Текст книги "Неприрожденные убийцы"

– А что вы сделали с отрезанным ухом? Забрали с собой?

– Ага! Зажарили и съели! Что можно сделать с ухом? Выкинули на хрен обратно. Ухо ему, кстати, потом пришили. Потерпевший даже на суд не приехал. Следователь говорил, что у него все и так хорошо… Если бы ухо не пришили, то и статья была бы другая. А так нам предъявили «хулиганство». Мы выходим из вагона, а нас уже ждут. Скоро я уехал в следственный изолятор на улицу Лебедева.

– Сколько в общей сложности вы просидели?

– Почти год. В 12-местной камере, где сидело почти пятьдесят человек. Атмосфера гнилая. Все на нервах. Естественно агрессия…

– Как я понимаю, рядом с вами сидело множество земляков потерпевшего…

– Кавказцев было много, да. Менты пугали, что посадят именно к братанам-друганам этого оглы. Но ничего, обошлось. Если ты человек нормальный, то к тебе и отношение нормальное. Блатные, конечно, задавали вопросы по поводу свастики. В тюрьме свастика означает отрицалово по всем понятиям. Это пошло еще со времен, когда сидели всякие власовцы и красновцы. Свастика значит, что ты не с ментовским миром и не с воровским. У нас – свои понятия. Мы сидим спокойно, это наши проблемы.

– За татуировки отвечать приходилось?

– Конечно. Я первую сделал еще в 15 лет, у приятелей. Теперь ту старую ерунду по нынешним понятиям переделываю: забиваю татуировками рун и славянскими узорами. На следующей Тату-конвенции буду участвовать в показе черно-белых орнаментов.

– Для молодых мужчин годами сидеть без женщин… тяжкое испытание…

– Так там же были… как называются?.. девочки. Кто-то пользовался ихними услугами. Отгораживаются ширмочками, и вперед! Честно говоря, мне не кажется это решением проблемы.

– А ваша собственная девушка дождалась вас из тюрьмы?

– Тогда у меня не было девушки. С будущей женой я познакомился позже. История – как в кино. В журналах как раз стали печатать письма девчонок: «Хочу познакомиться с рэпером, с хуепером… лишь бы не скинхед». И я решил написать письмо: чем плохи бритоголовые? Парни спортом занимаются, наркотики не употребляют, нормальные ребята… Не знаю, как получилось, но мое письмо перепутали. То есть моей будущей жене попало письмо, которое я писал совершенно другой девушке. Она с подружками его прочитала и решила вернуть лично в руки. Мы тогда жили целой компанией. Просыпаемся както – стоят три девчонки…

– Дальше вы дарили ей цветы и водили в кино?

– Мое ухаживание состояло в том, что будущая жена слушала, о чем мы говорим, везде за мной ездила. Любой девушке это будет интереснее, чем кино. Свадьбу мы спраздновали не по бытовухе, дома, а на природе. Ребенок родился у нас во время славянского праздника в Калуге. Мы дали ему славянское имя Ратомир. Сейчас ему год и три. Жена пока в декретном отпуске.

– А вам после выхода из тюрьмы было сложно найти работу?

– Вообще нет! До тюрьмы я работал электриком. Когда вышел, первым делом заставил себя получить образование. Экзамены сдал экстерном. Уже к концу года стал работать в социальной сфере.

– То есть?

– Официально я числюсь экспертом при одном фонде, который работает с подростками. Недавно в том же самом изоляторе, где я сидел, мне вручали приз за участие в акции по борьбе с наркотиками. Создал для подростков клуб, начал организовывать спортивные лагеря. Среди моих ребят уже есть несколько чемпионов России.

– Извините, я не понял. Вы официально учите подростков? Чему?

– Я предостерегаю их от дурости.

– Резать уши азербайджанцам – это дурость?

– Это крайность. Крайности не нужны. Хватит того, что я пережил, зачем так же попадать другим? Ко мне приходит человек, я спрашиваю: что ты можешь делать? «Я могу взрывать рынки». Извини, не интересует!

– А чем сегодня занимаются ваши соратники по беспокойной юности?

– Кто стал развиваться дальше, тот что-то из себя представляет. Многие так и остались… блуждающими воинами собственной войны. Ни родителей, ни дома… только собственная война. Кто-то сидит. Что сказать? Понимание всегда приходит через ситуацию. Попал в ситуацию, ощутил страдание, обрел понимание.

– Пройдет двадцать лет. Что вы скажете собственному ребенку, когда он спросит, за что вы сидели в тюрьме?

– Зачем об этом думать? Думать вредно. Может, нас всех пересажают на хрен. Может, нет. Кто знает? Мы живем, мы развиваемся… все мы – человеки. Все, что с нами происходит, – это нормально.

Глава шестая: Восход черной звезды

1.

24 февраля 2003 года Вазген Петросян вышел из вагона метро на станции «Пушкинская» и повернул к эскалатору. Удар обрушился на него сзади. С Вазгена слетела шапка, и первым делом он зачем-то потянулся ее подобрать. Он наклонился, получил еще несколько ударов, услышал «Умри, сука черножопая!», упал – и самостоятельно подняться больше не смог.

Рассказывает оперативник 18-го («экстремистского») отдела УБОП:

– В марте 2003-го, накануне празднования 300-летия Петербурга, был создан 18-й отдел УБОП, специализирующийся на предотвращении проявлений экстремизма.

Я тогда еще продолжал работать в метро. А в новую структуру ушел один из сотрудников уголовного розыска метрополитена. Иногда мы встречались, я давал ему материалы. Мне было не жалко поделиться тем, что я по-любому не смог бы раскрыть сам. Единственное, о чем я просил: если получится, перетащи к себе. Ну и где-то через месяц он предложил мне переводиться. Я начал работать в УБОПе и дело группировки «Шульц-88» получил обратно.

Теперь с этой бригадой у меня были личные счеты. После того как дело танзанийцев рассыпалось, информаторы рассказывали:

– Все знают, что вы пытались накрыть «шульцов», но у вас ничего не вышло. Шульц про вас всем говорит: руки коротки! Он, типа, самый мудрый, ментам его не взять.

Я, как говорится, не злопамятный, просто злой и память у меня хорошая. Эти его слова мне запомнились. Пока я действительно не мог ничего сделать – только медленно и методично собирал информацию. Зато очень скоро по Шульцу у меня был полный расклад.

Рассказывает сотрудник одного из антиэкстремистских подразделений, просивший не называть его фамилии:

– Данных по Шульцу было собрано очень много. Мы знали о нем вообще все. Детство, школа, армия… В армии Шульц отслужил всего несколько месяцев. В учетной карточке у него значилось, что, не справляясь с трудностями армейской службы, парень шантажировал всех суицидом… Начальство решило не связываться, и Шульца комиссовали по дурке. Этот парень настолько меня интересовал, что я не поленился, съездил в госпиталь, где он лежал, забрал медкарту и все прочел. Было интересно. Там, например, имелась запись, что в больничной палате Шульц отнимал у слабых еду.

Сразу после армии парень занялся созданием собственной бригады. Идея была в том, чтобы объединить вокруг себя всех скинхедов города. За дело он взялся очень бодро. Другие бригады существовали уже по пятьшесть лет. И могли похвастаться от силы несколькими избиениями. А Шульц начал активно вербовать сторонников. Переманивать людей со стороны. Первым организовал регулярный журнал, в котором излагал свои идеи и отчитывался по акциям. И за полгода его бригада стала действительно № 1 во всем городе.

К апрелю 2001-го первый состав «Шульц-88» был укомплектован. Акции и тренировки Шульц проводил еженедельно. В назначенный день его бойцы выходили на улицы и, пока не встречали черных, по домам не расходились. Причем управление он жестко держал в собственных руках. Со взрослыми националистическими партиями ни на какие контакты не шел. Других лидеров просто выдавливал.

За два года, пока существовала его бригада, там сменилось целых четыре состава. Сперва это были СВР, Кислый и другие действительно очень серьезные люди. Но ужиться с Шульцем никто из них не смог. Они пытались поставить его на место, говорили:

– Что ты так себя ведешь? Успокойся! В бригаде ты ведь всего лишь первый среди равных!

– Нет, – отвечал Шульц. – Я просто первый! Над всеми вами!

– Ну и иди тогда на хер!

Надо было видеть этого Шульца. Росточка – ниже меня и вот такой худощавый. Остальные-то парни у него – минимум на полметра выше и в полтора раза шире в плечах. Но от всех, кто к нему приходил, Шульц требовал безоговорочной покорности.

Бойцы первого состава на такое не шли. Они орали:

– Ты выдвигаешь идеи? Прекрасно! Я их разделяю! Но это не значит, будто я стану тебе подчиняться, понял?

– Тогда пошел вон из бригады! В конце концов, она называется «Шульц-88», и мне решать, кого я здесь оставлю, понял?

Тупо и целеустремленно, но он шел к своей цели. А параллельно сошелся с ребятами из петербургского отделения большой скинхедской структуры «Blood & Honour». У этих парней на Литейном проспекте (в самом центре города) был небольшой магазинчик «Питсбург». Там продавалась скинхедская одежда, амуниция и пресса. Ботинки «Бульдог», джинсы, кенгурухи с символикой, подтяжки, значки – и журнальчики. Шульц стал продавать через «Питсбург» свое издание «Made in S-Peterburg».

Деньги на открытие этого магазина были даны московскими скинами из «Объединенных бригад-88». Но хозяев очень быстро прихватили – причем даже не милиция, а госбезопасность. Директору пришлось бежать, за старшего в магазине остался Шульц. Ну и тут он развернулся. Деньги спонсорам он вообще перестал отдавать – все забирал себе. Когда потом, уже после его ареста, москвичи провели ревизию и узнали, каких сумм не хватает, то решили, что проще будет снести директору башню, чем все это вернуть. В отличие от ФСБ, они директора выловили быстро, и отвертеться тому стоило больших трудов.

– Какие бабки? – орал он. – Вы что, не видите, что происходит? Шульца приземлили, я – под статьей! Какие тут могут быть бабки?!

2.

Рассказывает сотрудник одного из антиэкстремистских подразделений, просивший не называть его фамилии:

– Избавившись от Кислого и СВР, Шульц стал набирать себе молодых, только что побрившихся. Как-то была получена информация, что он будет проводить для них «зарницу». Так они называли тренировочные побоища с кем-нибудь из других бригад. Лидеры договаривались, привозили своих бойцов куда-нибудь на пустырь, подальше от чужих глаз, и те там лупасили друг дружку до полного посинения. Считалось, что «зарницы» повышают боевой дух.

Рассказывает оперативник 18-го («экстремистского») отдела УБОП:

– Мы выдвинулись в засаду. Смотреть на все это было интересно: «зарницу» я видел первый раз. Парни разделились на две стенки, размялись, поорали лозунги, ля-ля, тополя, – и понеслось! Ту пленку, которую мы тогда отсняли, иногда показывают по телевизору. Мне до сих пор интересно: сколько и кому именно телевизионщики за нее заплатили?

«Зарница» тогда проходила между молодым составом «Blood & Honour» и «Шульцем-88». По окончании побоища всех участников мы захватили – кроме самого Шульца. Не представляю, как он тогда умудрился свинтить. Задержанных мы отвезли в отдел и начали переписывать данные.

Тогда как раз только-только появилась новая грядочка «Норд-Фирм». Их было всего несколько человек, и ребята думали прикрепиться к кому-нибудь покрупнее. На «зарницу» они подъехали, чтобы поближе познакомиться с «Шульцем». И этих молодых людей нам удалось разговорить. На «Щульца» они дали расклад.

До этого никакой конкретики по преступлениям у нас не было. То есть мне говорили, будто акции Шульц устраивает чуть ли не еженедельно, но ни потерпевших, ни привязки к определенным событиям не было. Преступления совершались постоянно, а ухватиться было не за что. А теперь нам был выдан чуть ли не поименный список всех «шульцов» и список – что именно, где именно и когда именно они натворили… Ну и дело сдвинулось.

3.

Рассказывает сотрудник одного из антиэкстремистских подразделений, просивший не называть его фамилии:

– Информаторы рассказывали, что в конце зимы в районе улицы Малой Московской ребята из бригады «Шульц-88» прыгнули на чурку. Причем даже пырнули его ножом. Пострадавшего мы искали очень долго. Облазали все отделения и все травматологические пункты в том районе. Но так никого и не нашли.

Кроме того, нам сообщали, что на улице Дыбенко «шульцы» отоварили двух арбузников. Там людей били арматурой и металлическими прутьями. Одному выбили глаз, другого ткнули ножом. Казалось бы, уж с такими-то травмами можно найти терпил, а? Мы обшарили все отделения милиции, подробно проверили все заявления за последние полгода: ничего похожего! Потерпевших опять не было.

А раз так, значит, до суда такое дело в любом случае не довести. Нам было известно, что это сделали «Шульц-88». Известно, кто и как бил. Мы знали даже, какой именно глаз выбили арбузнику. Но дальше по этим эпизодам мы никого не кололи – не было смысла.

Рассказывает оперативник 18-го («экстремистского») отдела УБОП:

– Что еще? – дергал я информаторов. – Вспоминайте! Хоть что-то! Дайте мне хоть какую-то зацепочку! Хоть самый незначительный эпизод!

Парни мямлили и по сотому разу повторяли одно и то же. Прыгнули на двух черных на станции метро «Ломоносовская». Когда – не помнят. Ножом в тот раз не били: несколько ударов и разбежались… Разогнали подростков-рэперов на станции метро «Проспект большевиков»… На Литейном проспекте избили кавказца… на улице Марата – двух негров, но когда, тоже не помнят… Еще отоварили чурку на станции метро «Пушкинская»…

– «Пушкинская»?

– Ну да.

Сказали бы на «Садовой» или на «Площади Восстания» – махнул бы рукой. Там прыгают чуть ли не каждый день. Найти пострадавших не реально. Но «Пушкинская»? Станция-то в принципе очень тихая…

– Какой конкретно национальности был избитый? Не помнишь?

– А зачем мне? Чурка и чурка…

– Ну, а хотя бы приблизительно – когда это было?

– Думаете, я дату записывал?

– Вообще ничего из того дня не помнишь? Ни даты, ни времени?

– Футбол в тот день был. Точно!

Странно, но я тоже помнил день того футбола. За некоторое время до того, как я ушел с работы в метрополитене, мне нужно было отдежурить в отделе. Уже было известно, что я перевожусь в УБОП, и это было чуть ли не последнее мое дежурство в метро. Выпало оно на 25 марта. В этот день в городе проходил матч «Зенит» – ЦСКА. Короче, не дежурство, а полное безумие: драки, беспорядки, битые витрины, куча пострадавших и еще больше задержанных. Я записывать не успеваю: в отдел приходит по сотне человек в час. И среди них был молодой армянин. Парень – студент, чуть за двадцать. Отпизжен он был – смотреть страшно. Лицо как подушка. Пришел с родителями, все трое – грустные.

– Что случилось?

– Шел на станции метро «Пушкинская». Сзади напрыгнули, отпинали. Пришел писать заявление.

Сразу было ясно, что это глухарь. Я ему предложил: посмотри, у нас тут куча задержанных. Может быть, кого-нибудь признаешь? Он походил, порассматривал:

– Этот похож – но не точно. И этот похож – но тоже не точно…

А раз не точно, значит, пиздец. Я пытался родителей отговорить писать заявление. Говорил, что они должны понимать: вряд ли мы найдем виновных.

– Да. Мы понимаем. Но заявление все равно напишем.

Уперлись, и все. Ищите тех, кто избил сына! А где их искать? Я махнул рукой, принял у них заявление и вскоре перевелся в 18-й отдел. Теперь я бы и не вспомнил о том случае. Но тут ребята говорят, что прыгали на черного, причем дело было на «Пушкинской» и происходило все днем.

– Днем?

– Ну да. Очень рано было, чуть ли не полдень.

Я стал вспоминать. Терпила, у которого я принимал заявление, приехал в отдел около трех часов дня. А до этого успел получить пиздюлей, выйти из метро, съездить к родителям, получить у врача справку о побоях и подъехать к нам… Получается приблизительно полдень.

Все сходилось. Я стал звонить в метро.

– Ребята! Помню, был такой эпизод… Посмотрите, а?

Я специально подъехал, мы долго рылись в бумагах. С трудом, но материал все-таки отыскали. Ясно, что после того, как я принял заявление, никто им не занимался. Там с первого взгляда было ясно: глухарь. Кто знал, что все так получится?

4.

Рассказывает оперативник 18-го («экстремистского») отдела УБОП:

– На деле с избитыми танзанийцами я кое-чему все-таки научился. Главной ошибкой в прошлый раз было то, что своего главного информатора мы привлекли как обвиняемого. А какой идиот станет давать показания против себя самого?

Да, он виноват. Да, он пиздил этих негров так же, как и остальные. Но он дает расклад – и мы переводим его из обвиняемых в свидетели. А иначе дело просто рассыплется.

Теперь мы так и сделали. На этот раз все было построено куда грамотнее. Часть ребят мы оформили свидетелями – и все получилось.

– Вы даете мне данные по «Шульцу», а я вывожу вас из этого дела. Идет?

Видно было, как им не хочется соглашаться. Но другого выхода-то у них не было, понимаешь?

– Идет, – было отвечено мне.

Все обвинение мы тогда построили на эпизоде с избитым армянином. Работа пошла очень быстро. Потерпевший имелся, свидетели были допрошены. Не было выходов только на самого Шульца.

Данные его у меня были уже давно – да что толку? Глупо было бы прийти к нему и сказать:

– Нам известно, что ты – лидер противозаконной группировки. Сейчас же, сука, во всем признавайся!

Шульца нужно было брать на чем-то конкретном. И мы стали над этим работать. Этот засранец сам никогда в драках не участвовал. Дать отмашку – это пожалуйста! Но сам – никогда!

У свидетелей я спрашивал:

– Сам Шульц армянина бил?

Те только смеялись:

– Разумеется, нет! Слишком осторожный.

Я опять беседовал с информаторами:

– Кто конкретно бил армянина?

– Вся бригада била. Но больше всех Леша «Ваффен».

– Что значит «Ваффен»?

– На затылке у него есть татуировка: Waffen SS. Отсюда и кличка.

– Адрес? Место работы? Хоть что-то кроме этой татуировки можешь о нем сказать?

– Знаю телефон.

А уж где телефон, там и все остальное. Мы его проверили, и оказалось, что парень дважды судим. Один раз за наркотики, а второй – за грабеж. Причем грабеж был совершен в составе, а это всегда более серьезная статья. Ну, и здорово! Лучше биографии не придумать! Через какое-то время мы приехали и просто сняли парня из дому.

Сели в машину, едем в отделение. Я говорю:

– Леша! Ты же сам все понимаешь. Ранее судим, человек опытный. Просто так милиция ведь не приезжает.

– Да. Все понятно.

– А раз понятно – рассказывай, что натворил.

Он начинает нести какую-то чушь.

– Так, – говорю, – не пойдет. Это ты своей подружке расскажи. Ты где был вот такого-то числа?

– Тык… Пык… Не помню.

– Не парься. Я и так знаю, где ты был. И где был, и что делал, и подельников твоих – мы все знаем. Ты, Леша, приплыл. Третья судимость – будешь сидеть, причем сядешь, ох, как надолго! Понимаешь?

– Что тут можно не понять?

– Но в принципе могу предложить вариант. Ты поможешь нам, мы поможем тебе.

– Что значит «поможешь»?

– Стучать я тебе не предлагаю. Стукачей у меня своих хватает. Но меня очень интересует Шульц. Я ловлю его давно и очень хочу посадить.

– Я знаю, что вы его ловите… Это все знают…

5.

Рассказывает сотрудник одного из антиэкстремистских подразделений, просивший не называть его фамилии:

– Сперва дело попало в Главное следственное управление. В основном там инкриминировались статьи типа «хулиганства». Но мы сумели убедить руководство, что никакое это не хулиганство, а типичная национальная рознь.

– А раз так, – решило руководство, – значит, заниматься «шульцами» будет только прокуратура.

И тут удача повернулась ко мне лицом. Следователь Следственного управления закрывать Шульца отказывался категорически. У него было мнение, что все это – просто подростковое баловство. А в прокуратуре и думать не стали. Ознакомились с материалами и за голову схватились: какое хулиганство! Ё-моё! Тут не только нацрознь – тут все признаки создания экстремистского сообщества. Срочно всех закрывать!

Это дело стало первым в стране, где обвинение было сформулировано по статье за организацию экстремистского сообщества. Внимание прессы и руководства там с самого начала было очень пристальное. Диму Шульца вызвали на допрос, предъявили обвинение и отправили в Кресты. Вменили ему то ли пять, то ли шесть статей, да только все это мало чего стоило. Определяя дело в суд, мы понимали, что там его могут запросто оправдать.

Я знал о множестве эпизодов с его участием, но доказательств почти не было. Избиение танзанийцев – его рук дело. При этом эпизод висит в глухарях до сих пор. Знаю кто, знаю как и когда. Но доказать ничего не могу. Были еще несколько избиений и ножевых ранений. Ребята из «Шульц-88» действительно умудрялись совершать по акции в неделю. А доказательств не было, и потерпевших найти не удалось.

В результате сосредоточиться мы решили на единственном эпизоде: избиении армянина на «Пушкинской». Мы понимали, что это немного, но больше у нас ничего не было.