Текст книги "Советник"

– П-проклятье, – Миара вскинула руку, стирая ошметки плоти с лица. – Проклятье! Я…

– Все настолько плохо?

– Плохо? – она нервно хохотнула. – Знаешь… ты ведь думаешь, что я ненормальная, так?

– Разве что самую малость, – иногда с женщинами одинаково страшно и спорить, и соглашаться.

– Так вот. По сравнению с этим долбаным ублюдком, чтоб черви его печень сожрали, я очень даже нормальная и…

– Миара.

– Иди. Ищи. Мне просто надо… надо подумать, – она резко выдохнула и почти спокойно добавила. – От одного угребка мы уже избавились.

Выражение лица её сделалось вдруг донельзя мечтательным.

И Миха поспешно убрался.

Не стоит вставать между женщиной и человеком, которого она хочет убить.

Глава 21

Винченцо

Мальчишка вошел бочком.

И замер в дверях, глядя на Винченцо настороженно.

– Иди, давай, – буркнул барон, ткнув брата в спину. – Видишь, с тобой говорить хотят… на самом деле он сообразительный. И Такхвар говорит, что из него отменный управляющий получится.

Щека мальчишки дернулась.

А ведь он не считает это похвалой. Скорее наоборот, чувствуется в нем глубоко скрытая обида. И то, как держится, пытаясь распрямить изогнутую спину, как задирает голову, кривит губы, готовый ответить словом на слово. И сдерживается, понимая, что нельзя.

– Принеси… нам чего-нибудь, – попросил Винченцо.

И барон нахмурился.

– Слуги есть.

– Матушку проведай.

– То есть, уже заразы можно не бояться?

– Поздно уже бояться.

– Ты меня выставляешь?

– Вроде того.

– Между прочим, я тут хозяин! – он скрестил руки. – И… и вообще, это я тебе про него сказал!

Прозвучало донельзя обиженно.

– Пусть остается, – голос у горбуна оказался на диво сильным. – Если речь и вправду пойдет о башне, то он имеет право знать. Как законный наследник.

Голос чуть дрогнул.

– Присаживайся, – Винченцо указал на кресло. Слабость чуть отступила, но он не обманывался. Он сейчас слабее котенка. – Как твое имя?

– Господину магу и вправду интересно?

Двигался он боком, сильно припадая на левую ногу. Скрюченную иссохшую руку мальчишка прижимал к груди, норовя скрыть под висящею курткой, которая была прилично больше.

С чужого плеча?

Или нарочно сделали такую? Короткую и широкую.

– Не особо, – признался Винченцо. – Но мне надо как-то к тебе обращаться.

– Все зовут меня Горбуном.

– Потому что ты и есть горбун? Что? Если бы не матушка, его бы вообще подушкой придушили, – вот Джер ни сомнений, ни терзаний не испытывал. – Так вообще с уродцами часто делают. А эта… ну, вторая жена отца, когда увидела, кого выродила, велела вынести. И кормилицу не позвала.

– А твоя матушка, стало быть, позвала?

– Ну…

Не от доброты душевной. Калек и вправду не жалеют. И для многих смерть во младенчестве – благо. А баронесса скорее желала уязвить соперницу. Что может столь же сильно уязвить женщину, как уродец, вышедший из её чрева?

Разве что вовсе иссохшее чрево, родить детей не способное?

Но эти мысли Винченцо оставил при себе.

– Она за ним приглядывала. И… и маг даже сказал, что может помочь. Выправить. И что это все – от проклятья, которое она получила когда-то. Или от отравы? Но она потом других родила, здоровых. А он вот остался.

Молчаливым укором. Маленьким постыдным секретом, о котором знали все, но предпочитали делать вид, что не знают.

Тоже знакомо.

– Хорошо.

Губы Горбуна дернулись. Он явно ничего хорошего не видел.

– Стало быть, ты в библиотеке обретаешь?

– Я… умею читать и писать.

– Отрадно слышать.

– Лучше меня! – вставил Джер.

– А вот тут гордиться нечем.

– Матушка тоже так говорила. Но я ж не виноват! Я с мечом тренировался, у меня руки грубые. А у него вон, пальцы паучьи.

И вправду паучьи.

– Позволишь? – Винченцо протянул руку и Горбун явно напрягся, но протянул свою, здоровую. Тонкие кости. Очень тонкие. И что-то подобное он уже видел.

– Это и вправду проклятье, – Винченцо всматривался в тело. Пусть он и не целитель, но кое-что тоже умеет. Кости птичьи.

Слишком легкие.

Хрупкие.

И ломались уже. Еще в утробе. Или скорее после рождения, если срослись вот так. А потом все усугубилось. Вряд ли кто стремился поправить ребенку спину. Жив? И довольно.

Это не жалость. Констатация.

– В другое время я бы сказал, что моя сестра может помочь.

– Выпрямить спину? – это Горбун произнес с насмешкой. Явно ему уже обещали чудо. Но он слишком многое видел, чтобы взять и поверить.

– Нет, твою спину уже не выпрямить. Позвонки срослись, и ребра деформированы. Мышцы тоже, хотя с ними как раз можно поработать. Но осторожно. Кости у тебя чересчур хрупкие. Это вот и стоит слегка поправить. Еще унять боли. Спина ведь болит?

Он чуть склонил голову.

Болит, стало быть.

– Я дам тебе мазь. Станет легче. Снимет спазм.

– И что господин маг хочет взамен?

– Рассказ. О том, что ты знаешь. Башня. Все, что связано с нею. И с регалиями. С прошлой чумой…

– Это не чума была, – поправил Горбун, забирая руку. – Это водянка. Просто устойчивая весьма.

– Пускай. Еще мне нужны будут бумаги.

– С разрешения господина барона…

Барон запыхтел и надулся от собственной важности, но кивнул, стало быть, дозволяя.

– В библиотеке хранится множество документов, – горбун спрятал и здоровую руку под одежды. – Иные весьма старые, многие я прочесть не сумел, хотя знаю пять языков.

Надо же.

– Откуда? – не выдержал Джер.

– Актилак. Раб, который хранил библиотеку. Он преставился пару лет тому. Помнишь его?

Джер нахмурился и покачал головой.

– Не удивительно. Он редко покидал библиотеку, а ты не слишком часто в нее заглядывал. Впрочем, не только ты, но и наш отец. И до него, я, полагаю. Актилак рассказывал, что попал в рабство еще будучи весьма юным. Он происходил из знатного рода. Там, на востоке. И хотел стать целителем. Для того и отправился в путешествие. Собирался достичь города Лидраха, в котором жил известный лекарь. Думал попроситься в ученики. Но… не вышло.

Случается.

Если подумать, то и сам Винченцо весьма о многом мечтал. Когда был молодым и наивным.

– Он предлагал еще нашему деду выкуп, но… умный раб сам по себе ценность. А выкуп… де Варрены были богаты тогда. Актилак многое рассказывал. И о книгах в том числе. А поскольку больше со мной никто не говорил…

Джер отвернулся.

– Я был весьма благодарным слушателем. Актилак утверждал, что библиотека собрана воистину великолепная. Что во многих городах подобной нет.

– А то.

– Но пребывает она в запустении. Защитные амулеты еще при его жизни иссякли. А наш отец не счел нужным тратиться на подобную ерунду. Не говоря уже о том, чтобы переписывать или восстанавливать поврежденные книги. Новые тоже не покупал.

Частое явление.

– Он был воином! – возмутился Джер. – Зачем воину книги?

– Там есть «Искусство боя на мечах» за авторством благородного Саладдана. Или «Путь воина», где повествуется о величайших воинах востока и их деяниях.

– Да?

– Есть трактаты о разведении лошадей. О создании оружия. О том, каким оно бывает. О землях разных… мир на самом деле огромен и удивителен. Есть даже воспоминания купца, которому случилось бывать не просто на землях мешеков, но и в храмах их.

– Потом расскажешь, – милостиво дозволил Джер, уточнив. – Про мешеков.

– Башня, – Винченцо, конечно, готов был слушать. Но спать тянуло с немалой силой.

– Башня… все трактаты Актилак разделил по темам, для облегчения поиска. И по времени, отнеся старшие в особый шкаф, чтобы хоть как-то уберечь их. Эти книги я достаю лишь когда садится солнце, ибо солнечный свет вреден им. Иные мы переписывали, чтобы сохранить. Правда, зачастую сохранять было нечего… мыши пожрали страницы. Другие сгнили или вот слиплись. Чернила истаяли от света. А пергамент превратился в кашу. Но… мне попалась рукопись, в которой упоминалась эта башня.

Он чуть прикрыл глаза.

– …в год тысяче двести семьдесят третий от гнева Богов, Фарсах, сын Джамута, испросив у отца благословения, принял великий дар и вознеся молитву богам, отправился в священное паломничество по Запретной дороге, дабы со смирением принять волю Древних.

Горбун чуть выдохнул.

– Это ж когда было? – удивился Джеррайя и руку растопырил, вперился в пальцы, пытаясь сосчитать.

– Более пятисот лет тому, – Горбун не удержался от взгляда, в котором читалось презрение. Правда, отвернулся он раньше, чем барон этот взгляд прочел. – Этот Джамут был нашим прапрапрапрадедом. На том листе подробно описывалось, что взял он с собой десятерых «людей оружных о двуконь и еще дюжину челядинцев с дарами богатыми».

– А кому там дары дарить? Туда же ж за сокровищами едут?! Нет, ну в самом деле…

– Из той рукописи уцелело немного. Только то, что Джамут вернулся один, но с благословением и «пламенем в руцах».

– И что это значит?

– Понятия не имею. Я тогда заинтересовался. Начал искать, потому что выходило, что это паломничество, пусть и было важным, точнее оно было очень важным, но не единственным. И нашел. Упоминания. Что в году тысяче двести сорок девятом Джамут, Нашал и Саххарем, сыны Арроя, тоже отправились в паломничество. И список того, что они увезли к башне, – Горбун выдохнул и попытался сменить позу. По всему кресло это было ему неудобным. – Две дюжины кубков из золота. Три серебряных кувшина. Зеркала. Ткани шелковые.

Вот это было совершенно не понятно.

– А еще рабов молодых. И снова же упоминаются оружные люди и челядь. Кстати, о них же говорится, что воздалось им за службу. И что по возвращении Джамут наградил их. То есть, они как раз вернулись.

– А…

– А еще говорится, что многие испытания встали на пути его. И что претерпевал он лишения. И что достиг он башни. Вместе с братьями. И с ними же вошел. А вернулся спустя три ночи. Один.

– Что за… хотя понятно, если с братьями, то он их там и того. Что? Логично же. Было три сына. И все трое достойны, надо полагать, если отец сам не выбрал. Он их и отправил… к башне. Ну а этот, как его…

– Джамут.

– Вот. Джамут. Он все правильно понял.

– Да, только еще писали, что он пал на пороге и лежал недвижим три дня и три ночи. И люди, с ним пошедшие, молились. И не знали, сумеет ли он открыть глаза. А когда открыл, то стало ясно, что обрел он «пламя в руце», чем бы это ни было.

– Сила, – Винченцо прикрыл глаза. – Пламя в руце.

И подняв руку позволил на ладони раскрыться крохотному язычку пламени.

– Значит… значит, мои предки были магами? То есть, наши конечно, – поправился Джеррайя.

– Были, – Винченцо погасил огонек. – Иначе откуда в тебе спящий дар? Хотя… если так… дар, который не раскрылся сам… может наследоваться. Это объясняет, почему регалии тебя признали. И кровь, конечно. Кровь и дар…

– Мне говорили, что способ есть.

– Кто?

– Придворный маг. Он… он моему отцу, точнее матушки… хотя это он её отравил. Но меня-то он не пытался убить?! Он тогда пришел за мной, насколько знаю. И… и если пришел, с выкупом, тогда разбойники – это не от него. От мачехи… Я запутался, – признался Джеррайя.

– Магу ты нужен был живым, – спокойно отозвался Горбун. – А вот моей матери – нет. Они могли сотрудничать. В определенных пределах, но не обязательно, что действовали вместе.

– Пожалуй, что… значит, эта Башня открывает дар?

И если так, то все становится очень и очень интересно.

Еще регалии.

И…

И сама башня.

– А почему у остальных дара нет? Ну, у моих братьев, – он поморщился. – Маг их проверял.

– Даже в семьях мага дети не всегда рождаются магами, – пояснил Винченцо. – Даже больше… скажем так, из всех детей моего отца дар проявился только у четверти. У его жен были дети. Кроме моих братьев. Но… неодаренные – не то, чем род гордится.

И по тому, как блеснули глаза Горбуна, стало ясно. Понял. И правильно.

– Погоди, получается… а почему они перестали ходить? – уточнил Джер. – Если все вот так… ну, собрался, пошел, пришел и обрел дар?!

– Не знаю, господин, – Горбун произнес это с небольшой задержкой. – Может… потому что это было небезопасно. Мне… встретилась одна бумага. Тоже старая. Я пытался разобрать, и если верно понял, то в тот раз не вернулся никто. И… возможно, это не впервые.

Винченцо задумался.

Дар?

Да, там, в Городе, именно он и определяет суть. Положение. То, кем ты станешь. Чем ярче дар, тем выше шанс подняться. И самому встать над теми, кому не так повезло.

А здесь?

Дар ведь – это малая часть. Это как меч, который всем хорош, но бесполезен, если хозяин не умеет им пользоваться. А кто их учил? Де Варренов? Может, раньше, давно, когда все только началось, у баронов были какие-то книги? Учитель? Вряд ли… или… в городе тоже случались смутные времена. Да и не только они. Сам Винченцо сбежал. Сомнительно, чтобы он был таким уникальным в своем желании убраться подальше.

А тут замок.

Крепость.

Служба. Возможно? Отчего нет…

– Регалии тебя приняли, – произнес он.

– А толку… все одно только камушки поблескивают, – Джер тоже выглядел задумчивым. – Они… они решили, что дар этот не нужен, так? Что лучше не рисковать?

– Скорее всего.

– Да. Наследники… трое ушли, один вернулся. А если никто? Наследников нет. Линия оборвалась. Искать других? А если и они тоже не вернутся? Если… что тогда? Нет, никто бы не стал так рисковать. Конечно, хорошо, если магом станешь, но ведь не факт, да?

– Именно. Начинаешь думать.

Горбун поджал губы.

– А еще семейные тайны, – Винченцо посмотрел на него, пытаясь понять, сколь можно верить словам этого человека. – Они имеют обыкновение теряться, когда кто-то слишком тщательно их хранит. И… и скорее всего смысл был не только в даре, но и в регалиях. И если так, секрет должен был храниться. Передаваться… от отца сыну. А если что-то произошло с сыном? И с отцом?

– Тогда…

– Тогда поход этот напрочь теряет смысл, – тихо произнес Горбун. – К тому же ни в одном свитке не сказано, что нужно было делать там, в башне. Вряд ли просто войти. Дядя наш, тот, который погиб, он ведь дошел. И вошел. Вернулся…

Но ничего не изменилось, так?

Пламя в руце? Регалии? Сила?

– Только заразу принес, – сделал вывод Джер. – Но… слушай, а ты можешь найти те бумаги? Ну, старые, в которых про это все рассказывалось?

…да, вероятно, сменилась ветвь наследования. И в старых добрых домах случается. Тайна? Утрачена. Регалии худо-бедно признали нового барона. А тот не слишком понимал, что с ними делать. Вот и принял как красивую игрушку, подтверждающую право наследования.

Главное, что паломничества прекратились.

Дорога заросла. А озера постепенно превратились в болота, среди которых и укрылась та самая проклятая башня. И вот как-то чем больше Винченцо думал, тем меньше в нее хотелось соваться.

И голова снова налилась тяжестью, намекая, что телу нужен отдых. И… и лечь бы. Просто лечь бы. Вытянуться.

– Боюсь, – Горбун склонился, только вдруг показалось, что в этом уродливом поклоне скрыта издевка. – Это невозможно.

– Почему?

– Бумаги были старыми. Хрупкими. Плесень их сожрала. И еще мыши. Мыши – настоящее бедствие, а амулеты для них…

Горбун поднялся.

– Я могу приказать тебя выпороть! – Джер, кажется, почувствовал что-то такое.

Неправильное.

– Несомненно. Мы все в воле господина барона, – поклон стал ниже.

Головная боль сильнее.

– Хватит, – Винченцо поморщился, потому как от одного этого слова боль выплеснулась пламенем. – Ты… пойдешь и отыщешь в библиотеке все, что может как-то касаться башни. Не важно. Пусть это будет хоть перечень съестного, который они с собой брали. Все карты, какие только найдутся. И…

Он выдохнул, пытаясь собрать остатки сил.

– И еще, – рука разгибалась с трудом, закаменевшие мышцы отчаянно не желали подчиняться. Но это не помешало дотянуться до горла. И пальцы стиснули его, а укол силы заставил Горбуна дернуться. – Если вздумаешь пакостить, я тебе сердце вырву.

Получилось как-то… устало, что ли?

Винченцо разжал пальцы.

– Идите. И… пусть еды принесут. Хоть какой-нибудь.

А он немного поспит. Если сумеет добраться до кровати. А если и не сумеет, то плевать. Все одно поспит.

Глава 22

Верховный

Небо спало вторую ночь кряду и, верно, это был хороший знак. Можно было бы счесть хорошим знаком, когда бы не ощущение грядущей беды, которое ныне не отпускало Верховного даже ночью.

А может, не в ощущении было дело, но в старости?

В слабости его?

Он уже давно должен был уйти, а вместо этого, облачившись в ритуальные одежды, вновь поднялся на вершину пирамиды, той, где однажды умер. Но боги не приняли жертвы. И… значило ли это, что Верховный нужен им на земле?

А если так, то для чего?

Боги молчали.

Ночь снова дохнула прохладой. И рабы, помогавшие подняться, ибо ныне сам бы он не справился, поспешно отступили.

– Господин, – человек, который уже был на вершине, поспешил согнуть спину, но в поклоне его не было и тени раболепия. – Что-то случилось? Я не справился?

– Нет, – Верховный поморщился, все-таки имя этого человека напрочь вылетело из головы. – Ты хорошо справляешься. Мне говорят, что люди не испытывают лишних мучений. Что рука твоя легка, а сердца ложатся на камень живыми.

Он был невысок и крепок. И походил скорее на землепашца, нежели на жреца.

А еще его привел Нинус.

Нинус, исчезнувший где-то там, за границей. Нинус, ушедший искать ту, в чьих жилах течет благословенная кровь. Нинус, которому Верховный доверял, пусть и не безоглядно, но больше, чем кому бы то ни было.

В глазах жреца читался вопрос.

– Боги позвали, – мягко ответил Верховный и голову поднял. – Небо ныне спокойно… и хорошо тут. Холодно только.

– Скоро осень, – жрец разогнулся. – Наверху близость её особенно чувствуется.

Сколько до нее?

Не так долго.

Осень приходит с севера. Сперва ледяным ветром, от которого немеют пальцы, и лишь горячая кровь утренней жертвы как-то спасает. После ледком на камне. Сбивать его тут, наверху, некому. И порой жертвенная площадка становится невыносимо скользкой.

И когда уже люди смиряются, осень убирает холод и выпускает дожди. Дожди Верховный всегда ненавидел. Такие вот затяжные, занудные, рождающие сырость, от которой не избавиться ни там, внизу, ни уж тем паче здесь.

Но впервые, пожалуй, Верховный ждал приближения осени со страхом.

– Сегодня трое, – жрец палочкой перемешивал краску в пиале. – Но скоро Большой пир мертвых. Люди напуганы. Говорят о многих бедах.

– Что именно говорят?

Жрец не спешил с ответом, явно обдумывая слова. Его речь и вовсе отличалась скупостью, но, пожалуй, это Верховному нравилось.

– Говорят… говорят, что море порождает чудовищ, а утроба его стала мертва, и потому цены на рыбу поднялись втрое. И это лишь начало. Говорят, что на юге земля иссохла, а местами стала пеплом, пусть бы и удобряли её щедро. Но зерно, в нее брошенное, она не вернула. И потому зерно будет дорогим.

Голод.

Он еще не начался. И люди верят, что не начнется, ведь кроме юга, есть еще и восток, земли которого жирны, и запад с его равнинами и стадами скота.

– Говорят, что маги отравили землю и море, ибо сила их, суть их, противна миру, – он взял ступку и принялся растирать синие камни, действуя спокойно и сосредоточенно. – Что люди забыли богов…

– Так и есть, – Верховный повернулся к богам, изваяния которых скрывались в ночном сумраке. Но небо посветлело.

И осталось недолго.

А жертвы где?

– Скоро, – жрец осторожно ссыпал растертый порошок в почти готовую мазь. – Я слышу, как они поднимаются.

Он осторожно добавил масла, размешав все тонкой длинной палочкой.

А на вершине появились новые люди. Пара младших жрецов с обритыми головами. И те, кого они сопровождали. Трое. Одурманены? Похоже на то. Слишком уж покорны.

Слишком спокойны.

Верховный поморщился. Не то, чтобы ему доставляли удовольствие муки жертв или страх их, но эти, безучастные ко всему происходящему, разве годны они на то, чтобы напоить силой своей солнце?

И главное, когда все переменилось?

– Опоили? – Верховный смотрел, как могучего бородоча укладывают на алтарь. Он улыбается. Смотрит в светлеющее небо и улыбается.

Безумной улыбкой.

Такой же ненастоящей, как… боги?

– Приказ.

– Чей?

– Охтли, – жрец – как все-таки его имя? – произнес это имя с явным отвращением.

Охтли…

Охтли из высокого рода Цапли. Младший сын, который открыл в себе желание пойти иной дорогой, нежели его братья. Охтли… умен.

Услужлив.

Себе на уме. Как и многие, кроме. Очень многие.

– Весьма надеется скоро занять ваше место, – жрец взялся за кисть. Узоры на лицо и грудь человека он наносил с той же спокойной сосредоточенностью, с которой делал священную мазь. – Нинус отбыл…

Осторожный взгляд.

И вопрос в нем. Хорошо спрятанный вопрос.

– Боюсь, – Верховный развел руками. – Я сам не ведаю, когда он вернется.

И вернется ли вовсе.

Кивок.

– Охтли сказал то же.

– Что еще?

– Что вы ныне слишком заняты, чтобы отвлекать вас от дел высоких. Ибо от вас ныне зависит благополучие всей Империи.

Охтли умел говорить.

Красиво.

Убедительно.

Его хотелось слушать. И ему хотелось верить.

– Радостно слышать, что кто-то беспокоится обо мне.

А разве сам Верховный не был таков? Пусть даже не стояло за ним великого рода, готового помочь сыну своему в нелегком деле служения богам.

В любом нелегком деле.

Зависть кольнула сердце. И Верховный покачал головой.

Нет, он не был таким… или был? Находился рядом со стариком, слишком слабым, чтобы самому встать с постели. Было? И тело его тщедушное иссохшее омывал, отогнавши рабов? И помогал подняться на пирамиду. А после уже и сам… облеченный доверием.

Он ли не читал бумаг, тех, которые не предназначены для глаз чужих?

Не писал ответ, сперва под диктовку, а после сам… всецело сам.

Вернулось?

Но Верховный еще не настолько ослабел.

– Что еще? – он протянул руку, и жрец вложил в нее пиалу с мазью. Небо медленно светлело, слишком медленно, будто позволяя поговорить.

– Охтли выбирает жертвы. И число, и… он велел проявить милосердие. Теперь им подносят маковое молоко. Хотя скорее уж не из милосердия, а потому как младших жрецов стало меньше.

Любопытная новость.

А главное не отпускает ощущение, что увлекшись спасением Империи, Верховный упустил что-то весьма важное.

– И рабов тоже. Такими их проще сопровождать, – жрец провел пальцем по лбу. И с поклоном протянул клинок. А где-то далеко, на краю города, взвыли трубы, возвещая начало нового дня. Стало быть, первый луч солнца пронзил облака.

Клинок лег в руки привычно.

– Он хотя бы раз был здесь?

– Был, – жрец отставил пиалу и кисть отложил. – Не так давно. Смотрел.

– И?

Острие двинулось по груди, следуя по синим линиям узора, и капли крови, вспухая одна за другой, мешались с краской. Пленник дернулся и в глазах его появилась тень понимания.

– Ушел он быстро. Мне сказали, что он доволен. И что я могу быть уверен в своем будущем. Если правильно распоряжусь настоящим.

Нож ушел в плоть.

И пленник только слегка дернулся, из сомкнутых губ его донесся слабый стон. А вот сердце оказалось крупным и упрямым, оно все не давалось в руку, ибо вторая так и не вернула прежней подвижности.

– Позволите? – спросил жрец.

И Верховный отступил.

Знак ли это того, что время его иссякло? Что ему следует сложить золотые одежды, что… уступить. Другим. Кому? Охтли?

Нинус… Нинус был нужен. Отчаянно.

Сердце все-таки еще билось. И легло на блюдо, которое жрец с поклоном поставил перед Тлалоком, прошептав что-то. Различить слов не удалось.

А вот тело с алтаря он стягивал сам.

– Где… – Верховный огляделся, убеждаясь, что на площадке нет никого, кроме них со жрецом.

– Рабы нужны в других местах. А с этими я и сам справлюсь, – жрец подтолкнул второго. Этот был тщедушен и тянуло от него болезнью.

Как вовсе…

– Охтли… вернее те, кто признали его власть над собой, сами выбирают жертв. Рабы ныне весьма дороги.

А потому на вершину пирамиды попадают те, кто ослаб.

Или стал негоден. Неудобен.

Сердце закололо. Как… как вовсе подобное пришло в голову? И гнев, разрастаясь внутри огненным шаром, заполонял все тело. Лицо озарило солнечным светом.

Знак?

Или… или он все-таки слишком человек. Слабый. Неуверенный. Вот и ищет знаки в обыденных явлениях, желая убедиться, что верно понял волю Богов.

– Как тебя зовут? – поинтересовался Верховный у жреца, который стянул второе тело. – Прости… и не держи обиды. Я стар. И память подводит.

– Мекатл, – жрец спокойно вытащил третье сердце, которому нашлось место на блюде. А потом, собрав кровь, протянул Верховному чашу. – Имя не важно. Главное, что я там, где нужен.

Его взгляд был прям, а губы сжаты. И в том упрямстве виделся отголосок позабытой веры.

– Хорошо, – Верховный коснулся крови пальцами, а после провел по губам. – Волей богов мы все там, где нужны.

Небо расцветало огнем стремительно, словно и вправду напоенное этой вот жертвенной кровью.

– Помоги мне спуститься, – Верховный подошел к каменному истукану.

Надо же…

Не то, чтобы что-то переменилось, но камень блестел. Пыль вытерли? Или вымыли? Мох… когда-то, когда он был моложе, Верховный сам счищал его с божественных тел. Но давно уже не прикасался к скребку. Имелись дела куда более важные, чем этот вот мох. И он разросся за годы. А теперь исчез. Позолота же, пусть поблекшая, уже не казалось жалкою.

– Ты? – Верховный начертил знак поверх иного, возникшего… когда? На заре времен? Когда первый человек кровью подписал великий договор.

– Мне показалось, что так будет лучше, – Мекатл склонил голову. – Простите, если я сделал что-то…

– Все правильно. Спасибо. Давно следовало бы, но… – смешно оправдываться перед младшим, но Верховный чувствовал, что должен сказать это. – Так и вправду лучше. Позолоту надо бы восстановить.

– Охтли сказал, что этих богов все одно никто не видит.

А стало быть, позолота им не нужна.

Верно.

Может, и вправду не нужна? Кровь стремительно высыхала на камне. Быстро. Слишком уж быстро.

И Верховный поспешил, гонимый страшной мыслью, что её, этой крови, не хватит на всех. Богов ведь так много, а крови – всего-то одна миска. И та обыкновенная, глиняная.

Куда подевалась прежняя из серебра, он спрашивать не стал.

Ответ был ясен.

– Вот так, – Верховный отступил. – А теперь… и вправду помоги мне спуститься.

– Я могу…

– Нет, обойдусь без рабов.

– Мне и не нужны. Я сам справлюсь.

Мекатл и вправду с легкостью подхватил его на руки. И собственное тело отозвалось ноющей болью, напоминая, сколь слаб и никчемен человек.

Когда Верховный успел состариться?

Когда ослаб?

Ведь все время он чувствовал себя бодрым, полным сил, будто… будто боги явили милость вечной жизни. А теперь она вдруг показалась не милостью, но проклятьем.

Кому и вправду нужна вечная жизнь?

Уже внизу Мекатл, осторожно поставив Верховного на ноги, сам накинул на плечи его меховое покрывало. Рабы держались в стороне, поглядывая на жреца со страхом.

– Погоди, – Верховный удержал его за руку. – Проводи. К… идем.

Проще показать, чем сказать.

Серая. Все-таки она серая. И цвет-то неровный, какой-то такой, грязноватый. Сквозь эту серость пробиваются темные пятна мха, что обжил основание пирамиды.

Приземистая.

Какая-то несуразная. Ей явно недоставало изящества той, на вершину которой столько лет поднимался Верховный. Лестница грубая. Ни статуй у основания, ничего. И тянет отступить, убраться, словно сама тень этой пирамиды давит на плечи.

– Что это? – а вот Мекатл глядел на нее с восторгом. – Почему… почему я её не видел?

– Кто знает, – Верховный опирался на руку его. – Иногда ей не хочется, чтобы её видели. Но подняться наверх сможет лишь тот, в ком есть истинная кровь.

Вот для чего он пришел сюда? Или…

Он сжал зубы и сделал шаг. Еще один. Мекатл спокойно следовал рядом. И в нем не чуялось ни страха, ни сомнений.

Нинус был таким же.

Не следовало его отпускать. Но тогда все казалось правильным. Что ж, людям свойственно ошибаться. А Верховный все-таки человек.

Еще шаг.

И уже видно, что камень, из которого сложена эта пирамида, странен. Он словно отливает сталью, хотя в то же время создается ощущение неровности, ноздреватости даже. И Верховный, стиснув зубы, протягивает руку, осторожно, лишь кончиками пальцев касаясь этой поверхности.

Теплая?

Камень бывает теплым. И железо тоже. Если на солнце полежат, но это иное тепло. Оно… оно тянется навстречу Верховному. И пробирается внутрь, изучая его, как он исследует пирамиду. А Мекатл все же отступает. Нет, не уходит, хотя дыхание его сбилось, и кажется, прежний восторг вовсе исчез. Пускай.

Главное…

Додумать Верховный не успел. Руку, ту несчастную, обглоданную магией и чем-то иным руку, снова опалило болью. И была та столь сильна, что Верховный не сумел сдержать крика. А крик опрокинул тело его, и он бы упал, если бы не Мекатл.

Сильные руки подхватили Верховного.

Удержали.

И боль… боль отступила, пусть осталась, пульсировала в пальцах, заставляя их, искореженных, мелко подергиваться. Но хотя бы дышать он мог.

Снова.

Не следовало сюда приходить.

– Идем, – Верховный развернулся.

Или все-таки следовало? Боль тоже о чем-то говорит. О чем же? А еще появилось престранная уверенность, что пирамида сия чем-то родственна тому убежищу, что создали Древние. И это определенно что-то да значило.

Но что?

В паланкин Верховного уложили.

– Со мной, – велел он Мекатлу. – Ты ведь не откажешься разделить трапезу?

Тот лишь поклонился.

Силен. Умен? Пока сложно сказать. Сообразителен это точно. И способен чувствовать момент. Верен? Вновь же не ясно. Если и да, то кому?

Его привел Нинус.

Нинус, Нинус, как же вышло так… он ведь нашел девочку. Определенно. Но что произошло дальше? И главное, как быть Верховному?

С Императрицей.

Нинусом.

С миром, который катится к гибели. С этой вот пирамидой. С грузом всех тайн разом. А главное, с наглым юным Охтли, решившим занять чужое место.

Впрочем, с ним как раз и понятно.

Главное, правильно выбрать яд.