Текст книги "Советник"

Глава 36

Ирграм.

За магом Ирграм наблюдал издалека. А когда тот убрался, то с немалым облегчением покинул убежище, показавшееся вдруг столь ненадежным.

Чем он думал?

Уходить надо было.

И пусть выбраться из-под купола и не выйдет, но ему и не надо. Он ведь может просто спуститься и отсидеться там, внизу. Дождаться, пока все либо умрут, либо выздоровеют, а стало быть, и купол будет не нужен. Его никто не станет держать вечно.

Он же…

Он потрогал пластину и тяжко вздохнул.

Нет, слишком рискованно. Теперь – слишком. С Карраго ему не справиться, да и остальным тоже. А… а ведь и не надо.

Зачем рисковать сейчас, когда…

Наемники спрятали вторую пластину? Ирграм почти не сомневался в том. Но успели ли они сказать Карраго, где именно её укрыли? И если нет, то… то и маг не найдет.

Именно.

А вот Иррграм найдет.

Потом. Позже. Когда не останется никого, кто помешал бы ему.

Мысль показалась до того здравой, что он закивал, соглашаясь сам с собой. Это правильно. Это… логично.

Разумно.

А он всегда был разумным человеком.

И воровато оглядываясь – все мерещилось, что Карраго того и гляди возникнет на пути – Ирграм двинулся вдоль стены. Он ненадолго остановился у зала, наблюдая, как притихшие рабы выносят тела. От рабов тянуло ужасом, тем самым, что на грани, что того и гляди, толкнет за эту самую грань, лишая остатков разума.

Тел было много.

Ирграм ощутил сожаление, потому что выходило, что люди эти умерли просто так. А ведь он тоже мог бы подарить им смерть. А они ему – силу.

Впрочем, в этот момент времени он был сыт. А потому, отступив в тень, двинулся дальше. Он ступал меж телами, что так и лежали вдоль коридора, стараясь не наступать. Затем нырнул в боковой коридор.

Еще в один.

– А я говорю, надо этого… если все навалимся…

– Ни хрена не будет, – голоса доносились сквозь стену, и Ирграм ненадолго остановился. – Сколько там народу было? Он только пальцами щелкнул и все. Никого в живых не осталось. Но может оно и к лучшему…

– Чего?!

– Они ж больные были. Заразные. Видно же ж, что магичка против этой заразы ничего не может. А стало быть… так надо.

– А сам не боишься? – зашипел тот, первый. – Что завтра и он тебя… как надо.

– Стало быть, судьба…

– Твою же ж… – второй выругался и с фантазией. – Ладно, пускай себе маг. Но… можно же ж к воротам. Там свои стоят. Свои откроют. А если и наемники, то с наемниками сладим. Всех нах…

– И дальше что?

– Вырвемся из этой клетки. Тут еще такое дело… рабы тоже колобродятся. И слуги. И люд в целом бы рад разбежаться…

Ирграм прижал к стене ухо, но стало хуже. Звуки обрели неприятную резкость, да и новые добавились – хруст камня, шаги чьи-то.

– Башмак тоже готов… откроет… раздать… рабы с кухни возьмут ножички, да и чего придется. Устроят замятню, чтоб Арвис отвлекся. А мы тем часом…

– Дурак ты, Липа, – вздохнул тот, второй. И Ирграм с ним всецело согласился. – Ну положим мы людишек на воротах. Ну откроем ворота. И мост опустим. А дальше-то чего?

– Чего-чего…

– Видал, как со стороны наемников дымило? Думаешь, мясо жарили?

Тот, первый, ничего не ответил.

– И маг не один явился, тут гадать нечего… Старой слыхал, как ночью выли. Стало быть, с гончаками пришел. А мажеские гончаки, они еще те твари.

Игрграм заворчал.

От людей он бы спрятался. Люди слабы. И видят плохо, а слышат и того хуже. Но вот если Карраго привел ищеек, то все осложняется.

– А раз так, то уже к утру никого-то живого не останется, – меланхолично ответил первый. – Уйти им некуда. Слыхал про купол?

– Врут… – правда, произнес он это без должной уверенности.

– На кой им? Чтоб ты знал, маги, если и врут, то друг другу. А прочие людишки для них – это так… чего им врать-то? Силы тратить?

Надо же, до чего осведомленный человек.

– Так что там нас скоренько отыщут. И положат. Или еще раньше. Арвис, может, и заноза в заднице, но не дурак. А этот, из наемников, тем паче… видал я таких. Нет уж, я лучше туточки посижу.

– Да иди ты…

– И ты посидишь. Посидишь и подумаешь. Болячка, конечно, та еще пакость. Но то ли заболеем, то ли нет, это как оно богам угодно будет. А вот коль на рожон переть, то точно поляжем.

– Ну ты…

– Сам такой.

– Я ж по-доброму упредить хо… – он захлебнулся, не договорив. И жаль, что стена не пропускала запахи. Ирграм был уверен, что ощутил бы его – терпкий сладкий запах свежей крови.

– Говорю же, дурак… – пробормотал стражник.

А потом что-то звякнуло о камень. Должно быть тело.

Дальше Ирграм слушать не стал. У него был путь. И цель имелась. До подвалов он добрался быстро, а уже внизу вдохнул кислый запах браги.

И людей.

Ну да, винные погреба закрыты именем барона, да только когда это имя хоть кого удерживало. Пьяное тело лежало поперек дороги, и Ирграм осторожно переступил через него.

И через второго.

А вот третий был почти мертв. Он лежал, уставившись в потолок, и дышал часто, хрипло. В груди его клекотало, а губы спеклись красной коростой.

Ирграм задержался.

– Видишь меня? – спросил он. В подвале было темно, во всяком случае для людей. Последний факел едва-едва тлел. Но живой мертвец прикрыл глаза.

– Ты… пришла… ты… прости… я не хотел… не хотел тогда… случайно вышло… ты сама виновата, полезла к пьяному. А я пьяный дурной… ты прости, ладно? Я же…

Ирграм вытянул силу, которая, против опасений, ничем-то не отличалась. Стало быть, алкоголь на нее не влияет.

Он разогнулся.

И огляделся.

И застыл, увидев внимательный взгляд черных, что бездна, глаз.

– Тише, – сказала девочка в мужском костюме, который был ей безбожно велик. – Разбудишь. Пусть спят.

Откуда она взялась, проклятая мешекская принцесса?

Это ведь из-за нее все… из-за нее и того жреца, который пообещал свободу, но обманул. Все врут.

– Тише, – куда строже повторила девочка и шагнула навстречу. Ладонь её легла на лоб и она чуть нахмурилась. – Неправильный.

– Какой есть, – пробормотал Ирграм, не способный пошевелиться.

– Есть смерть. Есть жизнь. Не вместе. Можно взять одно. Другое. Поменять. А тут и так. И так, – она сложила две руки так, что большие пальцы сомкнулись, а вот ладони смотрели в разные стороны. – Нерпавильный.

– Что с того? – он дернул шеей. – Отпусти.

Она усмехнулась одними кончиками губ. И покачала головой.

Что она собирается делать?

Девочка двинулась по кругу. И Ирграму не осталось ничего, кроме как следить за ней, насколько это возможно.

– Что ты… здесь… делаешь, – он занервничал, когда она оказалась за спиной. И пусть девчонка явно была рядом, но Ирграм не слышал её! Более того, и запаха не ощущал. Её словно бы не стало.

– Идти. За ты, – она ткнула пальцем под ребра. – Идти и видеть. Ты.

Не повезло.

В очередной раз, мать его, не повезло.

– Смотри, – пощечина обожгла и заставила оскалиться. Ирграм напрягся, но его тело больше не подчинялось ему. А черные глаза девочки оказались вдруг рядом.

И он понял, что от нее все же пахнет.

Остро знакомо пахнет.

Пирамидой.

Старым камнем, что пропитался кровью от вершины до основания. Благовониями. Молитвами. Потом и дерьмом тех, кто оставался там, на вершине. Многими смертями. И чем-то еще, что заставило сердце болезненно сжаться.

Он хотел было отвести взгляд. Это ведь несложно… должно было быть несложно, а вместо этого он задышал, громко и сипло. Рот наполнился слюной, а потом его вырвало бурой слизью.

Девочка же чуть склонила голову.

– Не знать, – сказала она задумчиво. – Не выходит. Убить?

Ирграм понял, что она может.

Просто.

Вот взять и… и оборвать тонкую нить псевдожизни.

– Я… тебе пригожусь, – выдавил он, сглатывая кислую слюну.

Не убедил.

Она стояла, чуть покачиваясь, перекатываясь с пятки на носок. И с носка на пятку. Она подперла подбородок пальцами.

– Странный. Мертвый не жить. Неправильно.

– А я живу! Мать вашу! Живу и… и хочешь, я убью? Кого скажешь? Мага, конечно, не выйдет, я не настолько силен, но попытаться могу.

И это будет сродни самоубийству, но Ирграм вдруг понял, что ему отчаянно хочется жить. Пусть так. Нечеловеком. Тварью, но кто сказал, что твари недостойны жизнь.

– Или проберусь… куда скажешь… хочешь, я буду служить? Верой и правдой? Клятву принесу…

Собственные голос казался жалким донельзя. И колени мелко тряслись. А темные пальцы потянулись к лицу. И обожгли прикосновением. Показалось вдруг, что эти пальцы охвачены пламенем, и оно пробралось внутрь, корежа такое почти совершенное тело.

– П-пожалуйста…

Огонь охватил щеки. И шею.

Он побежал по крови или что там заменяло ему кровь. Он окутал всего-то, с ног до головы, и в муке этой Ирграм все одно хотел жить.

– Я знаю… знаю… про болезнь знаю…

Огонь сделал язык неповоротливым. И еще… еще немного и Ирграм прекратит быть. Может, тело не выдержит, может, разум, но он чувствовал – осталось недолго.

– Пластина. Одна… у меня есть. Вторая. Надо найти. И выкинуть. Тогда… остановится. У меня тут. Я… отпусти.

– Клятва, – она позвала пламя назад, и показалось вдруг, что темные до красноты пальцы стали на мгновенье золотыми.

Это от боли.

Твари тоже чувствуют боль.

– Х-хорошо… с-слова… ваших клятв не знаю.

– Повторять, – отродье мешеков щелкнуло пальцами и произнесла. – Клянусь. Служить.

Губы шелохнулись, и слова зазвучали. Кривые. Слепленные наспех. Явно она или переводила клятву со своего языка, или выдумывала на ходу. Но ничего-то нового.

Плевать.

Главное… главное жить позволят.

И когда последнее слово было сказано, Ирграм выдохнул с облегчением. А легкая ладошка легла на макушку, заставив согнуться под тяжестью. И вовсе не легкая. И снова потянуло…

– Я же… – взвыл Ирграм. – Я же поклялся!

– Исправить. Терпи.

Будто у него был выбор.

Проклятье… да будь они все прокляты! Маги с их жадностью… вечно мало всего. Славы. Денег. Силы. Власти… и мешеки ничем не лучше. И он Ирграм…

На сей раз пламя расползалось по крови медленно, и он, чтоб его, ощутил каждый сосуд. Вот оно проникло в сплетения капилляр и голова сделалась такой, словно внутри поселилось солнце. А пламя устремилось вниз. По венам.

К сердцу, отравляя его. И оттуда уже по крупным артериям дальше и… и в какой-то момент он, верно, отключился, если пришел в себя уже на полу.

Темно.

Факел еще тлеет, а рядом с Ирграмом и лампу поставили.

– Ты его убила? – шепот мальчишки показался невероятно громким. – Магичка ругаться станет. Хотя… пусть себе. Дерьмо. Все дерьмо.

С этим утверждением Ирграм охотно согласился.

– Нет, – девочка была рядом.

Она сидела, скрестив ноги.

Босые.

Сапоги стояли рядом, и Ирграм мог разглядеть исцарапанные их носы. И пряжки, покрытые патиной. А еще узкие ступни с длинными пальцами.

– Не дерьмо?

– Живой.

– То есть, не убила. Что мы вообще тут делаем?

– Ждем.

– Это я уже понял. Ладно, извини… это все… знаешь, иногда мне кажется, что я самый невезучий барон по эту сторону моря. И лучше бы меня прибили там, на болотах. А что? То одно, то другое…

– Сядь.

– Не могу. Уже насиделся. Слушай, вот я же приказал подвалы закрыть. И стражу выставить. А тут никого… только эти, вусмерть ужратые. В коридорах опять же. Мы с тобой сколько прошли? И тоже пустота. Это все плохо. Плохо, плохо, плохо… Такхвар куда-то подевался. Арвис со мной вообще не говорит, будто я виноват. Матушка… ты её видела.

Ирграм прислушался к себе. Было… не так. Неправильно.

– Я начинаю думать, что лучше её отпустить. Нет, спасибо тебе большое, что ты… помогаешь. Я знаю, что это ты. И ведь ты могла бы и не помогать, после всего, что она сделала. А ты вот.

Бестолковый мальчишка.

Но пускай. Если он, Ирграм, жив, то… что?

Перед носом появилась пластина. Его, Ирграма, пластина. И он дернулся.

– Живой, – с удовлетворением произнесла мешекская тварь и добавила. – Почти. Немного мертвый. Странно. Не понимать.

Она положила пластину на колено и теперь гладила её кончиками пальцев.

– Вставать, – велела девчонка. – Слушать. Меня. И его. Хранить.

– Спасибо, конечно, но я сам могу о себе позаботиться! – возмутился мальчишка. – И это… это я тебя оберегаю!

Наивный.

Но Ирграм склонил голову и ответил:

– Д-да… г-госпожа, – получилось почти хорошо. Разве что горло болело, словно изнутри обожженное.

Она склонила голову, скрывая улыбку. И велела.

– Сядь.

А потом перевела взгляд на мальчишку, что застыл в горделивой позе, возложив руку на меч. Ирграму подумалось, что он мог бы свернуть шею этому щенку раньше, чем он меч из ножен вытащит. Но сама мысль оказалась обжигающей.

Как…

Солнце.

– Клятва, – он был готов поспорить, что треклятая тварь все поняла. – Ты не мочь. Ты служить. И ты говорить. С ним.

Ирграм снова склонился.

И опустился на пол. Сердце… сердце в груди билось иначе. Слишком быстро. И еще его слегка мутило. Кружилась голова. А огонь… огонь внутри остался. Но теперь он не причинял боли, скорее согревал.

– Ты помогать. И я помогать, – девочка смотрела в глаза. – Ты бояться огонь. Но нет. Больше. И солнце.

– Я… мне нет нужды таиться? От солнца? Я стал прежним?

– Нет, – она покачала головой. – Я так не мочь. Мочь сделать совсем-совсем мертвым. Но не совсем-совсем живым. Ты как раньше. Лучше. Я сделать лучше.

Ирграм прикусил язык, чтобы не ляпнуть, что о таких улучшениях предупреждать надо.

– Говори. Про это, – она подняла пластину, и вновь почудилось, что пальцы, касающиеся её, что они не смуглые, а будто в золотой пыли.

– Говори, – грозно повторил барон, хотя, кажется, глубоко внутри он подозревал, что его указания никому особо не нужны.

Ирграм покорно склонил голову.

И заговорил.

О том, как уходил. И встретил наемников. О разговоре. Об остальном.

– Значит, вот он куда исчез, мой братец, – барон не выдержал. – Извини. Мне сказали, что он сбежал и сгинул в подземельях. Может, крысы сожрали.

– Я сожрал, – признался Ирграм. – Мне надо было.

Барона слегка передернуло. Но проклинать он не стал, как и грозиться карами. Задумался только. И стоял, молча, пока Ирграм рассказывал.

– Стало быть, вот как, – он потер шею и руку с меча снял. – Надо магам показать эту штуку. И… почему ты к ним сразу не пошел?

– Она… моя, – выдавил Ирграм, испытывая огромное желание вырвать свою драгоценность из чужих рук. Только осознание того, что клятва не позволит, и сдерживало. – Она… моя…

– Что это вообще за… – барон потянулся к пластине, но девочка поспешно сунула её Ирграму и сказала.

– Не трогать. Ты живой. Тебе опасно.

– А тебе, значит, нет?

– Нет, – она подняла руку и кончики пальцев вспыхнули золотом. Оно поползло ниже. Коснулось ногтей, пустила нити по коже, пробираясь по складкам в ней, словно по руслам ручьев. Золото стерло эти складки, как и линии на ладони.

А потом исчезло.

– Что это за… – барон запнулся. – Извини. Ты магичка?

Девочка покачала головой.

– Тогда это потому, что ты из мешеков?

– Не знать. Да. Или нет.

Ирграм сглотнул.

Золото? Да он и не прикасаясь к этому гребаному живому золоту ощутил, до чего оно горячее.

– И об этом тоже надо сказать. И… и если он прав, а я думаю, что прав, потому как наставник тоже искал эту дрянь, то она где-то здесь.

Ирграм провел ладонью по пластине, а потом не удержался и прижал к щеке. Теплая. И силой тянет.

Хорошо.

Не испортили. Но больше он никому не позволит к ней прикоснуться.

– Только как её найти, – мальчишка почесал голову рукоятью клинка, который держал в руке. И смутился. А смутившись, отправил клинок в ножны. – Был бы тот наемник живой, можно было бы по запаху попробовать. У отца неплохие псарни.

– Псарни? – Ирграм встрепенулся.

Конечно.

И почему такая чудесная мысль не пришла ему в голову.

– Что, у тебя тоже нюх хороший?

– Не у меня, – он почувствовал, как губы растягиваются в улыбке. – Не у меня… госпожа. Мне нужно будет спуститься.

А еще заручиться поддержкой магов, потому что рытвеннику люди не обрадуются.

Глава 37

Верховный

Мекатл сидел на пятках, глядя перед собой. Руки его обвисли, и пальцы касались камня. Спина выгнулась под тяжестью плеч. А голова повисла. Смотрел он на клинок, что лежал тут же.

Священный обсидиановый нож был чист.

Что за…

Спросить Верховный не успел, ибо жрец встрепенулся, словно сбрасывая оковы сна. И поднялась голова, вздулись мышцы шеи. Губы скривились, словно Мекатл готов был расплакаться. Но нет, они шевельнулись.

– Вы пришли, господин.

– Да.

Солнце стояло высоко. А распятый на камне человек лежал, глядя на светило мертвыми глазами. Над ними уже роились мухи, но хуже всего то, что грудь жертвы была цела.

И губы богов не окрасились свежей кровью.

Верховный наклонился, чтобы поднять клинок.

Теплый. Успел нагреться. Ему донесли, что Мекатл поднялся, но не спустился. А рабов, которых послали за телом, прогнал. И ведь не сразу сказали. Вон, полдень уже.

И солнце вот-вот устремиться к земле, завершая путь.

– Он умер.

– Я виже.

Верховный обошел Мекатла и, перехватив нож обеими руками, вогнал в тело. Какое неудобное, неподатливое. А он справлялся прежде как-то.

– Зачем?

– Не стоит плодить слухи, – плоть шла туго, но разрез ширился. – Встань. Помоги.

Он поднялся. А ведь он выше. Шире. И способен свернуть шею одним движением руки. Но нет, теплые ладони накрывают руки Верховного, и сила Мекатла приходит на помощь.

Разрез.

Мертвое сердце.

Оно ложится на блюдо. А клинок возвращается в чашу. Слухи, конечно, пойдут, но осторожные. Очень осторожные.

– Иногда… случается непредвиденное, – Верховный устало опустился на камни. Подумалось, что, возможно, в его случае смерть была бы спасением.

Он ведь устал.

И не только он.

– Он был сильным. И сердце его стучало в груди. А потом он посмотрел на меня. Кое-что сказал. И умер.

– И что же произнес он такого, что душа твоя пришла в смятение?

– Боюсь, что душа моя давно уж пребывает в смятении, – Мекатл опустился рядом. – Простите, господин.

– Пред ликом небес все мы равны. Так что случилось?

– Не знаю. Почему-то… это ведь зря, верно? Он умер. Но солнце не остановило своего шествия. Вон оно, – Мекатл протянул руку, указывая на светило. – Движется. Скоро достигнет края земли и исчезнет за ним, чтобы утром вернуться к началу. И тогда… зачем? Чего ради?

– Жертвы?

– Все это… вы не спрашивали меня. Почему? Вы ведь слышали, что она сказала. И взяли мою жизнь. Вы могли бы потребовать ответов.

– От людей нет смысла требовать ответов, когда они к ним не готовы.

– Стало быть, я был не готов?

Верховный чуть склонил голову.

– Жрецов много, – заговорил он. – Взгляни…

Вид с вершины и вправду открывался поразительный.

– Храм велик. При нем состоят семь тысяч рабов, пять тысяч послушников, не считая мальчиков, что слишком малы, чтобы начать свой путь. Три тысячи младших жрецов. И несколько сотен тех, кто сумел возвыситься.

– Я читал…

– Читать и видеть – разное. Так вот, отчего же среди этих тысяч не нашлось никого, кто пожелал бы сменить тебя?

– Не знаю.

– Когда я был юн… давно. Очень давно. Я рос при храме. Меня оставили у ворот его, как это случается.

– Как и меня…

– И многих иных. И может, это к лучшему. Человек, что вырос в этих стенах, не ведает иной родни.

И не пытается ей угодить, как сие случилось с Охтли.

– Наш храм был куда меньше этого. Дюжина жрецов, пара сотен рабов, послушники. И мы. Мы, мечтавшие однажды подняться на вершину пирамиды и принести жертву, восславить богов и дать солнцу силы. И настал день, когда мечты исполнились. Один за другим мы поднимались. А потом спускались. И те, кто прошел посвящение, несли на ликах своих печать крови. Но…

– Никто не пожелал повторить этот путь?

– Верно.

– И здесь… странно, конечно.

– Отнюдь. Храм велик. И богат. И тот, кто стоит у истоков богатств, сам не останется бедным. Как и тот, кто стоит у истоков власти, не будет безвластен. Но тот, кто поднимается на вершину, он не имеет ни богатства, ни власти. Он лишь исполняет работу. Важную, безусловно, но в то же время грязную. Он не решает, кому жить, а кому умереть. Он не берет откуп за жизнь. И не забирает себе ничего, кроме жертвенной крови. А даже ею не торгует. Рабы вот торгуют.

– Как?

– Кровью. И плотью. Плоть того, кого принесли в жертву, весьма ценна… с их точки зрения. Да и не только. Потому им платят.

– И вы это допускаете?

– Так было всегда. И будет.

– От этого еще хуже. И… ведь если я не принес жертву, и ничего не случилось, то… то может, в этом вовсе нет смысла? – во взгляде Мекатла жила тоска. – И тогда выходит, что я… что…

– Убивал, – Верховный посмотрел на свои руки, которые казались почти одинаковыми. Разве что кожа на одной была пятнистой и покрытой шрамами. – Убивал людей. Порой весьма мучительным способом. Долго. Страшно. Ежедневно. И убил больше, чем самый известный из убийц. Больше, быть может, чем любой из солдат Её армии. А если и нет, то все впереди.

Он погладил сухую ладонь.

А Мекатл закрыл глаза.

– Но да, ты не успел сегодня. И ничего не случилось. Если не принесешь жертву завтра, думаю, тоже не произойдет ничего страшного…

Тем паче, что страшное уже происходит.

– Тогда…

– Если ты не съешь сегодня крупицу маиса, ты не умрешь от голода завтра. И послезавтра. И много дней еще. Ты просто станешь слабее. Немного. Но если с каждым днем еды будет меньше, то и сил будет меньше. И однажды…

Мекатл снова поднял голову.

– В школе нам говорили то же самое.

– И это правда.

– Правда ли? Ведь никто не знает наверняка. А если… если оно движется само по себе? Солнце? Если богам вовсе нет дела до нас?

– Тогда мы, ты и я, и многие иные, чудовища.

Мекатл вздрогнул.

– Это… сложно принять.

Пожалуй. Верховный ведь так и не сумел. Но, может, и к лучшему.

– Легче быть тем, кто стоит на страже небес, чем… и завтра я вернусь, вы не думайте. Не нужно искать никого иного. Я… справлюсь. И со слабостью. Я не привык думать, но она говорила, и я начал. Это… тяжело.

Он провел руками по лицу, стирая священные узоры.

– Так что он сказал, этот человек?

– То же, что и вы. Почти. Что я – чудовище. Правда как-то так, что я взял и поверил. Может, не стоило бы, но… не вышло не верить. Я хотел бы, но не вышло. Не верить. И мысли эти… Нинус называл вас полезным. Он полагал, что вы слепы. И не только вы. Многие.

– Кроме избранных?

– Откуда…

– Всегда есть избранные. Те, что стоят над прочими. И те, что держат в руках своих тайное знание. Правда, зачастую случается, что они и сами забывают о том, что надо делать с этим знанием.

– Когда-то давно… предок Нинуса и прочих, он состоял при Принявшем силу. И вынул из его груди сердце. А после разделил тело, дабы избранные вкусили священной плоти… маги считают нас людоедами. И неспроста.

– Это было давно. И не все следует воспринимать буквально.

– Не тот случай. Он… Нинус был уверен, что с плотью мы обрели силу. А сердце стало залогом. Свидетельством договора с богами. Оно укрыто в пирамиде. В первой пирамиде, куда он не сумел войти.

Верховный повернулся.

Надо же… город открыт. Видны улицы и дома, и площадь. И пожалуй, издали город похож на плод граната, разрезанный посередине. Стены и вены, по которым бежит кровь жизни.

А вот пирамида по-прежнему скрывалась в тени. Она выглядела бледной, до крайности неказистой. Настолько, что хотелось отвести взгляд.

Верховный и сделал.

– Расскажи, – попросил он ласково. – С самого начала.

– Рассказывать особо нечего. Знаю я немного… я был при храме. Обычный мальчишка, из тех, кто лишний в семье. Меня подбросили в третий день лета. Это все, что я знаю. Я рос, как росли многие иные. И храм был небольшим. Даже пирамиды не было, помост, на котором и резали овец. Иногда – коров, но корову тяжко на помост поднять. Случалось, и людям бывать, но уже по праздникам. Рабов покупали, из тех, что подешевле.

Обычная история, но Верховный готов слушать.

– В тот год случилась болезнь. И многих она поразила. Слегли рабы. И сгорели от жара послушники, а с ними и пятеро из семерых сирот. Еще один ослеп. Мы остались вдвоем, я и старший жрец, который был так стар, что ходил с трудом. А болезнь добралась до села. И люди, как всегда, вспомнили о богах. Они пришли, требуя службы. И привели рабов. Сильных. Здоровых. Таких наш храм не видел многие годы. И тогда жрец сказал, что я должен. Что… не стоит разочаровывать людей.

– Сколько тебе было?

– Двенадцать. Я справился. Я был сильным. Боялся, что не сумею, что… люди – это ведь не куры и даже не овцы. Но я справился. И болезнь, странное дело, отступила. А нам прислали новых жрецов. И один из них, взглянув на меня, сказал, что я отмечен даром.

– Каким?

– Этого он как раз не сказал. Но велел мне собираться. Я… был рад. Там меня почему-то боялись. Тоже странно. Они сами пришли ко мне. Они просили меня. Они привели этих людей, чтобы я их убил. И… и боялись. Я ведь просто сделал то, чего они желали?!

– Людям свойственно бояться себя. И перекладывать вину на других. Это избавляет от страха. Так ты познакомился с Нинусом?

– С его отцом. Он… он привез меня сюда. И я был поражен. Такой огромный город. Дома из камня. Много домов из камня. Много людей. Никогда не видел столько и сразу. Мне нашлось место при храме. И это уже было сродни чуду. Но… весьма скоро он пришел снова и забрал меня.

– Куда?

– Вниз, – Мекатл указал на землю. – Храм и вправду велик. И снизу он больше, чем сверху. Там… там тоже есть город. Снова каменные дома. И площади. Люди… людей, правда, не так и много. И большей частью – рабы.

Верховный слушал внимательно, дышать и то стал реже.

– Отец Нинуса был старшим средь жрецов там, внизу, пусть даже наверху он был лишь одним из тех тысяч, чьи имена заполняют свитки.

Выдох.

И вдох.

– Они… именуют себя Зрячими. Теми, кому открыта истина. Знание. То, что забыто и утрачено здесь, наверху.

– Кто еще?

Мекатл покачал головой.

– Маски, – он тронул лицо пальцами. – Те, кто утратил имя, обрел маску. Одни – железные. Черные. Их много. Черные маски носят стражи. И те, кто следит за рабами. И мастера, хотя мастеров там немного. Серебряные… их меньше. И они для людей благородных. Золотую я видел лишь одну.

Об именах и вовсе нет смысла спрашивать.

– Я и еще другие юноши… со всей страны… нас собирали и учили.

– Чему?

– Как понимаю, что ничему-то иному, чему не учили бы в храмовых школах. Разве что… нам рассказывали, что некогда мир был иным, – он слегка задумался. – Мне сложно говорить. Даже думать. Тут будто камни…

Он ткнул пальцем в голову.

– Тогда не думай, – Верховный вновь обратил взор на храм. Надо же… подземелья, город. Похоже на сказку. И хочется сказать себе, что сказка и есть.

– Там было про… предназначение. Мешеки. Кровь. Благородная кровь. Золотая. Золотая кровь и золотая маска, – Мекатл запнулся. – Это связано. Помню… помню, что мы приходили и садились. Дом. Динный. Пустой. Циновки на полу. Жесткая. Надо сидеть очень тихо. Если пошевелишься – накажут. Еды мало. Только мясо. Вареное мясо… рабов.

Он сглотнул.

– Тем, кто усерден, позволяли есть маис. Маис под землей тяжело вырастить. С рабами проще… в пещерах мох. Рабы едят мох. Люди – рабов… заповедано. Да. От начала времен.

Мекатл закрыл глаза и начал раскачиваться.

– Наставника необходимо слушать. И тогда ты получишь право на маску. Станешь частью великого… чего?! Чего великого?! Не помню!

Он схватился за голову.

– И о чем он говорил. Приходил. Белые одежды. И опускался. Подушки. У него были подушки. А еще посох. И он им лупил по спинам тех, кто не слушал. А если совсем не слушать, то… рабов всегда не хватало. И иногда на кухню уходили те, кого признавали бесполезным.

– Тише, мальчик, – Верховный положил ладонь на голову Мекатла. И показалось, что омертвевшую кожу руку кольнуло. – Этого уже нет.

– Нет… мы молились… долго, долго… стояли на коленях и молились. Мы должны были достичь прозрения. И не получалось… у других, но не у меня. Я слишком… слишком долго жил наверху. Разум огрубел.

А еще он был крупным и сильным. И довести такого до грани было куда сложнее.

Но эти мысли Верховный оставил при себе.

– Я решил, что все, что… мне поднесли напиток. Велели… я выпил. И… не помню. Помню, что очнулся уже в доме. И Нинус… он тогда тоже был молод, но старше меня, он отирал меня губкой. А потом сказал, что мне повезло. Дар есть. И редкий.

Мекатл дернул головой.

– А какой? Почему никто не сказал, какой…

– Потому как топору не говорят, что у него дар рубить. Его просто используют.

– Я больше не вернулся туда… и маску… Нинус держал при себе. Он служил. С отцом. При отце. И… при той, что носила золотую маску. Мне не дозволено было видеть её истинное лицо. Она жила там, внизу. Одна… она была доброй.

Рука Верховного задрожала.

– Она… ей было одиноко. Её берегли. Ото всех. И одна… она первой заговорила. Дождалась, когда они уйдут. Теперь я понимаю, что… что людей там не хватало. Очень. Были рабы, рабы и те, кто в железных масках… они никому не верили. Маски – это просто… мы разговаривали. С ней. Она расспрашивала о мире там, наверху. Я рассказывал. Что знал. А знал я немного. Кем я был? Мальчишкой… тогда… я начал читать. В доме было много свитков. И Нинус не запрещал, наоборот, он хвалил мое усердие. А я… я читал, чтобы пересказать прочитанное ей, ибо ей подобных вольностей не дозволялось.

И не стоит гадать, о ком он говорит.

– Наверное, я был глупцом… или просто возраст такой? Я влюбился. Я был готов ради неё на все. И потому, когда Нинус сказал, что наступила пора, что… я должен помочь ему. Его отец чем-то все же привлек внимание, и вынужден был скрыться внизу. Но он не верил тем, другим.

– Тем, кто носит маски сложно поверить.

– Д-да. Пожалуй. Нам поручили проводить её. Стать свитой. Братьями. Меж нами не было кровного родства. Но… мы с ней скрывали свою… это даже не связь. Просто… но скрывали. Быть может, Нинус и догадывался. Он весьма прозорлив. Но молчал. Его отец не оставил бы меня в живых, заподозри, что я посмел заговорить с нею. А Нинусу… тоже порой нужно было отлучиться. Тем паче, он знал, что я не позволю себе большего, нежели слова.

Выдох.

И вдох, глубокий, наполненный дымом города. Костров не видать, но горит огонь в печах, плодит белые клубы, что тянутся, сплетаясь единым полотном. Оно не видно, скорее ощутимо на языке.

– Я не знаю, как… как у них получилось все это. Я был чужаком, пусть и жил довольно давно, настолько, чтобы присутствие мое сделалось привычным. Так что видел, пожалуй, больше, чем мог бы, но и куда меньше, чем нужно для понимания. Мы… поднялись. И Нинус ушел с ней. А вернулся довольный несказанно. И тогда-то, пожалуй, он позволил себе лишнего. Мы все же были молоды. Он пил от радости, а я от тоски.

Случается и такое.

Верховному ведома печаль. Но сейчас он промолчит об этом. Как молчал о многом другом.

– Тогда он сказал, что у них получилось, что… долгие годы они сохраняли божественные дары. И кровь. Они собирали её по каплям, сплетая воедино, дабы на свет появилась та, что способна подарить миру священное дитя.

Вздох.

И прикосновение пальцев к камню.