Текст книги "Соблазн. Проза"

Теперь на сытый желудок я уже мог пораскинуть мозгами. Но то ли я устал, то ли сытость сморила, только я опять и заснул. Ну а проснулся когда… Впрочем, то ли этот подземный климат на меня так подействовал, но я стал путаться: уснул – проснулся, проснулся – уснул… Вот и теперь, проснувшись, я никак не могу (или не хочу?) свыкнуться с тем, что всё со мной происходящее – явь.

Свет из отверстия в куполе померк. Довольно, сказал я себе, заниматься психологическими ребусами, пора разводить костёр.

Да, костёр это вам не зажигалка, он хотя и не велик, поскольку я экономлю дрова, но обозреть позволяет куда больше. Озерцо моё и впрямь имеет выход. Тоннель на противоположной стороне виден лишь в самом его начале, так как сразу, вероятно, поворачивает. Надо собраться с духом и обследовать. Но прежде – смастерить факел, чем я и занялся после того, как испёк куски рыбы и поел.

В куче дров было достаточно берёзовых, и снять бересту дело не самое хитрое. Занявшись этим, я не сразу обратил внимание на перемену в окружающей меня атмосфере… Поднял голову и увидал на выходе из тоннеля судно, за мной пристально наблюдали с него… я испытал был близок к шоку. Несколько мгновений – я и они (а я теперь различил, что на судне не один человек) пристально смотрели друг на друга. Испуг мой преобразовался в любопытство (или любопытство пересилило страх?) и я переменил позу: поднялся на ноги с корточек и отряхнул ладонь о ладонь. И тут же на кораблике зажёгся свет – не очень яркий, но позволивший мне уже чётко опознать три фигуры: женщину и двух мужчин в камуфлированных комбинезонах. Кораблик двинулся и вскоре ткнулся в камни, произведя скрежещущий звук. Женщина сделала приглашающий жест, и мне ничего не оставалось, как шагнуть на борт. Ближний мужчина подал при этом мне руку, поскольку кораблик покачнулся. Не знаю почему, но я не проронил и слова – может быть, оттого, что и пришельцы молчали. Внешне это были обыкновенные люди. Женщина молода и симпатична, а из мужчин один бородат, второй сухощав лицом и в пенсне, большего я не запомнил, внимание моё было зыбким…

Судёнышко формой представляло собой небольшой баркас с мачтой и рубкой на корме, в которой, очевидно, и находился рулевой. Мотор работал бесшумно, но по вибрации палубы можно было догадаться, что движемся мы не по мановению волшебных сил. Тоннель тянулся и тянулся и я уже хотел нарушить молчание, как мы вошли в озеро, намного превышавшее предыдущее. Вдали виднелся причал, поодаль располагались разного размера палатки. Спутники мои вели себя так, точно в тысячный раз переправлялись на пароме, им это давно наскучило, и настроения общаться у них не обнаруживалось. И мне ничего другого не оставалось: так же молчать.

Причалили. Навстречу вышел всего один человек, похоже, дежурный, он обыденно указал нам маршрут, который мои спутники знали и сами. Они ввели меня в палатку-шатёр с отверстием в куполе, как у чума, и оставили одного у остывающего костра. Я присел, опять же ничему не удивляясь, и стал ждать дальнейшего развития событий. Поправил угли в костре, они выдали ровный голубой огонь, так что некоторое время, загипнотизированный, я сидел недвижим и никакие мысли меня не тревожили.

Вошли (я не оборачивался). Сели в раскладные брезентовые кресла по другую сторону костра…

Их интересовало положение дел на поверхности. В частности, закончились ли поиски защитников «Белого дома»? Ответы мои разочаровали их… ничего, кроме как о мародёрах я рассказать им не мог…»

На этом рассказ заканчивался, вернее, последующие страницы были вырваны.

Вансан вспомнил, что примерно в те сроки, когда затеялась стрельба у здания парламента, Петя спрашивал его: надо ли участвовать в политике, если да, то за кого ему быть. «Чтобы знать за кого, надо разбираться. Если же быть на побегушках у тех, кто рвётся к власти, то стоит ли?» – так примерно ответил он тогда. Больше к этому вопросу Петя не возвращался, и Вансан подумал, что интерес исчерпан, так как был, очевидно, обычным откликом на злобу дня, выражаясь по-газетному. Сам же он тогда, наблюдая происходящее по телевизору, испытал нечто похожее на шок.

Вансан, вышел на крыльцо, поглядел на небо:

– Вполне можно сварганить фантастическую штучку. Вот только зачем в одной семье два сочиняльщика? А?

***

В конце недели Вансан отвёз на дачу свою тёщу, где, по словам Тамары, ей будет привольнее, да и «за Петей присмотрит». Там она вскоре и померла. За два дня до этого Вансан увидел со двора через окно, как она стоит на коленях перед диваном и прижимает сухонькие свои кулачки ко лбу – очень голова у неё болела. А в воскресенье Петя утром осторожно разбудил отца и поманил на улицу. Привёл к туалету. Старуха сидела на стульчаке, который ей сделал Петя, уже окоченевшая…

После похорон Вансан слышал, как Тамара сказала подруге Лиде:

– Вот померла… не могла по-человечьи. Обязательно, что ли, на толчке?!.

Горной тропой

Не предполагал я, что в горах так трудно передвигаться. Иные ощущения – пространства, времени, гравитации…

А между тем, поддразнивая нас как бы, двуногих чудаков, вокруг по довольно крутым склонам неспешно, но уверенно бродили коричневые коровки, величиной с мула. Мне сообщили, что с ними у хозяев вообще никаких хлопот. Кормятся они сами – летом и зимой, – приходят лишь подоиться. Правда, молока от них немного – литра три-четыре. Но заведи их несколько штук – коли уж нет с ними хлопот никаких – и порядок: сыр да масло, творог да сметана – ешь не хочу. А им, коровкам, даже веселее в большой компании кормиться на приволье.

Впрочем, надо бы всё же пару слов о начале нашего путешествия кинуть…

Рано поутру мы вшестером отправились в путь: разговорчивый Диомед, от которого я сел в микроавтобусе как можно дальше, Валерьян, отец Иов, Лёша и батюшка за рулём… да, я ещё, шестым. Пока ехали по Адлеровской трассе, пели, по обыкновению, псалмы. Затем, забрав рюкзаки, оставили автобус на стоянке и отправились за билетами на подъёмник или, по-местному, на канатку.

Подъёмник не произвёл на меня потрясающего впечатления – что-то похожее на колесо обозрения, не более того. Возможно, потому, что всё видимое, отдаляясь и уменьшаясь, оставалось за спиной, как и панорама белого и сверкающего на солнце игрушечного города, а перед глазами незыблемо и неспешно поднимался огроменный зелёный массив горного склона – синий вверху и зелёный подо мной – некий надёжный гарант безопасности. Свалишься – так в травку-муравку. Лишь пересадки занимали и развлекали – тем, что приходилось на ходу заскакивать и соскакивать, при этом не забывать про рюкзак. Это прыганье на движущееся сиденье и обхватывание рюкзака, чтоб не скувыркнулся, даже, пожалуй, веселило. В отличие от меня, Лёша испытывал иные эмоции – он плыл на сиденье впереди, и его причитанья доносились до меня вполне явственно:

– Ой-вай-вай! О-о-о!… Дух же захватывает… Теперь вот покачивает зачем-то!

– У тебя ряса как парашют – не расшибёшься! – крикнул я ему.

– Но он продолжал своё унылый запев:

– Вай-вай! А внизу, между прочим, сотня пустых метров до склона! Ногой не дотянешься! Это вам… о! Ох страшно!.. Господи, спутешествуй нам благодать! – И через несколько секунд, вероятно, была ему доставлена: – Машина вон внизу – ма-ахонькая какая! Голова покруживается, а так ничего. Привык, слава те Господи… Спасибо. Ну вот, мы почти у вершины… здесь уже прохладно, ветер. Но птицы-то щебечут! Скрипит, ох, скрипит канат… Надо успеть отстегнуться, а то увезёт обратно… схватить рюкзачок не забыть…

На верхней и вполне комфортной деревянной площадке с перилами, мы все некоторое время постояли молча, озираясь. Не возьмусь после классиков описывать Кавказ – дело заведомо проигрышное… А сомнительное: «Гранд-ландшафт!» – кем-то тут произнесённое, – это от скудного словарного запаса. Да и снобизмом попахивает.

Выражение Лёшиного лица – глуповато-восхищённое.

Я шепнул ему:

– Такой лихой шофёр, а высоты боишься.

– Бою-уся! – отозвался Алексей, не оборачиваясь. – Шофёр я, да, но не лётчик!..

Диомед суетится, фотографируя, и всё что-то бормочет, бормочет – ветер, к моему удовольствию, уносит безвозвратно его бормотание. Валерьян позирует – делает умную физиономию… Отец Иов занимается лямками своего рюкзака…

– Вон вершина горы Аибга, – указал перстом батюшка, его шелковистую бороду заворачивало на сторону. – А куда несутся облака – там ущелье Мендолиха. А если смотреть вот так, по прямой, то там наш скит, куда мы отправимся позже… А вон орёл кружит! Видите?

– Где? – подпрыгнул Диомед. – Над вершиной? Это он? Неужели!? Такой маленький? Или далеко?

– Сии великаны, чады вы мои непросвещённые, обычно к человеку не спускаются. Опасаются на глупость нарваться. Но однажды мне довелось видеть его метров с двух. После восхождения я отдыхал на выступе скалы, он же, матёрый орлище, вылетел из-за вершины внезапно, буквально над моей головой. Я был, по правде сказать, столь ошеломлён… Если кто не зрел лично сам, тому трудно представить. Гр-рома-адные когти, когтищи! – почти у моего лица! Я все чешуйки успел рассмотреть. И это мощное подбрюшье, невероятный размах крыл! Мне показалось даже: пошевели он в тот момент хотя бы опереньем хвоста своего, меня бы наверняка снесло в пропасть. Ни с чем не передаваемое ощущение. Я понял это как откровение его: он властелин этих гор, он господарь сих небес… и все дрязги внизу его не касаются. Для него всё мелочь по сравнению с божественной природой.

Борода батюшки, приподнятая параллельно настилу, опять затрепетала на ветру, а в наполненных влагой глазах отразились мелькающие облака, точно он, как и тогда на скале, провожал взором уходящую ввысь царственную птицу. И торжественно:

– Ну что, в путь, мои дорогие?

Едва заметная, а то и совсем пропадающая из поля зрения тропка пависла… (пардон, оговорился… хотя можно и так сказать в некоторых её зигзагах над…) хотел сказать повела нас по крутым склонам – едва-едва, но всё же книзу. Вскоре я понял: осторожным и аккуратным надо быть при каждом буквально шаге – ноги так и норовили разъехаться в шпагат или же заскользить по траве на уровень пониже, а потом ещё пониже… И я приговаривал: лишь бы не на самый последний уровень – не до самого подножья. Мы хватались за жёсткий и лакированный, как листы домашней пальмы, рододендрон. И, надо отдать ему должное, растение оказалось вполне благосклонным к нашему бесцеремонному братанию – достаточно прочным и терпеливым. Словом, тропа шла не очень полого, но так и этак, и так и сяк. И я всё время куда-то сваливался, съезжал, скатывался… Ровные подошвы моих штиблет, к тому же без шнурков и сидящих на ноге вольготно, не способствовали уверенному передвижению по непривычной для меня – и пересечённой и покатой поверхности, скользили себе самопроизвольно и беспрепятственно. Это меня страшно злило и выводило из себя, и вскоре уморило вконец.

А тут ещё черника, обольстясь коей, я таки кувыркнулся через голову и, не уцепись заученно-тренированно за куст, покатился бы, верно, действительно до самого подножья кавказских гор – к самому синему морю. Это мне показалось неправильным. Я выразил свои претензии Валерьяну:

– Я же тебя русским языком спрашивал, – зло попенял я ему, – какую обувь с собой брать? Что одевать?.. И вообще – какая-то невкусная тут она, ваша черника! И какое мне дело до её целебности!

– Да, я совсем забыл, – с запозданием отреагировал Валерьян, – у меня есть настоящие походные ботинки твоего размера…

Я аж подпрыгнул от восторга… точнее, от злорадства, что он сам фактически признался в своей злонамеренности.

– …дома, – добавил Валерьян. – Мне их одна клиентка принесла в благодарность за…

– Нет! – вскричал я. – Теперь лучше молчи! Я ж тебе рассказывал, что купил кроссовки. Но перед самым отъездом прошёлся в них до магазина и пальцы мои утомились и сделались невменяемыми. Неужели ты не мог тогда о подаренных башмаках вспомнить?! У меня тоже, между прочим, были походные чоботы, и подошвы у них не горели в костре! Но это было давно! И я тебе рассказывал про это, собачий ты сын! Ты специально, изверг, умолчал!.. Злыдень и контрабандист, и ещё…

– А почему контра?.. – невозмутимо перебил Валерьян. – О-О! Вон туман наползает. Долой дискуссии и пустые лозунги. Пошли скорей, не то отстанем, потеряемся. Придётся орлов ловить и умолять их о доставке…

Облака над головой, действительно, плыли нескончаемой чередой, их влажные животики то и дело касались наших затылков. А впереди нас идущие собратья, в самом деле, напоминали размером божьих карликов.

– Ну, солнце, ты чего? Давай, давай – пошевеливайся. Разгоняй туман-то. Не ленись, это ж твоя забота.

Не отвлекаясь больше ни на какую чернику, а сосредоточась исключительно на петляющей тропе и выверяя каждый свой шаг, я успокоился и ушёл в свои мысли.

О-о-оп! – И я соскользнул в своё давнее спортивное прошлое…

…Решили через этот порог – Второй Кивиристи – не сплавляться. Порог нас этот нынче не вдохновил, точнее сказать – насторожил, а ещё точнее, напугал – слишком много могил на крутых берегах сигналили нам своими подгнившими крестами. Причём, их география распространялась на весь наш земной шарик.

Мощный с желтоватыми шапками пены поток, миновав буруны от подводных камней, сужался и совершал внезапный, коварный зигзаг, вскидывался ревущим зверем на вертикальную и гладкую, зеленоватую от водорослей скалу, с диким клёкотом срывался затем отвесно и стремительной анакондой, посверкивающей изумрудными переливами чешуи, уносился в тёмное ущелье, и мчался, вихляясь такими немыслимыми кренделями, что неприученный вестибулярный аппарат начинал давать сбои… Это по прошлогоднему опыту. Сейчас мы ещё не накачали мускулы в достаточной мере после мирной жизни в городе, не обрели должной крепости сухожилий и не набрались психологической устойчивости. То есть можно было опасаться неслаженности в решительном манёвре – одно неверное движение веслом, один всего лишь сбой в коллективном приёме – и нас в долю секунды расплющило бы, ударив о каменную твердь (никакие б каски не спасли… если б они у нас были), и разметало бы нас на приличный радиус. И швырнуло бездыханные тела наши на съедение безмолвным рыбам, да и скандальным чайкам также перепало бы нашего размолотого мясца… так что и жевать было б не нужно. И мы не решились. Хотя Первый Кивиристи прошли надёжно, можно даже сказать – пролетели, как лётчики-виртуозы. Но вот перед зловеще бушующей горловиной Второго мы притормозили и призадумались… Израсходовали запас энергии? Выкипел кураж? Да, больно лихо (паводок после дождей?) закручивается иссиня-зелёная лавина, вскипающая в узком пространстве мрачно нависших стен, накренённых даже внутрь (или так мерещилось ныне? В всяком, любом из вообразимых случаевсё равно не выпозти, уцелей ты, по счастью… И мрачно же давит небо… И спасовали мы…

– Ну что, рискнём? – спросил Влад. – Я за всех помолюсь.

– Почему бы каждому не общаться с Богом напрямую? – возразил наш Командор. – Лично я не терплю посредников.

И мы постановили – обносить… И, покряхтев для порядка и прокашлявшись, потащили намокший катамаран по берегу. Тяжело, нет слов – мокрый плот втрое тяжелее сухого, но не сдувать же из него воздух, в конце концов, – слишком большая потеря времени, ведь своими лёгкими надувать приходится, да сколько всего укладывать в рюкзаки, а затем выкладывать. А тут всего-то по прямой метров двести ходу, хоть и через дебри непролазного и цеплючего чапыжника, хлопотно всё равно, но не столь уж трудоёмко: ну в самом деле – разгрузись, загрузись… сплошная канитель – это ж не носовой платок сложить и сунуть в карман. А через час уже стемнеет – ни костра, ни пищи с самого утра, одно комарьё и сплошное раздражение, и полное неудовольствие друг другом…

Наконец, взявшись за углы и взгромоздив наш плот на плечи, двинулись, переругиваясь по мере продвижения.

– Ты чего там, несёшь или нет?

– Ну! Ты не видишь, что ли, я оступился!

– Так гляди под ноги лучше, раззява! Я же поясницу из-за тебя сорву! – и тут же, сам запнувшись, Командор катится в колючий кустарник, чертыхаясь и кляня почём зря всё на свете. А мы прячем улыбки – какая-никакая, а разрядка…

И тащимся этак (в охоточку) с полчасика уже, тогда как по реке могли за тридцать секунд преодолеть. Да какие тридцать – десять секунд от силы.

И вдруг натолкнулись в высокой траве на полянку-лежбище, будто кто-то большой, вроде допотопного мамонта, валялся-нежился тут в своё удовольствие, пока не примял каждый стебёлёк, словно утюгом ворс на ковре. Остановились: как-то непривычно показалось нам идти по ровному и чистой, неким радетелем ухоженной полянке. И вовремя остановились… С дальнего края этой проплешины, поднявшись на задние лапы, высунулся медведь. Нет! Медвежий громила! Передние лапы он держал перед собой, ну прям-таки зайчик-побегайчик. В маленьких глазках светилось изумление-любопытство. И озорство! Поиграем? Ату вас!

И в ту же самую секунду, под придирчиво-недоумённым взглядом этого самого мишутки, мы внезапно обрели завидную прыть (второе дыхание, если угодно). И в мгновение ока очутились – телепортировались? – на берегу реки, совершенно не зафиксировав в памяти маршрут, по которому ломились. А зря: нанесли бы на карту. А проламываться было через что! Перевели дыхание, опустили катамаран на осклизлый галечник, глянули друг на друга и… стали сплавляться дальше. Вернее, по-дальше от хитрых глазёнок зверюки…

О-оп! – и я выскользнул из прошлого – тому способствовал кувырок через голову.

К моему неудовольствию, поклажа в рюкзаке, где сверху болталась пластмассовая бутыль, меня то и дело норовила перевернуть вверх тормашками. Мне бы её, пузатую, вытащить, что ли, да надо было поспевать за остальными. Да и как-то сомнение брало, что переливание воды в посудине – всего-то пять кило против общего веса поклажи и моего шестипудового тела – способно так менять центр тяжести. Я грешил на вестибулярный аппарат.

А товарищи мои, возглавляемые батюшкой с неподъёмной ношей за плечами (я попробовал, когда вещи выгружали из машины – в рюкзаке были книги и утварь для молебна), двигались досадно целеустремлённо, то скрываясь за пригорком или растительностью, то возникая вновь, но уже ещё чуть-чуть дальше от меня. За батюшкой поспешал отец Иов, затем Алёша с Диомедом, Валерьян находился в равноудалении от них и мной.

– Ах вы, альпинисты! Заморили журналиста! Ладно-ладно, сочтёмся!.. Я на вас фельетон настрочу!

На одном из привалов, едва нагнав моих неутомимых со-походников, я скинул-таки рюкзак и под благовидным предлогом вынул бутыль:

– Ну, кто желает смочить горло?

И тут увидал, что рюкзак мой со спины сочится влагой. Буквально крупные мутные слёзы катились по тёмному брезенту.

– О, что это?! У меня что-то пролилось! Но я ничего вроде, кроме воды…

– А рубашка? Тоже хоть выжимай, да? Нет, брат, это пот из тебя хлещет. Совсем форму потерял.

– А тебе, Валер, язвить вовсе не обязательно. А знаешь, почему?

– Скорее всего, кислородное голодание, – возразил батюшка. – Ты в горах-то когда-нибудь бывал?

– Н-нет.

– Ну вот. А тут всё-таки прилично от уровня моря. Воздух разрежен.

Да, симптомы неутешительны, подумал я, голова моя садовая… вернее, дубовая. И первым приложился к бутыли.

– Мой товарищ, мастер спорта по туризму, – говорю, переведя слегка дух, – когда-то уже давным-давно сочинил особый рюкзак-коляску. Полный универсум. Так в нём были заключены все функции для выживания в экстремальных ситуациях.

– А поподробнее, – заинтересовался батюшка.

– Он собирался отправиться в пустыню. Зонт над головой представлял собой солнечную панель с батареей, над зонтом нечто вроде перископа – оптический обзор по периметру – и на экране твоего дисплея все четыре стороны как на ладони. Да, комбинезон-палатка с кондишеном, и коляска типа инвалидной тоже запитаны на солнце… Хочешь, пешком иди, хочешь ехать – поезжай, особенно под горку если… Да, только под горку, правда, ну, ещё по ровному стлу. А где там ровности, в пустыне?

– В общем, живи – не хочу в любой экстравагантности, – заключил батюшка.

– И что, отправился он в пустыню? – уточнил Лёша, передавая воду Диомеду.

– Компьютер в то время был слабоват, потому, наверно, и не отправился… Но сейчас он его, скорей всего, усовершенствовал. Надо будет узнать.

– Это вы к чему вспомнили? – полюбопытствовал отец Иов.

– А разве не понятно, – фыркнул Валерьян. – То обувь ему особую подавай. То вот коляску теперь требует… Капризы. Может, тебя на носилочках понести? Ты не стесняйся, скажи…

– Так, бутылочку не выбрасывать, – сказал батюшка Диомеду, – её нужно обратно в рюкзачок. Мы же квалифицированные туристы. Мусорить не будем.

– Богобоязненные, – согласился Диомед и возвратил мне пустую бутыль.

А я-то мыслил: он себе её упакует… Оптимизм-ус, короче, во мне не иссяк окончательно.

Туман

Через пару часов, уже где-то на исходе пути нас накрыло сплошными липкими сливками.

– А ведь так мы заблудимся и удалимся от цели, – заключил батюшка. – Надо переждать. – Он вытянул перед собой руку. – Во – едва кончики пальцев вижу. А ты?

– У меня они светятся, – с удивлением проговорил Валерьян.

– Натёр, что ли? Обо что же?

– Это от предков, – подкинул я гипотезу. – От обезьян осталось. Атавизм своего рода.

– И в помине нет никаких погранцов, – подал голос метров с трёх невидимка Диомед. – Можно было и без пропусков обойтись.

– Отец Ор этого очень не любит, – урезонил анархию батюшка, – потому что пограничники иногда приходят к нему… и тогда будет очень неприятно. Ему неприятно. Его попросту могут согнать с насиженного места. А он своё гнёздышко устраивал не один год. Сами посудите. Приходят незаконные люди. Без пропусков. Ну, тогда, говорят ему категорично, давай отсюда.

– Понял, – Диомед закашлялся. – И мотай-проваливай на все четыре стороны…

– А вы знаете, отец Ор упал, ещё в молодости, с высоченного дерева – грецкого ореха, кажется, метров с одиннадцати или четырнадцати…

– Без разницы, – хмыкнул Валерьян.

– Да… и расшиб позвоночник в хлам. На винты его собирали. Адская боль, три операции. И выпустили в корсете, потому что спина не держала. И он, сидя на коляске, призадумался: как же ему жить дальше? А его родственникам врачи сказали тихонечко, на ушко: ну может, полгода и протянет. Сколько было лет это назад? В восемьдесят третьем? 26 лет минуло. Сейчас ему 62.

– И как же он? – Алёшин голос из тумана.

– Методику разработал собственную – движение, движение, движение, постоянное движение. И, в конце концов, стал брёвна таскать. Потаскал – болит. Полежал, утром «господи, помилуй» прочитал и опять за своё… Зимой дрова тоже в рюкзаке – и всё в гору.

– Но как же он начал-то ходить? – вопрос отца Иова.

– Как ходить?.. Врачи советовали водные процедуры – плавание. Да ничего не помогало, ничего. Пока не стал на четвереньках по острым камням, по горам ползком, ползком. Потом, разогнувшись уже, – босиком, разумеется.

Валерьян вздохнул где-то от меня с правого боку, как грустный телок в тоске о вымени с парным молоком.

– Я когда впервые попал в горы… я же не знал, куда еду. И обулся я, значит, в кеды. А у них подошва тонкая, будто в одних носках шлёпаешь. Когда вверх шагаешь, то ещё видишь, куда ногу ставить, а вниз… о-о! Представляю себе, как это босиком!

– Ну что, братья, свершим молитву на туман?

И мы запели: «…Яко сохрани меня… пресвятая богородица… просвети нас света своего… аллилуйя, аллилу-йя…»

Я пытался подпевать, тем более это согревало. И вскоре туман, к моему изумлению, рассеялся, и мы увидели на соседнем склоне шалаши пастухов и поодаль – низкорослых коричневых коровок, а за ними забрезжила узкая перемычка меж гор… Другое, однако, облако, как дирижабль, выплывало торопливо из ущелья. «Шалишь, ракалия, – усмотрел я повод к сомнению. – Облака ваши шастают и шастают… Молитв не напасёшься…»

Но мы успели переправиться по перемычке и выйти почти к месту, откуда уже заблудиться было нельзя…

Лёша посеменил вперёд, чтобы «на цифирь» запечатлеть наши обессилившие лики…

– Т-с, – приложил палец к губам батюшка. – Пусть наше явление станет сюрпризом…

Обитель отшельника

В отличие от ухоженного и в чём-то рафинированного батюшки отец Ор выглядел богатырём, несколько, правда, потёртым, неухоженным. На голове его до самого темени был нахлобучен белый георгин, остриями слипшихся лепестков вниз – к такой же пышной седой бороде, свалявшейся в подобие тех же подвянувших лепестков. Отшельник – без всякой натяжки – мог также служить иллюстрацией подпоясанного разбойника… или уж деда-лесовика точно.

«Не мудрено, – ему в оправдание, что ли, подумалось мне отстранённо, – откуда у него тут сауна с фитнесом… хотя…» И я поискал глазами: могла же где-нибудь сауна скрываться в лесной чаще.

Шалаш – ни шалаш предстал перед нами. Всё сооружение – брусья и доски – выпилены, не иначе, как бензопилой. Под потолком, вернее – под так называемым потолком, в сетчатых подвесах сушились травы. А через накрытые помутневшей плёнкой стропила брезжило небо.

У входа – огромный очаг из грубых каменьев, без трубы. В нём горели цельные чурбаки. И хозяин время от времени поливал из чайника ближнюю к нему стенку. В шаге от жилища – высоченные ели и буки, и на них лоскутами колыхался зеленовато-сизый мох. Такой видел я лишь в сказочном Берендеевом лесу, то есть в мультяшках.

У Лёши разболелась голова. И он, вытряхнув из рюкзака спальник, прилёг поверх него ничком и притих. Остальные тоже стали распаковывать свою поклажу, располагаться, заблаговременно, пока светло, устраивать на ночь себе постель на земляном полу, застелённом свежей хвоёй.

– Почему стропила без обрешётки? – неспешно повторил мой вопрос отец Ор глуховатым голосом, точно опробовал после долгого бездействия свой аппарат речи. – Зимой сугроб на крыше метра четыре толщиной – сломит всё сооружение. Случалось.

Осматриваем жилище аскета. Каждый называет его по-своему:

– Ничего себе обитель, да? – говорит батюшка.

– Хибара, – сквозь дрёму, не подымая головы, бормочет Лёша.

– Сакля, – включается в игру и отец Иов.

– Шалаш, – возражает Диомед.

– Хижина, – утверждает Валерьян.

– Жилище аскета, – говорю я.

– Хижина – всего красивее звучит, – заключает батюшка.

– Да, балки надо менять, – усмехается отец Ор. – Вот поменяю, тогда и дымоход прилажу. Может быть. Ну, отдохните, а я пойду, чаёк сгоношу.

– А ты не чувствовал, что мы придём? – спросил батюшка.

Отец Ор полуобернулся на выходе и вроде прислушался к самому себе, затем слегка улыбнулся виновато и пожал плечами. И мне вспомнилась первая минута нашей встречи: перед нами возник в дверном проёме громадный, в полинялом чёрном подряснике монах – наподобие безмолвного вопроса, то есть он смотрел на нас долго, не произнося ни единого слова: не пригрезилось ли? А мы смотрели на него, тоже молчком, ожидая, пока он освоится с нашим появлением. Кругом же – ну ни единого звука. Разве что чуть-чуть поскрипывают деревья да листва пришёптывает – к чему он, наверно, давно привык и воспринимал обыкновенным обязательным фоном своего существования, так же как и запахи леса. А тут мы – внезапной оравой. И он ждёт нашего звучания и наших запахов – в подтверждение реальности…

Сидим вдвоём на терраске – точнее, под выцветшим прорезиненным тентом с желтыми разводами (от пыльцы?) – отец Ор готовит обед: нарезает овощи, постукивая ножом по доскам стола. Я осторожно его расспрашиваю. Он – на удивление охотно: всё же соскучился, наверно, по людям, – отвечает:

– Что упало, то и подбираешь. Да всё тут на своём горбу перетаскивал.

– А почему один, а не в скиту, например? Компанией и легче, и веселее.

– Хм, веселее… Скита ж не было тогда… Ефим-батюшка семь годков лишь как… И потом… один это один. Соблазнов и в скиту хватает… Монахи ж тоже человеки.

– И никто не разбавляет вашего одиночества?

– Приходили ко мне пожить ребятки, как же, да… но кто ушёл по причине, а кто попросту не выдержал тутошнего… непритязательного, так скажем, быта. Для меня же такая жизнь потребна. Чем тяжельше, тем больше молишься… а им… городские пейзажи мерещатся иной раз и прочая дребедень.

– Значит, не скушно… условно говоря, без телевизора?

Отец Ор чуть усмехнулся, почесал висок и опять усмехнулся.

– Один мой знакомый, фээсбешник, довольно пожилой человек уж… думается, ему можно верить… он с батюшкой приходил сюда, в мою обитель. Так вот он рассказал, что нет сейчас ни одной телепередачи, ни одной – даже детской, – которые бы не включали в себя тихо зомбирующих установок. Один академик изобрёл, Смирнов, кажется… его впоследствии убили, дабы помалкивал и не возмущал общественность. А технологии эти предназначались для медицинских целей. Но, по обыкновению, применяют теперь совсем в другой сфере – дурачат людей. Вот внедряют в любую телепрограмму и пудрят мозги. Вы, дескать, должны думать и верить так, как нужно нам, вы должны выбирать того, кого мы вам укажем, покупать то, что нужно нам…

«Постой, думаю я, погоди. Не тот ли это Смирнов, о котором я читал у Воробьевского? Да точно, Юра сам мне подарил свою книгу. Я ещё съязвил, напомнил ему поговорку: слово не воробей – вылетит – не поймаешь. Но… но там как раз наоборот: этот Смирнов, разработчик психотехнологий, кажется, вознамерился сам стать богом и помыкать людьми… Впрочем, какая разница. Да и не помню точно».

Между тем отец Ор продолжал:

– И чем опасны эти системы тихого зомбирования: их совсем невозможно определить. Пресловутый двадцать пятый кадр по сравнению с этим – фитюлька, чепуха, каменный век. Если кто не знает конкретных причин своего отупения или головокружения, то ни за что и никогда не догадается об их присутствии. Они вмонтированы в видеоряд подобием какого-нибудь звука – например, льющейся из фонтана воды. А в другом фильме бегемот выходит из водоёма и с него текут струи – и оказывается, что установка эта – на подчинение чужой воле. Сознание наше не воспринимает этого совершенно, а мозг легко декодирует эту информацию и прямиком запускает в подсознание. Короче, если постоянно таким макаром воздействовать на публику, охочую до рекламы, то в ней можно запросто развить даже определённую идеологию, всевозможные запланированные не тобой самим желания, разного рода приоритеты… И, стало быть, чего? Полностью тобой управлять. А публика при этом внешнем управлении будет самонадеянно рассуждать: что ей это вот нравится, а это не очень, и считать выбор своим собственным. Ах-ти какие мы самостоятельные.

Отец Ор взглянул на меня, желая, должно быть, подметить моё впечатление. Прибавил: