Текст книги "Соблазн. Проза"

На пути к метро передумал: «Ну чего я поеду в самом-то деле… дёрг-дёрг, туда-сюда. Что сделано, то сделано». Купил бутылку водки и вернулся на работу. Там его ожидала весёлая компания. Две незнакомые женщины создавали атмосферу пикантного оживления. Одна полненькая, с кругленьким личиком, Алёна, сразу Вансану приглянулась, однако, угнетённый своим виноватым состоянием, выказывать этого он не стал. Выпил штрафную и сразу захмелел. Сидел, слушал общий трёп, потом… потом он провожал эту женщину, вернее обоих. Ловил такси, усаживал их в машину… и, в конце концов, почему-то остался на тротуаре с Алёной. Дул пронзительный ветер, срывал с головы кепку, а у неё трепал волосы, и он надел ей на голову свою кепку. Чуть позже, схватив частника, порулили на дачу…

Где-то далеко за полночь проснулся в своей постели и не сразу сообразил, кто это с ним рядом. Она тоже, видимо, только что проснулась, сказала хрипловатым со сна голосом:

– А я забыла домой позвонить.

– Бывает. А кто там… дома?

– Мать, сын. Семь лет ему.

– А муж? – И с опаской подумал Вансан, что она ответит банальностью: «Объелся груш».

– Да-а… – неопределённо отозвалась она. – Что муж, что моль – никакой разницы.

– Ну да? Хм. Интересно. Моль – молекула

– Быва-ает, как ты скажешь. Жили, жили… Нет, моль – это не молекула. Это… правда, я только сейчас подумала: как моль. Прилетит, сядет на воротник, проест полоску… и одна досада на душе останется. Не понятно? Проплешина тире досада. Взяла и съела – ни за что ни про что. Почему она лопает воротники, а не мусор какой-нибудь?

– Н-нет, – помедлив, ответил он. – Это для меня что-то новое… метафора какая-то. В моём разумении, это такая толстенькая бабочка, бражница кажется, с брюшком посыпанным тальком… отчего неприятно брать в руки. А если раздавишь, совсем противно делается…

Вдруг Вансан услышал, что кто-то пытается открыть наружную дверь и, пронзённый ужасом, вскочил и заметался по комнате.

– Кто там, кто?! – высунулся в коридорчик.

– Да я это, я.

Вансан обмер, затем медленно повернулся к Алёне, быстро в это время натягивающей юбку.

– Сын!

– Ну и что? Чего ты испугался? – сказала она решительно, но всё же с оттенком растерянности. – Он вроде у тебя взрослый.

– Взрослый, но… ему всё это может не понравиться. Понимаешь, он…

– Открывай! – Она уже привела себя в порядок, только ему оставалось натянуть брюки и накинуть на плечи пальто.

Петя вошёл стремительно, грузно сел за стол, увидел незнакомую женщину, но, похоже, нисколько этому не удивился.

– А я вот…

– Сбежал?

– Ну… так… навроде… Ты бы, что ли, печку затопил. Прохладно.

– Щас-щас, – крутанулся Вансан на месте, – в сарай сбегаю за дровами, одну минуточку.

Пока он отлучался, в комнате наладился разговор. И растапливая печь, Вансан слушал, отчего-то всё время вздрагивая.

– Вот я боюсь всего, – говорил Петя доверительно, как старому знакомому, Алёне.

– Всего-всего? А почему? Не так всё и страшно, как мерещится.

– Да откуда вам знать. Вы что, были в моей шкуре?

– Ну… отчасти. По крайней мере, вполне понимаю.

– Да ладно вам. По всему, вы здоровый человек.

– Спасибо.

– А я вот боюсь. По улице боюсь ходить. В лицо прохожему боюсь смотреть. И вообще…

– А когда это у тебя началось?

– Да началось. Но вам я доверяю. Вас я почему-то не боюсь.

– А потому что я могу помочь. Считай, я экстрасенс.

– Помочь? Можете помочь? – Петя некоторое время недоверчиво рассматривает «экстрасенса», затем, видимо, решает, что это шутка и пожимает плечами. Вансан тоже замирает на корточках у печи.

– Да. Могу. Я действительно в некотором роде экстрасенс. Когда-то училась…

Их разговор продолжался до утра. Вансан не вмешивался, он успокоился, принялся чистить картошку, накрывать на стол всем, что имелось съестного.

Когда рассвело, Петя – он уже поел и как-то по-доброму обмяк – вдруг встал из-за стола, сказал:

– Ну ладно, мне пора.

– Куда же… – растерялся Вансан. – Сейчас вместе.

– Нет-нет. Мне надо быстро. Там незаметно в форточку, я с медсестрой договорился, она обещала не выдавать…

И он ушёл. И они остались опять вдвоём. Вансан почувствовал, что она не в силах больше ни о чём говорить, потому и сам молчал. Позже он проводил её до автобуса.

На неделе она заходила к нему на работу, но разговор получился натянутым, вымученным, ненужным… Ещё через день он позвонил ей домой, трубку взял подросток, сказал, что мать будет позже. Но Вансан почувствовал, что больше звонить не стоит…

Продолжение именин

– Батюшка, а про Диомеда ничего не слышно, у него организовалась какая-то своя структура… – продолжает выявлять свои познания Лёша.

Тут Диомед в нарочитом испуге:

– Это про меня, что ли? Я ни в чём таком не замешан.

Батюшка в тусклом отсвете подёрнутых пеплом углей наклоняется и чертит что-то у своих ступней – думает, очевидно, как и что ответить.

– Да. «Священный синод» называется… Три епископа в нём… Его, Диомеда, брат и ещё знакомый мне иеромонах. Кстати, последний – человек, прямо скажу, несчастный, в глубочайшей прелести… Вот Диомед его рукоположил сейчас в епископы тоже… Трое. Впрочем, последняя информация была полгода назад. Может, они там ещё нарукополагали с десяток, я не знаю. Так дело в том, поскольку он был… Ах да, потом «Русская истина» – это ещё одна структура. Наши, так называемые, катакомбники, два типа или три – катакомбников… Ну, опять же не знаю… чтобы впасть под такое руководство, надо стать настоящим дураком. Да, в дураки можно впасть лишь через прелесть. Это всё было бы опровергнуто, если б всё было не так… – Батюшка вздохнул, он, видимо, утомился, и ему, похоже, хочется спать уже…

(С утра он занимался в привратницкой – дверь шлифовал. Я видел это от пруда, идя на картофельные делянки, подумал ещё мельком: «Работа ему помогает размышлять, похоже… о чём, интересно?») И остальной день был труден – для всех, пожалуй…

И всё же надо ответить, и батюшка продолжает:

– И здесь, знаешь ли, бесы трудятся… ловят в основном, как известно, на гордыне. Они мастера обиду раскручивать… что вот, мол, так обошлись несправедливо с человеком… и по глупости обиженный такое может натворить… Умо-пом-ра-чение натуральное наступает. Любую гадость скажет и напечатает. Там уже бесы помогут. А почему впал в прелесть? Когда я впервые его увидел – он ещё был в составе Московской патриархии, – то он говорил об экуменизме и… В общем, правильно говорил. Но я смотрел, как он говорит, следил за динамикой его лица, и мне, поскольку я довольно плотно занимался психиатрией, стало понятно: человек этот психически нездоров. И, выступая как-то на конференции в академии наук, а также в институте психиатрии, я сказал: из всех психических заболеваний я нахожу, что 95% пациентов никакого отношения к соматическим болезням не имеют. То есть не являют нам реальных физических повреждений центральной нервной системы или головного мозга, как считают обычные врачи. В большинстве случаев – а я просмотрел массу историй болезней – человек по всем медицинским параметрам абсолютно здоров. Но он одержим злыми духами. Именно демоны, работая с сознанием человека, так его искажают в том или ином варианте, что человек физически занемогает. Это отражается и в его внешности. Я могу это определить также и по его походке, и по каким-то другим характерным движениям. Масса признаков есть, по которым я вижу: человек в психической ущербности. Вот так. И когда я к Диомеду внимательно присмотрелся, то сразу же заметил явные признаки дегенерации. Во-первых, в строении лица, в манере говорить, интонациях и так далее. Это меня сразу насторожило. И затем я понял: человек вполне одержим. А дальше – как с ним поступили бесы – мы с вами уже стали свидетелями… Причём, говорить начинает он хорошо, всё нормально: берёт какую-то тему, выражает её правильно, вопросы формулирует здраво. А потом – по мере накопления усталости, может быть – начинают проступать отклонения и в логике рассуждений, и… Бесы не сразу берут бразды правления в свои руки, они дают увлечь слушателей темпераментом, оригинальностью мышления… Мстить же начинают чуть погодя, когда он не ожидает или уже не в состоянии контролировать внешний наскок – в том числе за эту правильность, именно за разумные вещи. И начинают лупцевать. А поскольку с детства он, видимо, был всё же немножко повреждён, то они над ним уже имели власть, выжидали час своего вмешательства, и очень сильно за него взялись в нужный им момент и круто увели на свою сторону. И всё. То есть в нём духовная червоточина уже имелась. Короче, когда он занял достаточно высокое положение в иерархии и начал излагать правильные вещи, бесы и вмешались… а сил сопротивляться у него не оказалось. Вот в результате и получилась такая беда.

Как всегда, всё замешано на гордости, повторяю, на гордыне… Ох, ребятки, что-то я уже с трудом слова подбираю… Мы что, завтра спим до упора?.. Тогда надо бы и спатеньки отправляться…

К водопаду

К водопаду шагаем такой командой: Пафнутий, Игорь, Николай, Диомед, Валера, Алексей, я, Айран, Белка. Впрочем, Белку надобно поставить вперёд, а вот Айрана оставить замыкающим – как оно и есть.

– Пафнутий, куда мы идём-то? – вопрошал Диомед.

– На серный источник, друг мой. Там пасутся серны.

– А я думал, от слова сероводород.

– А как же поэзия? Я видел там козочку…

– Разве козочка – не шашлык?

– Козочка, газель, серна… – Пафнутий поглядел не без иронии. – Горные вершины, хрустальный воздух, источник… Нет, не шашлык, дорогой, – поэзия. Разве ты не чувствуешь? Кстати, про пост не забывай. Шашлык ему, ишь!

– А зачем же ты с удочкой? – уточнил Игорь, заглядывая жирафом через плечи впереди идущих. – Фо-рель – вроде тоже поэтичное слово.

Тут пришлось перестроиться, и дальше растянулись цепочкой, по более-менее ровной обочине дороги, под кронами буков, елей, груш, потом петляющей тропой, перелезая через упавшие стволы, наконец…

Возглас впереди идущего.

– Кончилась!

– Что, Лёш?! – всполошился Николай.

– Земля закончилась. Наблюдаю вершину на горизонте, а между вершиной и мной – пусто!

Я упёрся ногой в камень и глянул вниз, дна не различил – туман застилал там всё клубящейся массой, как густой пар в котле. Или, поэтичнее если хотите, – громадное озеро из парного молока с пенной поверхностью.

– Да, тут можно хорошо съехать на пятой точке… Во какой склон! – сказал Диомед. – И сразу – бултых в целебный источник.

– По шипам и по колючкам? – усомнился Лёша.

– А где тут колючки? – Диомед взялся за ближайший куст и отдёрнул руку. – Ух ты, правда!

– И ещё цепляющие лианы тебя поджидают.

– Где?

– Вон за тем пнём.

– А где Пафнутий? – забеспокоился Валерьян.

– Форель ловить пошёл. С Игорем, – напомнил Николай. – Им же батюшка вчера наказал…

– А-а, ры-ыбу ловить… А я и не заметил. Во-она как. С Игорем? – Валерьян растерянно оглянулся, поставил корзину, почесал голову обеими руками. – Да, природа тут очень, очень и очень дикая! Навевает опасения…

– Валера утверждает, что это очень, очень и ещё раз очень дикая природа. А я возражаю. Это просто о-очень дикая местность.

– Ну что, ныряем в молоко, молодцы? – спрашивает Лёша.

– И вечная, как в сказке, молодость?.. – уточняет Диомед. – А где хоть тропка?

– Начало я тебе покажу, – успокаивает Николай.

– Спасибо.

– Ребята, держитесь друг друга, – говорит Лёша.

– Сейчас, хочешь сказать, мы просто пойдём вниз? – уточняет Диомед.

– Не знаю. Может, кому-то и просто, а я, – признался Валерьян, – такой крутизны ещё не пробовал.

– И почему мне не выдали парашют? – удивляется Лёша. – На канатке не дали и тут ещё…

И склон оправдал ожидания – все возможности поупражняться в акробатике имели место быть!

Когда, рассыпавшись горохом, мы всё же целыми и невредимыми собрались-таки внизу кучкой, то долго не могли отдышаться.

– Не попадись мне пень и не уцепись я за него, не видел бы я вас теперь и не слышал, а лежал бы и не дышал бы, – подытожил свои впечатления Диомед.

– А я оставил на этих колючках половину своей куртки, – Николай оторвал болтающийся на рукаве лоскут.

– Рано считать потери, – сказал Лёша и ойкнул, присев на корточки.

– Что?

– Этот спуск подточил мои жизненные ресурсы.

– А какие потери нас ждут впереди?.. Ты уж договаривай.

А впереди нас ожидало не меньшее препятствие – в узких стенах скал вился ручей или небольшая речушка, загромождённая огромными валунами. И сама эта речушка старалась увернуться от них, но ничего у неё не получалось – не позволяли отвесные каменные стены, тогда она то ныряла под очередной валун и возникала фонтаном с другой стороны, то накрывала другой валун тонким прозрачным слоем и ниспадала широким водопадом…

– Ну что, дружка-подружка, – спросил я Белку, высунувшую свой розовый язычок, но глядящую весело, – покажешь дорогу?

Собачонка встрепенулась и юркнула в едва заметную щель меж каменьев.

– Да уж! Лучше я пойду за тобой, Айран. Но хвост свой от моей морды, пожалуйста, убери…

Айран вроде как пожал плечами, отведя глаза в сторону, встряхнулся всем своим шестипудовым телом, посмотрел направо и налево, вскинул затем передние лапы на скользкий камень и стал переминаться на задних, примериваться к подскоку, затем оглянулся на меня: дескать, не пособишь ли?

– Ага, меня бы кто подсадил!

Зевнув, Айран, полакал водички и стал искать другой путь…

– Ну, как ты будешь вылезать, показывай. И я за тобой. Так? Не получается? Тяжеловат? Ну что будем делать с тобой? Как мы будем отсюда вылезать? Все уже, между прочим, ушли, а мы остались. Тоже мне, бросили на произвол. Самое интересное, что я не могу поднять даже твою ногу. Вот, молодец, ух ты… сорвался. Аккуратней, аккуратней! Подожди, сейчас я тебе помогу! Подожди. Не хочешь ждать? Не веришь в мои возможности? Правильно делаешь.

И вот перед нами водопад – струя метра два шириной, летящая со скалы, причудливо затем распадающаяся на множество солнечных бликов, блёсток, искр, алмазов, сапфиров и прочих драгоценных самоцветов. Если сравнить с другим водопадом (у которого мы были вдвоём с Валерьяном позавчера), то этот, конечно же, миниатюрнее, зато филиграней и – что самое замечательное – не запачкан алчными туристами. Драгоценность для избранных. Избранные, получается, – мы.

Диомед пролез на четвереньках по едва заметному уступу мимо пещер к нижнему каскаду, где мохнатые струи вновь сплетались в единый поток перед последним прыжком в виде мощного зигзага. И размер диомедовой фигурки показался нам снизу весьма незначительным. И опять же в сравнении с этой незначительной фигуркой весь потаённый пейзаж вдруг обрёл такую мощь и прелесть, точно весь горный ландшафт расправил плечи и вдохнул в нас силу свою и бодрость… Огромная бурлящая каменная чаша пред нами притягивала…

– Ныряй! – крикнул я.

Диомед глянул через край уступа, провёл ладонью от затылка к подбородку, точно надвинул на лицо забрало – на всякий случай.

– Ага, щас, только разбежаться негде, – и… пустился в обратный путь задом наперёд, чуть ли не ползком.

Сползя к нам, он всё же первым показал пример ныряльщика: уже раздевшись, решил станцевать на громадном валуне – чтобы нас вдохновить, очевидно:

– Щас я вам устрою мастер-класс! в прыжках с вышки! – да не учёл, бедолага, зеленоватую склизь, превратившую камень в шлифованный малахит – поскользнулся и бухнулся раскорякой, как лягушка в кипяток. Вылетев на поверхность с вытаращенными глазами и беззвучно открытым ртом, судорожно забил руками-ногами, выскочил, если не взлетел, на берег и только тут произнёс:

– О-о! – и глаза его при этом были по величине, как и «о» его губ.

– Что ж ты, оригинал, сверху-то не нырнул?

– О-о! – ещё раз произнёс Диомед. – Я же не полный идиот. Всего лишь частично.

– И больше ничего не скажешь? Как водичка, холодная? – спрашиваю уже сочувственно.

– И не спрашивай.

– Но хоть бодрит?

– Воз-ро-ждает!

Что ж! Купаюсь! Сложившись пополам – ноги вытянув вперёди рук: так подсказала интуиция – едва коснулся дна – сразу и скок-поскок – уже на бережку, и сообразить не успел:

– О-о!

Диомед смеётся, как обезьяна: ух-ух-ух-у-у! – и опять лезет в воду.

– Нет, я больше не могу на это смотреть, – и Валерьян, собравшись тоже искупаться, теперь передумал и, застёгивая рубаху, отходит к Лёше с Николаем, которые наблюдают с высокого камня.

От водопада шли бодрее, рыскали в поисках грибов, Лёша остерегал особенно рьяных:

– Не набирайте много, а то в горку не потянете.

Наверно поэтому Валерьян постоянно кричал:

– Николай, ты где?.. Лёша, куда ты подевался?!. Ван Сан, чего притих? Ван Сан, что за манера не отвечать, когда зовут?!

Я втихомолку резал опят и копил энергию для ответа. Белка часто дышала, сидя рядышком и время от времени подавала вместо меня голос:

– Тяв-тяв!

Валерьян не унимался:

– Ты где?! Чего не откликаешься?! Совсем оборзел?

Когда я вышел на тропу, Валерьян подставил свою корзину под мой мешок. Я спрятал грибы за спину.

– Небось, скажешь всем, что сам набрал, а я не причём?

Валерьян не удостоил меня даже косого взгляда.

– Он думал, вы исчезли навсегда, – объяснил Диомед.

После подъёма выравниваем дыхание, ждём Николая – теперь он, думаю, застрял у пня с опятами. Присаживаюсь на поваленный ствол, но он лежит слишком криво – сидеть неудобно. Пересаживаюсь на другой ствол – то же самое. И тут меня – от усталости, что ли – охватывает негодование:

– Нет, вы только посмотрите – всё кривое, и примоститься негде по-человечески!

– Знаете, что меня больше всего раздражает в этом лесу? – поддерживает Лёша. – Куда не наступишь – всюду неровно, все ногти на ногах и руках обломал.

– Значит, не надо ходить на четвереньках, – язвит Валерьян. – Ты же существо прямоходящее! Ну, чего ты в горы забрался?

– Да, все деревья криво лежат, – не могу я всё ещё унять вспышку недовольства окружающей средой. – То Валерьян на весь лес шумит! То отдохнуть негде. Так недалеко и до стресса! Нет, ну! Вы только посмотрите! Никак прямо не сядешь.

Диомед:

– Ты просто на них криво смотришь. Наклони голову и всё выровняется.

Я так и сделал.

Диомед:

– Теперь нормально?

Надышался дымом

На кухне Валерьян беседует с Николаем, энергично жестикулирует, точно вдалбливает:

– Как только вас мать отняла от груди, у вас появился гастрит! Так что не надо придавать значение своим ощущениям… Они лишь мнительность развивают.

На губах Николая неизменная критическая усмешка, которая нисколько Валерьяну не мешает вещать…

Присутствующие при их разговоре – Лёша, Пшик и отец Иов, сидя в дальнем конце стола, о чём-то меж собой тихо перешёптываются (очевидно, чтобы не мешать старшим собратьям).

Некоторое время старшие молчат, и у каждого на лице читается намерение срубить козырным аргументом своего оппонента, прижучить. Похоже, они стоят друг друга в этом смысле. Мне наскучило их препирательство, и я хотел уже уйти, когда Валерьян решил вдруг рассказать кое-что из своей врачебной практики. Причём, я как-то задумался-затуманился и пропустил момент-повод, к чему именно он привязал свой рассказ. А может, просто ему в очередной раз вздумалось козырнуть – какой он опытный доктор.

– …Вот звонят мне из милиции как-то: приезжайте, мол, тут кое-кому у нас медпомощь нужна. Ну ладно, приезжаем. Приводят из обезьянника небольшого росточка мужичка… ну, такой, знаешь, от земли, как говорят. Широколиц, бородат… простоватый такой, как… Ну, в общем, спрашивает меня на «ты»: тебя как зовут? Валерьян Саныч, отвечаю. Слышь, говорит, меня сестра родная из дому погнала, а я её матерком за это. Так она милицию, падла, вызвала. Представляешь? А я фронтовик всё же, мне тут с этими урками не с руки сидеть. Выручай, ты ведь тоже фронтовик, я ж вижу… Ну, я не знаю, лукавство он тут подпустил или правда увидел во мне… я ж тоже с бородой, возраст мой не очень и различишь. Ну даже если и чуток сподхалимажничал, так это у него вышло как-то естественно и никак меня не покоробило. Да как же, говорю, я тебя выручу? Да забери меня отсюда в больницу свою. Да, милиционера-то я отослал из комнаты, сказав, что должен сохранить медицинскую тайну – по закону… Ладно, осмотрел я его, вижу: грыжа у него, да и букет разных других мелочей. Кроме того, убедился – действительно имеет ранение. Короче, я говорю стражникам и начальству ихнему, что надобно немедленно человека в больницу, делать срочную операции. И забираю мужичка, увожу… Вот, понимаешь, я не особый альтруист, но тут вот что-то меня задело, проникся я к этому мужичку доверием, какой-то он непосредственный… и этим мне даже по-человечески симпатичен… и я у него на поводу как бы пошёл. Привожу в больницу и, поскольку был дежурным врачом, сразу укладываю его на операционный стол и делаю операцию, усечение этой самой грыжи. Вот. После операции он у нас достаточно долго пожил в больничке. Знаешь, есть такие мужички – на все руки мастера. Он и сёстрам за больными помогал ухаживать, и ремонт какой свершить – раз плюнуть, только, говорит, инструментом меня обеспечьте, и пол помыть поможет техничке… ну, куда ни кинь – всюду пригодится. Да, я говорил, что он почему-то считал меня своим… фронтовиком. Почему?.. А-а, была у меня фотография, потрёпанная, совершено старая на вид, пожелтевшая – такие теперь специально иной раз делают. Так вот там я в военной форме – кстати, ещё институтская, где я на сборах. На подлодке врачом я потом служил. Дело именно в фотографии – старой-престарой на вид и где я выгляжу бравым фронтовиком… Ну, пожил, пожил он в больнице у нас, потом у меня дома даже некоторое время, пока с сестрой отношения не наладил… То есть всё, в конце концов, заканчивается, и ушёл он. И как-то вот я сижу дома месяца два спустя, температурил, кажется, и вдруг звонят из больницы – привезли из Тамбова нашего мужичка и что-то у него там случилось, надо срочно оперировать, а он не даётся ни в какую, упёрся. А у него острый аппендицит и медлить уже было действительно нельзя. И пришлось мне двигать на работу с температурой. А он мне чуть ли не в ноги бросается: отец родной, меня надо оперировать, а кроме тебя я не доверяю никому! Словом, вот так. К чему я всё это рассказываю. Утром делаю обход. Осматриваю больного своего… а у него после операции мошонка отвисла и пришлось её подвязывать… ну, тогда мы это из марли делали. Проходит медсестра и говорит ему: подними мошонку-то. Смотрю я на него и вижу: напрягается человек, напружинивается, аж лицо у него от натуги покраснело. Выдохнул, наконец, и говорит: не могу, не подымается! Он что подумал-то?!. Он подумал, что сестра ему сказала, чтоб он свой пенис поднял и вот он, значит, постарался это сделать. Медсестра, конечно, со смеху покатилась, да и я тоже, в общем. Посмеялись, короче. Нет, ты представляешь: он хотел усилием воли возбудить свой аппарат… А лет ему было уже под восемьдесят. Да и как после операции? И вот такое, стало быть, разочарование его постигло. Да при медсестре… А ведь он услужить хотел ей. Напрягался что есть мочи. Но – не-ет, говорит, не получается! И красный как рак от натуги…

Чуть позже в комнате я высказал Валерьяну своё отношение к его рассказу.

– Ты чего это – под батюшку косишь?

– Что ты имеешь в виду? – вскинулся Валера.

– То имею, что хреновый ты педагог, дружище, в отличие от отца Ефима.

– Это почемуй-то плохой?!

– У тебя этих баек сотни, а ты выбрал и предпочёл про мошонку.

– Да ты пуританин, что ли?

– Причём тут я? Ты хотя бы обращай внимание на выражение лиц своих слушателей.

– Да что такое?!

– Смутил ты их. Они в баню по одному ходят, не заметил разве?

– Чем это, интересно, я их смутил?

– Телевизора они не смотрят, газет не читают, и всяческих разговоров на эротические темы не допускают. Зачем? Обычные мужики в бане себя как ведут – там, вне скита? Анекдоты, да всё больше про баб, ведь так? А тут помолился, пот смыл – и к делам праведным. Помнишь, у Льва Толстого отец Сергий палец себе отрубил, когда его барышня одна совратить намерилась?

– Да-да, вспомнил.

Валерьян почесал свою плешь.

– Да-а, пожалуй, ты прав. На этот раз. Не учёл я специфику…

– Во, наконец-то соизволил признать…

– А впрочем, очень уже ты заостряешь.

Где-то вдалеке раздался телефонный звонок. И вскоре к нам в комнату входит батюшка и озабоченно говорит:

– Сын Ольги отравился дымом…

Подробности следующие: загорелся старый дом, из него в новый, недавно построенный на «олимпийские» деньги, ещё не все вещи были перенесены. Вовка и надышался, спасая пожитки…

– Надо везти в город, – говорит Валерьян.

Батюшка идёт во двор, я за ним: мне хочется напроситься в поездку, но я пока не знаю, на какой машине он поедет – будет ли место?

Во дворе. От крыльца слышу, как Пафнутий, ремонтируя КрАЗ, кого-то ругает.

– Ещё один Гриша. Сел, поехал, а куда и как – не важно. Хорошо, пень трухлявый, а так выдрал бы все потроха. Ну! Не ёлки-моталки?

Ага, кого ругает понятно, но перед кем же?

– Но он никогда до этого не ездил на такой большой машине, – слышится батюшкин голос.

– Да он ни на какой не ездил. На своей разве что чуток. Да и то едва до нас допилил. Тормоза потекли, коробка трындычит… про остальное не говорю. Только и слышишь: я то могу, я это…

Похоже, Пафнутий ревнует Николая к батюшке.

– Он профессиональный строитель, инженер. И рабочими специальностями владеет. Вон – электросварщик, у нас же никто со сваркой не умеет обращаться.

– Вопрос – как обращаться? Если как Вася, так лучше не надо. Дешевле настоящего специалиста нанять.

– Ну-ну, не бухти, – успокаивает батюшка. – Не всегда же денег найдёшь. Потихонечку-помаленечку и сами что прилепим. Ты лучше скажи, на какой машине мне ехать?

– Далёко ли?

– Крестника твоего проведать…

И на ночь глядя батюшка уехал…

Я заполнял свой путевой дневник (последние дни всё отрывочнее – некогда), когда Валерьян вошёл в келью – прямо-таки объевшийся конфетами и распираемый довольством мальчик. Я смотрел на него поверх своего путевника и ждал. И Валерьян наконец не выдержал. Улёгшись на свою постель и взявши в руки книгу, он хлопнул ею по животу и с важностью сказал:

– Отец Ефим благословил меня на жизнь в скиту.

Повернувшись на бок – к нему лицом, я тем самым выразил своё внимание.

– Конечно, он сказал: подумай и так далее, но в принципе!..

– О чём же вы говорили ещё?

– Ну, я ему сказал, что, как прежде, уже не могу по тысяче двести пятьдесят тачек камней привезти, как шесть лет назад…

«Почему бы ему не говорить одна тысяча двести пятьдесят один?» – ловлю я себя на привычном сарказме.

– Где туалет стоит, видел? Туда я возил землю, отсыпал площадку. А водопровод как тянули от источника – с самой кручи, почитай?.. Опупели все до единого!

– А батюшка?

– А он говорит: мы найдём тебе послушание по силам. Молиться, например, за…

– А лоб не расшибёшь? – выскакивает из меня опять сарказмик. – Уж больно ты старательный… насколько мне известно. Рьяный.

Валерьян, вижу, не знает: обидеться ему или нет. Чтобы не раздумывал, усугубляю:

– Ведь тебе захочется быть святее папы римского.

Доктор мой, обидевшись-таки, отворачивается к стене. Я же начинаю рассуждать вслух, будто бы не замечая его пантомимы:

– Да, здесь, чего лукавить, замечательно. Горы, воздух, мёд, витамины, красота… курорт, короче. Чем не житуха. Что ж…

И тут меня осенило: «Во-от она причина твоего беспокойства! Вот отчего ты суетный такой». И воодушевлённо – вслух:

– Это шаг серьёзный… если серьёзно.

– А чего? Дома мне как-то не климатит последнее время… никакого контакта ни с кем. Друзей настоящих тоже нет. (Это в мой огород камешек.) А тут… экономом!

Ну, коли уж такое восклицание, то, наверно, в смысле – фундаментальная должность?

– Наведёшь порядок?

– Наведу.

– Слышь, а куда делся прежний эконом? Съели, что ль? Если так, то и тебя могут… Ты ведь тоже скаредный мужик. К тому же зануда. В один прекрасный день тебя либо запекут в золе, чтоб с корочкой ядрёной, либо с лапшой сварят – тоже вкусно будет. Я так полагаю, после самого главного поста. Великого.

– И не грешно тебе так изощряться? А прежний эконом в Америку уехал. Туда сперва сын его дёрнул, а потом папашу зазвал. Хороший был мужик. Он чуть что – сразу одёргивал любого: зачем к батюшке лезешь со своим хозяйственным вопросом? У него что, мало других дел? Ко мне обращайся!.. Ты посмотри! – Валерьян рывком сел на кровати, аж чуть до пола матрас не продавил: – Они тут едят по-наглому, обнаглели совсем! Точно у батюшки миллионы в кармане. Ты с огорода живи, грибы собирай, ягоды запасай. А то – ишь ты! Вон я привёз передачу от банкира одного – двести тыщ. Так это что – тьфу! – на дюжину пузанов! Арбуз сколько тянет? Ты что, пшеницу выращиваешь? Что-то не заметил.

– И давно ты мечтал сюда?

– А как в первый раз побывал, так и задумался. Я же тут – я ж тебе рассказывал! – и купальню построил – на месте нынешнего пруда была – и много чего. Я батюшке говорю: мне теперь такие работы уже не по силам, а он: не страшно, и молитва – тоже послушание. Вспомни, говорит, своего наставника, профессора. Свечками в пределе торговал. И тебе по силам найдётся послушание.

– Н-да.

А что я ещё мог сказать? Однако говорю, из вредности:

– Знал я уже одного эконома… вернее, каптёрщика – в армии ещё это было: сапогами заведовал, портянками. Каптёрка у него – отдельный кабинет. Да, ещё в армии, но запомнилось…

– Что запомнилось?

– Психология запомнилась. Любил он похвалиться. Я, мол, знаю что почём, где что лежит, где что можно купить, а где украсть. Кого подмазать, а на кого собаку спустить. Потому и нужен я начальству со всеми своими потрохами. А всех остальных эксплуатирую. Вот ты ко мне пришёл и просишь о чём-нибудь. А я смотрю, что взамен с тебя содрать… Я сейчас чуть было даже не вспомнил его имя, но вовремя спохватился: зачем мне это, его имя? Понимаешь, Валер, ты не такой человек…

– Ты что, нарочно огрубляешь? Какое мне дело до твоего каптёрщика?

– Ну, извини. Значит, я ошибаюсь, и каптёрщик не есть эконом. Тогда будем рассуждать в другом направлении. Каждый ищет для себя идеальный мир… даже если тот мир противен другим.

Но Валера меня не слышит – по глазам вижу.

– Знаешь, – говорит, – я уже давно по утрам почему-то перестал петь…

– Мурлыкать, в смысле? Стареешь. Вспомни шлягер 80-х: «Проснись и пой…». И всё наладится, друг мой.

– Думаешь?

– Уверен.

– Хм. Ну-ка попробую…

– Только не сейчас. Умоляю.

– Почему?

– За придурка сочтут. А ведь будущая должность предполагает серьёзность и ответственность. Надо уже сейчас, буквально с этой минуты зарабатывать авторитет. И поставить себя таким образом, чтоб ни у кого не возникало сомнений на счёт твоих способностей.

– Думаешь?

– Уверен.

Валерьян морщит лоб, гладит ногтем переносицу:

– Знаешь, Вансан, что ты упускаешь из виду: сознание своей греховности позволяет совершенствоваться. Отрицание – заводит в тупик. Так что помолись лучше.