Текст книги "Лермонтов. Исследования и находки"

6

Личные отношения Лермонтова с Белинским сложились не сразу. Встречи в кабинете Краевского были короткими и официальными: серьезный разговор не налаживался. Лермонтов не принадлежал к людям, с которыми разговориться по душам легко и просто.

Стремясь объединить вокруг «Отечественных записок» все демократические силы литературы, Белинский хотел встретиться и поговорить по душам с поэтом о современных вопросах, о целях современной литературы. И вот, в марте 1840 года, когда Лермонтов, арестованный за дуэль с сыном французского посла Баранта, сидел в заключении в петербургской офицерской тюрьме – ордонанс-гаузе, – Белинский решил навестить его и сделать первый шаг к сближению.

«Недавно был я у него в заточении, – писал Белинский через несколько дней, – и в первый раз поразговорился с ним от души. Глубокий и могучий дух! Как он верно смотрит на искусство, какой глубокий и чисто непосредственный вкус изящного! О, это будет русский поэт с Ивана Великого! Чудная натура!.. Каждое его слово – он сам, вся его натура, во всей глубине и целости своей»[1046]1046
  В. Г. Бeлинский. Полн. собр. соч., т. XI, с. 508–509.


[Закрыть].

После первых, неловких фраз они заговорили о романтизме, о реализме, потом о Пушкине. Белинский стал расспрашивать Лермонтова о его взгляде на состояние современного общества.

«В словах его было столько истины, глубины и простоты! – восторгался он потом в редакции «Отечественных записок». – Я в первый раз видел настоящего Лермонтова, каким я всегда желал его видеть!..»[1047]1047
  И. И. П а н а е в. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат, 1950, с. 136.


[Закрыть]

Они выяснили тогда, что во многом одинаково смотрят на искусство, на явления общественной жизни. Лермонтов горячо убеждал Белинского, что единственная поэзия, нужная в условиях тогдашней России, – та, которая обличает рабскую покорность общества, его бездеятельность, печальное состояние совести и духа их современников, неспособных к революционному протесту. Лермонтов считал, что назначение писателя – быть судьей общества, что долг его – говорить жестокую правду. Эту беспощадную правду сам Лермонтов уже высказал своим современникам. Как раз в эти дни были отпечатаны первые экземпляры «Героя нашего времени». И Белинский шел на свидание с Лермонтовым под впечатлением от этой книги.

Белинскому было ясно, что всякий, «кто мыслит и чувствует», увидит в ней «исповедь собственного сердца». Он воспринял роман Лермонтова как великое проявление свободной мысли, огромную силу и значение этой книги видел в том, что в ней была сказана жестокая правда, черезвычайно нужная для читателя.

«Таковы бывают все современные общественные вопросы, высказываемые в поэтических произведениях, – писал он несколько месяцев спустя в статье о «Герое нашего времени». – Это вопль страдания, но вопль, который облегчает страдание…»[1048]1048
  В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. IV, с. 267.


[Закрыть]

При свидании в тюремной камере, продолжавшемся четыре часа, Лермонтов и Белинский спорили о том направлении, которое впоследствии получило наименование критического реализма. «В созданиях поэта, выражающих скорби и недуги общества, – писал Белинский в том же году, – общество находит облегчение от своих скорбей и недугов: тайна этого целительного действия – сознание причины болезни чрез представление болезни»[1049]1049
  В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. IV, с. 518.


[Закрыть].

Болезнь тогдашнего общества выражалась в примирении с действительностью. Главную свою задачу Лермонтов видел в определении этой «болезни». «Будет и того, что болезнь указана, – писал он в предисловии ко второму изданию «Героя нашего времени», – а как ее излечить – это уж бог знает!»

Критик П. В. Анненков утверждал, что «первым человеком на Руси», который заставил Белинского глубоко задуматься над этими проблемами или, как он пишет, «который навел Белинского на это созерцание», пустившее обильные ростки впоследствии, был именно Лермонтов[1050]1050
  П. В. Анненков. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат, 1960, с. 181.


[Закрыть]. В этом нет ничего удивительного. Ибо Белинский не только влиял на русскую литературу, но и сам испытывал на себе влияние таких писателей, как Гоголь и Лермонтов.

Свидание в ордонанс-гаузе сблизило Лермонтова с Белинским, помогло им выяснить общность их взглядов, осознать, что они вместе борются за дело великой русской литературы.

«Лермонтов… самостоятельными симпатиями своими принадлежал новому направлению, – говорит Чернышевский, – и только потому, что последнее время своей жизни провел на Кавказе, не мог разделять дружеских бесед Белинского и его друзей»[1051]1051
  Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. III, с. 223.


[Закрыть].

Свидание с Белинским в ордонанс-гаузе позволяет думать, что сближение с формировавшимся тогда революционно-демократическим лагерем могло стать очень важным фактом в истории русской литературы. Но ссылка и ранняя гибель поэта – в пору, когда кружок Белинского в Петербурге только еще возникал, – помешали дальнейшей эволюции Лермонтова. Некрасов писал: «Лермонтов, кажется, вышел бы на настоящую дорогу, то есть на мой путь, и, вероятно, с гораздо большим талантом, чем я, но умер рано…»[1052]1052
  И. Б е з о б р а з о в. Воспоминания о Некрасове. – См. в сб. «Русские писатели о литературе», т. II. Л., 1939, с. 54.


[Закрыть]

Не стоит гадать о том, как совершалось бы дальнейшее развитие Лермонтова. Важно, что в формировании демократического направления он, наряду с Гоголем, сыграл огромную роль, ибо его поэзию, его роман «Герой нашего времени» поколение Чернышевского восприняло как драгоценное идейное наследство. «Наши спасители», – писал Чернышевский о Лермонтове и Гоголе. «Гоголь и Лермонтов кажутся недосягаемыми, великими, за которых я готов отдать жизнь и честь»[1053]1053
  Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. I, с. 58 и 66.


[Закрыть].

Да, Лермонтов сознательно сотрудничал в журнале Белинского. Продержавшееся почти сто лет традиционное представление, будто он был одинок в современной ему литературе, оказалось неверным.

7

Вокруг Лермонтова шла напряженная борьба. Аристократические круги стремились примирить его с Зимним дворцом. В петербургских салонах ему уже льстили, стихи на смерть Пушкина готовы были считать неосторожной вспышкой, понятной в молодом поэте, сочинения его представляли ко двору.

Однако из этих попыток так ничего и не получилось. Каждое новое стихотворение Лермонтова, появлявшееся в «Отечественных записках», свидетельствовало о том, что в лице Лермонтова в русскую литературу вступил продолжатель традиции вольнолюбивой русской поэзии. Правительство Николая I опасалось все возраставшей славы молодого поэта. Оно сознавало значение Лермонтова и видело в нем выразителя общественного протеста. И тогда возобновилась борьба, которая началась еще в дни гибели Пушкина.

В конце 1839 года модный беллетрист граф Владимир Соллогуб написал повесть «Большой свет», в которой изобразил поэта под именем молодого офицера Мишеля Леонина. Леонин стремится попасть в избранный круг петербургской аристократии – в «большой свет», – но это ему не удается. Соллогуб представил человека ничтожного, неспособного обратить на себя внимание.

В своих воспоминаниях, написанных четверть века спустя, Соллогуб признался, что в повести «Большой свет» изобразил «светское значение Лермонтова», что повесть была написана по заказу дочери царя – великой княгини Марии Николаевны – и еще в рукописи читалась в салоне императрицы[1054]1054
  В. А. Соллогуб. Воспоминания. СПб., 1887, с. 188.


[Закрыть].

Лермонтов понял замысел Соллогуба и повел себя очень умно: стал хвалить повесть. Столкновения не получилось.

Тогда враги решили попробовать другой, уже испытанный способ: подстроить столкновение поэта с кем-либо из иностранцев. Кто-то подал мысль французскому послу в Петербурге Баранту, что Лермонтов в своих стихах на смерть Пушкина заклеймил не одного Дантеса, но всю французскую нацию.

Дипломатические отношения между николаевской Россией и Францией Луи-Филиппа в тот момент были необычайно напряженными. Даже частный факт, касавшийся отношения русских к французам, мог вызвать осложнения. К этому-то и стремился Бенкендорф: претензии французского посольства создали бы для него удобный предлог, чтобы удалить Лермонтова из Петербурга.

Действительно, посол забеспокоился и пожелал познакомиться с текстом стихотворения. Надо полагать, что он внимательно читал его, тем не менее должен был признать, что ничего оскорбительного для французов в нем не содержится.

Столкновения снова не получилось.

Лермонтов знал обо всех этих происках, знал, что они идут из придворных кругов и от членов царской семьи. И очень скоро дал понять, как презирает он «большой свет», как задыхается в аристократическом окружении.

В начале 1840 года, в первой книжке «Отечественных записок», появилось стихотворение Лермонтова «Как часто, пестрою толпою окружен». В этом стихотворении говорится о том, как, созерцая блеск и суету аристократического маскарада – «приличьем стянутые маски», мелькание «бездушных людей» с их «затверженными речами», великосветских дам с бестрепетными руками продажных женщин («красавиц городских»), – поэт хочет забыться, уйти в мир мечты. Его посещает вдохновенье. И Лермонтов заканчивал это стихотворение строфой:

 
Когда ж, опомнившись, обман я узнаю
И шум толпы людской спугнет мечту мою,
На праздник не́званную гостью,
О, как мне хочется смутить веселость их
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью!..
 

Это стихотворение было ответом на попытки спровоцировать конфликт. Лермонтов заявлял, что между ним и великосветским обществом лежит глубокая и непроходимая пропасть.

В придворных кругах стихотворение было воспринято как вызов. Многие строчки показались царедворцам «непозволительными». На Лермонтова ополчились реакционные журналисты. Судьбу поэта можно было считать предрешенной.

Так через три года после гибели Пушкина началась травля другого великого поэта России.

16 февраля 1840 года в доме графини Лаваль в разгар бала словно невзначай вспыхнула ссора Лермонтова с сыном французского посла де Баранта – Эрнестом.

Молодому французу сообщили эпиграмму Лермонтова, писанную еще в юнкерской школе по адресу совершенно другого лица, и уверили, что поэт оскорбил в этом четверостишии именно его, да еще будто бы дурно отзывался о нем в разговоре с одной дамой.

На балу Барант подошел к Лермонтову и потребовал от него объяснений.

Лермонтов заверил, что ничего плохого о нем не говорил.

Барант не успокоился.

– Если переданные мне сплетни верны, – сказал он, – то вы поступили весьма дурно! Лермонтов остановил его.

– Выговоров и советов не принимаю, – строго сказал он, – и нахожу ваше поведение весьма смешным и дерзким. Тогда Барант воскликнул запальчиво:

– Если бы я был в своем отечестве, то знал бы, как кончить это дело! Вы пользуетесь тем, что мы в стране, где запрещены дуэли!

– Это ничего не значит, – возразил ему Лермонтов. – Я весь к вашим услугам. Поверьте, что в России следуют правилам чести так же строго, как и везде. И мы, русские, меньше других позволяем себя оскорблять безнаказанно.

Дуэль состоялась 18 февраля рано утром на Парголовской дороге, за Черной речкой, недалеко от того места, где Пушкин стрелялся с Дантесом.

Дуэль окончилась бескровно: одна шпага переломилась, перешли на пистолеты, и Барант, хотя и целил, промахнулся, а Лермонтов уже после этого разрядил пистолет, выстрелив в сторону.

Противники помирились и разъехались.

Но тайными путями о дуэли стало известно начальству. Лермонтова арестовали и предали военному суду за «недонесение о дуэли». А молодому Баранту, чтобы не привлекать его к судебному следствию, министр иностранных дел граф Нессельроде в частной беседе посоветовал выехать на некоторое время за границу.

По Петербургу шли слухи, что дело окончится пустяками: Лермонтов вышел на дуэль, чтобы защитить честь русского перед иностранцем. В чем можно было его обвинить?

Тогда, чтобы нанести урон чести Лермонтова – скомпрометировать его в глазах общества и вызвать новое недовольство во французском посольстве, – Бенкендорф пустил слух, что поэт дал на суде ложные показания, оскорбительные для его противника.

Слух этот достиг французского посольства, и молодой Барант, разъезжая с визитами, стал повсюду поносить Лермонтова, обвиняя его во лжи.

Узнав об этом, Лермонтов подкупил тюремную стражу и с помощью своих приятелей вызвал Баранта для объяснений. Француз, которому настойчиво рекомендовали покинуть Петербург, задержался и выехать не успел. Его привезли к Лермонтову на гауптвахту, и они условились снова стреляться на дуэли, после того как Лермонтов отбудет наказание за первую.

Таким образом, расчеты Бенкендорфа осуществились: суд еще не выносил приговора, а в запасе уже был новый выстрел.

В светских кругах шеф жандармов постарался изобразить дело так, что Лермонтова придется наказать, потому что этого требует французское посольство. Сам же всячески разжигал недовольство Баранта-посла.

Национальное достоинство русского поэта и офицера мало интересовало низкопоклонную знать Николая I. Мнение иностранцев было для нее куда дороже. Жалобы Барантов, которых подстрекали Бенкендорф и его приближенные, усиливали враждебное отношение к Лермонтову в кругах столичной аристократии. Распространялось мнение, что Лермонтов «дерзкий», «выскочка», «ядовитый», что он ведет себя «непозволительно».

Уже в наше время обнаружены документы, которые разоблачают зловещую роль в этом деле министра иностранных дел графа Нессельроде. Это они, Нессельроде и Бенкендорф, были лютыми врагами Пушкина и главными организаторами его убийства. Теперь выясняется, что они же были злейшими врагами Лермонтова и в подготовке его убийства играли точно такую же роль.

Эти материалы раскрывают гнуснейшее участие в травле Лермонтова французского посла де Баранта. Барант требовал удаления из Петербурга великого национального поэта России только на том основании, что его сын Эрнест желает совершать дипломатическую карьеру при русском дворе и ему будет неприятно и «опасно» находиться в одном городе с Лермонтовым.

Невозможно читать эти документы без чувства глубокого возмущения и горечи!

Наконец приговор был вынесен и утвержден: царь распорядился снова сослать Лермонтова на Кавказ, в армейский полк, воевавший в самом отдаленном и опасном пункте Кавказской линии. Как раз в те дни Николаю I стало известно, что Тенгинский пехотный полк оказался в бедственном положении и несет жесточайшие потери. Вот в этот-то полк он и решил отправить Лермонтова – почти на верную гибель.

Сохранилось предание, что перед отъездом из Петербурга Лермонтов заехал проститься к друзьям, в доме которых постоянно бывал начиная с 1838 года, – к Карамзиным. Из окна были видны весенние тучи, плывшие над Фонтанкой и деревьями Летнего сада. И будто бы тут же Лермонтов сочинил и прочел стихотворение «Тучи», заключавшее в себе иносказательный смысл, намекавший на личную и политическую судьбу опального автора.

 
Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто, как я же, изгнанники
С милого севера в сторону южную.
 
 
Что же вас гонит: судьбы ли решение?
Зависть ли тайная? злоба ль открытая?
Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?
 
 
Нет, вам наскучили нивы бесплодные…
Чужды вам страсти и чужды страдания;
Вечно холодные, вечно свободные,
Нет у вас родины, нет вам изгнания.
 

8

В те самые дни, когда Лермонтов отправлялся в новую ссылку, в книжных лавках Петербурга появился роман «Герой нашего времени».

Книга расходилась с необычайной быстротой. Каждому хотелось знать, кого писатель назвал героем своего времени. Героям подражают, с героев берут пример…

Лермонтов представил в романе человека своего поколения, офицера, сосланного в кавказскую армию.

С огромным интересом следил читатель за судьбою Печорина.

Печорин умен, талантлив, блестяще образован. Он молод, красив, богат. А живет он без цели, без желаний, не зная счастья ни в любви, ни в дружбе. Лучшие годы его проходят в бездействии. Без пользы гибнут необъятные силы, которые он ощущает в своей душе. Мечты его о великих подвигах остаются мечтами. Он одинок и несчастлив. И людям, с которыми сталкивает его судьба, он несет только страдания и гибель.

Какая же болезнь состарила Печорина с юных лет? Отчего он не свершил великих подвигов, к которым стремился? Отчего втуне гибнут в нем исполинские силы?

Исполинские силы погибли в нем оттого, что он не знал, на что их направить. Он стремился к свершению подвигов, но подвиги не свершаются без цели.

Отчего же Печорин живет без цели? Отчего увядает в бездействии и старится без борьбы?

А живет он без цели и старится без борьбы оттого, что не видит цели жизни, не видит возможности борьбы.

В ранней юности Печорин был «готов любить весь мир»: его никто не хотел понять. И тогда он похоронил в глубине сердца лучшие свои чувства и привык равнодушно смотреть на страдания. Сначала он приходил в отчаяние от собственного бессилия, а потом привык ни во что не верить и ни на что не надеяться. Так превратился он, по его собственным словам, в нравственного калеку. И вот этого нравственного калеку Лермонтов назвал героем своего времени.

«Какой же это герой? – спрашивал себя читатель. – Да это же горькая насмешка!»

«Это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии», – отвечал на эти вопросы Лермонтов в предисловии к роману.

И читатель понимал, что Печорин – герой поколения 30-х годов – жертва общественного порядка. И что зло коренится не в нем, а в условиях российской жизни.

Эту мысль Лермонтова поняли не только читатели и критики, но и царь. В одном из своих личных писем он с нескрываемой злобой назвал «Героя нашего времени» – одну из самых гениальных книг во всей мировой литературе – «жалкой и отвратительной книгой», а Лермонтова – испорченным и неспособным писателем. И зная, что Лермонтова уже нет в Петербурге, что он снова отправился в ссылку, полную опасностей и лишений, послан почти на верную смерть, царь писал с угрожающей иронией: «Счастливого пути, господин Лермонтов!»

И дни Лермонтова были сочтены.

Он обречен был на ссылку до конца своих дней. Снова потянулись тряские дороги, замелькали подорожные столбы и раскинулся бесконечный горизонт.

В этом путешествии на лошадях через всю Россию Лермонтов наблюдал трагический контраст между блеском петербургских салонов и нищетой деревень, в которых после страшного неурожая 1839 года ели даже кровельную солому.

В кружках петербургской и московской молодежи тех лет шли споры об исторических судьбах России, о том, какова должна быть истинная любовь к отчизне. Отвергая крепостнический уклад, отрицая призывы сторонников старины вернуться к порядкам допетровской Руси, Лермонтов все яснее понимал, что его любовь – в любви к народу, к демократической России. Об этом он и говорит в своем удивительном стихотворении «Родина», образы которого зародились у него во время путешествия на Кавказ весною 1840 года. Теперь, когда знаешь, что открывалось взору поэта, по-иному читаются строки, в которых говорится об отраде, вызванной видом гумна и соломенной крыши!

 
Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
 
 
Но я люблю – за что, не знаю сам —
Ее степей холодное молчанье,
Ее лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек ее, подобные морям;
 
 
Проселочным путем люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень.
 
 
Люблю дымок спаленной жнивы,
В степи ночующий обоз
И на холме средь желтой нивы
Чету белеющих берез.
С отрадой, многим незнакомой,
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно…
 

В одном из писем 1841 года Белинский высказывал опасение, позволит ли цензура напечатать в журнале это патриотическое стихотворение: настолько отличалась любовь Лермонтова к родине, его народолюбие от официального патриотизма, утверждавшего самодержавие, православие и народность в ее националистическом смысле. Добролюбов писал, что Лермонтов, «умевши рано постичь недостатки современного общества, умел понять и то, что спасение от этого ложного пути находится только в народе»[1055]1055
  Н. А. Добролюбов. Собр. соч. в 9-ти томах, т. 2. М.—Л., 1962, с. 263.


[Закрыть]. И доказательство этому видел в стихотворении «Родина», в котором Лермонтов, по его словам, «становится решительно выше всех предрассудков патриотизма и понимает любовь к отечеству истинно, свято и разумно».

В кровопролитных боях на Кавказе Лермонтов проявлял хладнокровие и отменное мужество. Он, о котором в петербургских салонах говорили как о человеке неприятном, высокомерном, насмешливом, читал скромным кавказским офицерам «Демона» в походной палатке. И долго спустя после смерти поэта боевые товарищи вспоминали его со слезами на глазах и уверяли, что характер поэта был полон женской деликатности и юношеской горячности.

Год, проведенный в кавказских походах – в Чечне, – принес русской поэзии несколько гениальных поэтических изображений повседневной солдатской жизни.

 
Чу – дальний выстрел! Прожужжала
Шальная пуля…. славный звук…
Вот крик – и снова все вокруг
Затихло… Но жара уж спала,
Ведут коней на водопой,
Зашевелилася пехота;
Вот проскакал один, другой!
Шум, говор. Где вторая рота?
Что, вьючить? – что же капитан?
Повозки выдвигайте живо!
Савельич!» – «Ой ли?» – «Дай огниво!» —
Подъем ударил барабан —
Гудит музыка полковая;
Между колоннами въезжая,
Звенят орудья. Генерал
Вперед со свитой поскакал…
 

В этом стихотворном рассказе о сражении на реке Валерик и в «Завещании» Лермонтов с новой силой раскрыл величие обыкновенных людей.

А царь тем временем отдал распоряжение, чтобы поэта не отпускали с фронта и не давали случая отличиться. Он отказывал Лермонтову в наградах и не пускал в отставку. Можно было рассчитывать только на ранение.

Пока Лермонтов воевал на Кавказе, в Петербурге появилась в свет книга его стихотворений. Мало кто вступал в литературу с таким стихотворным сборником, в котором не было ни одной хотя бы относительно слабой вещи. Лермонтов включил в книгу два с половиной десятка стихотворений, «Песню про царя Ивана Васильевича…» и «Мцыри».

Белинский напечатал об этой книге замечательную статью, в которой писал: «Великий поэт, говоря о себе самом, о своем я, говорит об общем – о человечестве, ибо в его натуре лежит все, чем живет человечество». «Мы узнаем в нем поэта русского, народного, в высшем и благороднейшем значении этого слова, – писал он о Лермонтове, – поэта, в котором выразился исторический момент русского общества»[1056]1056
  В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. IV, с. 521.


[Закрыть].

Народными Белинский считал не только «Песню про царя Ивана Васильевича…» и «Бородино», но и «Демона», и «Думу», и лирические стихотворения Лермонтова, ибо «исторический момент русского общества» выразился в них с не меньшей силой, чем в тех произведениях, в которых поэт говорит о народе или же от лица народа.

Именно поэтому и в романтических образах поэзии Лермонтова Белинский видел конкретно-историческое содержание. В образе Демона он ощущал «беспощадный разум» Лермонтова и находил в поэме «миры истин, чувств, красот… роскошь картин, богатство поэтического одушевления, превосходные стихи, высокость мыслей, обаятельную прелесть образов…»[1057]1057
  Там же, т. XII, с. 86, 541.


[Закрыть].

«Не далеко то время, – писал он о Лермонтове, – когда имя его в литературе сделается народным именем, и гармонические звуки его поэзии будут слышимы в повседневном разговоре толпы, между толками ее о житейских заботах…»[1058]1058
  Там же, т. IV, с. 547.


[Закрыть]

Статья о стихотворениях Лермонтова появилась в «Отечественных записках» в то время, когда Лермонтов после короткого отпуска, разрешенного ему для свидания с бабушкой, в последний раз уезжал из Петербурга в кавказскую ссылку. Срок пребывания в столице кончился: Бенкендорф предписал поэту покинуть столицу в сорок восемь часов.

Накануне отъезда Лермонтов заехал проститься со своим другом – писателем В. Ф. Одоевским. Он был грустен и говорил о скорой смерти. Одоевский успокаивал опечаленного поэта и на прощание подарил ему небольшой альбом в коричневом кожаном переплете. Все страницы этого альбома были чистые. На первой странице Одоевский сделал надпись: «Поэту Лермонтову дается сия моя старая и любимая книга с тем, чтобы он возвратил мне ее сам, и всю исписанную».

Если поэт должен был возвратить эту книжку «сам», значит, он говорил Одоевскому, что самому ему книжку возвратить уже не придется!

На другой день Лермонтов уехал из Петербурга.

Первые страницы альбома он заполнил, очевидно, в пути. Экипаж трясло, поэтому строчки получились кривые и неразборчивые. Сначала Лермонтов стал работать над стихотворением «Спор», потом написал «Сон», «Утес», «Листок», «Выхожу один я на дорогу» – стихотворения, одно лучше другого. Сперва он писал стихи начерно с одного конца альбома, карандашом. Затем переворачивал альбом и с другого конца писал набело, чернилами.

С книжкой Одоевского он не расставался уже до конца жизни.

Вернувшись на Кавказ, он отправился не в полк, а в Пятигорск. Получив от тамошнего начальства разрешение лечиться, поселился вместе с другом и родственником своим Алексеем Столыпиным на самом краю города, в маленьком домике у подножия горы Машук.

Среди отдыхавших в Пятигорске было много военной и штатской молодежи. По соседству жили старые знакомцы Лермонтова – отставной майор Мартынов, корнет Глебов, титулярный советник князь Васильчиков; здесь лечились князь Сергей Трубецкой, отбывавший кавказскую ссылку, и родной брат А. С. Пушкина – майор Лев Пушкин, декабристы, переведенные из Сибири в войска Кавказского корпуса.

Остроумие и находчивость Лермонтова были неистощимы. С глубоким презрением, с уничтожающей иронией отзывался он об аристократическом обществе, о ничтожестве великосветской молодежи. В язвительных насмешках его, вспоминал декабрист Назимов, «слышалась скорбь души, возмущенной пошлостью современной ему великосветской жизни»[1059]1059
  «Голос», 1875, № 56.


[Закрыть].

Пользуясь досугом, Лермонтов много писал и много замечательного задумал. Он все надеялся, что, пока он будет лечиться на водах, бабушка в Петербурге сумеет выхлопотать ему отставку. Он не знал, что судьба его уже решена, что царь, Бенкендорф и военный министр граф Чернышев внимательно следят из Петербурга за каждым его шагом. Распорядившись о том, чтобы Лермонтов в сорок восемь часов покинул столицу и ехал к своему полку, Бенкендорф отдал секретное предписание жандармскому подполковнику Кушинникову неотступно наблюдать за поэтом.

В Пятигорске была своя аристократия, свое светское общество. Кроме того, съехались аристократы петербургские и московские. Очень скоро в этом кругу пошли разговоры о том, что Лермонтов – человек опальный, что его выслали из Петербурга за неумение вести себя и вот здесь, в Пятигорске, он снова острит и стремится играть роль и первенствовать.

С особенной злобой отзывалась о Лермонтове влиятельная среди пятигорской знати генеральша Мерлини. Как теперь выяснилось, она была агентом III Отделения и действовала сообща с жандармом Кушинниковым.

Отношение к поэту в кругу пятигорской знати становилось все хуже и хуже. Враги искусно вели интригу, стараясь натравить на Лермонтова кого-нибудь из его знакомых. Пробовали подбить на это молодого офицера Лисаневича. Говорили, что Лермонтов шутит над ним зло и обидно, что офицеру неприлично терпеть это. Уговаривали его вызвать Лермонтова на дуэль, «проучить».

Лисаневич отказался.

– У меня рука не подымется на такого человека, – сказал он.

У Мартынова поднялась. Человек самовлюбленный, обидчивый, ограниченный, Мартынов быстро поверил клеветническим слухам. Что именно говорили ему в эти дни об отношении Лермонтова к нему или к его семье, в точности неизвестно. Но цель была достигнута: Мартынов пришел в бешенство и затаил злобу.

Вечером 13 июля, выходя из гостей, Мартынов остановил Лермонтова и, придравшись к тому, что Лермонтов рисовал на него карикатуры, вызвал его на дуэль.

15 июля 1841 года[1060]1060
  27 июля по новому стилю.


[Закрыть] на склоне Машука, недалеко от Пятигорска, Лермонтов был убит…

«Поприще великое могло ожидать его, – восклицал Гоголь. – Никто еще не писал у нас такою правильной, прекрасной и благоуханной прозой… Готовился будущий великий живописец русского быта…»[1061]1061
  Н. В. Гоголь. Полн. собр. соч., т. VIII. М., Изд-во АН СССР, 1052, с. 401–402.


[Закрыть]

«…Содержание, добытое со дна глубочайшей и могущественнейшей натуры, исполинский взмах, демонский полет – с небом гордая вражда – все это заставляет думать, – писал Белинский, – что мы лишились в Лермонтове поэта, который, по содержанию, шагнул бы дальше Пушкина»[1062]1062
  В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. XII, с. 84–85.


[Закрыть].

Словно продолжая мысль Белинского, Алексей Максимович Горький писал: «В стихах Лермонтова начинают громко звучать ноты, почти незаметные у Пушкина, – это жадное желание дела, активного вмешательства в жизнь»[1063]1063
  А. М. Горький. История русской литературы. М., Гослитиздат, 1939, с. 160.


[Закрыть].

Еще при жизни Лермонтова критика, стоявшая на охранительных позициях, объявила талант Лермонтова «протеистическим», собирательным, заключающим в себе отголоски чужих влияний, отказывала ему в оригинальности. В противовес этому прогрессивная критика и широкая публика, вслед за Белинским и Чернышевским, воспринимали поэзию Лермонтова как явление глубоко самобытное.

С годами афористические строки лермонтовских стихов все больше входили в повседневную и литературную речь. Не раз заострял ими свои полемические статьи Владимир Ильич Ленин, цитируя строки из посвящения «А. О. Смирновой», из «Демона», стихотворения «Журналист, читатель и писатель», из «Думы»[1064]1064
  В. И. Л е н и н. Полн. собр. соч., т. 2, с. 432; т. 6, с. 166; т. 8, с. 371; т. 13, с. 88.


[Закрыть]. Томик Лермонтова лежал у него в ссылке возле кровати рядом с Пушкиным и Некрасовым, и, как пишет Надежда Константиновна Крупская, Ленин часто перечитывал их по вечерам. Говоря о своей любви к Лермонтову, Н. К. Крупская вспоминала:

«Владимир Ильич также любил Лермонтова, но тоже как-то «стихийно». Привлекала нас в молодости д[олжно] быть смелость и сила чувства, которые так ярки у Лермонтова»[1065]1065
  М. Ф. H и к о л e в а. Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество. М., Детгиз, 1956, с. 290.


[Закрыть].