Текст книги "Советник"

Глава 31

Миха

Больше всего на свете Михе хотелось вымыться. Проклятье, он и на болотах-то не ощущал себя настолько грязным. Или, может, дело в том, что на болотах грязь была честной – тина там, торф и пот. А тут… тут сам воздух стал каким-то другим. Дым от костров, которые раскладывали за скотным двором, если и уходил в небо, то после возвращался, накрывал замок душным покрывалом. И в нем запахи становились резче.

Злее.

Камня. Крови. Гноя. Смерти.

И её вокруг было столько, что, пожалуй, сам по себе Миха сошел бы с ума. От страха ли, от отчаяния, от того, что слишком много её вокруг. И чувствуя, что того и гляди сорвется, он отступил, позволив выглянуть Дикарю. Тот аккурат к смерти относился с варварским спокойствием.

Люди всегда умирают.

Болезнь?

И они случаются. В памяти всплывали мутные картинки про ветер, который приходил с востока. Про черный песок, что подбирался к самым пещерам. И шаманы собирались, стучали в бубны и плясали ночь и день, и еще раз ночь, силясь отогнать беду. Они и ушли первыми.

А потом ветер забрал других.

Кажется, тогда Дикарь был мал. И тоже испугался. А отец сказал, что смерти нет, что есть лишь великий путь. И дело воина – пройти его с честью.

Странно, что у Дикаря имелись представления о чести. Или, может, просто Михин разум в очередной раз перевел все в доступные Михе понятия.

Как бы там ни было, теперь он мог просто смотреть.

На людей, что сперва не верили, а может, надеялись, что все это не всерьез, что скоро болезнь отступит. Или не отступит, но их не коснется.

На заболевших, не готовых поверить, что вот эти красные пятнышки и вправду опасны. На тех, у кого пятна превращались в язвы. И на других, вдруг осознавших, насколько все в самом деле всерьез.

На огонь, что расползается по телам. Их даже не раздевали, а порой и вовсе притаскивали к мертвецам тюки и сундуки, какие-то свертки, будто пытаясь откупиться от покойников ли, от самой болезни.

На магов. Винченцо выздоравливал, но как-то медленно. И выглядел погано, но не настолько погано, как его сестрица. Былая красота исчезла, и сама магичка словно изнутри иссохла. Кожа её сделалась серой, и ранки на лице зарубцевались, оставив после себя белесые провалы шрамов. Черты лица заострились, а губы стали неестественно пухлыми. Правда, красоты это не прибавила. Напротив, у нее появилась привычка постоянно прикусывать их, оттого губы трескались, и весьма скоро покрылись чешуей омертвевшей кожи.

А еще от нее воняло смертью.

Резко.

Пугающе. И так, что даже Дикарь старался не приближаться.

Там, в пустыне, верили в дух смерти. И Дикарь теперь точно знал, как тот выглядит.

Нет, Миха не только смотрел. Он искал. Он самолично осмотрел треклятый замок, заглянув в каждую комнатушку его, в каждый закуток. Он спустился в колодец, потому что тот давал воду всем, а значит, если что и травить, то его.

Он простучал стены в покоях баронессы, которая все еще умирала, но все никак не могла умереть.

Он… он отчаялся.

Почти.

И если у ублюдка, который вот-вот войдет в замок, есть лекарство, то… Миха готов пойти на сделку. Правда, предчувствие было дерьмовым.

И он отступил за спину Винченцо.

– Прячешься? – тот не обернулся.

А Михе вдруг бросилась в глаза седина, что проклюнулась в грязной шевелюре мага. Сказать? Хотя… разве это проблема?

– Вроде того, – Миха глядел на ворота. – Представь, что я – твоя охрана.

– Маги не ходят с охраной.

– Так то нормальные не ходят.

– Если так, то, пожалуй, да… – он потер руки. – Кожа шелушится…

– Витаминов не хватает.

– Чего? А… не важно. Ты и вправду лучше сзади. И в стороне. Он… у него до крайности нервный характер. Еще он предельно самолюбив, – Винченцо поскреб уже шею. – И склонен… к красивым поступкам.

– Показуха?

– Что? А, да, пожалуй именно так.

Пустой разговор. Все уже переговорено и не раз. Конечно, многого Михе не рассказали, но и того, что есть, довольно, чтобы составить впечатление. Это нервы. Просто нервы. На пределе. От бессонницы. От… всего, что тут творится.

И апокалипсис проклятый навис над миром.

С другой стороны, если они все сдохнут тут, то… какая разница, случится апокалипсис или нет? Миру-то разница есть, а вот Михе – никакой.

– Эй, Ульграх, – этот голос заставил Миху поморщиться. Надо же, как орет. И главное ощущение, что прямо до костей пробирает.

Небось, без магии не обошлось.

– Тут я, – Винченцо двинулся к решетке, которая отделяла их от мага, шепнув. – Держись… незаметней. Если ему захочется тебя убить, я ничего не смогу сделать.

Миха отступил.

Обернулся.

– Уходите, – бросил он паре стражников, которых приставили, правда, не понять, к Михе ли, к магу ли, или к обоим. – И предупреди там, чтобы барон из комнаты носу не высовывал.

А то ведь оно, конечно, малец при матушке сидит, почти не выходит из её покоев, но мало ли.

Маг был.

Был маг.

На белом жеребце, причем настолько белом, что даже синевой отливал. Ничего так лошадка, правда, какая-то неправильная, что ли? Грудь широкая, а ноги тонкие, и копыта металлом поблескивают. Горбатый нос из которого рог торчит.

Нет, в самом деле? Единорог? Натуральный?

– Заставляешь ждать, – бросил маг. Восседал он на этом чудо-звере боком. И алый плащ стекал с плеча, ложась на конский круп. Кружевной воротник обнимал тощую шею. И в нем поблескивали искры драгоценных камней. Макушку или скорее лысину мага прикрывал берет с длинным пером.

А вот прочая одежда была сдержанного черного цвета. Наверное, чтобы каменья, которыми её украсили, смотрелись.

Каменья смотрелись.

Сам маг…

Сколько ему? На вид лет этак пятьдесят, но наверняка больше. Худой, даже исхудавший. Вон, щеки ввалились, глаза запали, почти как у Миары.

– Торопишься? – Винченцо не спешил давать знак. И решетка оставалась. Магу она, конечно, не преграда, скорее уж создает видимость препятствия. – Могу я получить грамоты?

– Какие?

– Заверенные Советом, полагаю. Ты же прибыл наблюдателем?

– Интересный случай, – маг, как ни странно, не оскобился, видимо, требование было правомерным. – Не мог пропустить.

Он убрал руку под плащ, чтобы вытащить плоскую шкатулку.

– Здесь, – сказал он. – Грамоты. И мы оба знаем, что они – лишь дань традициям.

– Порой традиции важны, – Винченцо оглянулся. И Миха молча подошел к решетке. Выбраться через нее не получится, а вот шкатулка пролезет.

Только магу придется спешиться.

И он это понял.

Поморщился, но с седла слез. Кстати, вот изящества не хватило. И хромает, ко всему. Маг. Целитель. Хромает. На левую ногу. Но шкатулку протянул, а заодно уж вперился в Миху внимательным взглядом. Настолько внимательным, что сразу ожил в памяти тот ледяной металлический стол, на котором Миха провел несколько крайне увлекательных недель.

– Любопытный… экземпляр, – заметил маг и прищурился. – Чье творение?

Мамы с папой.

Хотелось сказать. Но Миха благоразумно промолчал, а вот шкатулка оказалась неожиданно увесистой. Держать пришлось обеими руками. Из чего она сделана-то?

И главное, что внутри?

Миха вот честное слово поостерегся бы открывать шкатулки, полученные от крайне стремного с виду типа. Но Винченцо открывать и не стал. Растопырив пальцы, он провел ладонью над крышкой и кивнул.

– Все… в порядке, – в голосе его мелькнула тень печали.

Жаль.

Стало быть, мага придется впустить. А он Михе не нравится. И Дикарю тоже. Очень не нравится. Настолько, что тянет убраться от этого ряженого куда подальше и забиться в самый дальний, темный угол. Главное, что маг знает.

И не только на Миху так действует.

Вот пара слуг, что крутят колесо, дрожат всем телом. Пятится стражник, которому вздумалось подойти чересчур близко. Даже вороны, явно чуявшие близость смерти и оттого слетевшиеся, казалось, со всей округи, и те поднялись в воздух.

– Прекрати, будь добр, – Винченцо поморщился. – Здесь людям и так достается. А еще и эти фокусы детские. Ты один?

– Слуги прибудут позже. Они заняты.

– И чем же?

– Наемники. С твоей стороны было крайне неразумно оставлять их, – маг шел, а его зверь, который лишь притворялся скотиной, мягко ступал следом. – Я разочарован.

– Они все одно не могли выбраться из-под купола, – Винченцо держался чуть в стороне, а Миха – за ним. Слева. Подальше от мага настолько, насколько это было возможно. – Для замка они опасности не представляли, а в остальном… нам еще и ими заниматься?

– Источник заразы. Заразу необходимо выжигать.

– Там и мои люди.

– Люди рода Ульграх, – с насмешкой поправил маг. – Но волноваться не стоит. Совет понимает, что и ты, и они оказались в крайне неоднозначной ситуации. Мне велено передать, что к тебе нет претензий. Ни у Совета. Ни у… остальных.

Легкая пауза.

Выразительный взгляд, который заставляет Винченцо морщиться.

– Что еще Совет велел передать?

– В целом немногое. Ты принимаешь законность совокупного протектората. И подписываешь бумаги, отказываясь от претензий на имущество и владения рода, – маг говорил довольно громко, то ли не опасался подслушиваний, то ли в целом плевать хотел на людей. – Взамен тебе будет выделена доля. И право на возведение собственной башни, если пожелаешь. Если нет, то сильному магу любой род порадуется. А ты доказал, что силен. Я ведь предупреждал Алефа…

– Не я его убил.

– О, об этом расскажешь позже… больно неоднозначная информация, – маг огляделся и вдохнул горький воздух. – Ох уж эта вонь… много сожгли?

– Больше сотни.

– Не так и много.

– Будут еще.

– Несомненно. Тем оно интереснее… будь добр, проводи. Полагаю, моя дорогая невеста…

Это он про кого?

– …не удержалась и решила устроить лазарет?

– Невеста?

– Протекторат с пониманием отнесся к моему… предложению.

Или к требованию?

Хотя… Миара – еще тот подарок. Одаренный со всех сторон. И что бы там они ни говорили про обряды, справится с нею не всякий.

– Хорошая, умная девочка. Сильная. Но слишком эмоциональна, – маг остановился перед лестницей. – Что ж, работы здесь немало. Идем.

И бегом поднялся по ступеням. А ведь не скажешь, что хромой.

– Невесты? – переспросил Миха шепотом.

– После, – Винченцо держал шкатулку обеими руками. И пальцы побелели то ли от злости, то ли от натуги. – Но если протекторат и вправду признан Советом, то он вправе распоряжаться всем имуществом рода.

Это они зря, конечно.

Очень зря.

– Идем, – Винченцо развернулся. – Не стоит оставлять их наедине.

Его правда.

А все равно не успели.

Для хромого Карраго двигался слишком уж шустро. Они только подходили к залу, когда раздался вопль, полный возмущения.

– Ты! – голос Миары прошел сквозь стены. – Что ты… себе позволяешь?! Гребаный хромой ублюдок!

Маг стоял в дверях. В черном одеянии, с красным плащом, который оказался слишком длинным и оттого слегка волочился сзади. В берете, с которого свисало фазанье перо.

Он мог бы выглядеть смешным.

Мог бы.

– Ты… ты их убил! – Миара шла навстречу. Медленно.

Она сгорбилась. И руки, свисавшие вдоль тела, теперь казались чересчур уж длинными. Они покачивались, и сама она, исхудавшая, тоже покачивалась.

А над ней плясало, переливаясь всеми оттенками радуги, облако силы.

Дикарь заворчал, наполняясь какой-то первобытной яростью. Потому что…

– Всех убил!

Всех?

И Миха понял то, что Дикарь осознал сразу. Всех? Здесь же было… люди были. Много людей. Всех, у кого находили признаки болезни, приводили сюда.

Мужчины.

Женщины. Старые и молодые. Даже дети. С родителями вместе, потому что кто оставит детей вот так.

– Они и без того были мертвы, – мага тоже окружал ореол силы, Миха чувствовал его. И Дикарь тоже. – К чему тратить силы на мертвецов.

– Это не тебе решать.

Еще шаг.

Она близка. И страшна. Настолько, что теперь, пожалуй, Миха верит Дикарю. Дух смерти выглядит именно так. Он темноглаз и жуток.

– Боюсь, что именно мне.

Миара остановилась у тела.

– Ей стало легче. Сегодня ей стало легче. Язвы начали зарубцовываться…

– Временно. Порой имеет место необъяснимый прилив сил, вследствие чего создается иллюзия выздоровления. Как бы то ни было, от этой болезни нет лекарства.

– Ты урод.

– А ты – почти мертва! – рявкнул маг. – Ты иссушила себя! Раз за разом выплескивала свой дар. Чего ради? Продлить существование… чье? Этих вот?

Он обвел руками.

– Это люди, – Миха произнес это вполголоса.

Маг услышал.

Точно услышал. Такие ублюдки все слышат. Но не обернулся.

– Я бы еще понял, будь ты связана договором. Словом. Или имел место эксперимент…

– Хватит с меня экспериментов, – она остановилась в трех шагах. – И я скорее сдохну, чем выйду за тебя замуж.

Она прикрыла глаза.

И сила успокоилась.

Улеглась.

– Боюсь, выбора у тебя нет. Твой род…

– Может идти в задницу, – спокойно ответила Миара. – Вместе с Советом. И их премудрыми рекомендациями. С… с кем ты там еще договорился? Хотя… какая разница. Все. Все в задницу.

И развернулась.

– Ты не смеешь…

А вот теперь мага, кажется, пробрало.

– У меня есть печать! – он вскинул руку. – Ты обязана подчиниться! Ты не смеешь нарушить… клятву… клятва осталась!

Миара опустилась на колени, чтобы закрыть глаза.

Кому? Мужчина? Женщина? Миха, признаться, не разглядел. Да и важно ли это.

– Я прикажу…

– Духи, – тихо сказал Винченцо. – Это все духи виноваты.

– Что?

Маг обернулся. И он определенно был в ярости. А вот на руке его горело алым пламенем колечко. Точнее оно виделось именно, что пламенем объятым.

– Мы тут заболели недавно… – Винченцо погладил шкатулку и протянул её магу. – И прошли дорогой духов. Я вот стал наречие мешеков понимать. А она, похоже, о клятвах забыла. Теперь вообще сомневаюсь, что обряд на нее подействует. Духи… они такие.

– Непредсказуемые, – одними губами произнес Миха.

Но маг обернулся.

И…

Все-таки придется убивать.

Глава 32

Верховный

Верховный сам поднес огонь к чаше, наполненной черным земляным маслом, и когда то занялось, вдохнул едкий горький дым.

Пламя было ровным и в том виделся добрый знак.

Ему отчаянно не хватало добрых знаков. Меж тем он подошел ко второй чаше. К третьей. Факел в руке казался тяжелым, а путь – почти непосильным. И пожалуй, лишь врожденное упрямоство заставляло идти. И еще крепкое плечо того, кто все еще носил имя Мекатл.

Скоро.

Огонь с чаш стекал по каменным руслам, которые тоже наполнили маслом. И оттого во тьме ночной было видно, как медленно неумолимо расползается пламя, охватывая один ярус пирамиды за другим.

И вот уже там, впереди, где-то невыносимо далеко, ночь исторгла еще один костер.

И второй.

Третий.

Вскоре костров стало множество. Они ярко пылали на вершинах малых городских пирамид. Они освещали дворы храмов, ныне по случаю великого праздника открытые для людей. Они изгоняли тьму с площадей. И люди спешили подойти, собрать искру благословенного огня, заключить её в хрупкий плен светильника, дабы с ним принести благо в дом свой.

Когда-то это казалось правильным.

Верховный опустил факел к последней чаше до того, как огненные линии сомкнулись. Успел. Даже дышать и то легче стало.

Нет, никаких правил.

Примета.

Одна из многих.

Где-то там, в городе, загудели трубы, застучали барабаны, открывая праздник. Вылетели во двор танцоры в масках, расписанных лазурью и кровью. Закружились.

Когда-то и он примерял…

Как невыносим давно.

– Пора? – Мекатл явно чувствовал себя неспокойно. Впрочем, как и пленник, которого разложили на камне. И кажется, был он знаком Верховному.

Кто-то из жрецов?

Пожалуй. Многие ныне кровью докажут свою веру.

– Еще рано, – Верховный оперся на сильную руку.

С того дня, когда случилось то, что случилось, минуло семь дней.

Семь долгих дней, за которые ничего-то и не произошло.

Почти.

Но два десятка воинов, верных Владыке Копий, покинули город. Пусть легким будет их путь.

Он поднял голову, но небо ныне оставалось спокойным. Темно. Высоко. И звезд в достатке. И все-то на своих местах. Вон Пастух склонил голову перед Воином, а Дева подняла свое Веретено, от которого протянулась Звездная нить.

Все как… было?

И будет?

Потом, когда Верховного все же не станет? Но пока он есть. Стоит. Дышит. Думает.

О чем?

О том, что веселье в городе набирает силу? И что ряженые бойцы, спеша поразить друг друга ловкостью, достают клинки? Что вот-вот прольется первая кровь?

Или нет?

Или сдержатся, дожидаясь, когда будут выпущены в круг танцоров рабы. Сытые. Крепкие. Получившие надежду на свободу.

Рабов обычно отбирали загодя. Кормили хорошо, ибо нет радости богам в победе над слабым. Учили порой. И обещали свободу.

Что ж, за черту они и вправду уходили к предкам свободными людьми.

Но в этом году Охтли многое изменил. И не случится ли так, что он испортил праздник?

– Не пора ли? – робко спросил Мекатл, явно нервничая.

С чего?

Её благословение было с ним. А прочее… не важно.

Верховный не задавал вопросов. Ждал.

Нет ничего тяжелее ожидания. Но уже скоро. Что бы ни зрело в сердце Мекатла, оно почти готово показать себя. А стало быть, спешка ни к чему.

Не в этом деле.

– Начинай, – Верховный кивнул. Сам бы он погодил еще немного, ибо только-только полночь минула, но у Мекатла и вправду опыта не хватит.

Мекатл поклонился. И выбрал нож.

И все-таки он заорал, тот, кто еще недавно ругался, призывая на голову Мекатла все казни небесные. Они часто ругаются, и постепенно к тому привыкаешь настолько, что тишина начинает пугать.

Верховный подошел к алтарю.

Семь дней.

Семь дней, чтобы вычистить заразу в Храме. Не без помощи Владыки Копий, и теперь Верховный ему обязан. А надеяться, что про этот долг забудут, смешно.

Семь дней работы мастеров, чтобы вытянуть имена. Впрочем, их не так и много. Это радует. Или просто те, кто попал в сети, знают немного?

Тоже возможно.

Главное, что имена есть.

…вопль сделался тонким и звонким, что струна. И перешел в хрип.

– Ты режешь слишком глубоко, – Верховный положил руку поверх огромных ладоней Мекатла. – И торопишься. Не спеши. Время не имеет значения. Ничто не имеет значения.

Пленник дышал. Тяжко. Хватая воздух губами.

Глупец.

Большинство тех, кто пошел за Охтли, умом не отличались. Просто увидели свой шанс. И… сам Верховный, разве не делал он так? Разве не искал милости сильных, чтобы выжить?

У него вышло. У Охтли нет. На все воля богов.

– Вот так… теперь подхватываешь кончиком лоскут и резко тянешь вниз.

Он исполнителен, Мекатл, получивший шанс.

И силен.

Лоскут кожи срывает с легкостью, что недоступна Верховному. И никогда-то не была.

– Теперь второй. Следуй рисунку.

Пленник продолжает орать, и в какой-то момент крик переходит в вой.

Имена… Имена в свитке. И видят боги, Верховному хотелось добавить в этот свиток еще пару, из тех, кто должен был бы, если не участвовать в заговоре, то хотя бы знать о нем.

Не стал.

Правильно ли? Он не знал.

Он поднял голову, убеждаясь, что небо все еще темно. Время есть. У них всех еще есть время. Даже у того, кто корчился на алтаре, отдавая свою кожу.

Рабы уже принесли корзину с листьями кукурузы. Их Верховный сам укладывал чан.

В прошлом году.

И заливал водой. А после следил, как в воду добавляют травы. И ныне листья стали мягки, что ткань. Или содранная шкура. Он поднял один и приложил на место, уже освобожденное от кожи. Пленник дернулся и заорал еще громче. Скоро совсем сорвет голос.

Верховный покачал головой.

И потянулся за вторым листом.

И все же… странно. Они не ушли из города. Никто из тех, чьи имена были в списке. А ведь должны были понять… понадеялись, что Охтли промолчит? Глупо. На это никто никогда не надеялся. Тогда… на что? Уж не на то ли, что сила все-таки за ними?

Владыка копий?

За ним воины, но… сколько их? Немного. Иначе из города ушли бы больше. Да и те два десятка, их Владыка Копий очень не хотел отпускать. Что осталось? Здесь, в Благословенном городе? В самом дворце? И все ли они верны? И не получится ли так, что заговор все же состоится с их попустительства?

Хрип оборвался. И тело застыло.

Неужели… нет, рано еще. Кожи сняли едва ли десятую часть, да и действовал Мекатл, надо признать, весьма аккуратно. Он остановился, взглянув на Верховного. И во взгляде этом виделась растерянность.

Неужели сердце не выдержало?

Плохо.

Очень плохо.

Они не успеют приготовить другую жертву.

Верховный прижал пальцы к шее и уловил биение кровяной жилы. Жив. Стало быть, просто лишился чувств?

– Продолжай. Это бывает.

Мекатл кивнул.

– Но теперь поторопись, – на всякий случай сказал Верховный, доставая очередной лист. Вот так.

Аккуратно.

И пусть поспешно, но все равно аккуратно.

– Вы… – глаза лежащего распахнулись и сам он дернулся было, словно пытаясь освободиться. Зазвенели цепи, удерживавшие его на алтаре. – Вы все… пожалеете… вы все…

Мекатл кивнул.

А Верховный погладил лист.

– Боль скоро уйдет, – сказал он. Он говорил это всегда, и сказанное было правдой. Листья, несущие в себе кровь священного корня оххи, обжигают. Но следом боль проходит, а душа наполняется покоем и счастьем. Об это знают многие, как и о том, сколь опасно это счатье.

Те, кто добывает корень оххи, долго не живут.

Но долго и не нужно.

– Ты… ты тоже мертв, служитель ушедших богов, – пленный с трудом повернул голову. – И вы все… вы…

Он облизал губы.

– Проклятье… ты… убери эту дрянь! Убери, я сказал! – его голос сорвался на визг, но тот стих. А на губах появилась улыбка. – Или нет… не убирай… знаешь, вы все тут… вы ошибаетесь. Вы не знаете, насколько… вы собрали души… вы собирали их сотни и сотни лет.

Он хихикнул.

– Энергия… прорва энерги… туева прорва энергии! Её хватит, чтобы разнести этот гребаный мир на осколки, но вот… вот спасти…

Верховный молча положил следующий лист.

– О чем он говорит? – осведомился Мекатл тихо.

– Не имею представления. Но они всегда о чем-то говорят, – появилось почти непреодолимое желание облизать пальцы, тем паче те уже онемели.

Сок проникает и сквозь кожу.

Но мало.

Слишком мало, чтобы совсем отрешиться от тревоги. А вот если лизнуть… пара капель на язык… и пусть рабов, которые натирают корень, а затем давят сок, приходится заменять через каждые полгода, но уходят-то они счастливыми.

– У вас есть энергия, но нет… преобразователя… и ключа… ключа, который откроет поток… его нет и не будет. А знаешь, почему?

– Почему? – спросил Верховный, ведь от него ждали вопроса. А стоит ли отказывать обреченному в такой малости.

– Потому что… ключ – это кровь! А кровь – это ключ! Правда, логично? – пленный зашелся хриплым смехом и затих.

Даже жаль.

Возможно, то, что он сказал и вправду имеет смысл. И значение. Верховный достал последний лист, который обернул вокруг ноги. И кивнул Мекатлу. Цепи можно было снимать, а заодно звать рабов, которые усадят сотворенного бога в паланкин.

Его, нынешнее воплощение Хозяина Кукурузы, вынесут на площадь, дабы явить радостному народу. А после усадят на яму с углями. И праздник продолжится.

На всякий случай Верховный прощупал шею.

Пленный дышал.

Отлично.

Значит все идет так, как должно. Золотое ожерелье легло на шею поверх листьев. С крупных колец свисали золотые початки кукурузы, усыпанные мелким зерном драгоценных камней. Вот с венцом пришлось повозиться, голова у пленника оказалась влажной и узкой. Но Верховный справился.

И вновь в том почудилась добрая примета.

Во дворце тоже пахло кровью, и темные пятна её выделялись на белом мраморе. Они останутся до полудня, а после их уберут, как и перья, увядшие цветы и алые лоскуты.

Сейчас же люди праздновали.

Веселились.

– Сомневаетесь? – Владыка Копий, несмотря на многие годы, ступал мягко. И в теле его была еще сила. Много силы.

– Опасаюсь, – честно сказал Верховный.

Он щурился. Все казалось, что и эта парадная зала затянута дымом. А в ушах звенели еще гимны, прославляющие богов.

– От вас пахнет дымом, – промедлив, заметил Владыка Копий. – И… возможно, стоит сейчас?

– В праздник? – Верховный покачал головой. – Нас не поймут.

– Боги?

– Боги промолчат. Они давно уже молчат. А вот люди станут говорить, что все беды дальнейшие исходят от того, что мы пролили кровь в праздник.

– Её и так пролилось довольно, – Владыка Копий не спешил. Он стоял в тени, словно в стороне от пирующих.

Все собрались.

И смех гремит. Голоса, словно ветер пред бурей. И буря грядет. Скоро уже.

– Это иное. Кровь, что пролилась по доброй воле, угодна богам, – Верховный потер руки. Левая опять ныла, пусть даже кожа на ней больше не трескалась. Но ощущалась она не кожей вовсе, старой бумагой, готовой порваться от легчайшего движения. – И повторюсь, дело не в богах. Дело в людях. Грядут тяжелые времена. И стало быть, чернь будет искать виновных. Не стоит давать ей повод.

Он сделал шаг и опять поморщился. Бессонная ночь сказывалась. А мага рядом не было.

Правильно.

Слишком многих он злит.

– Вы… не поможете? – Верховный оглянулся, убеждаясь, что рядом никого. Верный Мекатл остался на пирамиде. Он, как и некогда Верховный, предпочитал сам убираться. Рабы… рабы не рисковали тревожить чужой покой.

– Несомненно, – Владыка Копий подал руку. – Как ваше здоровье?

– Пока еще есть.

– Хорошо. Вы должны назвать преемника.

Укол страха.

Неужели и он…

– Иначе все повторится, – терпеливо произнес Владыка Копий. – Не сейчас, но через пару месяцев или позже. А если вдруг вас не станет…

Он слегка замялся.

– Понимаю, – Верховный чуть склонил голову. – Что ж, вы правы. Мне давно следовало это сделать. Завтра я назову его имя пред всеми.

– Это тот молодой человек…

– Чья жизнь принадлежит ей.

Девочка сидела на высоком кресле. Поставленное на помосте, над столом оно возвышалось, подобно трону. И золотые ткани, укрывавшие его, лишь усиливали сходство.

Верховный отметил роскошное одеяние.

И плащ из белоснежной шерсти, расшитый золотыми шишками и початками кукурузы. Ожерелье из желтых самоцветов, каждый размером с вишню. Венец на волосах, убранных под узорчатое покрывало. И золотую маску.

Верховный вздрогнул и сам себя успокоил.

Все верно.

Если краску использовать нельзя, остается лишь это. Как еще защитить её от недостойных взглядов?

За спиной тенью стояла Ксочитл.

– Ваша сестра весьма… старательна.

– И свирепа, – усмехнулся Владыка Копий. – Когда полагает, что кто-то хочет навредить её… повелительнице. Ксочитл присылают дары. Много. А еще несколько весьма достойных юношей признались ей в любви. Стихи пишут.

– И?

– Она не настолько глупа. Но мне шлют письма. Многие ныне будут рады взять её в свой дом.

– А она?

Будет жаль потерять столь разумную женщину.

– Она сказала, что уже нашла свой дом. Она не оставит Императрицу. И не предаст, если вы того опасаетесь.

– Тогда ей следует быть осторожной.

Девочка, словно услышав тихую их беседу, повернулась.

– Очень осторожной, – Владыка Копий ступал медленно. – Её уже пытались отравить. Но она и вправду умна. Если бы она родилась мужчиной, возможно, я бы и не стал тем, кем стал.

– Слава! – крик этот заставил Верховного вздрогнуть. – Слава Императрице!

С места поднялся Инуа.

– Ишь ты, вырядился… – проворчал Владыка Копий.

А Верховный вдруг понял, что он все-таки дурак. Боги? Люди давно перестали бояться богов. Люди? И людей они не боятся тоже.

Инуа выбрался из-за стола, чтобы приблизиться к трону. Шел он медленно, и кубок в руке его сиял золотом. Как и сам Инуа.

И вправду вырядился.

Золотой плащ.

Золотые одежды. Золотая цепь с желтыми камнями. И чудится в том…

– Слава великой Дарительнице Жизни! – Инуа остановился и отвесил поклон, только какой-то… словно издевка мелькнула. А потом дрогнула рука и вино из кубка полилось на белый мрамор пола.

Красное.

Опять красное.

И венок из увядших цветов съехал с головы, чтобы упасть под ноги.

– Взгляните, – Инуа повернулся к трону спиной. – Кто на троне? Дитя! И не просто дитя, а то, в котором нет ни капли божественной крови… и что оно принесло? Нам говорят, что близится конец мира? Я верю! Близится! Ибо нарушены законы! Ибо повергнуты основы основ…

– Постарайтесь не влезть в драку, – Владыка Копий просто поднял Верховного и поставил к колонне. – И преемник! Если мы переживем этот день, вы объявите его завтра же!

Если…

– …великой Империей правят две бабы! Одна – дитя, вторая – шлюха, что делит постель со своим братом! – вскинутая рука указала на Ксочитл, которая, впрочем, не шелохнулась. Пусть на лице её не было маски, но само лицо это было подобно маске. – А нам твердят о провидении! О воле богов! Безбожно готовя удар в спину!

– Хватит, – мягкий голос девочки почти утонул в шуме.

Люди поднимались с мест.

И… не просто.

Мелькнул клинок, и первое тело упало на стол. Зазвенела посуда. Кто-то закричал и захрипел, пытаясь схватиться за перерезанное горло.

– Хватит! – подхватил Инуа. – И вправду хватит нам строить из себя преданных слуг, ибо не осталось никого, кому мы могли бы служить, с честью сказав, что вот он, истинный потомок богов…

Взгляд его обратился к трону.

– Ты не виновата, – сказал он, глядя в темные глаза Императрицы. – Ты – всего-навсего ребенок. А дети должны слушать взрослых. Правда, не всех взрослых стоит слушать.

Палец указал на Ксочитл. И та вышла, пытаясь встать между девочкой и человеком, в руке которого появился клинок.

Криков становилось больше.

Звенело оружие.

Взвыл и смолк рог, крича о помощи. Распахнулись с грохотом двери и… и рука Инуа застыла.

– Хватит, говорю же, – Императрица встала, опираясь на руку Ксочитл. Подняла юбки, слишком длинные, они волочились по ступеням. И детеныши леопарда, до того дремавшие в корзине, попытались вцепиться в золотую ткань. – Глупый человек.

Она же спускалась.

И Верховный видел, что неудобно ей в этих одеждах. И раздраженная, она сняла маску, уронив на ступени, а следом и венец.

Она остановилась перед Инуа, глядя на него снизу вверх. А он вдруг дернулся, словно пытаясь вырваться из невидимых пут.

А становилось тише.

И крики смолкли.

– Ничего не понимаешь, – Императрица склонила голову, и колокольчики в тонких косичках её зазвенели. – Я хотела говорить. С вами. Потом. После. Но вы не хотите слушать.

Рука Инуа дрогнула и двинулась к шее. Медленно. Так, словно через силу. Его лицо исказилось. Губы разошлись, готовые исторгнуть крик, но из горла донесся лишь клекот.

Клинок коснулся шеи.

И вошел в плоть.

Императрица зажмурилась, когда в лицо и на волосы брызнуло кровью. Тело Инуа еще несколько мгновений продержалось на ногах, чтобы после рухнуть-таки. Императрица облизала губы, а потом стерла кровь с лица. Ладошкой.

И повернулась к столу.

Посмотрела вниз.

Влево.

И вправо. Протянула руку, и Ксочитл молча взялась за тонкие пальчики. Кровь на них казалась яркой, куда ярче золота. Переступив через лежащего Инуа, девочка молча двинулась вдоль стола. Она остановилась перед юношей, кажется, из рода Золотого Ястреба. Покачала головой. И наклонившись, коснулась темных волос. Потом дернула было клинок, застрявший в груди.

Тихо стало.

– Помоги, – сказала Императрица, и Ицтли поспешил на зов. Он выдернул клинок, который протянул ей с поклоном. Но девочка лишь покачала головой. А потом снова коснулась лежащего. – Мой. Теперь. И тот тоже.