вернулся в Парагвай, чтобы купить себе гамбургесу с мясом – на бразильской стороне парагвайские деньги – гуарани не принимали.

Вообще у парагвайских купюр вид был неприглядный: мятые, грязные, рваные, клееные. У одной купюры была выдрана защитная полоса, на другой маршалу Лопесу подрисовали рожки. Покупая третью по счету гамбургесу, я догадался, в чём тайный смысл подобного обращения с деньгами: их не жалко тратить. Избавляясь от «мусорных» купюр в кармане, покупаешь даже то, что не собирался. Мятые деньги помогали крутиться парагвайской экономике.

Уругвай

Негритянские танцы

Из бразильского города-миллионника Порту-Алегри не так просто выбраться. Я пытался найти трассу в сторону Уругвая, но мой испанский здесь никто не понимал. Было два часа ночи, автобусы не ходили, редкие такси не останавливались…

– Ребята, тут уругваец заблудился. Не может в Уругвай дорогу найти!

– Я не уругваец! – Эй, уругваец, тебе отсюда до дороги ещё двадцать километров топать! – Да я не…

– Берегись разбойников, уругваец! И не заметишь, как без рюкзака останешься! Ну ты даёшь! Ха-ха-ха!

Ладно, будь по-вашему – мне всё равно. Главное, что до «родного» Уругвая ещё 600 километров, а мне нужно успеть на карнавал!

Февраль – последний летний месяц в Южном полушарии, начало пасхальных праздников, время карнавалов. Тон задаёт Бразилия, зато уругвайцы открывают сезон. В первую пятницу февраля в Монтевидео проходит «Парад Вызовов» (Desfile de llamadas). Место действия – Исла-де-Флорес, улица, соединяющая старинные кварталы Палермо и Сур, в которых раньше селились чёрные невольники. Двести лет барабанщики этих кварталов бросают друг другу вызов: кто сыграет зажигательнее, кто привлечёт самых страстных танцовщиц и кого громче поддержат слушатели? Отсюда это название – «Парад Вызовов».

Если бразильцы танцуют самбу, то уругвайцы – кандомбе. Не путать с кандомбле, распространённым в Бразилии религиозным культом. В кандомбе важна не мелодия, а ритм. Этот ритм привезли на континент выходцы из Африки. Впервые слово «кандомбе» появилось в печати в 1834 году – так называли танцы негров, для которых февральские гулянья были единственной отдушиной в нелёгкой жизни. Сначала власти не любили эти народные гулянья. В 1839 году был издан указ, запрещающий кандомбе в черте Монтевидео. Темнокожим жителям города разрешалось собираться лишь на побережье и исключительно в праздничные дни. А к девяти часам вечера все должны были разойтись по домам. Однако танцоры и музыканты начали встречаться в городе, в закрытых помещениях. Лишь во второй половине XIX века карнавал в Монтевидео вышел из подполья.

В 1874 году в параде впервые приняли участие белые уругвайцы. Из солидарности с потомками рабов молодые люди вымазали лица чёрной ваксой. Это стало традицией: сегодня большинство участников карнавала – крашеные чернокожие, называющие себя «луболос». Афроуругвайцы остались в меньшинстве, их вообще в стране немного, но карнавал, как и прежде, не пропускают.

«Парад Вызовов» проводится каждый год. Территорию вокруг Исла-де-Флорес огораживают – пройти на неё могут только участники или зрители, купившие билет. Жители кварталов Палермо и Сур не упускают возможности подзаработать и продают туристам места на балконах, возле окон или просто на улице у дверей.

В такой дом попал и я. Его хозяйка, чернокожая донья Марина, наблюдала карнавал на протяжении полувека, а две её дочери участвовали в составе одной из компарс, танцевально-музыкальных групп.

Парад начался засветло и должен был закончиться под утро. Десятки компарс следовали друг за другом. У каждой школы были свои костюмы, ритмы и, конечно, названия. Как правило, на африканскую тему: «Конго», «Сенегал», «Африканская серенада», «Африканский мир», «Чёрные звезды», «Моя смуглянка».

Кроме транспарантов представители разных школ несут флаги и изображения звёзд и луны на длинных шестах. Символы ночи украшают одежду участников парада и даже их лица. В прежние времена чернокожие невольники пытались таким образом задобрить могущественные светила.

– Флаг, флаг, флаг! – скандирует толпа. Знаменосец энергично размахивает стягом, ловко проводя полотнищем по головам зрителей. А те в ответ пытаются ухватить материю рукой или хотя бы просто её коснуться для удачи на весь будущий год.

Самая большая группа в компарсах – барабанщики в широкополых соломенных шляпах или диковинных масках. От одной школы выступает до полусотни музыкантов. В кандомбе используется три типа барабанов: звонкий чико, контральто репике и гулкий пиано. Перед выходом музыканты нагревают барабаны у костров, чтобы лучше звучали. На параде инструментам приходится несладко: барабанщики лупят по ним, сжимая зубы, надувая щёки и закатывая глаза.

– Лучше всего звучат барабаны, обтянутые кошачьей кожей, – со знанием дела заявил один из зрителей. Не знаю, так ли это, но барабанщиков в Монтевидео я видел много, а бродячих кошек – ни одной.

Кроме музыкантов и танцоров в кандомбе участвуют традиционные маски. Например, бородатый доктор Грамильеро. На нём – сюртук и цилиндр, в руках – трость и саквояж с лечебными травами. Гомеопат, несмотря на преклонный возраст, полон сексуальной энергии. Непристойно извиваясь, Грамильеро вертится возле своей партнёрши – Старой Мамы. Степенная толстуха с веером и зонтиком стойко держит оборону, пресекая поползновения сластолюбивого старика.

Другой обязательный участник парада – Эскоберо, дворник. Жонглируя метлой, выметает всё плохое, что накопилось за год, – зависть, злость, чёрные мысли. Крутящаяся в воздухе метла Эскоберо не касается мостовой. Может, и зря, мусора-то хватает.

Наблюдающие за парадом школьники осыпают танцоров и публику «конфетти» – кусочками разноцветного пенопласта.

Когда крошево заканчивается, сгребают пенопласт с асфальта, заполняют пакеты и пластиковые бутылки и начинают разбрасывать «конфетти» по новой.

Дети тоже участвуют в шествии. Самым молодым музыкантам едва исполнилось пять лет – за барабаном порой еле виден сам барабанщик. А верхнего возрастного предела никто не устанавливал. Танцуй, пока несут ноги! Некоторые уругвайцы выкидывают коленца и в восемьдесят.

Ни одна компарса не обходится без молоденьких танцовщиц. Не похоже, чтобы у уругвайских девушек были комплексы по поводу внешности.

Выйти на публику в одних перьях вместо одежды может любая – полная или худая, коротышка или дылда. Девчонки пляшут без смущения, а благодарная публика принимает их одинаково хорошо.

Отдельно от прочих танцовщиц компарсы выходит прима – самая красивая и самая сексуальная. Роскошное, почти не прикрытое одеждой тело притягивает тысячи взглядов. Приме достаются самые громкие восхищённые вопли. Зрители, не способные сдержать эмоции, сами вскакивают с мест и пускаются в пляс.

К середине нынешней карнавальной ночи страсти накалились. Знаменосец одной из команд случайно задел парня из команды соперников. Тот огрел обидчика гигантским полнолунием на палке. Завязалась потасовка, и к месту драки со всех сторон сбежались полицейские. Проблему решили радикально: зачинщиков утихомирили при помощи дубинок, танцующих вновь построили рядами, и парад продолжился.

Позже я познакомился с богатыми уругвайцами. Они заявили, что на карнавал не ходят – это развлечение для черни и, вообще, опасное мероприятие. Но я не согласился. Уругвайский карнавал – отличный праздник, даже несмотря на риск получить по голове картонной луной.