Текст книги "Соблазн. Проза"

Так вот, матушка была свидетельницей такого факта и впоследствии рассказала. Сталину, когда немцы подошли к Москве в 41-м, явление было. Является к нему прежний градоначальник и строго грозит пальцем: «Я те покину Москву! Не сметь!»

В кустах что-то зашуршало. Игорь, сидевший у края освещённого костром пятна, отпрянул и выпрямился – и точно в темень неба улетучилась его долговязая фигура, оставив по себе в память лишь сапоги – освещённые углями лишь наполовину.

– Кто это?! А?! – прозвучал его испуганный голос будто из поднебесья.

– Да ёжик там, – успокоил друга Диомед. – Сядь. Не бойся.

Игорь опустился опять на корточки – вернулся, так сказать, обратно в свои сапоги и на твердь земную.

Мне подумалось, что Диомед в последнее время стал меньше занудствовать и ворчать: «Природа, несуетное общество?.. Что, поздоровел?»

– Да, точно, – вставил батюшка. – Я сюда специально ежей завёз. Я где только видел их, подбирал и сюда привозил. Тут ведь были змеи, довольно много… маленькие, правда. Нет, вру, одна всё ж большая. Когда-то вон на том месте был старый дом. Мы выравнивали площадку, камни выворачивали трактором. А среди камней жила гадюка, диаметром примерно пять сантиметров и метра полтора в длину. Отец Тихон говорил, что он с ней дружил, подкармливал ее, и они вполне нормально сосуществовали. Квартировала она под крыльцом. И вот трактором мы её нечаянно, эх, задавили. А так ещё ползали гадючки. И ёжики их, верно, потеснили, всё-таки каждый норовит завоевать себе территорию. А ночами они трудятся. К кошачьей миске приходят и всё доедают, что остаётся. Я с фонариком выхожу, лопают напропалую. Иногда, если косточки, такой хруст стоит – на весь лес слышно. Очень быстро они привыкают к людям.

– А тут ещё столько груш и прочей жратвы, – вставил Пшик.

– Да, у них тут есть чем покормиться. А соль где? Нет, моя стопка у меня в руках… А ёж, он же впадает в анабиоз, поэтому он никак не подвержен уничтожению морозом – спит себе и всё, и хоть бы хны. Звери, они от холода начинают даже очень хорошо между собою ладить. А кстати, хорошо, что ежи поселились внизу, они лучше, чем коты ловят мышей. Дымка, Дымка, не обижайся, я ж не в укор. Иди сюда, родимый… – и на колени к батюшке вспрыгнул большой, как облачко дыма, кот.

– А у меня бабушка… ну в детстве ещё… – радостно объявил Диомед, – для тепла засыпала потолок свёкольными семенами, и такие там мыши завелись – страсть. И вот она посадила туда Юльку и Юньку, ежей…

– Они что, на эти имена отзывались? – не поверил Пшик.

– Ну да. И за всю зиму ни одного мыша там не осталось. Так что нам ёжиков пришлось уже подкармливать самим.

Батюшка поднял рюмку:

– Ван Сан, тебе ещё того же, или винца? Ну, налей, отец Пафнутий, ему коньяка на косточках… Диомед, именинник. Спаси господи!

Звон рюмок.

Диомед:

– Я на коньяке сидел несколько лет – в охране на Мясницкой. Недалеко от Лубянки. Там завод…

– Употребляли?

– Ещё как! Да все там ходили наконьяченные.

– Что ж они – производили или разливали?

– Когда завод был Арарат, они производили и разливали. А когда Арарат забрал свой знак, то…

– Вообще-то название «Коньяк» не армянское… русские имели право использовать его… когда после 1812 года вошли в Париж…

Дальше разговор стал общим и более отрывочным – кто кого слышит, тот с тем и общается. Да ещё звяк, бряк вилок и ножей, и я уже не мог уследить, кто и что говорит.

– …И вот за то, что русские не разграбили Париж, никого там не убили, не изнасиловали, – продолжал батюшка, – вот за это и был подарок русским.

– Не имеют права… Нет, ты послушай, наш русский промышленник организовал…

– Ну как, картошку пробовали, спеклась?

– Рано, рано ещё!

– Горячо – сыро не бывает.

– Батюшка, – голос Игоря, – это правда, что атеизм можно также называть религией?

– Ну а чего ж… И соль тут в том, что в религии этой – нет для человека будущего. Люди, считают атеисты, смертны, жизнь, стало быть, конечна, а потому потворствуй нечести и злодействуй, сколь позволяют обстоятельства… В отличии от православия – где бессмертие есть. Бессмертие души. Вот что есть духовность, по-нашему с тобой, людей православных? Не желать никому зла. Так? А у них?

– А я ещё хотел спросить… Вот у иудаизма имеются истоки, некая предыстория, что-то предшествующее – и время и место зарождения. А вот откуда пришло православие? Из Греции, Иудеи? Откуда?

По лицу батюшки в слабом отблеске вспыхнувших на несколько мгновений углей промелькнула лукавая улыбка… или это мне почудилась?

– А не приходило тебе на ум, что прямиком от Господа?.. А знаешь что, Игорёшь, благословлю-ка я тебя с отцом Пафнутием наловить завтра рыбы.

– Сколько рыбок? – деловито уточняет Пафнутий.

– Ну не меньше десяти. Постой. Сколько нас человек?.. Килограмма полтора.

– Каждая по полтора?

Смех.

– Ну, такие здесь не водятся.

– Водятся – вот в чём дело, – не соглашается Пафнутий.

– Но это совсем другая рыба – не форель. Когда красная рыба идёт сюда на нерест – осенью – вот тогда…

Тут Белка с Айраном издали подали голоса. Пшик встревожился:

– Что они?

– К нам хотят присоединиться.

– Когда медведь или волк приближаются, они «У-у!» затягивают, – говорит батюшка. – Айран начинает, Белка подхватывает.

Алексей поправляет:

– Это она на машину так реагирует. Уши у неё не привычные к таким звукам. Она ж в горах родилась.

– Ходит, ходит медведь, – не соглашается батюшка. – Он же у нас лошадь съел. Ты не знал? А сколько раз они бедного Орлика царапали! Сдирали кожу, мы его лечили, у него заражение начиналось. Целая проблема была. Всякие лекарства ему кололи. Знаешь, как страдал. Миша ведь как хватанёт за бок, у него ж такая пятерня. И полосы по всей ляжке.

– Что же, он не видел, Орлик этот?

– Ну, медведь тоже не дурак – он с подветренной стороны. Так аккуратно идёт, ни одна веточка не хрустнет. А в броске, на короткой дистанции метров в 50, он может развивать скорость до восьмидесяти километров.

– А вот есть две версии, батюшка. Первая: что зверю надо прямо в глаза глядеть, а другая – не смотреть вообще. Какая правильная, по-вашему?

– Не знаю, я не пробовал. А вы закрыли, кстати, внешнюю загородку?.. Хорошо.

– А я где-то тут печёный помидор ещё видел… Ой, меня кто-то куснул! А говорите, у нас комаров тут нема.

– Это единичный комар.

– Вы ещё в Карелии не были, – голос Пафнутия, – в туалет не сходить… рой, туча.

– На Соловках была пытка – «на комары» называлась…

– Наш дядька Серафим добровольно терпел, ни одного не убивал, у него вся спина была чёрная… – сказал Алексей.

– А Феодосий Печерский так же… – сказал батюшка. – Когда блудная ночь наступала, Феодосий шёл на болота, обнажался и плёл верёвки. Комары покрывали его слоем… многослоем даже. Представляете себе? У нас один комар Пашу тяпнул – и он уже стонет. А Феодосий так себя побеждал…

– Для меня уже вообще подвиг – в горы подняться! – отвечал Пшик с гордостью.

– Решительный ты наш.

– А вчера пошёл на пруд, и там кто-то как прыгнет в воду… типа крокодила…

– Нутрия?

– Нет. Рыбина. Так я чуть не умер с испуга… Да. Не верите? Вот ещё за руль сесть…

– И ся-ядешь…

– Это наша картошка? В смысле, нами выращенная?

Пафнутий выгребает клубни из золы.

– Вон-вон-вон ещё…

Время от времени я отвлекаюсь на свои мысли и тогда не слышу, о чём говорят вокруг…

С Петей по парку

У Пети началось осеннее обострение… Вансан бродил с ним по ночному городу, слушал его сбивчивые речи.

– Знаешь, так неохота опять в больницу. Эти решётки на окнах… Там и люди все какие-то… И почему мать хочет меня упечь?

– Да не упечь…

– Да не спорь ты со мной! Она сама ненормальная! Тиранит меня, как хочет. Сыч на ветке. Зырит за каждым моим движением. Любой пустяк для неё – повод для скандала!

– Ладно, ты не вскидывайся так шибко-то, я вовсе не собираюсь с тобой спорить. Но, согласись, ей страшновато, когда ты начинаешь…

– Что я начинаю?! Ну что? Если б не тётка Дарья, я б наверняка не сорвался. Приезжают, понимаешь, живут, сколько влезет. Собаки ихние и кошки всю квартиру устряпали. И матери они не мешают. Я не против животных, сам ездил на птичий рынок… Но! – Петя потряс указательным пальцем, – они не мешают, а я мешаю! Почему же тогда мне самому не позволено завести собаку?.. Я мешаю, по всему, да, ведь так же?!

– Да ты не…

– Только не возражай, прошу. Ведь чего получилось. Не кури, говорит, в туалете (а её брат приезжает и курит, где хошь!). А тётка поддакивает: «Что, задницу трудно приподнять? На балкон выйти не можешь?» Нет, она тетка ничего, стольник мне подарила, и выражается без обиняков… Ну, я её и послал, правда… А ведь я мог бы и на даче пожить, никому не мешать, учебники читать, конспекты писать. Почему она против такого варианта?

– Да дело не в этом.

– А в чём?

– Ну вот я вижу, тебе тяжело… от учёбы, от поездок, и на даче, кстати, ты начинаешь хандрить. Ты устаешь от непрерывного пережёвывания одних и тех же мыслей. Оттого и психуешь.

– Ты советуешь потерпеть?

– И потерпеть тоже. Но главное, подобрать лекарство, чтоб можно было без особого напряжения учиться дальше. Вот в чём основная причина, а не просто упечь. Упечь! Слово-то какое страшное нашёл.

– Ты так считаешь? – Петя некоторое время идёт молча, уставясь под ноги, шмыгает носом, затем говорит: – Хорошо, я потерплю. Но как они мне все на-до-е-ли, если б ты только мог себе представить! Я ведь с Альбертом из-за чего подрался…

– Это с санитаром?

– Ну да. Иду в туалет, а он: погоди, там уборщица… А я и сам вижу, говорю: вижу сам. Ему, что ли, тон мой не понравился? Он что-то мне опять в приказном порядке. Тогда я разозлился: «А хо-хо не хо?» – говорю. Так он не сразу набросился, зашел сзади – исподтишка! – и за шею меня, гад ползучий! – вот так, замком. Чуть не задушил, падла. Две недели горло болело. Но ведь я сразу сообразил, что перебор получился. Когда отдышался, руку ему подал: «Мир, да?» Кстати, он уволился уже, чем-то врачам не поглянулся. К силовым методам у него тяга. Злобноватый, в общем… А, ещё что я вспомнил. Когда я в «шестерке» лежал, отделение неврозов. И там меня трое парней в оборот взяли. Подначки, подколы… там многие подколисты, но я с ними потом всё же отношения наладил. Они постарше и хотели мне свой опыт житейский передать. Мы даже на танцы в ДК ушли без спроса – за что нас и турнули. Ага, так вот, этот Саша Завалишин: иди, говорит, пригласи девчонку на белый танец. Я: не пойду. Иди! – говорит. И кулаком меня тычет в бок, даже больно. Ну, я пошел: в самом деле, явился на дискотеку и сижу, как дурик. Одну пригласил – не идет. Вторую, третью… и так по всему залу прокандыбал и встал у колонны, в такой, знаешь, позе уставшего – рукой оперся. Ну никто ни в какую, представляешь. Рожа у меня, что ли, такая перекошенная? И тут ко мне девчонка сама подошла, пойдем, говорит, потанцуем. Я обрадовался… Так вот, этот Саша мне потом говорит: она тебя всего прям облизала. Не знаю, почему, но мне это слово не понравилось… А, да, вот ещё случай. Ну ты видел того парня, это уже в «восьмерке», каратист, черный пояс у него. Я забыл: мы с ним повздорили или просто так?.. Он говорит: «Хочешь, вертушку проведу?» Я: ну давай, проводи. И он ка-эк мне врежет пяткой в лоб. Две недели голова после этого болела. Но я тоже не оплошал, удар выдержал, не вырубился и сам провел атаку, в живот ему. Он задохнулся, а потом говорит: «Молодец, классно лупишь!» Мне стало приятно. Теперь хочу опять каратэ заняться. Только мать денег не даст…

Петя искоса глянул на отца: дескать, ты, может, раскошелишься? Однако Вансан промолчал, предполагая обычную спекуляцию, которую сын мог вести, в свою очередь, и с матерью в отношении его. Шизофреники, как сказал ему врач, в периоды обострения становятся хитрющими-хитрющими…

– Еще у нас там капитан лежал, – продолжил Петя, не дождавшись реакции отца, – настоящий моряк. Он мне сказал, что корабли не плавают, а ходят. Да. О чем-то я еще хотел сказать… А! Вот я всё думаю: а почему я сам не могу своё состояние выровнять, дома, а не в больнице? Вот ведь ты справился с собой…

– Что?! Как? Ты о чём? – Вансан даже приостановился, заподозрив очередную Петину провокацию: сын, когда на него вот так накатывало, делался лукавым, как ребёнок, ищущий выгоду в родительской ссоре.

– Ну это несколько лет назад. Ты был как-то подавлен. Тетя Дарья и сказала, что с тобой не всё в порядке, не заболел ли ты?

«Э-вона! – вспомнил Вансан свои тогдашние недоумения и ощущение, что вокруг него заплетается некая интрига. – Вот откель те осторожные намеки полечиться. Во-от отку-уда просту-уда. И Дарье, значит, неймётся. Пор-рода такая, что ли? И в самом деле, по десятку раз в году приезжают – я хоть бы слово сказал. Так им мало этого, ещё и в психиатры метят. Сами-то вы здоровы?!.»

Но вот что Пете отвечать?

Карябая слух, каркали вороны в сосновых вершинах парка, раздавались шлепки о тротуар, Вансан взял сына под локоть, повернул к открытому пространству:

– Запачкают, заразы! Ишь, какой запашок-с. Говорят: уронит птица на тебя – к неприятностям.

– А мне нравится, как они галдят. Как скрипучая шарманка.

– Видишь ли, Петяй, у любого человека случается заморочка, у кого с работой напряжёнка, у кого с чем-то ещё… А что касается досужих разговоров и сплетен – они-то как раз и не должны нас шибко-сильно задевать. Но вот относительно твоего замечания, что человек может справиться со своей хворью – это верно. И врач именно на это больше всего и рассчитывает. Он специалист и помогает человеку разобраться в его затруднениях. Только нужно быть откровенным с ним, потому что он хочет подобрать тебе лекарство на основе твоих же ощущений. И дальше ты уже сам будешь держать своё состояние на контроле. Точно также сердечник или астматик, наученный врачом, предугадывает перепад в своём самочувствии, настроении и своевременно принимает лекарство… Но лекарство, повторяю, подбирается индивидуально для каждого. Для этого и нужно лечь в стационар – под наблюдение врача. Именно для этого. Это как у верующего – духовник. Человеку в состоянии ступора самому невозможно определить объективно себя, так сказать, в пространстве…

– Правда?

– А ты думал, зачем?

– Но мать… я же с ней повздорил.

– Тц! Какое дело! У этих женщин настроение меняется по сотне раз на дню. К тому ж, не забывай, она твоя мать, печётся о твоём благе, твоих интересах.

– И всё же я для неё вещь. А я хочу собой распоряжаться сам…

Вансан хотел привести следующий заготовленный аргумент, но вспомнил вдруг чёткую, как прямоугольник, фразу Тамары в адрес секретарши представителя власти из местных, обманувшей (так ли?) её при обмене квартиры: «Жизнь положу, – произнесла Тамара тогда так, что Вансан поверил, – но отомщу!»

– А, ещё вспомнил… – Петя остановился, растёр окурок подошвой. – Учитель биологии у нас лежал, молодой парень, с женой развелся. Заходит в класс, говорит: «Ну что, уроды, накурились – на десять лет вперед?» А до этого он им рассказывал, как на мышах опыты с никотином проводились… Э-эх, в институт хочется, каратэ заняться.

В конце концов, Вансан порядком утомился от нескончаемых – почти до самого рассвета – разговоров, и дёрганое состояние сына начало передаваться и ему…

Продолжение именин

…я возвращаюсь к общему разговору.

– На суд мне надо было, – батюшка смотрит на меня, – а снегопад случился такой, что и на тракторе не зацепишься – да, можно и на нём под горку скатиться. Он же приминает под себя снег лепёшкой, особенно мокрый, и эта лепёшка вдруг превращается в подобие санок. И – фьють! Опасно, короче. И пришлось идти пешком, от Малаховки. Ну, спустились вниз на Маслюковскую поляну, а там снегу по пояс и выше. И вот идёшь, толкаешь животом снег и таким макаром, кое-как пробиваешь себе дорогу. Это так тр-ру-удно, оказывается! Потом пошли уже по скальнику, тут снега поменьше, но… кукушки падают. Это маленькая такая лавинка. Идёшь, а сверху совершенно неожиданно бац – и метрах в двух от тебя конус льда – сосулька гигантская. Если по башке, то привет. Я прохожу, сзади меня кукушка бабах! Я: мамочка моя родная! – полтора метра глыба. В Черешню когда прибыли – по городу мы уже на машине, – выхожу, а ноги не двигаются. По ровному ещё помалу переступают, а по ступенькам – надо ж на второй этаж подняться – и не могу поднять ногу. Еле-еле, за перила ухватясь, забрался… Алексей, в другую сторону отодвигай! Ты же мне рясу спалишь!

– Да нет, батюшка, сюда сподручнее, – возражает Лёша, выгребая оставшийся после Пафнутия картофель из углей. – Вы не забудьте о хохлах рассказать.

Игумен отодвинулся и продолжил, будто и не отвлекался:

– Да… Отец Симом нам подсуропил с этими хохлами. «Тут у меня, говорит, трудник. Хочет в Баку ехать, а денег нету. Может, у тебя что-нибудь наработает? А к нему друг ещё должен приехать. Тоже хохол». Ну, приехали оба трудника. Это, конечно, караул, что они тут наработали, но не в этом дело. Закончили они, и я повёз их в город, а была как раз та самая зима. Едем, снег идёт, мокрый. Крупными хлопьями. Ну вот, не преувеличивая, с пятерню размером – вот так пальцы раздвинуть, ага.

– Ну, вы это, батюшка, преувеличиваете малость, – усмехается Лёша.

Батюшка тоже усмехается:

– Ну, можете быть – но совсем чуток. Хочется же каждому в героях походить. Или нет? Ну так вот… Да. А деревья ещё листву не сбросили. И ещё совсем тепло, тепло, и вдруг снег повалил. И представляете – в две минуты всё закрыл. Аж треск повсюду сплошной – вот такенные сучья не выдерживают тяжести… Так какие, по-твоему, Лёш, были снежинки?

Пшик опередил Алексея:

– Это они у вас деньги украли?

– Украли, украли, но я не про то. Едем. Вдруг – страшный грохот и на наших глазах огромное дерево валится поперёк дороги. У хохлов глаза по полтиннику. Выскакивают – и руки кверху, не то сдаваться кому собрались, не то к Богу взывают. А я думаю: надо отъехать назад. И только за руль, тут опять тресь – и сзади дерево падает, ещё больше, ещё толще! И теперь ни назад, ни вперёд. Эти ребята, хохлы, бледные, как полотно. А кругом уже всё трещит… Впечатление: бой начался – сплошная стрельбы автоматная – очередями.

– Как в преисподней от гигантского костра?

– Можно и так сказать. У меня у самого ощущение такое было, будто земля под ногами проваливается в тартарары. А хохлы мои – им же в диковинку, с непривычки – такого ужаса натерпелись! До этого ж они хорохорились: мы да мы – вовсе не пимы!.. А тут: что же нам теперь делать?! – голосят. Именно взвыли – в голос!

– У меня тоже приключения были в жизни… но здесь они мне показались мелочью, – опять перебивает Пшик, желая, очевидно, приобщить свои впечатления… – Я вообще боялся ехать сюда в первый раз. Это был для меня подвиг…

– Про это ты уже говорил… – замечает Лёша недовольным голосом. – Не повторяйся. Раз третий уже долдонишь.

– Ну, мы зимой, – заключил батюшка, – постоянно с собой бензопилу возим – деревья валятся то и дело. Я подождал, пока мои хохлы придут в полное отчаяние, и полез за пилой…

– Батюшка, а что надо человеку, – Пафнутий спрашивает, – чтоб доволен… – Пафнутий вдруг смущается чего-то, что совершенно вроде, как мне казалось раньше (такой большой, такой уверенный в себе), не в его стиле. И тут Алексей его выручает:

– А вы, батюшка, читали статью Рыжкова 12 года?.. Нет, девятого.

– Читал.

– Как вы думаете, это не подделка?

– Да вряд ли…

– Но что ведь поражает больше всего. Всё, о чём там написано, почти совпало.

– Ну да, с духовной точки зрения, вся запланированная бесами работа проделана сполна. То есть этому Рыжкову было видение, которое он просто-напросто записал. «Шествие разрушителей» – так, кажется, название?

Алексей, наклонившись ко мне, объясняет:

– Этот Рыжков, у которого было видение, спустился на глубину пятьдесят метров под землю и попал в некую комнату, где собралась конференция демонов во главе с дьяволом… И дьявол излагал свои планы на будущее.

– Да, действительно, демоны постоянно собираются, обсуждают положение дел своих. Каждый день по утрам они… Это как у хирургов, например, спроси вон у Валерьяна Афанасьевича. А кстати, где он?.. Спит? Почитать решил? Ох ты. Надо же какой читарь. Ну да ладно… Каждым утром собираются демоны на пятиминутку и обсуждают, как поступить с тем или другим больным. Кому нужна помощь такого специалиста, кому такие-то лекарства и процедуры.

Пшик:

– Демоны?

– Да нет, врачи, конечно. Я обмолвился.

– А у них есть молитвы, они молятся? Я про демонов.

– Конечно, дьяволу молятся. Они же ничем от нас не отличаются по структуре своего мышление, такие же разумные существа, как и мы. Я ведь уже говорил про это… Единственное отличие – у них нет тела. Так вот, они обсуждают вопросы. Если кому из них нужна помощь, они подряжают ещё батальончик бесов для работы с конкретным человеком. То есть если не справляются уже приставленные к нему, привлекают ещё специалиста по конкретным искушениям. Словом, подкинут такого, какого нужно, чтобы обработать наверняка. Там серьёзные планы разрабатывают…

Алексей – мне:

– И вот Господь же знает, о чём там бесы совещаются, и послал к ним человека, чтобы тот увидал, услышал и рассказал потом соплеменникам… нам с тобой, к примеру.

Про себя же я подумал: а не может это быть сатирой? Гротеском? Художественным вымыслом? Написал же Замятин, Оруэлл, Булгаков… Метафористы, провидцы…

Батюшка в это время говорил:

– Да, и ведь это в девятом году двадцатого столетия было напечатано, и затем всё это было точь-в-точь реализовано на практике. Представьте. Таких прозорливцев попросту нет, чтоб заглянуть в будущее. В то время никто не мог об этом знать. Спланировать подобное человек не в состоянии. И придумать такое, о чём он написал, попросту невозможно. Об этой конференции в аду. Оттого и производит такое колоссальное впечатление.

– А что конкретно там описано? – это уже я шёпотом у Алексея спрашиваю.

– Что сделать в России в ближайшие двадцать-тридцать лет. И революцию и прочее. Даже Дарвина обсуждали, идею эволюции.

Батюшка:

– …у меня хранилась эта статья. Надо порыться… Только сейчас нам это зачем? Мы и так теперь знаем, что произошло и кто это спланировал, через каких лиц это распространилось и осуществлялось… И то, что Даллес, к примеру, запланировал в сорок пятом, стали осуществлять в 85-м: стравить все народы Советского союза друг с другом, и при этом все народности науськать на русских. Федерацию на куски порвать, чтобы все воевали друг с другом… Во многом успешно, согласитесь, проделано. Правда, раздробить Россию им так, как хотелось, всё же не удалось, не получилось, но республики, вишь, откололи. Сделали их самостоятельными, да ещё натравили на матушку Россию, которая их кормила, кормила и перекормила… Тех же украинцев, например… у нас половина украинцев здесь жила, – не на Украине, а в России. А Грузия?.. И Михал Сергеевич очень удачно попал… И ведь неспроста. Он же из семьи потомственных колдунов, кстати. У него двенадцать поколений родственников профессионально занимались колдовством, и поэтому он от рождения имел знак на лбу. Багровое пятно, называемое копытом сатаны. В классификации… э-э… двух немецких инквизиторов, двух латинских богословов, описано несколько форм сатанинских знаков – для опознания, так сказать. Они возникают на теле младенцев из рода колдунов… причём, рода многовекового. Каждая родинка по своему типу и расположению имеет название. И всё это определено на сотнях вариантов. Проверили и создали классификацию. Вот у Горби нашенского копыто сатаны. Это говорит о том, что человек с измальства подключён к демоническому миру. Как правило, такие люди слышат внутренний голос, который руководит ими – делай то, шагай туда. И бесы буквально ведут их по жизни. Делают их очень богатыми или продвигают во власть. Потому что такие люди им нужны. Через них они руководят мировой политикой. То есть, как правило, такие политики являются марионетками бесов. Ну а после того, как многоумный Горби выполнил задачу по разрушению Союза… Алёш, у тебя сгорит и эта картошка… ему было дано другое задание. Поручили ему организовать институт мировой религии, с целью – разработать принципы объединения всех религий в одну, дабы, когда придёт новый правитель мира, Антихрист, был полный альянс меж всеми религиозными деятелями. Так что он из генсека, партия которого отрицала Бога совершенно, превратился в главного религиозного деятеля мира. Директором института мировых религий. А в Штатах ему подарили бывшую военную базу во Флориде. В роскошном месте несколько десятков гектаров земли, ограждённых бетонным забором с колючей проволокой, охрану ему оставили, что там служила… Построили там же, для него, прекрасный коттедж, где он теперь благополучно проживает. Там же воздвигли многоэтажное здание для института с огромным конференц-залом. И в этом институте он ведёт свою научную деятельность и по сей день. Приезжает иногда, когда, например, приглашают на телевидение… Да вы ешьте, ешьте картошку, ещё вот четыре штуки осталось.

– Что из этого получится, интересно? – почесал Диомед затылок.

– К чему приведёт такая идея? Не подразумевается ли под этим крупномасштабные войны религиозного характера? То есть когда подлежат уничтожению целые нации, не пожелавшие объединяться?..

Мне вспомнилась: вчера на службе батюшка читал об этом проповедь.

– Споры о каком-то общем Боге для всех уже не работают. Нет никакого Бога общего, некоего непонятного Творца, Демиурга какого-нибудь, Всевышнего непонятно какого, которого каждый верующий по-своему понимает. Индуист по-своему, мусульманин разных толков – по-своему. Языческие племена – тоже воспринимают по-своему, главного Бога в сонме всех своих богов. Нет, родные мои, тут Господь отмёл всех так называемых всевышних в кавычках, потому что он дал себя познать, и дал нам своё изображение. И вот, кто не знает именно этого Бога, Христа, истинного Творца неба и земли, тот не верует в Бога. Он в кого угодно верует, но не в Бога. И даже если он своих, выдуманных им, называет богами, то не Бог.

Сам Христос говорил: никто не приходит к Отцу как мной. И богослов Иоан говорит: кто не имеет сына, тот не имеет и отца. Другого способа нет веровать в истинного Бога, как только через Христа. Он есть образ невидимого Бога здесь на земле. И кто его как Бога не принимает, тот уже не верует в Бога. Он верует во что угодно, только не в Бога истинного Творца неба и земли. И вот этот образ для нас имеет колоссальное значение. Мы знаем истинного Бога, он был тут с нами, людьми, апостолы могли его осязать подробно, слушать его. Они вместе с ним ели и пили, они с ним все лишения переносили. И нам оставлен этот образ, потому что он был здесь – он был, как мы с вами, в человеческой плоти. И мы знали его, и сейчас можем видеть его на иконах нашего любимого Спасителя, который за нас кровь свою пролил… Нет, мы поклоняемся не доске, нет. Через икону, через образ мы умом восходим к Богу, который когда-то сходил на землю, и его видели, с ним общались, и чей лик запечатлели иконописцы…

И пели: «…Единого Бога отца вседержителя… единого Бога Иисуса Христа, сына божьего…»

– …Творцом неба и земли. Образ лика Твоего для нас, христиан, имеет большую ценность и значимость. Потому что снова и снова мы убеждаемся – и это имел в виду Господь – когда дал этот убрус, на котором отпечатался его образ. Если бы он не был Богом, пришедшим во плоти, в такой же человеческой оболочке – из крови, костей и мяса, как и мы все с вами, что бы он мог оставить, какой образ? И для того, чтобы подтвердить, что истинно был на земле, а не как некое приведение… Во имя отца и сына и Святаго Духа…

Петю в больницу

…На другой день, в среду, Петю окрестили. Он, хотя и не спал всю ночь, был заметно возбужден. Тому способствовала еще и ветреная солнечная погода. Искреннего обращения в веру Вансан в сыне не почувствовал. Похоже, Петя, действительно, просто снизошел к материным уговорам: «Раз ей так спокойней, пусть».

В четверг Вансан повёз сына в больницу. Снова зарядил дождь.

До самого последнего момента Петя не верил, что его положат. Не уставал повторять: чувствует себя хорошо, даже прекрасно, готов продолжать учиться, пристально глядел в глаза отцу – точно силился внушить тому свою уверенность. Вансан и сам окончательно не определился: ему и против Тамары идти не хотелось, и в то же время он опасался, как бы сын не освоился, окончательно не обтерпелся в больнице и не утвердился в мыслях, что самое лучшее из средств от мелкой домашней тирании – стены психушки.

На больничном дворе однопалатники Пети убирали опавшие листья, прокатили его на тележке с корытом, после чего Антон, побритый наголо улыбчивый паренек (откровенно косивший от воинской службы), изображая нищего, протянул ладонь:

– А на ча-ай? Пода-ай!

– Чё, дурак?

– Был бы умный, здесь не лежал, – и Антон растянул рот в дурашливой улыбке, и тут же прикрикнул на мужика с по-настоящему дебильной физиономией (слюнявые губы, глаза страшно выпучены): – Ну чего?! Народу сроду не видал? Шагай-шагай. Уставился! – И дебил послушно пошагал, высоко поднимая ноги, по усыпанной оранжевыми листьями аллее.

Петя отдал Антону папиросы и посмотрел на отца: всё равно же, мол, мы сюда лишь поговорить с Анатолием Михайловичем.

В разговоре с ещё молодым, но опытным врачом – так, по крайней мере, хотелось думать Вансану – Петя был собран, боек, и тот, повернувшись к родителю, спросил: «Ну что, вполне адекватен. Ограничимся консультацией?» Вансан поглядел в его темные непроницаемые глаза и тот понял, что надо поговорить наедине.

Когда после разговора Вансан вышел на крыльцо и сказал сыну: «Теперь вот с тобой хотят с глазу на глаз…» – тот – вроде шутя, но с надрывом в голосе и затравленностью в глазах – выдохнул в лицо сигаретным дымом:

– Ну что, сдал меня? Отвечай честно.

Весь оставшийся день Вансан был, что называется, «в отсутствии». То и дело ему вспоминалось, как они ехали с сыном на электричке, в метро, как дожидались врача в приемной, и как Петя томился, часто выходил курить, затем, как маленький мальчик, подсаживался к нему на корточки сбоку от кресла, заглядывал в книгу на коленях отца, и, пытался, очевидно, предугадать, чем закончится их визит.

Уже направляясь в соседний кабинет к коллегам, с кем можно было «сообразить на троих-четверых-пятерых…», Вансан передумал, вернулся к себе, оделся и пошел в магазин за папиросами – и даже вовсе не потому, что сыну нечего будет курить в выходные, а просто в голове прояснилось, как ему вдруг показалось, главное: «Ты меня сдал?!.» Более жесткое слово: «Предал?..» – он не решился употребить. «Как же так?!.»