Текст книги "Афганский караван. Земля, где едят и воюют"

Диковинно красивый восточный мотив

Эмиру Афганистана, прибывшему в Индию с визитом в 1907 году, устроили торжественную встречу Британские оркестры должны были играть афганский национальный гимн.

Верховному главнокомандующему генералу Китченеру доложили, что капельмейстеры в смятении: никто не смог разузнать мелодию.

Армейский ум генерала, привыкший к принятию быстрых решений, выдал следующее: «Сыграйте несколько тактов чего-нибудь массивного, торжественного и медленного, и хватит с него».

В результате афганского монарха встретили маршем из старой немецкой оперы, который играли затем во всех крупных индийских городах, которые он посещал.

«Музыка имела такой успех, – писала газета „Нью-Йорк Таймс“ 7 июня 1916 года, – что газеты Бомбея, Мадраса и других городов, где побывал эмир, печатали колонки о „диковинно красивой мелодии афганского национального гимна“».

В официальном дневнике, который вела афганская сторона, читаем: «Английские франки питают пристрастие к одному мотиву, который по малейшему поводу исполняют музыканты, усвоившие стиль и манеру старинных турецких военных оркестров. Эти звуки больше всего напоминают крик верблюдицы. Франки то и дело интересуются, понравилась ли нам музыка, напрашиваясь на похвалу».

«Схватить козла»: самая буйная игра на свете

Даже те, кто уже слыхал о бузкаши, зачастую просто не могут поверить своим глазам, когда это случается. «Случается» – пожалуй, самое подходящее слово: хотя лошади доведены до пика формы, а всадники знакомы с мельчайшими тонкостями игры, случайностям тут нет конца и края. Игра бузкаши, что означает «схватить козла», существует, не поддаваясь краткому описанию, много веков.

Когда англичанин пишет о чем-либо, результат довольно редко оказывается несвязным; порой, однако, он не может произвести на свет ничего лучшего, нежели вялое сравнение типа «конного регби». Один англичанин, посмотрев матч бузкаши, сыгранный в присутствии афганского короля Надир-шаха (1929–1933), написал в своем выверенно-сдержанном отчете:

«Я много раз видел игру в поло… Никаких картинных формальностей, подобных тем, что мы видим перед матчем поло, этой афганской игре не предшествует, и в сравнении с ее резкой, грубой стремительностью поло выглядит теннисной партией в саду у приходского священника».

Если он и преувеличил, то совсем немного. Игровое поле для бузкаши – долина протяженностью от двух до четырех миль посреди суровых гор; с каждой стороны в игре, которую любой, кто ее видел, согласится назвать самой буйной на свете, участвует до двухсот всадников, причем все они, как и их кони, закаленные ветераны.

«Цель» игры для обеих команд одна: тушу теленка (она и есть тот самый «козел»; козлиных туш, по крайней мере в наши дни, не используют) нужно обнести вокруг шестов на дальнем краю поля и вернуть на место, где она лежала вначале.

Кто принес этот «мяч» обратно, тот «забил гол». Это кахраман – герой, чемпион.

Порой борьба оказывается такой ожесточенной, что игра заканчивается без единого «гола».

Начальная точка – неглубокая яма, в которую кладут тушу теленка без головы и конечностей. Часто она весит не менее шести афганских сиров, то есть около ста десяти фунтов.

Вокруг этой ямы противоборствующие команды выстраивают своих всадников. В Баграме к северу от Кабула каждая команда из трех, участвующих в матче, обычно состоит всего из пятнадцати – двадцати человек.

На дальней стороне поля, примерно в полутора километрах от ямы, стоят три флагштока. По сигналу начала игры всадники начинают бороться за тушу; тот, кому удается ее схватить, скачет стремительным галопом к флагштокам, чтобы обогнуть их и вернуться обратно.

За ним, конечно, идет бешеная погоня. Каждый старается перехватить «мяч».

Лишь если выучка и физическая форма как у всадника, так и у лошади наилучшие из возможных, у них есть отличные от нуля шансы. В эту игру не играют просто так, забавы ради; чтобы добиться хоть какого-то результата, и человек, и животное должны быть достойны победы.

На того, кто держит тушу, обрушивается лавина игроков. «Мяч» переходит из рук в руки, снова и снова образуется подобие регбийной «схватки».

Время от времени кому-то удается завладеть обмазанной жиром тушей, и тогда он несется неистовым галопом, стараясь не выронить скользкий трофей, в то время как товарищи по команде пытаются задержать погоню, а соперники – прорвать защитные порядки. В ход идут утяжеленные хлысты, но животным опасаться нечего: любой, кто ударит лошадь, будет дисквалифицирован всадниками-судьями, в которых нет недостатка. Англичанин пишет:

«Это был захватывающий старт, ибо афганцы держатся в седле так, как мало кто из участников наших конных шоу. У меня на глазах они прыгали с таких откосов, что кинохроника, если бы знала, приехала бы за сотню миль, и взбирались на крутые склоны точно горные козлы. И все это – с великолепным безразличием светской девицы и ее жениха на Роттен-роу[20]20
  Роттен-роу – аллея для верховой езды в лондонском Гайд-парке.


[Закрыть]».

Само игровое поле, по словам англичанина, может представлять собой сильно пересеченную горную местность.

Соревнующиеся имеют на вооружении множество тщательно отработанных приемов. В игре участвуют лошади двух типов: тяжеловесы таранят толпу и в тесноте могут в нужный момент встать на дыбы, позволяя всаднику схватить добычу и перекинуть ее «форварду», сидящему на более легкой и быстрой лошади. Соперники, разумеется, не дремлют и стремятся перехватить брошенный «мяч».

После каждого такого перехвата толкотня возобновляется и тяжеловесы опять вступают в игру.

Лошади, в большинстве своем с дикого севера, стоят немыслимых денег. Часто они принадлежат богатым землевладельцам или племенным вождям – баям, которые могут использовать в качестве игроков подчиненных им людей или играть сами.

В игре случаются необычайные, невероятные повороты. Кто-то оказывается ранен, кто-то оглушен, кто-то вышиблен из седла. «Мяч» могут разорвать надвое, и тогда зовут судей, чтобы решить, какая половина «настоящая». В огромную толпу с гиканьем, со взмахами хлыстов, с невиданной целеустремленностью может врезаться лавина из двух сотен всадников:

«Один всадник, выбитый из седла, лежал оглушенный. На поле к нему выбежал врач, за которым следовали два санитара с носилками. „Козел“ упал на землю самое большее в двадцати шагах от него, и прочие игроки, когда медики добрались до упавшего, уже вовсю толкались, сражаясь за трофей. Его положили на носилки, подняли – и тут он сел, огляделся, понял, что уже не в седле, спрыгнул с носилок, схватил за поводья чужую лошадь без всадника, вскочил на нее и вклинился в толпу, в то время как потрясенные служители милосердия, спасая свои жизни, со всех ног бежали от надвигавшейся на них конной массы».

Каково происхождение этого ужасающего, прекрасного, более чем ошеломительного зрелища, точно не знает никто. Иные утверждают, что такой способ тренировки был выработан в XIII веке в монгольской орде Чингисхана. Но легенда гласит, что игра гораздо древнее.

Когда Афганистан звался Арианой (якобы за четыре тысячи лет до нашей эры), тамошние всадники были людьми столь значительными, что некоторые из самых древних царских семей добавили к своим родовым именам слово аспа (лошадь). Тогда-то и зародилась эта игра.

Согласно легенде, жители Арианы мигрировали на запад и на юг. От переселившихся на запад произошли скифы и саки, от перебравшихся на юг – арии, позднее индусы. В Индии через тысячи лет после предполагаемого заселения страны ариями неглубокую яму называют тем же словом джухр, что и яму для игры, в которую по сей день играют афганцы в отдаленных горах северной Арианы.

Хотя бузкаши означает «схватить козла», туша всегда используется телячья: она крепче, и кожа у нее толще. Момент, когда произошла замена, не сохранился в людской памяти.

Побеждают чаще всего команды с севера: тамошние магнаты, чтобы привлечь знаменитостей, предлагают чрезвычайно щедрые награды. Вместе с тем бузкаши – игра демократичная. Соединяя скачки, войну и поло с небольшими дозами регби и гимнастики, она за два часа может сделать никому не известного новичка национальным героем и местным эквивалентом миллионера.

После матча, который ветераны назвали средненьким, один американец повернулся ко мне и сказал: «Я объехал многие страны, чтобы увидеть побольше захватывающих зрелищ. Но после этого дня я стану иным, чем был до сих пор!»

Исталиф Великолепный

Видя невероятное изобилие винограда и помня про долгий период греческого культурного влияния, некоторые считают название городка Исталиф афганским вариантом персидско-эллинистического слова истафил, означающего виноград.

Когда суматоха приемов и званых обедов миновала и наш бизнес начал действовать, мы дружно решили посетить Кох-и-Даман и Кохистан – прославленные предгорья, расположенные к северу от Кабула.

Эмир весьма охотно предоставил нам разрешение на поездку и приказал одному влиятельному лицу сопровождать и охранять нас: некоторые тамошние области, особенно к северу от реки Гхорбанд (то, что называется собственно Кохистаном), были покорены лишь недавно.

Мы выехали из Кабула утром 13 октября и остановились в Карез-и-Мире. Примерно на пятнадцать миль оттуда, теряясь в подернутой дымкой дали, тянулась обширнейшая панорама садов: тридцать – сорок миль в длину, вполовину меньше в ширину, а границей служит не что иное, как белоснежный Гиндукуш.

На следующий день мы прибыли в Шакардару, где расположен монарший сад, правда пришедший ныне в упадок. Наша следующая остановка была в Кахдаре, а оттуда мы двинулись в Исталиф – это великая достопримечательность.

Никакое описание не может отдать должного этим чудесным, восхитительным краям. На протяжении всего пути мы находились среди красивейших фруктовых садов, обрамленных скоплениями диких цветов и растений, многие из которых часто встречаются и в Европе и которыми здесь изобилуют также берега бесчисленных ручейков, стекающих по склонам долин.

На дороги отбрасывают тень благородные, величественные ореховые деревья, которые прекрасно защищали нас от солнца, неизменно жаркого в здешнем климате. На каждом холме, если у него есть удобный южный склон, имеется виноградник; темный изюм лежал прямо на земле, придавая холмам лиловый оттенок. Певчих птиц при этом очень мало; бóльшая часть пернатого племени улетела в более теплые края.

Разлитая в воздухе прохлада, прогнавшая их на юг, бодрила и радовала нас, лишь увеличивая наше удовольствие. Не буду, однако, описывать в подробностях эти чарующие места, да и сады Исталифа, молва о которых разнеслась очень далеко, не нуждаются во мне для того, чтобы доказать свою несравненность.

Мы разбили лагерь на склоне долины, а примерно в тысяче ярдов на другом склоне, прямо напротив нас, громоздился террасами, напоминая пирамиду, город Исталиф, увенчанный святилищем, которое окружено раскидистыми платанами.

Между нами и Исталифом лежала глубокая и узкая долина, по дну которой течет быстрый, чистый, ласкающий слух ручей. Оба ее склона засажены плодороднейшими фруктовыми садами и виноградниками.

Если смотреть вниз по течению ручья, то долина постепенно расширяется и открывает взору обширную равнину, богатую деревьями и прочей зеленью, усеянную бесчисленными фортами с башенками; еще дальше – скалистые горы, покрытые свежим, только вчера выпавшим снегом; а над ними высятся одетые в вечные снега громады Гиндукуша.

Вид настолько же величественный, насколько приятный и чарующий. Легкий ветерок шелестел пожелтевшими осенними листьями, кристальные воды ручья струились по неровным камням с журчанием, доносившимся до верха долины. Даже Темпейская долина в Фессалии не могла сильнее радовать взор ионийца, чем Исталиф порадовал беотийцев из Британии[21]21
  В Древней Греции ионийцы (жители Ионии) считались основными носителями культуры; беотийцы, напротив, слыли грубыми и мужиковатыми.


[Закрыть].

Вечером жители ради гостей иллюминовали свой город. Смотрелось очень мило, но искусственная красота не могла, по нашему мнению, соперничать с природной.

Однако у тех, кто составлял наш эскорт, на уме было другое: они заявили, что Исталиф во все времена был местом удовольствий и что надо выпить вина, иначе не только иллюминация изрядно потускнеет, но и сама Природа не будет стоить ни гроша.

Поэтому мы выделили им несколько бутылок вина, которому они воздали должное в полной мере, хотя в их числе был мухтасиб – глава кабульской полиции.

На следующий день я попенял ему за это нарушение правил его религии. Он перенес мое подтруниванье с полной невозмутимостью и, приняв шутливо-величественную позу, ответил: «Кто, мой господин, посмеет заподозрить меня – меня, мухтасиба – в злоупотреблении вином? Моя обязанность – исправлять людские нравы».

Английский путешественник

Часть четвертая
Услышано в чайхане…

Может быть, и нельзя утверждать, что афганская чайхана способна дать человеку полное образование, но на свете осталось немного мест, где можно услышать столько историй.

Великодушие

Один кандагарский купец ввозил товары с юга, из Индии, и перепродавал их гератскому купцу, который торговал вещами из Ирана, расположенного на западе. Они крепко дружили между собой, хотя ни разу не встречались, ведя дела посредством переписки и обмениваясь караванами.

Наконец житель Кандагара решил отправиться в Герат в гости к своему другу. Тот принял его с восторгом и радушием, и их личная и коммерческая связь стала еще теснее.

Прожив в Герате несколько дней, гость увидел на улице закутанную, но обворожительную девическую фигуру и в тот же миг безнадежно влюбился. Он признался в этом своему другу и добавил, что либо женится на ней, либо умрет. Купец из Герата навел справки и заявил:

– Пусть никто не смеет говорить, что дружеской преданности и великодушию гератца есть предел! Я выясню, испытывает ли она ответное чувство.

Если любовь обоюдна, я сделаю все необходимые приготовления к свадьбе.

Он утаил от друга, что сам был помолвлен с этой девицей. Она согласилась выйти за кандагарца, и брак был заключен.

Молодожены отправились в Кандагар. Несколько месяцев спустя купца из Герата постигло коммерческое бедствие. Он стал нищим в полном смысле слова и, прося у людей пристанища, прибиваясь к караванам, добрался до Кандагара в надежде, что друг поможет ему в беде.

Но, подойдя к дому кандагарского купца, он увидел, что того уводят в цепях.

– Его подозревают в убийстве, – объяснили ему стражники.

Гератец, не располагая для облегчения участи друга ничем, кроме собственной жизни, вскричал:

– Берите меня вместо него! Это я совершил преступление, а он невиновен!

И его бросили в темницу.

Кандагарец, которого освободили, день за днем стоял у ворот тюрьмы и, хотя был невиновен, твердил, что это он убил человека.

Суд объявил кандагарца сумасшедшим, а купца из Герата приговорил к повешению.

Настал день публичной казни. Приговоренного подвели к виселице. На площади стоял настоящий убийца. У него на глазах невинный человек должен был погибнуть в петле, а его друг, тоже невинный, предлагал в обмен на его жизнь свою.

Преступник бросился вперед с криком:

– Я из Мазара! Если гератец и кандагарец способны проявить великодушие, то и я не хуже! Это я убил! Вешайте меня!

Судья, который наблюдал за казнью, приказал, чтобы всех троих желающих пойти на виселицу отправили к Шах-Шудже, тогдашнему монарху.

Властитель, поговорив с каждым наедине и взяв с каждого самую сильную клятву, установил истину.

После этого он велел глашатаям довести историю до всеобщего сведения, чтобы увидеть реакцию людей. Мгновенно родственники убитого подали прошение о помиловании убийцы. Они были из Джелалабада и ревниво относились к своей и городской чести.

– Мы никому не уступим в великодушии! – кричали они в один голос.

И тогда Шах-Шуджа помиловал преступника и щедро одарил жителя Герата, который затем снова влюбился и вступил в брак. Убийца исправился, у кандагарского купца дела пошли еще лучше, жена родила ему красивых детей, и все жили долго и счастливо.

Невозможно

В Афганистане, как и во многих других странах Востока, властитель нередко вызывал подданных на состязание, которое происходило на дурбаре (торжественном приеме).

Однажды эмир Абдуррахман объявил, что даст сотню серебряных монет тому, кто заставит его произнести слово «невозможно».

Когда настал день состязания и все собрались при дворе эмира, некий плут, выступив вперед, нагло заявил:

– Ты потомок разбойника!

Он знал, что в такой день все, что он ни скажет, сойдет ему с рук.

Эмир заколебался, брови его нахмурились. Потом он опомнился и ответил:

– Не исключено. Все зависит от того, что ты понимаешь под словом «разбойник».

Затем слово взял философ:

– Мир не существует!

– Вполне возможно, он сплошная иллюзия, – сказал эмир. – Но если ты так думаешь, зачем тебе такие мирские вещи, как серебряные монеты?

Странствующий дервиш, приблизившись к эмиру, прокричал:

– Все эмиры бесполезны, их надо лишить власти!

– Это тоже вполне возможно, – отозвался эмир, – хоть я и не уверен, что имеет смысл затевать обсуждение этой темы.

Наконец поднял руку мулла Насреддин.

– Твой отец, – сказал он, – занял у моего отца сто золотых монет, и срок, когда ты должен вернуть этот долг мне, как раз сегодня.

– Это, – улыбнулся эмир, – поистине невозможно! Ибо твой отец, которого я хорошо помню, был таким же оборванцем без гроша за душой, как ты. Но ты выиграл. Уж лучше я отдам тебе сто серебряных монет, чем сто золотых.

Судьба

Бухарского эмира, возвращавшегося к себе в столицу из паломничества, застигла в горах свирепая гроза, и ему пришлось ночевать в гостевой комнате маленькой деревушки.

Ворочаясь на жестком ложе, он вдруг услыхал голос:

– В этой деревне родился ребенок. Он умрет в младенчестве.

Другой голос возразил:

– Ребенок проживет несколько лет и будет убит собственным отцом.

Третий голос заявил:

– Мальчик вырастет, убьет бухарского эмира, женится на его дочери и займет его трон.

Утром эмир приказал своим слугам, разбившим лагерь здесь же, обыскать деревню и доставить ему всех недавно родившихся младенцев.

В деревне жили по большей части старики, и младенец был только один. Он родился несколькими неделями раньше.

Эмир велел привести его родителей.

– Дайте мне ребенка, – сказал он, – и вы получите за него тысячу динаров. Если откажетесь, все трое будете убиты.

Перепуганные родители согласились, эмир взял у них сына и отправился в путь верхом с младенцем на руках.

Когда кавалькада ехала по мосту над глубоким ущельем, он бросил ребенка вниз.

Но случилось так, что одна бедная крестьянка, собирая хворост на склоне горы, услышала крики младенца, нашла его и принесла в свою хижину. Другая женщина, у которой был свой новорожденный, выкормила найденыша, которому дали имя Саугхат – «подарок».

Саугхат вырос в сильного и красивого юношу. Он стал учеником кондитера в ближнем городке и рассказал историю своего загадочного появления в долине и спасения всем и каждому. В конце концов молва достигла ушей бухарского эмира.

Тот послал Саугхату от вымышленного имени отравленное варенье и приложил письмо с просьбой приготовить кондитерское изделие, имеющее точно такой же вкус.

Саугхат уже готов был попробовать варенье, но его остановил хозяин:

– Кто тут главный, по-твоему? Пробовать и готовить – мое дело.

С этими словами он взял в рот ложку варенья – и упал мертвый.

Через некоторое время эмир узнал, что Саугхат все еще жив. Взяв с собой слугу, отъявленного убийцу, и изменив внешность, он отправился в город, где жил Саугхат.

Расположившись в караван-сарае, эмир послал юноше записку с настоятельной просьбой немедленно прийти к конюшне. «Того, кто появится у конюшни среди ночи, сразу же убей», – приказал он слуге.

Но, к несчастью для себя, эмир, услышав беспокойное ржание лошадей, подумал, что оно означает конец Саугхата, выбежал наружу и пал от кинжала своего слуги. А юноша не послушался записки и остался дома.

Это только начало истории, которая показывает, что события могут происходить, а могут и не происходить; и человек, прежде чем верить пророчествам, должен очень многое узнать.

А пока что вы можете сами попрактиковаться в сочинении историй: попытайтесь придумать продолжение, которое кончается тем, что ученик кондитера женится на дочери бухарского эмира и садится на его трон.

Двенадцать мудрых слов

Человек по имени Дехкан, уроженец дикого Бадахшана, понял, что на родине может лишь еле-еле сводить концы с концами, собирая сосновые орешки и продавая сушеные белые тутовые ягоды соседям на размол.

И он решил отправиться на заработки в афганский Туркестан, в город Ханабад. «Поработаю несколько лет кем придется, – сказал он себе, – а потом вернусь обратно. Может, и ума наберусь, и окончу дни в мире и довольстве».

Дойдя до Ханабада через горные перевалы и пустыни, через густые леса, Дехкан брался там за всякую работу, жил бережливо и откладывал на будущее все деньги, какие мог.

Трудясь год за годом, Дехкан оставался таким же простодушным, каким был. И вот, спустя много лет, он отправился домой с тремя сотнями серебряных монет, и по пути внимание его привлек своей безмятежностью мудрый старец, сидевший у дороги.

– Подари мне толику ума, я хочу у тебя поучиться, – сказал Дехкан мудрецу, поклонившись с должным почтением.

– За пять мудрых слов – сотню серебряных монет, – проговорил старец.

Дехкан дал ему деньги и услышал:

– Под скалой ты в опасности. А теперь ступай!

И Дехкан двинулся дальше, ломая голову над смыслом этих слов. Через несколько дней он увидел на обочине дороги еще одного старца.

– Торгую мудростью, – сказал старец. – За четыре драгоценных слова – только сотню серебряных монет.

Дехкан отсчитал деньги, и мудрец промолвил:

– По мосту иди смело. А теперь ступай!

Дехкан отправился дальше, раздумывая об услышанном.

Через несколько дней Дехкан прибился к компании, которая шла в ту же сторону. Это были купцы, направлявшиеся в Вакхан, к древнему Шелковому пути в Китай. Идя вдоль реки, путники увидели третьего мудреца.

– Куплю у него толику ума, – сказал Дехкан, вынимая последние сто монет.

Дехкан уже успел рассказать купцам про первых двух мудрецов и их советы, и они вдоволь над ним посмеялись:

– После всех мытарств и лишений, после долгих лет трудов, когда ты берег каждую монету, ты готов все отдать старому дурню, умному в одном – в вытягивании денег из прохожих!

Но Дехкан, твердо решившись, подошел к третьему старцу, протянул ему деньги и попросил поделиться с ним мудростью.

– Того, что ты заплатил, хватит на три слова, – сказал старец, пряча деньги. – Лезь на дерево. А теперь ступай!

Когда Дехкан передал разговор товарищам, они высмеяли его еще пуще:

– Двенадцать слов за три сотни серебряных монет! Да мы бы за одну монету наболтали тебе этих слов целую тысячу! Жаль, что ты уже отдал все до последнего, – потешались они.

Вскоре путешественники, которые изрядно проголодались и хотели пить, увидели красивую чайхану, укрытую в тени огромной скалы.

– Здесь и передохнем! – воскликнули купцы.

– Не случилось бы беды из-за этой скалы, – предостерег их Дехкан.

Но они только расхохотались:

– Эта скала стоит здесь уже тысячу лет. Пошли выпьем чаю.

Может быть, скала и правда простояла тысячу лет. Но теперь она рухнула и раздавила чайхану, а с ней и половину спутников Дехкана.

Похоронив погибших, потрясенные купцы продолжили путь. Они переходили вброд реки, преодолевали горные перевалы, шли вперед и вперед, и вскоре их дух окреп. Тут-то они и очутились перед канатным мостом через зияющую пропасть. Мост выглядел страшно ненадежным. Все остановились в нерешительности, но Дехкан сказал:

– По мосту иди смело! Такой совет дал второй мудрец. Пойдемте же.

Он благополучно прошел по мосту и с той стороны пропасти увидел, что на его товарищей из засады напали свирепые, вооруженные до зубов разбойники. Он ничем не мог помочь купцам, которых разбойники, связав, повели в свое логово. И Дехкан двинулся дальше в Бадахшан, столь же обездоленный, как и его спутники, но – подбадривал он себя, – по крайней мере, свободный.

Когда он добрел наконец до родной деревни, он увидел, что на обезумевших от ужаса крестьян напали львы. Звери вытаскивали людей из жилищ и уносили в зубах. Львы не могут залезать на деревья, но ни один из жителей не воспользовался этим, чтобы спастись. Дело в том, что многие деревья в тех местах с незапамятных времен считались священными. Забраться на какое-либо из них было бы святотатством.

Но тут Дехкану очень вовремя вспомнился совет третьего старца: «Лезь на дерево!»

Несколько мгновений – и Дехкан уже на верхних ветвях высокого дерева. Он оставался там до тех пор, пока львы не ушли. И что же? Он увидел, что к трем веткам со стороны ствола привязаны три больших глиняных горшка. В каждом лежало по сотне золотых монет.

Когда Дехкан пришел продавать монеты, лицо золотых дел мастера, к его изумлению, показалось ему знакомым. Диковинным образом оно было лицом каждого из трех мудрецов.