Текст книги "Однажды в Америке"

Глава 5

Вильсон был избран президентом. Как всегда, мы отметили это событие самым большим в Ист-Сайде праздничным костром. Еще какое-то время я продолжал посещать «суповую» школу, затем вновь сходил к О'Брайену и потребовал отдать мне документы для устройства на работу. Он нехотя согласился.

Несколько недель я блуждал по улицам в поисках работы, пока наконец не устроился за четыре с половиной доллара в неделю помощником водителя фургона, развозившего клиентам мокрое белье из прачечной.

Первая неделя стала суровым испытанием для меня и моей спины. Работа начиналась в шесть утра. Мы с водителем загружали фургон тяжелыми тюками сырого белья. Весь день мы разъезжали по городу, надрываясь, затаскивали сырые тюки по лестницам, – сносили вниз грязное белье для прачечной. Это была каторжная работа, приводящая к инвалидности. Спина, ноги, руки, все мускулы непрерывно болели. Несмотря на дожди, снег и холода той суровой зимы я был все время покрыт испариной от непосильного труда. Водитель получал процент от выручки, был жаден и обладал чудовищной работоспособностью. Мы делали десятиминутную остановку, чтобы перекусить бутербродами. Это заменяло обеденный перерыв. Затем мы вновь приступали к работе и не останавливались до позднего вечера.

После скудного ужина я доползал до холодной кровати и валился в нее с одним желанием: не двигаться всю оставшуюся жизнь. Мне снились особенные сны, в которых я ходил с тюками мокрого белья, привязанными к ногам, и еще одним тюком, который лежал на голове. Продирая глаза в холодных предрассветных сумерках, голодный, с ноющими и затекшими мышцами, я горько проклинал удел, доставшийся мне в этой жизни. Каждая частичка моего тела яростно сопротивлялась насилию над собой, и я встречал каждое утро, отводя душу в проклятиях. Я начинал с водителя фургона, затем переходил на хозяина прачечной и заканчивал проклятиями всем живущим на Земле. Четырех с половиной долларов, которые я приносил маме, приползая с работы в десять часов вечера по субботам, едва хватало на скудное питание семьи. Мой старик все больше и больше времени проводил в синагоге, его лицо становилось все бледнее, а борода – все белей. Приступы кашля у него продолжались все дольше и дольше, и наш долг за жилье с каждым месяцем становился все больше и больше. Жизнь для мамы и для нас ухудшалась, но, видимо, она все еще была недостаточно черна.

Наступил день выселения. Явился равнодушный судебный исполнитель со своими людьми, и мы оказались на дышащей холодом улице. Весь наш жалкий, покалеченный скарб был грудой свален на тротуаре перед глазами безжалостного внешнего мира. Вокруг нас продолжалась бурная жизнь ист-сайдских улиц, торопливо и равнодушно обтекающая нас на пути к неведомой цели. Похоже, что ни посещения моим стариком синагоги, ни его молитвы, ни раввин – ничто и никто не могли или не хотели нам помочь. В тот же день «скорая помощь» увезла старика в госпиталь Бельвью. В конце концов появился мой друг Макс. Он привел с собой своего дядю, чтобы тот поговорил с моей плачущей мамой. После этого дядя Макса сходил и поговорил с районным лидером Демократической партии, и тот пришел к нам на помощь. Он нашел нам квартиру ниже по Деланси-стрит и заплатил за нее за два месяца вперед. Он прислал нам пять мешков угля, и новую печку с вделанным в нее котлом, и двухнедельный запас продуктов – картошки и бакалейных товаров. Но мой старик уже никогда не вернулся домой. Он умер в госпитале от пневмонии на следующий день. Дядя Макса бесплатно похоронил моего отца. Отупевший от горя и безнадежности, я вновь приступил к перетаскиванию сырых тюков белья из прачечной. В один из дней возле нашей прачечной появился уполномоченный профсоюза грузовых, перевозок. Он интересовался условиями труда и задавал вопросы водителям фургонов и их помощникам. Мой водитель ответил:

– Все нормально. Дела идут неплохо.

Немногие решились сказать правду. Они заявили, что условия очень тяжелые. Я сказал представителю, что нас эксплуатируют, что мы работаем более восьмидесяти часов в неделю. Мой водитель посоветовал мне заткнуться и не распускать свой слюнявый язык. Я огрызнулся. Представитель записывал в профсоюз всех желающих. Мой водитель и некоторые другие отказались, я записался.

Представитель составил контракт, в котором оговаривались 54-часовая рабочая неделя и десятипроцентное повышение оплаты труда, и предложил подписать его хозяину прачечной. Хозяин посоветовал ему сдохнуть и отправиться к черту на кулички, после чего представитель призвал записавшихся в профсоюз объявить забастовку.

Я вышел на пикетирование. Мой водитель, как и многие другие, саботировал забастовку. Они издевались над нами и обзывали нас вшивыми социалистами и агитаторами. Я дежурил в пикете по четырнадцать часов в сутки, днями напролет мы устало таскались вдоль линии пикетирования. Несмотря на все наши усилия, все, кто хотел, нарушали эту линию. Все было безнадежно.

Как-то раз полицейские, следившие за соблюдением порядка при пикетировании, вдруг куда-то исчезли. К нам подъехала машина, в которой находились четверо. Они показали нам свои удостоверения частных детективов и объявили, что забастовка окончена. Мы с напарником отказались покинуть свой пост. Тогда они сорвали с нас забастовочные знаки и крепко нас избили. Чуть позже вернулись ухмыляющиеся полицейские. Поинтересовавшись случившимся, они посмеялись над нами и погнали прочь. Мой водитель и его новый помощник стояли рядом и отпускали шуточки по поводу моего подбитого глаза и окровавленной головы.

– Какого черта вы смеетесь? – спросил я.

– Вали, вали, сопляк, проваливай, пока я тебе не добавил! – ответил мне водитель.

Я чуть было не кинулся на него, но вовремя остановился. Внутренний голос охладил мою ярость, без устали повторяя: «Думай своей башкой, думай своей башкой. Этот парень слишком здоров для тебя». Я поплелся прочь, продолжая размышлять: «Так, значит, вот через что необходимо проходить лишь для того, чтобы зарабатывать жалкие гроши? Это не для меня. Я уже сыт по горло. Неужели я живу для того, чтобы быть помощником фургонщика в прачечной?»

Тем же вечером я встретился с Максом, Домиником, Простаком и Косым. Мы перехватили водителя фургона и его помощника на третьем этаже дома на Генри-стрит. Я придал своей судьбе нужное направление, располосовав ножом щеку водителя. Мы забрали у него деньги и избили его с помощником до бессознательного состояния. После чего угнали их фургон на берег реки, туда, где на набережной не было ограждения, выпрягли коня и столкнули фургон с бельем в Ист-Ривер. Конь энергично кивал, как бы поддерживая нас, а затем ударил копытами и умчался прочь. Этим вечером мы замечательно поели в закусочной Катца. Чуть позже меня нашел Толстый Мои, который предупредил, что меня ищет полиция и мне лучше не появляться дома.

На мое счастье я застал Профессора в его подвале. Когда я рассказал ему о своих проблемах, он пошел и принес мне одеяло. Первый раз я ночевал не в своем доме. Мне не спалось, и я почти до утра просидел в туалете, читая «Дон Кихота». Утром Профессор принес – мне кофе и свежие сдобные булочки. Потом вручил мне ключ от подвала и сказал:

– Пересиди здесь, Башка, пока все немного не поутихнет.

Он был отличным парнем. Вдобавок к ключу он дал мне два доллара. Вскоре я узнал, что представитель профсоюза хочет увидеть меня, и встретился с ним.

– Хорошая работа, Башка, – сказал представитель. – Еще одно происшествие вроде того, что случилось с твоим фургонщиком, и забастовку можно будет прекратить. Саботирующие водители боятся выходить на работу.

Шрам на лице водителя заставил говорить обо мне как о человеке, умеющем ловко обращаться с ножом. Меня начали называть «Башка с Пером с Деланси-стрит», и я гордился своим новым прозвищем.

Мы впятером подстерегли еще одного водителя фургона и его помощника. С помощью ножа я отправил их обоих в больницу. Этот опыт принес мне новые ощущения. Я находился в состоянии радостного возбуждения и счастья. Я понял, что это занятие доставляет мне необычайное наслаждение. Когда мой нож со щелчком открывался, люди вздрагивали и проявляли ко мне уважение, которое раньше никто не проявлял. Все водители фургонов из страха отказались выходить на работу. Хозяин прачечной связался с профсоюзом и был вынужден подписать соглашение о 54-часовой рабочей неделе и десятипроцентном увеличении заработной платы.

Представитель профсоюза встретился с нами пятерыми в подвале у Профессора и сделал предложение:

– Ребята, как вы относитесь к тому, чтобы работать на меня и на профсоюз в качестве… ну, чего-то вроде профсоюзных организаторов? Десять долларов в неделю каждому?

Это была наша первая постоянная оплата за рэкет. Впоследствии мы объединили в этот местный профсоюз грузовых перевозок много других водителей. Полиция продолжала поиски, поэтому я не показывался дома, но раз в неделю посылал к маме человека с деньгами.

Глава 6

Президент Вильсон объявил войну Германии.[5]5
  Американские войска вступили в первую мировую войну в апреле 1917 г.


[Закрыть] Дух приключений окутал все вокруг, слава и жестокость шли рука об руку, окрашивая повседневную жизнь в совершенно новые краски. Мы впятером предприняли попытку влиться в основной поток узаконенного насилия, завербовавшись в армию, но над нами лишь посмеялись: мы были слишком молоды. Вся страна пришла в движение, которое возбуждало и пьянило так же, как катание на гигантской карусели. Мы тоже вскочили на свою маленькую личную карусель, крепко схватились за поручни и все ускоряли и ускоряли ее вращение. Кроме десяти профсоюзных долларов в неделю, с которых мы начали, нашлось множество других способов увеличения доходов в самом жестком и изобилующем конкурентами виде деятельности – бытовом бандитизме. Мы стартовали, имея за плечами неплохую подготовку, поскольку прошли вводный курс в худшей из суровых школ города.

Теперь мы приступили к получению среднего образования. Нашими классами были задние дворы, подвалы, крыши, уличные толкучки, речные берега и сточные канавы Ист-Сайда. Мы странствовали по лабиринту улиц подобно африканским охотникам, выискивающим крупного зверя. Нас интересовало абсоютно все. Мы впитывали в себя информацию и переживали ошеломляющие приключения. Мы носили маленькие, с гибкими ручками, обтянутые кожей дубинки собственной конструкции, сделанные из свинцового припоя, вытопленного из крышек от молочных канистр, и подстерегали прилично одетых граждан на узких темных улочках Ист-Сайда.

После того как доставка опиума от Профессора по адресу на Мотт-стрит стала нашей еженедельной работой, мы тщательно изучили Китайский город, с любопытством приглядываясь и принюхиваясь к незнакомым запахам и картинкам жизни. Здесь мы познакомились с характерными повадками и причудами наркоманов, пользующихся тем или иным зельем. Под руководством Профессора мы получили доступ к секретам и обрели навыки во многих запрещенных законом профессиях. Он же приобщил нас к вызывающему сладкие грезы курению опиума и снабдил разнообразным оружием, необходимым для умелого и, я бы сказал, искусного нанесения увечий. Мы стали гораздо жестче и грубее и действовали со знанием дела в тех случаях, когда возникала необходимость прибегнуть к насилию.

Косой Хими много времени проводил за рулем такси своего брата и научился мастерски управляться с машиной. Мы часто использовали его умение и тачку его брата со снятыми номерами, устраивая налеты на небольшие заведения. У нас был свой собственный стиль. Перед уходом мы заставляли пострадавших снимать с себя брюки. Газеты окрестили нас бандой молодых безбрючников. Мы гордились своей оригинальностью и известностью.

Мы стали нахальными и самонадеянными, и это нас погубило. После быстрого наскока на аптеку, принесшего нам двадцать два доллара пятьдесят центов, ее владелец бесстыдно выскочил на улицу, не надевая штанов, и поднял переполох. На машине брата Косого, преследуемые полицейским патрулем, мы домчались до Деланси-стрит, и здесь у нас кончился бензин. Мы высыпали из всех дверей и бросились в разные стороны. Преследовавшим нас полицейским явно не хватало скорости, и я мысленно поблагодарил Макса за интенсивные тренировки, которые он неустанно нам навязывал. За спиной раздавались выстрелы, но я считал, что всем удалось смыться.

Позже, в задней комнате кондитерской Джелли, я узнал, что Доминик погиб. Маленький, пухлый Доминик так и не научился быстро бегать. Пуля из пистолета сержанта, возглавлявшего погоню, попала ему прямо в затылок. Районные полицейские арестовали нас всех. Нам здорово помогли связи дяди Макса с районным лидером Демократической партии. Нам даже разрешили под охраной присутствовать на похоронах. В похоронном бюро, откуда начинался последний путь Доминика, его родители и родственники бросали на нас угрожающие взгляды и бормотали что-то по-итальянски. Простак шепотом переводил нам их проклятия. Потом было отпевание в церкви. Тихие, горестные рыдания родителей Доминика разрывали мое сердце. Когда священник обошел вокруг Доминика, окуривая его фимиамом, а затем благословил, сердце у меня мучительно сжалось, и все внутри онемело от боли. Я не мог плакать.

Из церкви мы проводили несчастного Доминика до его могилы на Лонг-Айленде. Я смотрел, как его опускают на дно ямы. Все плакали и молились. Священник освятил могилу и обратился к Господу с просьбой простить несчастному Доминику все его грехи. На обратной дороге в Нью-Йорк я попытался привести в порядок свои мысли. Славный старина Доминик, такой веселый и жизнерадостный, любивший пошутить, всего несколько дней назад весело улыбавшийся мне при встрече, теперь равнодушно лежит в гробу на дне ямы с пулей в затылке. Это не укладывалось у меня в голове, и я не мог представить, что больше никогда не увижу своего друга Доминика.

Глава 7

Районный лидер пытался сделать для нас все возможное. Но он сказал, что данный случай слишком серьезен, и предложил нам компромисс: двое из нас должны были предстать перед судом. Мы с Простаком вызвались взять вину на себя.

Макс обещал, что профсоюзные десять долларов, а может быть, и больше, он еженедельно будет передавать моей матери. Простака отправили в исправительное учреждение для несовершеннолетних католиков, меня – в аналогичное заведение для евреев, расположенное в Седар Нолл, недалеко от Нью-Йорка.

Мне там было неплохо. Во всяком случае, кормили вкусно и досыта. Я впервые оказался за пределами Нью-Йорка, и загородная атмосфера была для меня в новинку. С нами обращались не как с малолетними преступниками, заведение скорее походило на школу-интернат. Я был приятно удивлен предоставляемой воспитанникам свободой передвижения. Во многом воспитатели полагались на наше честное слово, и редко кто из нас злоупотреблял их доверием. Честно говоря, мне там даже нравилось. Чистые, не мешающие друг другу ароматы загородной местности так не походили на спрессованные запахи и зловоние, которые окружали меня в пораженном нищетой гетто.

Но самое большое удовольствие мне доставляла библиотека. Я завалил себя книгами. С их помощью я посетил все страны мира и даже другие миры – Луну, Марс, прочие планеты. Я летал на самолете и погружался на дно океана. Я становился пиратом, миссионером, гонщиком, монахом, министром, раввином. Я был и хирургом, и его пациентом. Я побывал надменным богачом и простолюдином, королем и нижайшим из его подданных. Я попадал в любое место и превращался в любого человека. Я находился на Горе вместе с Моисеем и заглядывал через его плечо, когда он, сидя на камне, записывал свои десять заповедей. Спускаясь вниз, мы с ним обсуждали, каким образом их лучше донести до людей, и я восхищенно охал, когда он рассказывал мне историю, которую приготовил для народа. Я сидел у ног Иисуса вместе с его учениками и с благоговением внимал словам его проповедей, направленных на исправление всех людей. Я помогал ему заносить крест на Голгофу. Мое сердце обливалось кровью, когда в его тело вгоняли гвозди и лицо его искажалось от боли и муки. И я видел, что, начиная с тех времен и поныне, в каждом поколении есть люди, не верящие в прогресс и истинность учения Христа, которые торгуют его именем, искажают смысл его слов, снова и снова распинают его ради своих эгоистичных интересов. И есть другие люди, несчастные или обиженные, которых поощряют использовать этот искаженный страданиями облик Иисуса в качестве идола, заполняющего пустоту их жизней. Как средство борьбы с их неврозами. Это наводило меня на грустные размышления.

В день моего освобождения меня вызвал к себе раввин и прочел мне свою последнюю проповедь: «Как должен себя вести хороший еврейский мальчик». Проповедь влетела мне в одно ухо и сразу же вылетела через другое. В заключение он улыбнулся, похлопал меня по спине и сказал:

– Тебя ждет сюрприз. За тобой приехал друг, чтобы отвезти тебя домой. Он ждет на улице.

Пытаясь сообразить, кто бы это мог быть, я весело выскочил из здания. Облокотившись на черный сверкающий «кадиллак», дымя сигарой и широко улыбаясь, передо мной стоял Большой Макс. Несмотря на то что мы выросли вместе и он был моим ближайшим товарищем со времен нашей учебы в «суповой» школе, сейчас он показался мне почти чужим человеком. Наверное, в этом были виноваты восемнадцать месяцев, которые мы провели врозь. Макс совсем не походил на прежнего себя. Он здорово вырос и был уже выше ста восьмидесяти пяти сантиметров. Он действительно стал большим. У него были широкие, мощные плечи и поджарое тело спортсмена. Наверное, он до сих пор интенсивно тренировался. Он хитро смотрел на меня своими темными блестящими глазами и заразительно улыбался, показывая ровные белые зубы.

– Башка, старик, здорово вновь тебя увидеть. Как ты тут? – сказал он, протягивая руку и пожимая мою с силой тисков. Меня охватило чувство теплого, радостного замешательства. Я так же широко улыбнулся в ответ и сказал:

– У меня все в порядке. Ты здорово выглядишь, Макс.

– Ты тоже неплохо выглядишь, Башка. Я еле узнал тебя. Ты почти с меня ростом и нарастил очень даже неплохие плечи. Много тренировался здесь, за городом, да?

– Если точнее, то много работал. Работа удерживает от плохого поведения. Мы с тобой что, организовали общество взаимообожания, а, Макс?

Мы рассмеялись. Он распахнул дверь «кадиллака». Садясь рядом с ним в автомобиль, я чувствовал себя важной персоной. Макс умело развернул машину и погнал ее по гравийной дороге.

– Макс, откуда у тебя такая машина? – спросил я.

– Эта машина досталась мне вместе с похоронным бюро, – ответил он и несколько небрежно протянул мне сигару.

Я откусил кончик, выплюнул его в окно и закурил. Сделав несколько затяжек, я взглянул на этикетку. Это была «Корона-Корена»!

– Я ведь писал тебе, что мой дядя сыграл в ящик?

– Да. Но не сообщил, от чего.

Макс плюнул в окно:

– Рак печени.

– Очень плохо. Он был славным стариканом.

– Да, он был отличным парнем. Он оставил мне свое дело. Я вступлю во владение, когда мне исполнится двадцать один.

– Ты станешь большой шишкой, имея такое дело, правда, Макс?

– Да. – Макс с улыбкой глянул на меня. – Мы все будем большими шишками. Мы ведь остались партнерами? Ты, я, Косой и Простак.

Я был потрясен.

– Ты собираешься взять нас в долю?

– Да.

Я откинулся на спинку. Мне было спокойно и уютно. Я лениво размышлял о том, что Макс всегда был самым щедрым из нас, он идеальный друг, если допустить, что в дружбе может быть идеал. По дороге в город Макс подробно ввел меня в курс всего, что произошло за время моего вынужденного восемнадцатимесячного отпуска.

– Профсоюз нам все еще платит. Я каждую неделю относил твою долю твоей семье. Там все в порядке. Ты знаешь, что твой брат устроился в газету? Он работает репортером.

– Да, – кивнул я.

– Пегги вышла в профессионалы; можешь представить себе, а, Башка?

– Нет. В какие профессионалы? Стала танцовщицей? – Я задумался, вспоминая Долорес. Мои чувства к ней до сих пор не погасли.

– Танцовщицей? – хохотнул Макс. – Да, она танцует в постели. Она перешла из любительниц в профессионалки. Теперь берет деньгами.

– И сколько?

– Доллар штука.

– Она этого стоит.

– Да, она совсем неплоха.

– Ты помнишь, как с нас она брала заварными пирожными?

Мы рассмеялись.

– А ты помнишь полицейского Вайти?

– Разве его забудешь!

– Теперь он сержант.

– Значит, честность все-таки нашла способ откупиться от донимавшего ее Вайти, – произнес я бесцветным голосом, и мы вновь рассмеялись.

– Да, он очень смышленый ирландец. Пегги ему приплачивает.

– Готов поспорить, что он возвращает деньги ей же.

– Наверняка! – весело согласился Макс.

Мне до смерти хотелось спросить его о Долорес. Я писал ей каждую неделю, но ни разу не получил ответа. Вместо этого я спросил:

– Как поживают Простак и Косой?

– Нормально. Косой получил водительские права и иногда подрабатывает на одной из машин своего брата.

– Крючконосый обзавелся машинами?

– Да, он потихоньку заработал на эскадру из четырех машин. Простак болтается вместе со мной, помогает мне в бюро. А когда приходят интересные сведения, то мы выступаем все вместе.

– Налет?

– Да. Но мы беспокоимся только в том случае, если там не менее двух тысяч. После того как несколько месяцев назад ввели «сухой» закон[6]6
  "Сухой» закон, принятый в качестве восемнадцатой поправки к Конституции США, вступил в силу в январе 1920 г.


[Закрыть], вокруг завелось много денег, и время от времени бутлегеры[7]7
  Торговцы контрабандным спиртным.


[Закрыть] обращаются к нам с просьбой кого-нибудь проучить.

– Я слышал, что у них водятся деньги.

– Так и должно быть. По всему городу открылась масса шепотушек.

– Шепотушек?

– Да, так их называют. Пивнушки за закрытыми дверями, в которых проделаны смотровые окошки.

Мы доехали до нижнего Ист-Сайда. Макс вел машину небрежно, не обращая внимания на напряженное уличное движение, и едва не задел крыло другого автомобиля. Он высунулся из окна и заорал на водителя:

– Эй, тупица, где тебя учили ездить? На заочных курсах?

Пожилой, хорошо одетый водитель огрызнулся, сворачивая за угол:

– Вы, шпана трущобная, ведете себя так, словно вам принадлежит весь город.

Подъезжая к гаражу, Макс хихикнул:

– А знаешь. Башка, ведь это неплохая мысль.

– Какая?

– Ну та, которую высказал этот парень. Шпана из «суповой» школы прибирает к рукам весь город.

– Весь город?

– А почему бы и нет? Главное – организация.