Текст книги "Лермонтов. Исследования и находки"

Дневник отмечает, что с ней обедали «Madame Anttonoff et Alexandrine Pototzky (может быть, «Polotzky». – И. А.)[852]852
  ЦГАОР СССР, ф. 672, оп. 1, № 416, л. 31.


[Закрыть]. Вторая из этих дам отпадает: Alexandrine – неподходящее имя. Мадам Антонову не удается обнаружить ни в адрес-календарях, ни в справочниках, ни в мемуарной литературе. Кроме того, имя Антоновой не связывается с литературным кругом, в частности с гостиной Карамзиных. По-видимому, интересующая нас Мария, которой принадлежал альбом, виделась с императрицей так часто, что последняя отмечала далеко не все встречи… Но вот в записи, сделанной через день – 25 августа, упомянута «Mary Paschkoff» – Мария Пашкова[853]853
  Там же.


[Закрыть]. Посмотрим… Это имя появляется в записях дневника постоянно.

Мария Пашкова – лицо в высшей степени подходящее: дочь близкого друга императрицы, воспитательницы царских дочерей графини Юлии фон Барановой, урожденной фон Адлерберг. До замужества Мери Баранова состояла фрейлиной в штате императрицы. В 1829 году она вышла за богача Михаила Васильевича Пашкова, причем в дневнике К. К. Мердера, которому было поручено воспитание наследника – будущего Александра II, отмечено, как важное дело: одиннадцатилетний сын императора ходил поздравлять фрейлину Баранову, которая выходит замуж за Пашкова[854]854
  «Записки К. К. Мердера». – «Русская старина», 1885, № 3, с. 532.


[Закрыть].

Что альбом, врученный мне Антониной Николаевной Знаменской, принадлежал в свое время Марии Трофимовне Пашковой, в девичестве фон Барановой, подтверждается целым рядом косвенных доказательств.

Брат этой Марии Трофимовны – Николай – был женат на Елизавете Николаевне Полтавцевой[855]855
  П. Долгоруков. Российская родословная книга. СПб., 1855, ч. 2, с. 272.


[Закрыть]. А запись этой Барановой, урожденной Полтавцевой, стоит в альбоме рядом с автографом Лермонтова!

В 1839 году Пашковы постоянно бывали у Карамзиных и у дочери П. А. Вяземского – М. П. Валуевой. Вот письмо П. А. Вяземского, отправленное 30 июня 1839 года:

«Вечером у Валуевых кое-кто пили чай: Карамзин, Пашковы, Смирнова, Репнина, поэт Лермонтов…»[856]856
  ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, ед. хр. 3271, л. 35.


[Закрыть]

Запись в дневнике А. И. Тургенева за 12 сентября 1838 года:

«К Карам<зиным>: слушал чтение Лермонтова – повесть. К Валуевым: там вечер: Полу<эктов>, Пашков, Мерг<унов>, Лерм<онтов>, Саша <Карамзин> смешил до конвульсий»[857]857
  «Дневник А. И. Тургенева». – ИРЛИ, Рукописный отдел. Ср. Э. Гeрштeйн. Дуэль Лермонтова с Барантом. – «Литературное наследство», т. 45–46. М., Изд-во АН СССР, 1948, с. 399.


[Закрыть].

О том, что Лермонтов встречается с Пашковыми у Карамзиных, мы знаем из карамзинских писем, обнаруженных Ф. Ф. Майским в Крымском областном архиве[858]858
  Ф. М а й с к и й. М. Ю. Лермонтов и Карамзины. – В кн.: «Михаил Юрьевич Лермонтов. Сборник статей и материалов». Ставропольское книжное издательство. 1960, с. 135.


[Закрыть].

Сестра Марии Трофимовны Пашковой – Луиза – состоит в браке с Михаилом Федоровичем Голицыным[859]859
  П. Д о л г о р у к о в. Российская родословная книга. СПб., 1855, ч. 2. с. 272.


[Закрыть]. С этой супружеской четой Лермонтов, очевидно, тоже встречается у Карамзиных. «Вечер у Карамзиных, – записывает в свой дневник Василий Андреевич Жуковский 5 ноября 1839 года. – Князь и княгиня Голицыны и Лермонтов»[860]860
  «Дневники В. А. Жуковского». СПб., 1903, с. 510.


[Закрыть].

Брат этого Михаила Голицына – Александр Федорович – однополчанин поэта, тоже бывает в доме Карамзиных[861]861
  К. Манзей. История лейб гвардии Гусарского полка. 1775–1857. СПб., 1859, ч. III, с. 149; «Михаил Юрьевич Лермонтов. Сборник статей и материалов». Ставропольское книжное издательство, 1960, с. 128.


[Закрыть]. В этом же салоне Лермонтов встречает еще одного члена этой семьи – Голицына Николая Сергеевича, сотрудника «Отечественных записок», писателя по военным вопросам. И не случайно в архиве этого Голицына сохранилось неизвестное письмо Лермонтова к Софье Николаевне Карамзиной[862]862
  «Литературное наследство», т. 19–21. М., 1935, с. 512.


[Закрыть]. Адрес Голицына записан Лермонтовым в книжку, которую ему подарил Владимир Одоевский[863]863
  A. H. Mихайлова. Рукописи М. Ю. Лермонтова. Описание. Л., 1941, с. 43.


[Закрыть]. Обо всех этих связях Лермонтова как-то ничего толком не сказано. А между тем это круг, в котором он проводит целые вечера в интересных и оживленных беседах. Тут стоит отметить, что все эти встречи с Пашковыми и Голицыными приходятся на 1839 год.

Сохранилась программа костюмированного бала в Михайловском дворце в Петербурге, затеянного уже после гибели Лермонтова, в 1844 году, для придворной аристократии[864]864
  «Старинная афиша маскарада в Михайловском дворце». – «Русская старина», 1884, кн. III, с. 59–64.


[Закрыть]. В числе главных лиц, участвующих в спектакле «Двор калифа багдадского», находим Марию Трофимовну Пашкову, урожденную фон Баранову, и сестру ее – княгиню Голицыну, и Софью Васильевну Трубецкую, вышедшую замуж за Рибоньера, и урожденных Полтавцевых, и по мужу Полтавцевых, и Е. Пашкову, и А. Пашкову, и мадам Адлерберг, и Баранова 1-го, Баранова 2-го, Баранова 3-го, не говоря уже о сыновьях и дочерях царя Николая I.

Но среди имен этих аристократов мы не встречаем ни Марии Соломирской, ни Марии Щербатовой. И мысль, что императрица и ее дочери могли писать в их альбомы интимно и дружески, исчезает сама собой.

Наиболее близкой к царской семье из всех возможных Марий, связанных при этом с домом Карамзиных, кажется, надо считать Марию Трофимовну Пашкову.

В 1839 году ей 32 года (1807–1887), она жена флигель-адъютанта Михаила Васильевича Пашкова. С 1838 года – он полковник, командует эскадроном… того самого лейб-гвардии Гусарского полка, в котором служит Михаил Юрьевич Лермонтов[865]865
  А. Б. Лобанов-Ростовский. Русская родословная книга, изд. 2-е. СПб., т. 2, с. 80, № 50; П. К. Мартьянов. Дела и люди века. СПб., 1893, т. 2, с. 149; «Русский биографический словарь», том «Павел – Петр», с. 443; «Сборник биографий кавалергардов», т. III, с. 347.


[Закрыть].

Лейб-гусарский полк квартирует в Царском Селе. И в Царском Селе Лермонтов встречается с Пашковыми, конечно, еще чаще, чем в салоне Карамзиных.

Это еще не все! С Пашковым Лермонтов находится в близком родстве. На тетке Пашкова был женат двоюродный дед поэта – Арсеньев[866]866
  А. Б. Лобанов-Ростовский, Цит. соч., с. 79, №№ 41 и 42.


[Закрыть]. Сейчас нам смешно считать их близкими родственниками. Но в дворянской среде того времени, особенно при любви Елизаветы Алексеевны Арсеньевой – бабки поэта – к соблюдению родственных связей, родство Лермонтова с Пашковым, при том что оба они служат в одном полку, обязывало к поддержанию знакомства и встречам. Но и это не все!

М. В. Пашков – двоюродный брат Евдокии Петровны Ростопчиной[867]867
  Там же, с. 80.


[Закрыть]. «Chére Marie» приходится ей невесткой. Это объясняет нам, почему знаменитая поэтесса подписывается интимно: «Додо».

Пашковы бывают в доме дочери Вяземского.

Становится совершенно понятным, почему на страницах альбома мы находим фамилии Лермонтова, и Вяземского, и Ростопчиной, и Александра Карамзина. Тут оставляют записи только очень знаменитые или очень знатные лица, которых хозяйка альбома имеет все основания считать в числе своих близких знакомых.

Родная сестра М. В. Пашкова замужем за Дмитрием Васильевичем Дашковым[868]868
  Там же, с. 81.


[Закрыть], старинным другом дома Карамзиных, входившим в молодости в литературное общество «Арзамас», группировавшееся вокруг Николая Михайловича Карамзина. В 30-е годы Дашков занимал высокий пост министра юстиции. Но по старой дружбе до самой смерти (умер он как раз в 1839 году) бывает с женой в доме Карамзиных[869]869
  И. Андроников. Я хочу рассказать вам… М., «Советский писатель», 1962, с. 91.


[Закрыть].

Сын другой сестры М. В. Пашкова, родной племянник его, – князь Александр Илларионович Васильчиков, будущий секундант на дуэли Лермонтова с Мартыновым.

В альбоме, предоставленном мне для изучения Антониной Николаевной Знаменской, встречаются имена: «Catherine Tisenhausen» и «Alexandrine Woyeikoff». Первая – внучка

M. И. Кутузова, старшая дочь Елизаветы Михайловны Хитрово от первого брака – Екатерина Федоровна Тизенгаузец, фрейлина императрицы, пользовавшаяся ее особым доверием и расположением[870]870
  П у ш к и н. Письма. Под редакцией и с примечаниями Б. Л. Мозалевского, т. 2. М.—Л., ГИЗ, 1928, с. 358–359.


[Закрыть]. Вторая – фрейлина великих княжон, дочь известного литератора Александра Александровна Воейкова[871]871
  П. Д о л г о р у к о в. Российская родословная книга. СПб., 1856, ч. 3, с. 346.


[Закрыть]. И, наконец, еще одно лицо из окружения той, кому принадлежал альбом, – Софья Александровна Бобринская, жена внука Екатерины II графа А. Бобринского, одно из самых влиятельных лиц при дворе, ближайшая подруга императрицы, державшая в своих руках «жезл правления петербургскими салонами», как заметил один из политических деятелей Франции, посетивший в 30-х годах Петербург[872]872
  Эмма Гeрштейн. Вокруг гибели Пушкина. – «Новый мир», 1962, № 2, с. 218–219.


[Закрыть].

Весь этот круг людей, а также служебные отношения Лермонтова, родство, встречи в Царском Селе, в карамзинском салоне, в гостиной Валуевой, родственные отношения Пашковых с друзьями и знакомыми Лермонтова – все это в сопоставлении с именем владелицы альбома «Мари» заставляет прийти к заключению, что фамилия этой Марии – Пашкова!

И все-таки это не Пашкова! В альбоме есть запись, свидетельствующая о том, что до 1846 года он принадлежал незамужней Марии: в 1846 году, 27 августа (это одна из последних записей) сын Николая I Константин желает хозяйке альбома испытать счастье семейной жизни. А Пашкова замужем с 1829 года!

Коль скоро выяснилось, что Марию Трофимовну и Михаила Васильевича Пашковых следует числить среди близких знакомых Лермонтова, не будем жалеть о потраченном времени – выяснение новых лиц из окружения поэта дело полезное, тем более мы знаем далеко не всех из этого круга, а главное – не много знаем о них…

А теперь назовем наконец имя той, которую ищем, – Мария Бартенева! Фрейлина. Сестра одной из лучших русских певиц первой половины прошлого века – Прасковьи Арсеньевны Бартеневой – тоже фрейлины и тоже пользовавшейся расположением двора. Сестра той Прасковьи Бартеневой, к которой семнадцатилетний Лермонтов обратился с мадригалом на новогоднем балу в Москве, а потом вписал этот мадригал в ее альбом. Той самой Прасковьи Бартеневой, что оказала немало услуг великому Глинке, ограждая его от унижения в придворном кругу и пропагандируя его сочинения.

Именно в 1846 году младшая сестра Прасковьи – Мария Бартенева вступила в брак с кавалергардом Дмитрием Нарышкиным[873]873
  «Из писем А. О. Россета к Смирновой». – «Русский архив», 1896, кн. 1, с. 308, ЦГАОР, ф. 614, ед. хр. 489–502 («Материалы М. А. Бартеневой»).


[Закрыть]. Впрочем, это еще не все. Главное и бесспорное доказательство заключается в том, что стихи, вписанные в альбом, принадлежавший в последнее время А. И. Знаменской, и Вяземский и Ростопчина напечатали с посвящениями. В собрании сочинений П. А. Вяземского под стихотворением «Молись!» помета – «(М. А. Бартеневой)»[874]874
  П. А. Вяземский. Полн. собр. соч., т. IV. СПб., 1880, с. 238.


[Закрыть]. Под стихотворением Евдокии Ростопчиной «Что лучше?» – «В альбом Марии А. Бартеневой»[875]875
  «Стихотворения графини Ростопчиной», т. II, изд. 2-е. СПб., 1857, с. 54–55.


[Закрыть]. И та же дата возле стихотворения, что и в «нашем» альбоме: «Петербург, 5 марта 1841 года». А рядом Ростопчина поместила стихотворение «На дорогу Михаилу Юрьевичу Лермонтову», помеченное 27 марта 1841 года[876]876
  Там же, с. 56.


[Закрыть].

Итак, имя ее установлено – Мария Бартенева. Годы жизни – 1816–1870[877]877
  «Петербургский Некрополь», т. 3, с. 212.


[Закрыть]. Эта девушка принадлежит к тому же самому литературному и великосветскому кругу, что и супруги Пашковы.

6 января 1841 года, за месяц до последнего приезда Лермонтова в столицу, придворная знать веселится на маскарадном балу. Сохранилась программа вечера: король Боб – композитор М. Ю. Виельгорский. Королева Бобина – А. О. Смирнова-Россет. Роль коменданта исполняет сам царь, плац-майора – наследник. В свите Боба и Бобины находим и Евдокию Ростопчину и Владимира Соллогуба, Прасковью Бартеневу, Анну Григорьевну Философову, Трубецкую – в замужестве Рибопьер, Елизавету Николаевну Полтавцеву – по мужу Баранову и Баранову – по мужу Голицыну, Екатерину Федоровну Тизенгаузен, кавалергарда Нарышкина и – в ту пору еще девицу – Марию Арсеньевну Бартеневу в роли «Непостоянного мотылька»[878]878
  Я. И. Довголeвский. Маскарад в С.-Петербурге в 1841 году. – «Русская старина», 1883, № 9, с. 411–420.


[Закрыть].

Итак, круг расширяется. Мы обнаружили среди лермонтовских знакомых Марию Бартеневу и знаем также, что в 1838–1841 годах поэт встречался в Петербурге с Прасковьей Арсеньевной Бартеневой. А это, в свою очередь, клонит к мысли о «музыкальных» знакомствах Лермонтова. Имя Даргомыжского уже мелькнуло в письме Е. А. Верещагиной вслед за именем Лермонтова. Уже несколько лет как выдвинуто предположение о личном знакомстве поэта с Михаилом Ивановичем Глинкой, для которого Лермонтов записал текст своего перевода гетевских «Горных вершин»[879]879
  «Глинка в воспоминаниях современников». Вступительная статья А. Орловой. М., Музгиз, 1955, с. 17.


[Закрыть]. Теперь снова – Прасковья Арсеньевна Бартенева, знакомство с которой идет еще с университетских времен. Но тут потребуются новые разыскания. Тем более что мы почти ничего не узнали о хозяйке новонайденного альбома и об отношении к ней Лермонтова. Однако то, что Александра Николаевна Малиновская в 1917 году кроме альбома купила еще и рисунки Лермонтова, служит подтверждением, что М. А. Бартенева принадлежала к числу хороших знакомых поэта, часто встречалась с ним и если даже не умела ценить его гениальное дарование, то, уж во всяком случае, хорошо понимала, что альбом ее должны украшать автографы молодого гусара, которого в доме Карамзиных называли преемником Пушкина.

Вот, кажется, все, что можно сегодня сказать об альбоме теперь уже известной Марии. Остается сказать о стихах, которые обнаружены в нем.

2

«Есть речи…», как и множество других поэтических шедевров Лермонтова, – стихотворение с долгой историей.

Мысль, что обычные, даже невыразительные слова наполняются огромным смыслом, если их произносят любящие, если они выражают неповторимое чувство, – эта мысль впервые отлилась в стихотворные строки еще в 1832 году, в обращении «К***» – очевидно, к Ивановой.

 
Есть звуки – значенье ничтожно,
И презрено гордой толпой —
Но их позабыть невозможно:
Как жизнь, они слиты с душой;
Как в гробе, зарыто былое
На дне этих звуков святых;
И в мире поймут их лишь двое,
И двое лишь вздрогнут от них!..[880]880
  Лермонтов, т. II, с. 52; М. Лермонтов. Полн. собр. соч., т. I, Библиотека «Огонек», изд-во «Правда», с. 383, примечание.


[Закрыть]
 

Возникнув однажды по какому-нибудь реальному поводу, поэтические идеи обретают в сознании Лермонтова самостоятельное существование и больше уже не зависят от этой первоначальной причины. Так, скажем, в поэме «Сашка» родились строчки, – и, возможно, это было вызвано воспоминаниями о каком-то реальном лице. Но через несколько лет Лермонтов включил эти строки в стихотворение, посвященное памяти декабриста Александра Одоевского. И, обращенные к нему, они обрели новый смысл. Тщетно относить к Одоевскому строфы «Сашки». Это – те же стихи, но люди разные. Лермонтов как бы «перепосвящает» Одоевскому написанные прежде стихи. Тем более что «Сашка» не напечатан и печатать его Лермонтов не собирается. Одна и та же поэтическая идея продолжает развиваться у Лермонтова на протяжении долгого времени и легко связывается с разными людьми и разными обстоятельствами. Поэтому не надо один и тот же поэтический мотив или поэтический образ, воплощенные в разное время, связывать с одним и тем же лицом, как не следует каждое стихотворение, вписанное в альбом и не имеющее конкретных примет адресата (если только оно не посвящено лично обладательнице альбома!), связывать с нею, и только с нею одной. Одно и то же стихотворение Лермонтов мог вписывать в альбомы различных знакомых, а вдохновлено это стихотворение могло быть лицом или обстоятельством, к которому владелица данного альбома не имела ни малейшего отношения. Я не думаю, что гениальные «Есть речи…» и «Любовь мертвеца» обращены к Марии Бартеневой. У нас нет для этого никаких оснований. Они связаны с ней, поскольку украшают ее альбом. И не больше.

В 1839 году Лермонтов, как мы видим, вернулся к поэтическому сюжету 1832 года. Вновь обнаруженная редакция стихотворения составляет развитие этой же темы. Перечитаем текст, обнаруженный в альбоме Антонины Николаевны Знаменской:

 
Есть речи – значенье
Порою ничтожно!
Но им без волненья
Внимать невозможно.
 
 
Как полны их звуки
Тоскою желанья!
В них слезы разлуки,
В них трепет свиданья…
 
 
Надежды в них дышут,
И жизнь в них играет…
Их многие слышут,
Один понимает.
 
 
Лишь сердца родного
Коснутся в день муки
Волшебного слова
Целебные звуки.
 
 
Душа их с моленьем
Как ангела встретит,
И долгим биеньем
Им сердце ответит.
 

Но знаменитым это стихотворение стало в следующей редакции, напечатанной при жизни Лермонтова в первой книжке «Отечественных записок» 1841 года. С текстом, обнаруженным в новом альбоме, в этом стихотворении совпадают две первые строфы (с переменою одного слова). Три остальных написаны заново.

* * *

 
Есть речи – значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.
 
 
Как полны их звуки
Безумством желанья!
В них слезы разлуки,
В них трепет свиданья.
 
 
Не встретит ответа
Средь шума мирского
Из пламя и света
Рожденное слово,
 
 
Но в храме, средь боя
И где я ни буду,
Услышав его я
Узнаю повсюду.
 
 
Не кончив молитвы,
На звук тот отвечу
И брошусь из битвы
Ему я навстречу[881]881
  Лeрмонтов, т. II, с. 144.


[Закрыть].
 

Историю, связанную с печатанием этого стихотворения, рассказал Иван Иванович Панаев, один из ближайших сотрудников «Отечественных записок» Краевского. Однажды утром, когда он находился в кабинете Краевского, приехал Лермонтов, который привез это стихотворение и, прочитав его, спросил:

– Ну что? Годится? Рассказ известен, но сейчас следует обновить его в памяти. «– Еще бы, дивная вещь! – отвечал г. Краевский, – превосходно; но тут есть в одном стихе маленький грамматический промах, неправильность.

– Что такое? – спросил с беспокойством Лермонтов.

– «Из пламя и света рожденное слово…» – это неправильно, не так, – возразил г. Краевский, – по-настоящему, по грамматике, надо сказать из пламени и света…

– Да если этот пламень не укладывается в стих? Это вздор, ничего, – ведь поэты позволяют себе разные поэтические вольности – и у Пушкина их много… Однако… (Лермонтов на минуту задумался)… дай-ка я попробую переделать этот стих.

Он взял листок со стихами, подошел к высокому столу

с выемкой, обмакнул перо и задумался… Прошло минут пять. Мы молчали. Наконец Лермонтов бросил с досадой перо и сказал:

– Нет, ничего не идет в голову. Печатай так, как есть. Сойдет с рук…»[882]882
  И. И. П а н a e в. Литературные воспоминания. Гослитиздат, 1950, с. 134, 135.


[Закрыть]

Много лет спустя, 16 августа 1878 года, А. А. Краевского в его квартире на углу Литейного и Бассейной навестил П. А. Висковатов, собиравший материалы для биографии Лермонтова. Краевский вспомнил тогда этот случай. Висковатов его рассказ записал.

«Лермонтов волочился за Соломирской, и волочился долго. Раз утром будит меня в 7 часов. Горничная говорит, что Л<ермонтов> приехал, я вскакиваю, п<отому> ч<то> даром же не приедет человек из Царского Села, ведь не по ж<елезной> д<ороге>. Накинул халат и выхожу к нему в кабинет: «Мих<аил> Ю<рьевич>, что с тобой случилось?» Ничего! Вот уж подл<инно> «счастлив в любви, несчастлив в картах». Вчера наконец удалось дело с Соломирской. Прихожу домой, сел с товарищами играть в карты и проиграл, брат, все. Денег нет ни гроша. Предлагаю им тетрадь своих стихов, никто копейки ставить на карту не хочет. Да оно и справедливо. А кстати, вот тебе новое стихотворение».

Л<ермонтов> вынул листок и подал мне. Это были

 
Есть речи значенье.
 

Я смотрю и говорю: «да здесь грамматики нет – ты ее не знаешь. Как же можно сказать.

 
Из пламя и света?
 

Из пламени!»

Л<ермонтов> схватил листок, отошел к окну, посмотрел. «Значит, не годится?» – сказал он и хотел разорвать листок.

«Нет, постой, оно хоть и не грамматично, а я все-таки напечатаю». – «Как, с ошибкой?» – «Когда ничего другого придумать не можешь. Уж очень хорошее стихотворение». – «Ну, черт с тобой, делай, как хочешь», – сказал Лермонтов»[883]883
  ИРЛИ, Рукописный отдел, ф. 524, оп. 3, № 93.


[Закрыть].

Судя по тому, что стихотворение напечатано в первой книжке журнала за 1841 год и цензурное разрешение на выпуск выдано 1 января, что Лермонтов приезжал к Краевскому из Царского Села, стало быть, служил еще в лейб-гусарах, все это происходило еще в 1840 году, в самом начале, до поединка с Барантом и до новой кавказской ссылки, из которой Лермонтову удалось приехать ненадолго в столицу только в 1841 году в феврале; словом, эпизод с разговором о строке «из пламя и света» и попыткой поправить стихотворение относится к началу 40-го года.

Но сохранился еще один вариант этого же стихотворения, напечатанный в 1816 году В. А. Соллогубом в литературном сборнике «Вчера и сегодня» под заглавием «Волшебные звуки» с примечанием, в котором указано, что стихотворение это было уже напечатано, «но здесь некоторые строфы прибавлены, а некоторые совершенно изменены». Автограф остается нам неизвестным. Возможно, что озаглавил стихотворение сам Соллогуб. До сих пор невозможно было понять, в каком отношении находится это стихотворение к последней редакции. Текст, обнаруженный в альбоме Антонины Николаевны Знаменской, проясняет и этот вопрос. Но прочтем сначала стихотворение.

Волшебные звуки

 
Есть речи – значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.
Как полны их звуки
Тоскою желанья!
В них слезы разлуки,
В них трепет свиданья…
Их кратким приветом,
Едва он домчится,
Как божиим светом
Душа озарится.
Средь шума мирского
И где я ни буду,
Я сердцем то слово
Узнаю повсюду.
Не кончив молитвы,
На звук тот отвечу
И брошусь из битвы
Ему я навстречу.
Надежды в них дышут,
И жизнь в них играет, —
Их многие слышут,
Один понимает.
Лишь сердца родного
Коснутся в дни муки
Волшебного слова
Целебные звуки.
Душа их с моленьем
Как ангела встретит,
И долгим биеньем
Им сердце ответит[884]884
  «Вчера и сегодня». Литературный сборник. 1846, кн. II, с. 168.


[Закрыть].
 

В новом автографе, как и в тексте «Отечественных записок» – по пять строф. В «соллогубовской» редакции – восемь. Текст из новонайденного альбома входит в нее целиком и составляет 1, 2, 6, 7 и 8 строфы. 5-я строфа совпадает с текстом «Отечественных записок», 4-я (с некоторыми разночтениями) соответствует той же редакции. Новой, таким образом, оказывается только одна строфа – третья. Вместо:

 
Не встретит ответа
 Средь шума мирского,
 Из пламя и света
Рожденное слово, —
 

возникло другое четверостишие, то самое, в котором Лермонтов пытается обойти строчку «из пламя и света»:

 
Их кратким приветом,
Едва он домчится,
Как божиим светом
Душа озарится.
 

Другими словами, тут совмещен текст двух редакций, а коренным образом переработана только одна строфа. Очевидно, это и есть та редакция, которая возникла после замечания Краевского, когда Лермонтов положил на бюро листок, по которому прочел Краевскому и Панаеву последнее и самое совершенное воплощение своего давнего замысла. Присоединив сюда же текст предыдущей редакции – 1839 года, – он принялся перерабатывать третью строфу, но, увидев, что получается хуже, бросил, сказавши: «Печатай так, как есть!» или: «Черт с тобой, делай, как хочешь!» – что нисколько не противоречит одно другому. Соллогуб же, обнаружив шесть лет спустя в бумагах Лермонтова автограф с неизвестными строчками, воспроизвел его в сборнике «Вчера и сегодня», как совершенно самостоятельное стихотворение.

Вопрос запутался еще больше, когда в нем решил разобраться П. А. Висковатов. Ссылаясь на Соллогуба, с которым он беседовал в конце 70-х годов, Висковатов обнародовал рассказ о том, как Лермонтов в 1841 году сравнивал у Карамзиных редакцию, которую напечатал Краевский, с опубликованной впоследствии Соллогубом, и рассказывал при этом, как «год назад» Краевский уличил его – Лермонтова – в незнании грамматики. И он – Лермонтов – при этом сказал будто бы:

– Я тогда никак не мог изменить стиха. Думал, думал, да и бросил, даже изорвать собирался, а Краевский напечатал, и напрасно: никогда торопиться печатанием не следует. Вот теперь я дело исправил.

И в качестве исправленного текста предъявил собравшимся гостям «Волшебные звуки».

«Поднялся спор, – пишет Висковатов, – кто был за первую, кто за вторую редакцию»[885]885
  «Сочинения М. Ю. Лермонтова». Под редакциею П. А. Висковатова, т. 6. Биография. М., 1891, с. 372.


[Закрыть].

Вывод из этого рассказа можно сделать только один: что Лермонтов считал стихотворение «Волшебные звуки» наиболее совершенной из всех редакций стихотворения.

Доверия этот рассказ Висковатова вызвать не может. Прежде всего потому, что, как пишет сам Висковатов, «граф Соллогуб… не помнил, о каком именно стихотворении шла речь». Висковатов «полагал», что речь могла идти только об этом, упустив из виду, что предположение становится еще более шатким, потому что напечатал «Волшебные звуки» именно Соллогуб. Внушив себе эту мысль, что разговор должен был идти о двух редакциях стихотворения «Есть речи…», Висковатов отверг гениальный текст со строчкой «Из пламя и света» и включил в собрание сочинений Лермонтова, которое редактировал, публикацию Соллогуба. «Я полагаю, – писал он по поводу разговора своего с Соллогубом, – что это могло касаться только этого стихотворения, ибо ни к какому другому, напечатанному в 1840 году, относиться не может».

Но дело в том, что стихотворение «Есть речи…» напечатано не в 1840, а в 1841 году. За крайне сомнительным утверждением следует ошибка уже безусловная. И хотя Соллогуб не помнил, о чем шла речь в салоне Карамзиных, у Висковатова Лермонтов прямо говорит об определенной строке. На самом же деле стоит внимательно прочесть «Волшебные звуки», как станет понятным, что в этом тексте между соседними стихами нет грамматической связи:

 
Не кончив молитвы,
На звук тот отвечу
И брошусь из битвы
Eму я навстречу.
Надежды в них дышут,
И жизнь в них играет…
 

В ком – «в них»?

В стихотворении 1839 года о звуках говорится во множественном чисто: «в них дышут», «их слышут», «их встретит», «им ответит».

В стихотворении 1840 года, начиная с третьей строфы, Лермонтов от «звуков» переходит к «слову» и тем самым к единственному числу: «не встретит… слово», «услышав его», «ему навстречу»…

Покуда «в них» относилось к «речам» и «звукам», о которых идет речь в первых строфах, все было совершенно понятно, но в мгновенье утратило стройность, как только стало относиться к «слову» и «звуку».

Все понятно, покуда за строчками

 
Из пламя и света
Рожденное слово, —
 

идет строфа, в которой продолжена эта мысль:

 
Я сердцем то слово
Узнаю повсюду.
 

Однако в стихотворении «Волшебные звуки» «слово» заменено «приветом», а дальше текст не переработан, благодаря чему получается: «Их кратким приветом… душа озирается… я сердцем то слово узнаю повсюду».

Это отсутствие грамматического согласия объясняется, видимо, тем, что Соллогуб напечатал черновой автограф, работу над которым Лермонтов до конца не довел. А что перед нами недоработанный текст, можно судить еще и по тому, что в нем соседствуют две заключительные строфы, построенные на одной интонации:

 
Не кончив молитвы,
На звук тот отвечу
И брошусь из битвы
Ему я навстречу.
Душа их с моленьем
Как ангела встретит,
И долгим биеньем
Им сердце ответит.
 

Новый автограф позволяет разобраться в истории создания этого замечательного стихотворения. Оно должно существовать в двух самостоятельных редакциях – 1839 и 1840 годов. А редакция «Волшебные звуки» хотя по времени и представляет собою последний этап работы, не отвечает художественным намерениям Лермонтова и оставлена им в недоработанном виде.