Текст книги "Все ловушки земли"

Внезапно из-за гребня протрещал винтовочный выстрел… высокий, звенящий звук, разбудивший эхо в окрестных холмах. А затем еще один – злобный звук, разрезавший ночь, словно крик пламенеющей ненависти.

Бентон замер, напуганный выстрелом, напуганный тем, что неподалеку прячутся другие люди.

Захрустела галька. Сапоги проворно скребли сползающий песок. Бдительные маленькие ножки заплясали по спине Бентона, и он переключил внимание с винтовочных выстрелов на человека перед ним.

Грей бросился в атаку, сгорбившись, наклонив голову, вытянув длинные руки. Он взбирался по склону, роя мощными ногами двойное русло для грохочущего потока гальки, которую посылал вниз по склону.

Бентон вскинул револьвер, но плечи врезались в его колени и сбили с ног прежде, чем он успел надавить на спусковой крючок; стальные руки вцепились в его запястья и потащили вниз.

Он опрокинулся на землю, ударившись локтем о камень с такой силой, что рука дернулась от боли, и револьвер закрутился в лунном свете.

Грей возвышался над ним, сжавшись, как зверь перед прыжком, с лицом, искаженным в молчаливом яростном рыке. Бентон попытался пнуть его ногой, но тот как раз метнулся за револьвером, выбитым из руки противника.

Бентон вскочил на ноги и зашагал вниз по склону. Грей стоял на коленях и шарил по кустам в поисках револьвера, что-то бормоча себе под нос и чуть ли не пуская слюни от нетерпения. Затем повернулся, и в руке у него что-то сверкнуло.

Бентон вытянулся в долгом, искусном прыжке, задушил выстрел в зародыше и отбросил Грея назад в кусты. Грей молча отбивался, молча молотил кулаками, царапался и ударил Бентона коленом в живот, сбив ему дыхание.

Бентон потянулся к ремню, за вторым револьвером, но пальцы нащупали только пустую кобуру. Вероятно, оружие выпало, когда Грей в первый раз врезался в него выше по склону.

Другой револьвер тоже потерялся. Грей выронил его, столкнувшись с Бентоном, и теперь ствол лежал где-то в измятом, густом кустарнике.

Колено снова воткнулось с ужасной силой в живот Бентона, и его едва не стошнило. Он вырвался, откатился в кусты и поднялся на четвереньки. Холмы и луна – широкие круги – качались перед глазами, чья-то огромная, злобная рука разрывала изнутри его тело.

Чуть поодаль в лунном свете выросла потрепанная фигура и медленно шагнула к нему. Бентон с трудом встал на ноги и, пошатываясь, наблюдал за приближением Грея.

Тот шел невозмутимо и неторопливо, словно убийца, уверенный в том, что расправится с жертвой, но сохраняющий осторожность, чтобы не допустить ошибки.

Бентон осторожно вздохнул и понял, что боль улетучилась, а ноги снова обрели силу.

Когда Грей оказался в шести футах от него, он бросился вперед, замахнувшись правым кулаком и подняв перед собой левый. Бентон пригнулся и ответил ударом с правой, ощутив, как кулак погружается в брюхо банкира. Грей крякнул и пустил в ход левую, с обжигающей силой прошедшую по ребрам Бентона.

Бентон отступил на шаг и обрушил на подбородок Грея сначала правый, а потом левый кулак, но и сам получил жестокий удар в челюсть, от которого голова откинулась назад.

Грей продолжал наступать, стремительно наступать, его кулаки работали как поршни. Бентон быстро отступил, чтобы получить пространство для замаха, и выбросил правый кулак, опустившийся до того к голенищу сапога. Тот с ужасающей мощью впечатался в лицо банкира, отдача пронзила руку Бентона до самого локтя. Грей сложился пополам, его кулаки все еще раскачивались в воздухе, отныне бессильные, а ноги продолжали шагать, но колени уже подогнулись.

Силы оставили его, и он осел на землю, издавая стоны и пытаясь подняться.

Бентон стоял в стороне, выжидая.

Морщась от боли, Грей встал на ноги. Одежда на нем была порвана, кровь темной струей била из носа и стекала по губам и подбородку.

– Ну так что? – спросил Бентон.

Грей поднял руку и вытер кровь с лица.

– С меня хватит.

– Тогда рассказывай, – сказал Бентон. – Рассказывай всю правду, быстро.

– Что ты хочешь узнать? – пробормотал Грей.

– Насчет ранчо. Это был сговор?

Грей затряс головой.

– Все по закону, – начал оправдываться он. – Все было…

Бентон шагнул к нему. Банкир испуганно охнул, прикрывая лицо руками.

– Ну, выкладывай, – велел Бентон.

– Это Уотсоны все придумали, – начал Грей, потом остановился, выплюнул кровь изо рта и продолжил: – Они знали, что на севере есть спрос, и хотели получить землю и скот.

– И ты провернул этот фокус с банкротством.

Грей кивнул.

– Понимаешь, на самом деле банк не разорился. Мы просто подправили бухгалтерские книги, чтобы получить оправдание до продажи закладных.

– И что дальше?

– Это все, – ответил Грей. – Я продал закладные, а «Якорь» их скупил. Заплатил банку и получил земли.

– И ты готов подтвердить это в суде?

Грей замялся. Бентон протянул к нему руку, и он попятился. Затем еще раз вытер рот и проговорил:

– Готов.

Внезапно Грей весь напрягся, прислушиваясь, и наклонил голову, словно собака, проснувшаяся от незнакомого звука.

Бентон тоже услышал это – перестук копыт за гребнем. Грей развернулся и неуверенными шагами побрел вверх по склону.

– Помогите! – завопил он. – Помогите!

Мгновенная ярость захлестнула разум Бентона, и он бросился в погоню.

– Помогите! – продолжал вопить Грей.

Бентон догнал его, схватил за плечо и потянул назад. Грей снова открыл рот, но Бентон закрыл его, закрыл одним ударом, оглушающим, как револьверный выстрел. Грей обмяк так внезапно, что падающее тело вырвалось из рук Бентона, державшего банкира за воротник.

На этот раз он не шевелился и не стонал – просто съежился на земле, словно куча грязной одежды, разворошенной ветром.

Копыта за гребнем застучали чаще: всадники приближались к вершине. Бентон лихорадочно разыскивал в траве свой револьвер. «Три ствола, – подумал он, – и ни одного под рукой».

На мгновение он застыл в нерешительности, и это мгновение было очень долгим.

Всадники – черные силуэты на фоне луны – перевалили через гребень и начали спускаться. Они ехали в полной тишине. Подпрыгивающие копыта вздымали серебристые облачка пыли.

Бентон быстро пригнулся и побежал, но люди на гребне уже заметили его и рванули следом.

Бентон обернулся… и понял, что последняя надежда угасла. Грей закричал, услышав топот копыт, но не мог знать, что это парни с «Якоря». Он просто рискнул, поставив на то, что они могут там оказаться.

И они там оказались.

Четверо всадников, выстроившихся в шеренгу, натянули поводья, останавливая коней на скользком склоне, и посмотрели на Бентона, словно костлявые черные грифы, рассевшиеся на ветвях.

Бентон стоял неподвижно, мысленно перечисляя всех. Вест, старших пастух на землях «Якоря», Индеец Джо, Змей Макафи и сам старый Дэн Уотсон.

Уотсон довольно усмехнулся в бороду:

– Без оружия? Можете себе представить, грозный Нед Бентон оказался в самый нужный момент без оружия!

– Так я его пристрелю? – спросил Индеец Джо, поднимая револьвер.

– Хорошо бы, – проворчал Уотсон.

Индеец Джо прицелился с сильно преувеличенной тщательностью.

– Сначала я его немного пощекочу, – сказал он.

– Перестань, – брезгливо бросил Уотсон. – Если собрался стрелять, целься прямо между глаз.

– Так неинтересно, – пожаловался Индеец Джо.

– Хочешь что-нибудь сказать? – обратился Уотсон к Бентону.

Бентон покачал головой.

Если он сейчас развернется и побежит, то не успеет проделать и дюжины футов, прежде чем свинцовый град остановит его.

По склону горы прошуршал камень. Вест встревоженно подобрался в седле.

– Что это? – спросил он.

– Ничего, Вест, – рассмеялся Змей. – Ты просто стал слишком пугливым, вот и все. Готов стрелять в каждую тень.

Индеец Джо нарочито медленно поднял револьвер. Бентон уставился прямо в жуткое дуло.

Револьвер вспыхнул яростно-красным огнем, пуля просвистела над головой Бентона, взъерошив его волосы.

– Бог ты мой, промазал! – с притворной досадой крикнул Индеец Джо.

– Я же сказал тебе: перестань! – вскинулся на него Уотсон.

Индеец Джо был само раскаяние.

– В другой раз буду точней.

Он снова прицелился, и Змей зарычал на него:

– Да не тяни ты, черт возьми!

– На этот раз я завалю его, – сказал Индеец Джо, – или босс окончательно взбесится. Прямо между глаз, как он и сказал. Прямо между…

Где-то выше на холме рявкнула винтовка, и Индеец Джо замер, стоя в стременах, тело его стало напряженным, негнущимся.

Вест вскрикнул от неожиданности. Конь Индейца Джо взбрыкнул и сбросил всадника, чье твердое тело внезапно превратилось в перекатывающийся пустой мешок.

Змей с проклятиями развернул скакуна и потянулся за револьвером. На вершине холма снова заговорила винтовка. Змей сжался, схватился за горло и закричал, но крик обернулся свистящим, клокочущим хрипом. Чернота хлынула из горла сквозь растопыренные пальцы, и он вывалился из седла, а конь помчался к устью каньона.

Бентон нырнул к сверкающему револьверу, который выпал из руки Змея, а с вершины холма, точно удар молота, грянул еще один выстрел. Конь заржал от боли; далеко внизу послышалась торопливая дробь копыт.

Подобрав оружие, Бентон резко развернулся. Но тут же услышал рев шестизарядного и почувствовал, как пуля просвистела рядом с ребрами.

Дэн Уотсон, освещенный луной, подходил неторопливо, но решительно, целясь от бедра. За спиной у Дэна лежал его конь, сраженный винтовочным выстрелом с холма.

Шляпа слетела с головы Уотсона, лунный свет сверкал в его бороде. Опустив широкие плечи, он косолапил на своих кривых ногах, словно разъяренный медведь.

Бентон вскинул револьвер Змея – слегка неуклюже из-за непривычной ручки. «Тяжелая пушка, – подумал он. – Тяжелей любой из тех, что побывали в моих руках. Слишком тяжелая, тянет ствол вниз».

Уотсон снова выстрелил. Что-то чиркнуло по уху Бентона и прожужжало мимо, обдув ветром его щеку.

Напрягая все силы, Бентон поднял ствол и спустил курок. Большой револьвер Змея дернулся в его руке… потом дернулся снова.

Уотсон сбился с шага и остановился, будто от удивления.

Затем пальцы его разжались, и Уотсон зарылся лицом в землю.

Выше по склону холма затрещали кусты, и каскад катящихся камней почти заглушил удары копыт.

Бентон крутанулся на месте, подняв руку с револьвером. Два всадника пробивались к нему сквозь заросли.

Один из них помахал винтовкой и взвизгнул голосом баньши:

– Сколько мы уложили?

– Джинго! – закричал Бентон. – Джинго! Ах ты, старый…

Тут он разглядел второго всадника, и слова прилипли к его языку.

Камни осыпали его сапоги, когда Элен Мэдокс натянула поводья и остановилась в шести футах от Бентона.

Джинго уставился на три трупа, разбросанных по склону холма.

– Я так понимаю, на этом все кончено.

– Их было четверо, – ответил Бентон. – Вест, должно быть, сбежал.

– Черта с два! – отрезал Джинго. – А это что еще за чудак?

Он показал пальцем, и Бентон рассмеялся… необычайно нервным смехом.

– Это Грей, – объяснил он. – Я поймал его, и он выложил все. Обещал подтвердить в суде.

– Мертвецы – чертовски плохие свидетели, – язвительно заметил Джинго.

– Он не мертвый, – возразил Бентон. – Просто холодный, как селедка.

– Молодой Уотсон тоже, должно быть, где-то здесь, – предположил Джинго. – Давай его выследим?

Бентон покачал головой:

– Билл Уотсон уже в пути и никогда не вернется сюда.

Джинго с прищуром посмотрел на него:

– А девчонка с ним?

– Думаю, да, – ответил Бентон.

– А неплохо мы разобрались с их коровами, – похвастался Джинго. – Понадобится добрых шесть недель, чтобы снова собрать стадо.

– У вас хорошая помощница, – сказал Бентон, глядя на Элен Мэдокс.

Она сменила одежду, которую носила в городе, на штаны Ливая и плоскую фетровую шляпу: вероятно, та принадлежала ее брату, поскольку была ей слишком велика.

Джинго фыркнул в ответ:

– Никто ее не звал. Тайком увязалась за остальными. – Он недовольно сплюнул. – Папаша гудел, как рассерженный шершень, когда увидел ее среди нас. Велел мне отвезти ее домой. – Он снова сплюнул. – Всегда что-нибудь да испортит праздник.

– Я избавлю тебя от этой обузы, Джинго, – усмехнулся Бентон. – Если ты позаботишься о Грее, я буду счастлив проводить Элен домой.

Специфика службы
Перевод Л. Жданова

Ему снился родной дом, и когда он проснулся, то долго не открывал глаз, силясь удержать видение. Что-то осталось, но это «что-то» было смутно, размыто, лишено отчетливости и красок. Родной дом… Он представлял себе его, знал, какой он, мог воскресить в памяти далекое, недосягаемое, но нет – во сне все было ярче!

И все-таки он не открывал глаз, так как слишком хорошо знал, что предстанет его взгляду, и всячески оттягивал встречу с грязной, неуютной конурой, в которой находился. «Если бы только грязь и отсутствие уюта, – подумал он, – а то ведь еще это тоскливое одиночество, это чувство, что ты на чужбине». Пока глаза закрыты, можно делать вид, будто суровой действительности нет, но он уже на грани, щупальца реальности уже протянулись к полной тепла и задушевности картине, которую он тщится сохранить в уме…

Все, дольше нельзя. Ткань сновидения стала чересчур тонкой и редкой, чтобы противостоять реальности. Хочешь не хочешь, открывай глаза.

Так и есть: отвратительно. Неуютно, грязно, безотрадно, и кругом притаилась эта враждебность, от которой можно сойти с ума. Теперь – взять себя в руки, собраться с духом и встать, начать еще один мучительный день.

Штукатурка на потолке потрескалась, осыпалась, получились большие безобразные кляксы. Краска на стенах шелушилась, темные потеки напоминали о дождях. И запах. Затхлый запах давно не проветриваемого жилого помещения…

Глядя на потолок, он пытался представить себе небо. Когда-то он мог увидеть его сквозь любой потолок. Потому что небо было его стихией, небо и пустынный привольный космос за ним. Теперь он их лишился, они ему больше не принадлежат.

Пометка в трудовой книжке, выговор в личном деле – все, что требуется, чтобы погубить карьеру человека, навсегда сокрушить все надежды и обречь его на изгнание на чужой планете.

Он сел на край кровати, нашарил пяткой брошенные на пол брюки, надел их, втиснул ноги в ботинки, встал.

Тесная, скверная комнатка. И дешевая. Настанет день, когда ему даже такая будет не по карману. Деньги на исходе, и когда последние уйдут, придется искать работу, любую работу. Может, стоило позаботиться об этом раньше, не тянуть до последнего? Но он не мог себя заставить. Связаться с работой, осесть здесь – значит признать свое поражение, поставить крест на мечте о возвращении домой.

«Дурак, – сказал он себе, – и что тебя потянуло в космос?» Эх, попасть бы только домой, на Марс, и больше его канатом из дома не вытянуть. Вернется на ферму, займется хозяйством, как отец хотел. Женится на Элен, осядет, пусть другие дурни с риском для жизни носятся по Солнечной системе.

Романтика… Это она кружит голову мальчишкам, юнцам с восторженными глазами. Романтика дальних странствий, дебрей космоса с лучистыми зрачками звезд, романтика поющих двигателей, холодного булата, вспарывающего черноту и безлюдье пустоты, романтика воплощенных в комочке плоти куража и удали, бросающих вызов пустоте.

А романтики-то не было. Были тяжелый труд, вечное напряжение и щемящая тревога, точащий душу страх, который ловил перебои в работе силового устройства… звонкий удар о металлическую оболочку… любую из тысячи бед, подстерегающих человека в космосе.

Он взял с ночного столика бумажник, сунул его в карман, вышел в коридор и спустился по шаткой лестнице вниз.

Покосившаяся, ветхая терраса. И зелень, неистовая, буйная зелень Земли. Мерзкий, отвратительный цвет, который оглушает и вызывает внутренний отпор. Все зеленое: трава, кусты, каждое дерево. Если смотреть на зелень чересчур долго, так и кажется, что она пульсирует, трепещет потайной жизнью, и ведь нет спасения от нее, разве что запереться где-нибудь.

Зелень, яркое солнце, изнуряющий зной – все это делает Землю невыносимой. Правда, от света можно уйти, с жарой тоже можно как-то справиться, но зелень вездесуща.

Он спустился с крыльца, ища в кармане сигареты. Нащупал смятую пачку и в ней единственную смятую сигарету. Прилепил ее к губе, выбросил пачку и остановился в воротах, соображая, что делать дальше.

Но это усилие мысли было показным, он заранее знал, как поступит. Выбора не было. Одно и то же повторялось изо дня в день, уже которую неделю. То же будет и сегодня, и завтра, и послезавтра, пока не уйдет последний цент.

А потом – да, что потом?

Поступить на работу и попытаться хоть что-то из этого извлечь? Копить деньги, пока не наберется на билет до Марса? Пусть любая должность на корабле ему заказана, но ведь пассажира-то они обязаны взять! Эх, пустые расчеты все это… Чтобы накопить достаточно, нужно двадцать лет, а где они?

Он закурил и побрел по улице. Даже сквозь сигаретный дым он ощущал запах ненавистной зелени.

Миновав десять кварталов, он очутился у космодрома. Над полем возвышался корабль. Он постоял, глядя на него, затем направился к убогому ресторанчику позавтракать.

«Корабль, – думал он. – Обнадеживающий признак». В иные дни ни одного не увидишь, а иногда – сразу три или четыре. Сегодня есть корабль; может, тот самый.

«Когда-нибудь, – сказал он себе, – найду же я корабль, который доставит меня домой». Корабль, которому до зарезу будет нужен механик, и капитан закроет глаза на злополучную запись в трудовой книжке.

Но он знал, что обманывает себя. Каждый день он говорит себе одно и то же. Вероятно, чтобы оправдать свои ежедневные визиты в отдел найма. Самообман, который помогает сохранить надежду, не пасть духом. Самообман, который позволяет даже кое-как терпеть мрачную, душную конуру и зеленую Землю.

Он вошел в ресторан и сел за столик.

Подошла официантка, чтобы принять заказ.

– Опять оладьи? – спросила она.

Он кивнул. Оладьи – дешевая и сытная пища, а ему надо подольше растянуть деньги.

– Сегодня вы найдете свой корабль, – сказала официантка. – У меня такое чувство.

– Возможно, – отозвался он, не очень-то веря.

– Я знаю, что у вас на душе, – продолжала официантка. – Знаю, как это тяжело. Сама мучилась тоской по родине, когда впервые уехала из дому. Думала, умру.

Он промолчал, чувствуя, что ответить – значит уронить свое достоинство. Хотя на кой оно черт ему теперь, это достоинство!

Конечно, речь шла не об обычной тоске по родине. Это уже планетная ностальгия, тоска по другой культуре, боль от разлуки со всем, к чему привык и к чему привязан.

И тут, сидя в ожидании оладий, он воскресил в памяти сон: уходящие вдаль красные увалы, ласкающий кожу сухой, прохладный воздух, блеск звезд в сумерках, волшебное золото отдаленных песчаных бурь. И низенький дом жмется к земле, и на террасе, обращенной к закату, неподвижно сидит в кресле седой старик…

Официантка принесла оладьи.

«Настанет день, – мысленно сказал он, – когда я не смогу больше выносить этого самоистязания, этой жалости к самому себе». Он давно ее раскусил, и давно пора от нее избавиться. И тем не менее мирился с ней; больше того, она стала определять его помыслы и поступки. Она была его щитом и самооправданием, движущей силой, которая поддерживала его на ходу.

Он доел оладьи и расплатился.

– Счастливо, – сказала официантка, улыбаясь.

– Спасибо, – ответил он.

Он потащился по дороге, по скрипучему гравию, и солнце припекало ему спину, но хоть от зелени он был избавлен. Космодром голый, безжизненный – обожженный и обнаженный.

Он достиг цели и подошел к конторке.

– Опять вы, – сказал уполномоченный по найму.

– Есть рейс на Марс?

– Нет. Хотя постойте. Тут недавно один справлялся…

Уполномоченный поднялся, вышел за дверь и стал кого-то звать.

Через несколько минут он вернулся к конторке. За ним шел свирепый тяжеловес. На голове у тяжеловеса была фуражка с потертыми, тусклыми буквами «КАПИТАН». В остальном костюм никак не отвечал его званию.

– Вот этот человек, – сказал уполномоченный капитану. – Имя – Энсон Купер. Механик первого класса, но личное дело…

– К черту личное дело! – рявкнул капитан. Он обратился к Куперу: – «Моррисоны» знаете?

– С пеленок, – ответил Купер.

Это была неправда, но он был уверен, что справится с двигателями.

– Они, в общем-то, ничего, – продолжал капитан, – только иногда барахлят немного, капризничают. Придется вам понянчиться с ними. Глаз не сводить с них. Зазеваетесь – пиши пропало.

– Как-нибудь, – сказал Купер.

– Мой механик подвел меня, сбежал. – Капитан плюнул на пол, демонстрируя презрение к дезертирующим механикам. – Слабоват в коленках оказался.

– У меня коленки в порядке, – твердо сказал Купер.

Он знал, что его ждет. Но выбора не было. Путь на Марс лежал через «моррисоны».

– Что ж, тогда пошли, – сказал капитан.

– Минутку, – вмешался уполномоченный. – Так это не делается. Вы обязаны дать ему время собрать свои пожитки.

– Мне нечего собирать, – вставил Купер, вспоминая жалкое барахло, которое осталось в гостинице. – Ничего стоящего.

– Вам должно быть ясно, – продолжал уполномоченный, обращаясь к капитану. – Союз не может поручиться за человека с таким личным делом.

– А мне наплевать, – отрезал капитан. – Лишь бы он знал толк в двигателях. Больше мне ничего не надо.

Идти до корабля было далеко. Он и новый-то не представлял собой ничего особенного, а с годами не стал лучше. Да на таком вообще летать – пытка, не говоря уже о том, чтобы нянчиться с «моррисонами»…

– Не рассыплется, не бойтесь, – сказал капитан. – Он протянет дольше, чем вы думаете. Просто удивительно, на что способна такая посудина, всем чертям назло.

«Только еще один рейс, – подумал Купер. – Чтобы доставить меня на Марс. А там пусть рассыпается».

– Корабль великолепен, – сказал он совершенно искренне.

Он подошел к могучему стабилизатору и положил на него ладонь. Тяжелый металл, краска давно облупилась, рябой от коррозии, и холодок затаился в толще, точно корабль еще не отдал всю впитавшуюся в него космическую стужу.

«Наконец, – подумал он. – После стольких недель ожидания вот оно наконец, стальное произведение инженерного искусства, которое доставит меня домой».

Он вернулся туда, где стоял капитан.

– Приступим, что ли, – сказал он. – Хочу посмотреть на двигатели.

– Они в порядке, – ответил капитан.

– Возможно. Все-таки я их проверю.

Он ждал, что двигатели будут в скверном состоянии, но не настолько. На что уж корабль выглядел жалко, а «моррисоны» оказались еще хуже.

– Тут надо поработать, – сказал он. – С такими двигателями нельзя выходить в рейс.

Капитан вспылил и выругался:

– Учтите, вылетаем на рассвете! Срочное задание!

– На рассвете и вылетим, – отрезал Купер. – Вы только не вмешивайтесь.

Он расставил людей по местам и сам проработал четырнадцать часов подряд без передышки, не спал и не ел. После чего зажал большой палец в кулаке и доложил капитану, что все готово.

Они благополучно прошли атмосферу. Купер разжал кулак и облегченно вздохнул. Теперь только следить за тем, чтобы не было перебоев.

Капитан вызвал его к себе и поставил на стол бутылку.

– А вы справились куда лучше, чем я ожидал, мистер Купер.

Купер покачал головой.

– Мы еще не прилетели, капитан. Впереди немалый путь.

– Мистер Купер, – сказал капитан, – вы знаете, что мы везем?

Купер покачал головой.

– Лекарства, – сказал капитан. – Там эпидемия. Только наш корабль был более или менее готов к рейсу. Вот нас и послали.

– Дали бы сперва сделать капитальный ремонт двигателей.

– Время не позволило. Каждая минута на счету.

Купер глотнул из рюмки, оглушенный всеобъемлющей усталостью.

– Эпидемия, говорите? А что именно?

– Песчаная лихорадка, – ответил капитан. – Знаете, наверное.

Смертельный ужас холодком пополз по спине Купера.

– Знаю. – Он допил виски и встал. – Я пошел, начальник. Надо присмотреть за двигателями.

– Мы надеемся на вас, мистер Купер. Нужно добраться.

Он вернулся в машинное отделение и упал в кресло, слушая пение двигателей, пронизавшее все клеточки корабля. Они должны работать без перебоев. Теперь это яснее, чем когда-либо. Дело не только в том, чтобы вернуться домой: родная планета ждет лекарства.

«Обещаю, – сказал он сам себе. – Обещаю, что мы долетим».

Он не щадил команду, не щадил себя – изо дня в день, под выматывающий душу, почти нестерпимый вой дюз и гром этих чертовых «моррисонов».

Какой там сон – хорошо, если удавалось прикорнуть на несколько минут. Какой там обед – разве что перекусишь чуток на ходу. Работа, работа, но еще хуже – надзор, ожидание, все тело напряжено: сейчас начнут заикаться… Или лязгнет металл, возвещая беду.

«И зачем только, – билась в голове смутная мысль, – человек выходит в космос? С какой стати идет на такую работу?» Конечно, здесь, в машинном, рядом с изношенными двигателями, чувствуешь себя хуже, чем в других отсеках. Но и там не сладко. Атмосфера корабля насыщена нервозностью, но хуже всего – черный, гнетущий страх перед космосом, перед тем, что космос может сделать с кораблем и людьми на борту.

На новых, более крупных кораблях обстановка вроде получше, да и то не намного. По-прежнему принято пичкать успокоительным пассажиров и переселенцев, летящих осваивать другие планеты. Чтобы не нервничали, не реагировали так остро на неудобства, не поддавались панике.

Но с командой так не поступишь. Она должна быть начеку, готовая ко всему. Она обязана все снести.

Возможно, придет пора, когда корабли будут достаточно велики, двигатели и горючее достаточно совершенны, когда поумерится страх человека перед пустотой космоса. Тогда станет легче. Но до этого, наверное, еще очень далеко. Ведь уже прошло двести лет, как предки Купера в числе первых улетели осваивать Марс.

«Не будь сознания того, что я возвращаюсь домой, – сказал он себе, – не вынес бы, не выдержал». Даже здесь, где загустела всяческая вонь, он чувствовал запах сухого, прохладного воздуха родной планеты. Сквозь металлическую оболочку летящего корабля, через несчетные темные мили видел нежные краски заката на красных увалах. В этом его преимущество перед остальными. Если бы не мысль, что он возвращается домой, он бы не выстоял.

Медленно тянулись дни, и двигатели тянули, и крепла надежда в его душе. И наконец надежда сменилась торжеством.

И наступил день, когда корабль вихрем скользнул вниз сквозь холодную, разреженную атмосферу, и пошел на посадку, и сел.

Он протянул руку, повернул ключ – двигатели взревели и смолкли. Тишина объяла изможденную сталь, онемевшую от долгого гула.

Он стоял подле двигателей, оглушенный тишиной, испытывая ужас перед совершенным безмолвием.

Он пошел вдоль двигателей, скользя рукой по металлу, гладя его, точно животное, удивленный и чуть недовольный тем, что в его душе родилось некое подобие странной нежности к машине.

А впрочем, почему бы нет? Двигатели доставили его домой. Он нянчился, возился с ними, проклинал их, надзирал за ними, спал рядом с ними – и они доставили его домой.

А ведь, если быть откровенным, он не очень надеялся на это.

Он вдруг увидел, что остался один. Команда ринулась к трапу, едва он повернул ключ. Пора и ему выходить. И все-таки он на мгновение задержался в тихом отсеке, напоследок еще раз все окинул взглядом. Полный порядок. Ничего не упущено.

Он повернулся и медленно пошел по трапу вверх, к люку.

Наверху он встретил капитана. А вокруг ракеты во все стороны расходились красные увалы.

– Все уже ушли, только начальник интендантской службы остался, – сказал капитан. – Я вас жду. Вы отлично справились с двигателями, мистер Купер. Рад, что вы пошли в рейс с нами.

– Последний рейс, – ответил Купер, гладя взглядом красные склоны. – Хватит слоняться по свету.

– Странно, – сказал капитан. – Вы, очевидно, с Марса.

– Точно. И надо было с самого начала сидеть дома.

Капитан пристально поглядел на него и повторил:

– Странно.

– Ничего странного, – возразил Купер. – Я…

– Я тоже списываюсь, – перебил его капитан. – На Землю этот корабль поведет уже другой командир.

– В таком случае, – подхватил Купер, – я угощаю, как только мы сойдем с корабля.

– Решено. Но сперва – прививка.

Они спустились по трапу и пошли через поле к зданиям космодрома. Навстречу с воем промчались машины, спешащие к кораблю за грузом.

А Купер всецело отдался восприятию того, что испытал во сне в убогой комнатушке на Земле: бодрящий запах прохладного, легкого воздуха, пружинистый – из-за меньшего тяготения – шаг, стремительный взлет четких, ничем не оскверненных красных склонов в лучах неяркого солнца.

Врач ждал их в своем тесном кабинете.

– Виноват, – сказал он, – но вы знаете правила.

– Ох уж эти мне правила, – ответил капитан. – Да, видно, так нужно.

Они сели в кресла и засучили рукава.

– Держитесь, – предупредил врач. – Укол дает встряску.

Так и было.

«Так было и прежде, – подумал Купер. – Каждый раз. Пора бы уже привыкнуть».

Он вяло откинулся в кресле, ожидая, когда пройдут слабость и шок. Врач сидел за своим столом, следя за ними и тоже ожидая, когда они придут в себя.

– Тяжелый рейс? – спросил он наконец.

– Легких не бывает, – сердито ответил капитан.

Купер покачал головой.

– Этот был хуже всех. Двигатели…

– Простите меня, Купер, – вступил капитан. – Но на этот раз никакого обмана не было. Мы в самом деле везли лекарства. Здесь и вправду эпидемия. И мой корабль оказался единственным. Я хотел поставить его на капитальный ремонт, да время не позволило.

Купер кивнул.

– Припоминаю, – сказал он.

Он с трудом поднялся и посмотрел в окно на холодный, недобрый, чужой марсианский ландшафт.

– Если б не внушение, – решительно сказал он, – я бы ни за что не справился. – Он повернулся к врачу. – Когда-нибудь мы сможем обходиться без этого?

Врач кивнул:

– Несомненно. Когда корабли станут надежнее, человек свыкнется с космическими путешествиями.

– Эта ностальгия – уж больно она душу выматывает.

– Другого выхода нет, – сказал врач. – У нас не было бы ни одного космонавта, если бы они каждый раз не летели домой.

– Это верно, – согласился капитан. – Никто, и я в том числе, не смог бы выдержать таких передряг ради одних только денег.

Купер поглядел в окно на песчаные ландшафты, и его кинуло в дрожь. Более унылого места…

«Что за идиотизм – мотаться в космосе, – сказал он себе, – когда дома такая жена, как Дорис, и двое детей». Ему вдруг безумно захотелось увидеть их.

Знакомые симптомы. Снова ностальгия, но теперь – тоска по Земле. Врач достал из тумбы и щедрой рукой наполнил три стопки.

– А теперь примите-ка вот это, – сказал он, – и забудем обо всем.

– Точно мы можем помнить, – усмехнулся Купер.

– В конце концов, – сказал капитан с неестественной веселостью, – надо правильно смотреть на вещи. Речь идет всего-навсего о специфике нашей службы.