Текст книги "Соблазн. Проза"

– Хотел матери рассказать – не слушает. Даже руками машет. Почему, говорит, из больницы убёг?.. Будет, наверно, звонить… Обычно я сны забываю, а этот врезался… Ну вот. Сажусь я в автобус у базара. И вдруг замечаю, что он поменял маршрут и едет по длинной-предлинной аллее, освещенной солнцем, листья на кленах даже насквозь просвечивает… м-м, ну шелк золотой, а блики от них – настоящий калейдоскоп оттенков и фигур – прям сказочное разнообразие. Ничего, что я красиво излагаю?..

Вансан пожал плечами, но подумал, что рассказ Пети отрепетирован – возможно, он не один раз уже мысленно его проговаривал. Петя продолжил:

– Причём, ощущение у меня такое: когда надо увидеть что-нибудь впереди – я вижу, несмотря на то, что передо мной маячат головы и спины пассажиров. Когда же надо мне поглядеть в заднее стекло, то опять же – попросту оглядываюсь… И у меня возникает чувство, что я и есть автобус… и одновременно человек. Вдруг дорогу переходят две девушки. У одной очень длинные ноги, ну совсем непропорциональны её телу. Меня это почему-то жутко коробит, обижает даже, ощущение боязливости… – Петя покусал нижнюю губу, подбирая или вспоминая слово: – …панику. Да, панику. Затем автобус (то есть я!) наезжает (наезжаю!) на эту девушку, вернее – на её ноги, и чувствую себя при этом мохнатой гусеницей – мягонько так переползаю через препятствие и никому не наношу травмы. Оглядываюсь и вижу, как по ногам этой девушки струйками течет кровь. Вторая же девушка пытается поднять подругу и поднимает, яростно кричит вдогонку (мне – автобусу!), а та, пострадавшая, дико воет. Обе они бросаются вслед за мной, и здоровая девица поддерживает повреждённую, а затем они бегут уже наравне и очень-очень прытко. И я боюсь, что они меня догонят. Вижу, их лица становятся звероподобными мордами, и не то что злобными, а лютыми! И превращаются в… во что-то ужасное! Тогда я сворачиваю и бегу-еду прямо через кустарник, между деревьев, маневрирую и оглядываюсь при этом, что-то выкрикиваю себе в оправдание: я, дескать, не хотел, это недоразумение… – Петя замолчал, и минуты две дышал, как сильно запыхавшийся человек.

– Вот такой вот сон, – пристально посмотрел на отца и, вероятно, не обнаружив на его лице неприятных ему эмоций, продолжил: – Теперь слушай, как я его понял. – Высвободив руки из колен, Петя откинулся на спинку стула, веки прикрыл, и с выдохом, как признание: – Наверное, я её изнасиловал, хоть она мне и была неприятна.

Поднял на отца прищуренные глаза, усмехнулся:

– Всё. Всё, что я по этому поводу имею…

Вансан, слушая, сидел на диване, подобрав под себя ноги и укрывшись одеялом, теперь лег и сделал вид, что задумался, хотя по ходу рассказа уже подготовил свою версию. Но ему показалось правильнее выдержать паузу.

– Я, – сказал наконец, и прислушался к своему голосу: тот ли взял тон, после чего посмотрел на сына, – иначе бы объяснил этот сон. Похоже, тебе помогает толковать сны сам Фрейд Зигмунд. Ты б его на время отложил. Зачем он тебе в больнице-то… Я б, на твоем месте…

Петя нервно перебил:

– Давай договоримся: каждый из нас на своём месте. И не будем…

– Договорились. Но я всё же считаю, что по Юнгу оно складнее будет. Да и вообще – знакомиться сними нужно лишь для общего развития. Наука не стоит на месте…

– Ну ты давай, давай, не тяни. Я сейчас не то, что Юнга, – ничего в принципе не могу читать. И телевизор не смотрю даже.

– Что же касается насилия, то тебе, симпатичному парню…

– Слушай, и про это не надо!

– Ну, хорошо… Про сон. Ты сейчас в том возрасте, когда тебе хочется находить во всём совершенство. И при этом, согласись, ты плоховато знаешь жизнь, питаешься больше иллюзиями, чем опытом. Это тебя угнетает, и ты страшишься жизни. Уродство, недостатки в людях задевают тебя, тем более что ты постоянно ищешь подругу… и постоянно разочаровываешься в них – баб я имею в виду… они, как бы сказать, не соответствуют твоему идеалу… поэтому, отчаявшись, ты и пытаешься совершить невозможное – укоротить ноги девушке, так как налицо явное нарушение пропорций, некой гармонии. Укоротить, чтобы сделать ее совершенной, то есть своей. И одновременно ты сознаёшь, что насилием невозможно достичь идеала, своей мечты. Напротив, возникают новые препятствия, противодействия. Вот, может быть, почему они за тобой и погнались, превратясь в чудищ.

Вансан замолчал, выжидательно смотрел на сына. Тот опять покусал нижнюю губу, и вдруг весело глянул на отца.

– А что! Твое толкование мне больше нравится. Это что – по Юнгу слепил?

– Да нет, по самому себе.

– О, да ты у нас… консультант не хилый!

Петя вскочил со стула и несколько раз прошёлся по комнате.

– Всё, я поплюхал восвояси. Кофе я взял. Обо всём вроде поговорил. Чау!

У двери остановился и с неожиданной тоской спросил:

– А ты не можешь меня поскорее оттуда забрать? Разве нельзя дома полечиться?.. – И не дожидаясь ответа: – Знаешь, что такое монцитра?

Вансан озадаченно поморгал.

– Цитрамон! – хохотнул Петя и вышел на террасу.

– Я тебя провожу, – Вансан поспешно стал одеваться.

Петя поджидал на крыльце, облокотясь на перила. Вансан встал рядом. Оба закурили и смотрели теперь на лесок за забором их участка.

Было сумрачно. Воздух темен, как снег, насыщенный влагой. Дубы контрастно черны, их голые кроны, точно корневища, вцепились в этот осязаемый воздух. Березы ж – невесомой серебристой тенью лишь едва обозначили себя, едва проступают в этой зыбкой мгле. Ровные высокие стволы, будто стройные фигуры в прозрачных одеждах, ветви же – невесомая, еле-еле угадываемая вуаль на их лицах. Вот-вот, кажется, двинется плавный хоровод. А пока – совершеннейшая тишина, пауза меж ночью и утренней зарёй.

– А ещё я к Наташке зашел, – нарушил Петя молчание.

– И как она тебя встретила?

– Нормально. Рассказал ей много смешного о своем больничном житье.

– И что она?

– Смеялась, что. Женюсь я на ней, пожалуй. Да, кстати, у тебя мать не отобьют?

Вансан огорошено поглядел на сына.

– У Юльевны муж тако-ой… Хваткий, короче, мужичок.

Вансан молча отвернулся к лесу.

– Ладно, – сказал Петя и вздохнул, – пойдем… если хочешь. А то я и один доберусь… И без денег, причём.

– Ты просил меня как-то крестик купить?…

– И что?

– Да вспомнил… Вот, держи… и серебряное колечко… – Вансан протянул сыну раскрытую ладонь. – А помнишь, как ты разрисовал в электричке вагон изнутри?

– Вагон? А-а, помню! – Петя рассматривал, поднеся близко к глазам серебряные изделия. – В протест повышению цен на билеты я это сделал… Глупо, конечно.

Вансан не сказал тогда, что ехал в той электричке.

С тех пор сколько же? Бог мой, как всё быстро…

Впрочем, у Вансана в отношении Пети было ощущение, что он как раз и не меняется… как был …цать лет назад, так и…

Ночь за окном. В тёмной воде канала горят-блещут столбы света от фонарей. И когда электричка начинает набирать ход, эти световые столбы начинают струиться, брызгать снопами бенгальского огня. И вот-вот, кажется, вода закипит…

Электричка дёргается, тормозит, останавливается со скрежетом. Машинист по динамику:

– Отпустите стоп-кран!

Без результата.

– Да чёрт возьми, объясните, что случилось?!. Ну?.. И что?.. Ну и верните в прежнее положение рычаг!

Пауза-ожидание.

– Милиция, пройдите в последний вагон, наведите порядок!

Проходит томительных минут десять. Машинист ведёт энергичный диалог с неслышимым нарушителем порядка. Потом опять взрывается:

– Неужели нет в вагоне мужиков?! Стоп-кран не можете опустить?! Дебелизм какой-то!.. И что, так и будем стоять? Соображалка у всех иссякла?!

Проходит ещё минут десять. Юноши и девчонки на соседней лавке начинают роптать:

– Ну! так мы в училище опоздаем!

Трое ребятишек вскакивают. Один среди них – со спины если – настоящий бугай под два метра, с сажеными плечами, но лицом – такой же подросток, как и остальные двое. Подходят к переговорнику, самый меньший из них нажимает кнопку, спрашивает:

– Последний – это в голове, что ль, у тебя? – И сообразив, очевидно, что «в голове у тебя» могут принять за оскорбление, тут же добавляет: – Или от хвоста поезда?

И вот они, трое, ринулись спасать положение.

Проходит ещё минут пять, и по проходу бежит паренёк-машинист, молоденький и кривоногий. И ещё минут пять минуло. Наконец троица пареньков возвращаются, выражение их лиц – заговорщическое. Женщина спрашивает:

– Чего там?

– Да художник какой-то! – отвечает подросток-акселерат.

– Художник? Причём здесь художник? И чего?

– Да он проволокой ручки изнутри замотал и раскрашивает салон, – это уже другой поясняет.

По вагону быстро прошли трое мужиков в железнодорожной спецовке – с суровыми лицами и грязными руками. Минут через десять они возвращаются – вид у всех заметно обескураженный. Из скупых обрывков их разговора становится ясным: в закрытом вагоне шизик.

Месяца через два Петя рассказал: когда на него заорали, он с удивлением спросил:

– Вам не нравится моя живопись?

– Так они тебя не побили? – спросил Вансан.

– Хотели. А потом смотрят – я же там всё красиво накалякал – и рты пораскрывали. Значит, впечатлило. Правда, один сказал: заставить бы тебя всё это смывать…

– Ну?

– Я? Я сказал: разве плохо?

– И?

– И тот первый, кому понравилось, изрёк: не нам решать, жюри надо собирать. Я бы говорит, оставил… на века. Х-хэ!

– Так что ты там намалевал-то?

– Да что, деревья, цветы, зверушек, облако одно успел…

– Ты прямо как Ван Гог. Давай я тебя Ван Гогом буду звать?

– Называй хоть горшком, только в печь не ставь. Это поговорка такая. Мне один в психушке выдал на прокат. Не слышал разве?

– Слышал… Я Ван Сан, а ты Ван Гог. Неплохо?..

Петя шевелит губами, точно пробует новое имя на зуб, затем говорит:

– Один Ван Гог у нас уже есть, зачем нам второй?

– Ладно. Это я так… скаламбурил. Знаешь, сегодня ночью я подумал…

Петя не торопит, как обычно, а ждёт.

– Подумал… Родители уходят в мир иной раньше детей. Ты остаёшься один на один с собой.

– И?

– Как выходит пьяница из запоя? Держится и день и другой, чтоб не опохмелиться… И вот ноги сами ведут его в магазин… Вдруг, уже на пути, он спрашивает себя: вчера мне было хуже, чем сегодня? Да. Так, может, завтра станет лучше, чем сегодня?.. И возвращается без бутылки.

Так и тут. Отказаться от таблеток и держаться. Но сначала необходимо подготовиться морально. Мне будет плохо, очень плохо, но я буду держаться… Нужно поставить перед собой задачу. Как в спорте. Как в преодолении препятствий. Задача – это нечто зримое. Образ. Стремиться к нему. Пытаться достичь. Первый раз не получилось, второй… Но когда получится!.. Нужна задача самому себе. Цель. Именно цель, а не рассуждения типа: это нехорошо, это некрасиво, это приведёт тебя к плохому финалу… к аутизму, например. Сами по себе рассуждения лишь предшествуют постановке задачи, а затем отступают на второй-третий план. Теперь только сформулированная и закреплённая в сознании и подсознании задача!

Петя морщится, готов уйти, но и дослушать хочет.

– Конечно, привычка – вещь могучая, её не так просто переломить. Но возможно, если есть задача – пере-ломить. Должно появиться и укрепиться ощущение необходимости такого шага, желание войти в иное бытие, в иной мир, то есть раздвинуть обзор, горизонт свой, пожелать большего, чем до этого довольствовался. Свинья, как известно, довольна у своей привычной кормушки. У неё нет даже и мысли что-либо менять, хотя, как говорят, по физиологии она самое близкое к человеку животное. Но желание что-то поменять возникает только у человека – осознанно. Он может – потому что мыслит. Или ты уже не способен мыслить? Всё? Мозги атрофировались?.. Да, это сложно. Очень тяжело научиться управлять своей психикой. Но…

– В масоны, что ль, податься. Или я не тот калибр, как считаешь?

– Что? В какие масоны?.. А, ты про них… Да, Ньютон, говорят, был масон… Да, вот что я хотел… Ты дядю Валеру помнишь?

– Это который хирург? Помню, конечно, а как же, шебутной такой. Приколист. Он мне нравится.

– Да? Это хорошо, когда так. В гости нас с тобой приглашает.

– Когда, я же в больнице.

– Ну, вопрос решаем. И будет решён – по определению. Возьмём этот… как его? Отгул возьмём.

– Ха-ха, отпуск. А чё к нему ехать-то?

– Да он на пенсию вышел. Отпраздновать хочет. Ну, там у него слайды разные – про монастыри, про горы и речки… А главное, он же рассказчик блестящий. Как начнёт травить байки, анекдоты разные! Этих анекдотов потом на целый год хватит – знакомым своим рассказывать, товарищам… Ты чего, не хочешь к нему?

– Почему не хочу? Хочу. Проветриться. Я ж сказал, надоело мне в этой палате. А отпуск ты возьми денька на три. К тому же, он готовит хорошо. До сих пор помню запечённое в духовке мясо…

Вансан хотел сказать, что у Валерьяна будет и отец Ефим, но передумал. «Не будем ничего загадывать…»

Вместо эпилога

Можно было бы присовокупить, конечно, полноценный эпилог. Как в стародавних романах. Типа того: отправился ли Петя в скит или нет. Или, несмотря ни на что, сделал карьеру сочинителя-фантаста… Развелись Тамара с Вансаном или жизнь их наладилась с уходом Пети в самостоятельное плавание. Решился ли, наконец, Валерьян взвалить на свои плечи обоз эконома или же с Машей-растеряшей заварил кашу?.. И как там батюшка Ефим поживает. Не передал ли свой скит одному из своих соратников и не возглавил ли Новый Афон. И вообще, о других также бросить веером несколько слов. Привести, так сказать, психику читателя в некое равновесие, перед тем как отпустить к другим авторам или иным делам. А то ещё и пофилософствовать напоследок… обрело-де человечество веру с большой буквы или по-прежнему колготится у кормушки и шныряет завистливым взглядом по чужим сусекам и стратегическим запасам природного сырья. И как видится будущее нашей планеты автору в свете последних научных открытий и технологических достижений…

Но зачем?

Читатель и без того намаялся, размышляя, вполне возможно: к чему время ему тратить ещё на одно новоявленное сочинение, когда не всё прочитано даже у Бунина с Фолкнером, у Толстого с Достоевским, у Чехова с Пришвиным… Это ж уму не постижимо: сколько одних только классиков на земле – и в Японии с Китаем, и в Индии с Ираном… Только лишь страны перечисляя, не говоря про нации и народности, полезешь впопыхах по стремянке за энциклопедией…

Так что всё. Пора и честь знать.

Засим, с поклоном и благодарностью за внимание…