Текст книги "Все ловушки земли"

Город
Перевод Г. Корчагина

Сидя в шезлонге и каждой косточкой впитывая теплое, нежное солнце, Дедуся Стивенс следил за работой газонокосилки. Вот она достигла края лужайки, покудахтала озабоченной курицей-несушкой, аккуратно развернулась и пошла косить новую полосу. На закорках у нее распухал мешок-травосборник.

Вдруг косилка остановилась и возбужденно застрекотала. Со щелчком откинулась панель на ее боку, выпростался коленчатый манипулятор, пошарил в траве хваткими стальными пальцами, торжествующе поднял камешек, сбросил его в миниатюрный контейнер и скрылся в своей нише. Косилка заурчала и двинулась прежним курсом.

Дедуся качал головой, недобро глядя на нее.

– В один прекрасный день, – проворчал он, – эта треклятая штуковина даст маху и напрочь слетит с катушек.

Он откинулся на шезлонге и устремил взгляд в омытое солнцем небо. Там в далекой вышине плыл вертолет. В глубине дома ожил, разразился душераздирающей какофонией радиоприемник. Дедуся содрогнулся и осел в кресле. У юного Чарли очередной сеанс дерготни под музыку. Черт бы побрал этого оболтуса!

Косилка стрекотала уже совсем рядом. Дедуся, оторвав от нее враждебный взгляд, воззвал к небесам:

– Автоматика! Нынче, куда ни плюнь, везде сплошная автоматика! Этак люди скоро вообще окажутся не при делах. Подзовешь машинку, пошепчешь ей на ушко, и она живо выполнит за тебя любую работу.

Из окна высунулась дочь. Ей пришлось кричать, чтобы перекрыть музыку:

– Папа!

Дедуся нервно заерзал.

– Чего тебе, Бетти?

– Папа, когда косилка подъедет, пожалуйста, не пытайся ее переупрямить. Это хорошая техника! В прошлый раз ты с места не сдвинулся, ей пришлось стричь вокруг, и она ни разу тебя не задела.

Дедуся не ответил, лишь клюнул носом – авось дочка решит, что он задремал, и оставит его в покое.

– Папа! – взвизгнула она. – Ты слышал, что я сказала?

Значит, не удалась уловка.

– Слышал, конечно. Я и сам уже хотел перебраться.

Он медленно встал, тяжело оперся на клюку. Вон как одряхлел и ослаб – нельзя с ним так обращаться, Бетти должно быть стыдно. Впрочем, переигрывать опасно – чего доброго, дочь опять позовет того дурака, приставучего докторишку.

Ворча, Дедуся перетащил кресло на подстриженную часть лужайки под злорадное кудахтанье катившейся мимо машинки.

– Докудахчешься! – пригрозил ей Дедуся. – Как огрею! Как разнесу на винтики!

Косилка на это лишь гукнула и невозмутимо поползла дальше.

Издали, с заросшей бурьяном улицы, донесся лязг и прерывистый кашель.

Дедуся, собравшийся было сесть, выпрямился и напряг слух. Снова эти звуки, уже явственней: урчащий выхлоп норовистого движка, перестук расхлябанных металлических деталей.

– Автомобиль! – вскричал Дедуся. – Автомобиль, чтоб мне провалиться!

Он галопом припустил к воротам, но тотчас вспомнил о своей дряхлости и сменил бег на быстрое ковыляние.

– Это, поди, наш чокнутый Ол Джонсон, – сказал себе Дедуся. – Ни у кого больше тачки не осталось. Чертов упрямец ни за что от нее не откажется.

И правда, это был Ол.

Дедуся добрался до ворот как раз вовремя, чтобы увидеть, как с перекрестка выкатывается, вихляя на рытвинах и кочках давно заброшенной дороги, ржавый, расшатанный автомобиль. Свистел паром перегретый радиатор; выхлопная труба, лишившаяся глушителя лет пять назад, если не раньше, плевалась клубами синеватого дыма.

Ол флегматично крутил баранку и щурился, высматривая на дороге опасные места. Находить их было и впрямь нелегко, очень уж сильно заросла улица сорной травой и кустами.

Дедуся помахал клюкой и выкрикнул:

– Здорово, Ол!

Тот подкатил поближе и дернул рычаг ручного тормоза. Автомобиль потрясся, мотор почихал и с жутким хрипом заглох.

– На чем ездишь? – спросил Дедуся.

– Да на всем, что подвернется, – ответил Ол. – Керосин, протирочный спирт… В бочке тракторное масло осталось.

Дедуся с нескрываемым восхищением разглядывал транспортный анахронизм.

– Да, золотое было времечко, – вздохнул он. – Ох, как я на моей ласточке гонял! Сто миль в час!

– Я бы и на этой гонял, – сказал Ол, – кабы нормальное топливо и запчасти. Еще три-четыре года назад бензина хватало, но что-то давненько я его не встречал. Видать, больше не производят. «Зачем тебе бензин, – говорят, – когда есть атомная энергия?»

– Верно, – кивнул Дедуся. – Может, они и правы, но ведь атомную энергию не понюхаешь. По мне, так нет ничего слаще бензиновой гари. Нынче и вертолетов хватает, и другой техники, да вот только из-за них путешествия начисто лишились романтики. – Он оглядел груду бочонков и корзин на заднем сиденье. – Овощи везешь?

– Ага, – ответил Ол. – Сладкая кукуруза, ранний картофель, помидоры. Может, получится продать.

Дедуся помотал головой:

– Нет, Ол, не получится. Нынче этот товар не в ходу. Людям внушили, что лучшие фрукты и овощи – гидропонные. Санитарные нормы соблюдаются, вкус несравним и все такое.

– Я за эту выращенную в баках дрянь гроша ломаного не дам! – воинственно заявил Ол. – Да какой у нее может быть вкус?! Я своей Марте так и сказал: чтобы у еды был характер, она должна вырасти на земле! – Он повернул выключатель зажигания. – Может, и правда нет смысла везти урожай в город, по таким-то дорогам. Власти-то об их существовании, сдается мне, напрочь позабыли. А ведь через нас автострада штата проходит, помнишь, какой она была двадцать лет назад? Ровнехонькая ленточка, гладкий асфальт. Каждый год ее латали, денег не жалели. И что от нее осталось? Асфальт кое-где вообще смыло, из трещин ежевика прет. Нынче мне пришлось дерево распилить – свалилось поперек дороги…

– Твоя правда, дела неважнецкие, – согласился Дедуся.

Мотор зачихал, закашлял. Из-под днища повалил густой синеватый дым. Машина подергалась и покатила вперевалку по улице.

Дедуся заковылял обратно и обнаружил, что с шезлонга капает вода. Пока старики беседовали, робокосилка успела управиться со стрижкой и раскатать поливочный шланг.

Бормоча проклятия, Дедуся обогнул угол дома и опустился на скамью возле заднего крыльца. Местечко не из его любимых, но где еще укроешься от настырной машинерии?

Не нравилось тут Дедусе отчасти потому, что вид со скамьи открывался не очень-то веселый. Улица за улицей без единой живой души, брошенные дома и заросшие худой травой дворы. Был, правда, и плюс: не слышна судорожная музыка. Особенно если внушить себе, что стал туговат на ухо.

– Билл! – прокричали на переднем дворе. – Где ты, Билл?

Дедуся резко развернулся.

– Здесь я, Марк! За домом. Прячусь от треклятой косилки.

Из-за угла появился хромающий Марк Бейли, сигаретный окурок грозил поджечь его кустистые усы.

– Не рановато ли для картишек? – спросил Дедуся.

– Нынче я не игрок, – вздохнул Марк. Подковыляв, он сел рядом с Дедусей. – Уезжаем мы.

– Уезжаете?! – вскинулся Дедуся.

– Ага. Переселяемся. Люсинда уговорила наконец Герба. Житья ему не давала, пока не согласился. Мол, сейчас все перебираются в уютные поместья и ей непонятно, что нас держит в городе.

Дедуся проглотил комок в горле.

– А что за место?

– Пока не знаю, – ответил Марк. – Меня туда не возили. Где-то на севере, возле одного из озер. Взяли десять акров земли. Люсинда хотела сто, но Герб как топнет ногой: десять, и баста! Тебе столько лет придомового участка хватало, вот и нечего жадничать.

– Бетти моя тоже на Джонни наседает, – вздохнул Дедуся. – Но он держится. Говорит, не уеду – просто не могу. Говорит, он же не кто-нибудь, а секретарь Торговой палаты. Говорит, нехорошо это будет, неправильно, ежели такое ответственное лицо бросит город.

– Свихнулся народ, – заявил Марк. – Натурально помешался.

– Факт, – согласился Дедуся. – Вся страна свихнулась, вот как бог свят. Ты глянь! – Он повел рукой, указывая на шеренги бесхозных строений. – А помнишь, какая тут была красота? Каждый дом – загляденье… Соседи дружные… Женщины от крыльца к крыльцу бегали, обменивались рецептами стряпни. Мужчины выйдут свои лужайки стричь, да забудут про косилки, соберутся кружком и давай судачить… Славное, Марк, было житье. А нынче что творится?

Марк беспокойно заерзал.

– Пора мне, Билл, возвращаться. Я ж выскочил, только чтобы предупредить, что мы снимаемся. Люсинда ждет, надо вещи собирать.

Дедуся неуклюже поднялся и протянул руку.

– Мы ж увидимся еще? Придешь сыграть напоследок?

Марк покачал головой:

– Вряд ли, Билл.

Они неловко, пристыженно пожали друг другу руки.

– Скучать буду по нашим картишкам, – сказал Марк.

– Я тоже, – грустно произнес Дедуся. – Совсем не осталось партнеров.

– Прощай, Билл.

– Прощай.

Дедуся проводил взглядом прихрамывающего друга, пока тот не скрылся за домом. В душу все глубже запускало ледяные пальцы одиночество.

Одиночество грозное, жуткое. Одиночество старости – и ненужности. В отчаянии Дедуся признал: да, он устарел. Пережил свое время, эпоху, к которой принадлежал. Слишком задержался на этом свете.

Взор затуманили слезы. Дедуся нашарил прислоненную к скамье клюку и через покосившиеся ворота заднего двора выбрел на безлюдную улицу.

Слишком быстро пролетели его годы, слишком рано наступило будущее. Будущее с семейными вертолетами, с брошенными где попало и сгнившими автомобилями, с растворившимися в небытии бесполезными дорогами. Будущее, в котором гидропоника быстро сменила пахоту. Будущее, где с исчезновением фермы, как рентабельного хозяйства, обесценилась земля и люди рассеялись по ранее не заселявшимся территориям, имея возможность за цену своего городского участка приобрести многие гектары. Будущее, настолько революционизировавшее домостроение, что семья может обменять свое жилище на новое, созданное по индивидуальному заказу меньше чем за половину стоимости довоенного дома, и за минимальную доплату получить дополнительную жилплощадь или любые усовершенствования, каких только душа пожелает.

Дедуся хмыкнул. Да что же это за дом, если в нем можно каждый год менять местами комнаты, как мебель? Разве можно жить в таком?

Он брел пыльной тропинкой, которая только и осталась от обихоженной жилой улицы. Улица привидений, думал Дедуся. Скрытных призраков, шепчущих в ночи. Призраков играющих детей. Призраков опрокинутых трехколесных велосипедов, перевернутых детских тележек. Призраков болтушек-домохозяек. Призраков приветственных окликов. Призраков горящих очагов и дымков, курящихся зимней ночью над крышами.

Крошечные облачка пыли, поднимаемые шагами, белили ему башмаки и края штанин.

Напротив – дом Адамса. Как же гордился старик своим жилищем! Стены из серого булыжника, панорамные окна. Нынче дом зелен от ползучего мха, будто с жуткой ухмылкой глядит разбитыми стеклянными глазами. Сорняки заглушили газонную траву, в них утонуло крыльцо. В щипец упираются ветви ели.

С минуту Дедуся простоял с закрытыми глазами посреди заросшей бурьяном улицы, двумя ладонями обнимая кривую рукоять клюки и вспоминая тот день, когда Адамс сажал елочку. Сквозь пелену лет проникают крики играющих детей, с улицы доносится тявканье собачонки Конрадов. На лужайке голый до пояса Адамс копает посадочную яму, а рядом на траве лежит саженец с корнями, обернутыми мешковиной.

Май 1946-го. Сорок четыре года назад. Адамс и Дедуся только что вместе вернулись с войны.

Заслышав хлопки подошв по пыльной земле, старик вздрогнул и открыл глаза. Перед ним стоял мужчина. Лет тридцати, может, чуть помоложе.

– Доброго утречка, – поздоровался Дедуся.

– Надеюсь, я вас не испугал, – сказал незнакомец.

– Это что же, – спросил Дедуся, – ты видел, как я тут стою дурак дураком, с закрытыми глазами?

Парень кивнул.

– Я вспоминал, – объяснил Дедуся.

– Вы здешний?

– На этой самой улице живу. Мы последние остались в этом квартале.

– А раз так, могу я попросить вас о помощи?

– Ну, попробуй, – сказал Дедуся.

Незнакомец явно колебался.

– Видите ли… Как бы объяснить… Пожалуй, проще всего сказать, что я совершаю сентиментальное паломничество…

– Понял, – кивнул Дедуся. – Вот и я его совершаю.

– Я Адамс, – представился парень. – Где-то здесь жил мой дедушка…

– Да вот прямо здесь и жил, – указал Дедуся.

Они повернулись к дому.

– Красиво тут было, – сообщил Дедуся. – Это дерево посадил твой дед, аккурат по возвращении с войны. Мы с ним вместе входили в Берлин. Незабываемый денек, скажу я тебе!

– Как жаль, – сказал молодой Адамс. – Как жаль, что я не…

Но Дедуся, похоже, его не слушал.

– Так что с твоим дедушкой? – спросил он. – Давненько ни слуху ни духу.

– Он умер, – ответил молодой Адамс.

– Вроде он атомной энергией занимался? – спросил Дедуся.

– Верно, – с гордостью подтвердил Адамс. – И отец тоже. С начала становления отрасли.

Когда Джон Дж. Вебстер размашистыми шагами поднимался по широким каменным ступенькам мэрии, путь ему заступило ходячее огородное пугало с ружьем под мышкой.

– Здорово, мистер Вебстер! – сказало пугало.

Вебстер вгляделся в чужое лицо, а затем на его собственном появилась мина узнавания.

– Да это же Леви! – произнес он. – Как поживаешь, Леви?

– Живем, не тужим, – ухмыльнулся тот щербатым ртом. – Сады зеленеют, кролики толстеют.

– Ты, надеюсь, никак не причастен к ограблениям домов?

– Помилуйте, сэр! – изобразил возмущение Леви. – Чтобы кто-нибудь из нашего брата был замешан в этаком непотребстве? Мы, скваттеры, люди добропорядочные и богобоязненные, уж не извольте сомневаться! Живем там, откуда все давно убрались, никого не обижаем. Полиция знает, что мы не можем себя защитить, вот и обвиняет нас в воровстве и прочих безобразиях. Нашла козлов отпущения!

– Что ж, рад слышать, – сказал Вебстер. – Шеф полиции хочет сжечь брошенные кварталы.

– Пусть попробует, – снова ухмыльнулся Леви. – То-то будет ему сюрпризец. Они нас с ферм согнали, когда повадились выращивать еду на фабриках, но здесь мы встали намертво, дальше – ни шагу. – И спросил, плюнув через все ступеньки: – Монетки-другой не найдется? У меня патроны вышли, а кролики так плодятся, спасу нет…

Вебстер порылся в жилетном кармане и извлек полдоллара.

– Премного благодарен, мистер Вебстер, – разулыбался Леви. – Ужо я вам белок принесу по осени, пренепременно!

Скваттер коснулся двумя пальцами шляпы и спустился с крыльца; ствол ружья играл солнечным глянцем. Вебстер повернулся и пошел ко входу.

Заседание муниципального совета было в самом разгаре. Шеф полиции Джим Максвелл стоял возле стола, а мэр Пол Картер держал речь.

– Не кажется ли тебе, Джим, что ты слишком торопишься, добиваясь столь радикального решения проблемы?

– Не кажется, – отрезал Максвелл. – Только в двух, ну, может, в трех десятках домов – законные жильцы, то есть первоначальные владельцы. Все остальные дома подверглись налоговой конфискации и перешли на баланс города. От них теперь никакого проку – они уродливы и опасны. Их не сбыть по остаточной стоимости; их даже на разборку не продать. Дерево? Мы его больше не используем, пластмассы гораздо удобней. Камень? Вместо него теперь сталь. Ни одна из этих построек не может заинтересовать покупателя. Зато в брошенных кварталах охотно селятся мелкие преступники и другие нежелательные элементы. Запущенные зеленые насаждения превратили эти кварталы в идеальные гнездилища для правонарушителей всех мастей. Совершив преступление, человек прямиком бежит туда – и он в безопасности, ведь я не могу послать на облаву тысячу полицейских, а если бы и мог, он все равно сумел бы укрыться. Снести кварталы? Это денег стоит, а они у нас есть? И даже не будь бесхозные жилища опасны, как быть с тем, что они просто-напросто обуза? От них необходимо избавиться, и пожар – самый быстрый и дешевый способ. Мы примем все необходимые меры предосторожности.

– А как насчет юридической правомочности? – спросил мэр.

– Я проработал этот вопрос. Человек имеет право уничтожить свою собственность любым способом, при условии, что от этого никто не пострадает. Полагаю, этот закон применим и к муниципальной собственности.

Олдермен Томас Гриффин взвился на ноги:

– Вы настроите против нас граждан, если сожжете разом так много домохозяйств! У людей осталась сентиментальная привязанность к…

– Почему же эти сентиментальные граждане не платили налоги, не заботились о своих хозяйствах? – возмутился шеф полиции. – Почему они разбежались по стране, просто-напросто бросив городское жилье? Здесь Вебстер, давайте спросим, многого ли он добился, пытаясь пробудить в людях интерес к их родовым гнездам.

– Вы про этот фарс, про «Неделю старого дома»? – процедил Гриффин. – Никто не остался в восторге, потому что Вебстер хватил через край. Да и быть не могло по-другому, такой уж у нашей Торговой палаты умственный склад. Кому понравится, что его используют как наживку для привлечения нового бизнеса в город?

Олдермен Форрест Кинг вскочил и заколотил кулаком по столу, яростно потрясая двойным подбородком.

– Гриффин, какого черта?! – взревел он. – Почему ты при любой возможности мажешь грязью Торговую палату? Тошнит уже! Неужели не понимаешь, что этим можно угробить в городе любой бизнес? А ведь деловой район – это все, что у нас осталось! Только он и платит сейчас налоги!

Гриффин язвительно ухмыльнулся:

– Мистер Кинг, я высоко ценю вклад председателя Торговой палаты…

– Ты разорился, Гриффин, – прорычал Кинг. – Начисто прогорел и возненавидел бизнес и поэтому гадишь нам теперь, где можешь.

– Кинг, ты примитивен!

В зале повисла тишина – холодная, тяжелая. Ее нарушил Гриффин:

– Я не хочу угробить бизнес. Но я категорически против того, чтобы он цеплялся за устаревшие идеи и методы. Джентльмены, миновали те времена, когда дельца выручали предприимчивость и напористость. Рекламная шумиха давно легла в могилу. В далеком прошлом остались «Дни высокой кукурузы», «Именины доллара» и прочие фальшивые праздники с транспарантами и флагами, с толпами охотников тратить деньги. Но вы, друзья мои, похоже, этого почему-то не заметили. Успех подобных трюков объясняется тем, что они эксплуатировали массовую психологию и лояльность населения. Но какая может быть лояльность к городу, который гниет заживо? Нельзя воздействовать на психологию толпы, не имея самой толпы – когда каждый человек… ну, едва ли не каждый уединился на своих сорока акрах.

– Джентльмены! – взмолился мэр. – Джентльмены, это же никак не относится к делу!

Снова возмутился Кинг, заколотил по столу:

– Нет уж, давайте разберемся. Здесь Вебстер. Может, он поделится с нами соображениями?

Вебстер обеспокоенно заерзал.

– Мне, пожалуй, сказать нечего.

– Значит, проехали, – буркнул Гриффин и сел.

Но Кинг остался на ногах – побагровевший, с трясущимися от гнева губами.

– Вебстер! – рявкнул он.

Тот отрицательно покачал головой.

– Ты сюда не просто так пришел, у тебя очередная гениальная идея, – прокричал Кинг. – Давай, озвучь ее перед советом. Встань и выскажись!

Насупившись, Вебстер поднялся.

– Ты, должно быть, слишком толстолобый, – процедил он, – чтобы понять, почему мне не нравится твоя деятельность.

Кинг аж задохнулся от ярости:

– Толстолобый! И это ты мне говоришь?! Мы же вместе работали, я тебе помогал. И раньше я от тебя такого не слышал…

– Верно, не слышал, – ровным голосом подтвердил Вебстер. – Что тут удивительного? Я не хотел лишиться работы.

– Ну, так ты ее лишился! – взревел Кинг. – С этой минуты ты безработный.

– Заткнись, – сказал Вебстер.

Наверное, Кинг был бы меньше изумлен, если бы получил пощечину. Он вытаращился на Вебстера.

– И сядь. – Фраза как острый нож пронзила наступившую в зале тишину.

У Кинга обмякли колени, и он рухнул в кресло.

– Соображения у меня все-таки имеются, – произнес Вебстер, – и поделиться ими следовало давно. Со всеми вами поделиться. Знаете, что меня больше всего удивляет? То, что говорить такое приходится мне. Впрочем, я без малого пятнадцать лет работал в интересах города – пожалуй, оно и логично, что именно я открою вам глаза на правду.

Олдермен Гриффин сказал, что город гниет заживо, и это правильные слова. Есть лишь одна неточность – наш город, как и все остальные города… уже мертв.

Город – это анахронизм, пережиток. Он больше не нужен; он совершенно бесполезен. Вертолеты и гидропоника вынесли ему смертный приговор. Зародышем города был племенной лагерь – соплеменники собирались в одном месте, чтобы защищаться сообща. Позже вокруг лагеря выросла стена, защита стала надежней. Затем стена исчезла, но город остался, поскольку был удобен для торговли и ремесел. Так продолжалось до недавних времен, ведь человек предпочитал жить поближе к месту работы, а в городе рабочих мест было куда больше, чем в селе.

Однако теперь все изменилось. Для современной семьи, располагающей собственным летательным аппаратом, сто миль – куда меньшее расстояние, чем пять миль в тысяча девятьсот тридцатых. Люди запросто преодолевают утром несколько сот миль до работы, а вечером возвращаются домой. Им вовсе не нужно скученно жить в городах.

Начало этому процессу положил автомобиль, а летательный аппарат стал ее логичным завершением. Уже в первые годы тенденция была заметна – из городов с их теснотой и налогами население перебиралось в пригороды и сельские районы. Многие, не имея эффективного транспорта и денежных средств, оставались в городах. Но теперь гидропонное выращивание обесценило землю, и за сорокалетней давности цену городского участка можно приобрести огромные угодья в сельской местности. Благодаря атомным авиационным двигателям транспортной проблемы более не существует.

Он сделал паузу, и никто не нарушил тишину. Мэр, похоже, пребывал в шоке. У Кинга шевелились губы, но он не произнес ни слова. Гриффин улыбался.

– Итак, чем мы располагаем? – произнес Вебстер. – Я вам скажу, чем мы располагаем. Пустыми домами – улица за улицей, квартал за кварталом. Городом, из которого жители просто-напросто уехали. Да и с чего бы им оставаться? Что может город им предложить? Ничто из того, что он давал прежним поколениям, – все это полностью уничтожено прогрессом. Конечно, бросив свои дома, люди лишились кое-чего, выражаемого в денежном эквиваленте. Но факт остается фактом: за половину стоимости городского жилья можно приобрести жилье вдвое качественней. Люди теперь могут жить так, как им всегда хотелось, обзаводиться родовыми поместьями в лучших традициях прежних благополучных поколений. Слишком много преимуществ, чтобы сокрушаться о покинутых домах.

И что же у нас осталось? Несколько кварталов деловых зданий. Несколько акров с промышленными сооружениями. Городское правительство, обязанное заботиться о миллионе людей, которых здесь уже нет. Бюджет, до того задравший налоги, что даже владельцы предприятий предпочли отсюда сбежать. Аресты на имущество, завалившие нас ничего не стоящей недвижимостью. Вот что у нас осталось. И никакая торговая палата, никакая рекламная кампания, никакой мудреный бизнес-план не поможет нам подняться с этого дна. Если вы считаете иначе, то это значит, что вы спятили. Как же нам быть? Есть только один ответ, и он предельно прост. Город, как общественный институт, умер. Можно еще несколько лет побарахтаться, но конец известен.

– Мистер Вебстер…

Вебстер не дал мэру перебить себя.

– Но что касается дня сегодняшнего, – сказал он, – то я мог бы остаться и поиграть вместе с вами в кукольный домик. Мог бы притворяться, будто верю, что город еще не обанкротился. Мог бы и дальше обманывать себя и вас. Но есть, джентльмены, на свете такая штука, как человеческое достоинство.

Ледяную тишину нарушили шуршание бумаг и сдавленное покашливание какого-то растерявшегося слушателя.

Джон Дж. Вебстер круто повернулся и вышел из зала. На широкой ступени каменного крыльца остановился, задрал голову и увидел в безоблачном небе кружащих над шпилями и башнями мэрии голубей.

Он мысленно встряхнулся, как выбравшаяся из воды собака.

Конечно, он свалял дурака. Теперь придется искать работу, и вряд ли она найдется скоро. Староват он для таких приключений.

Однако вопреки этим невеселым мыслям с его губ слетал бодрый мотивчик, а поступь была тверда.

Хватит лицемерить. Хватит по ночам не смыкать глаз, размышляя о том, что город обречен, что любые попытки его спасти напрасны и ты зря получаешь жалованье. Жуткая это штука – тоска мастера, сознающего, что его труд бесполезен.

Он вышел на парковку и направился к своему вертолету.

Пожалуй, настало время переселиться в глушь, как хочет Бетти. Вечерами бродить по принадлежащей тебе земле. И там будет речушка. Конечно, будет – и в ней можно развести форель…

Он наказал себе подняться на чердак и проверить снасти для ловли рыбы нахлыстом.

Марта Джонсон дожидалась мужа у ворот скотного двора. По улице разносилось тарахтение старого автомобиля.

Ол неуклюже слез с водительского сиденья, лицо – усталое, невеселое.

– Что-нибудь продал?

Ол отрицательно покачал головой.

– Дохлый номер. Выращенное на ферме больше не берут. Меня на смех подняли. Показали кукурузные початки вдвое больше моих, и с рядами зерен поровнее, и такие же сочные. А вкус, говорят, даже лучше. – Он отвесил пинка земляному кому, и тот разлетелся пылью. – Нет смысла продолжать, – заявил старик. – Прикончила нас гидропоника.

– Давай попробуем ферму продать, – предложила Марта.

Ол промолчал.

– Ты можешь работать на гидропонной фабрике, – сказала жена. – Гарри устроился туда, ему очень нравится.

Ол помотал головой.

– Или садовником, – продолжала Марта. – Садовник из тебя выйдет отличный. Богачи, что в большие поместья переселились, нанимают работников для ухода за цветами и кустами. Это престижней, чем машинами обходиться.

Ол снова покачал головой.

– С цветочками возиться предлагаешь? – проворчал он. – Тому, кто двадцать с лишним лет выращивал кукурузу?

– Мы бы самолетиком обзавелись, – не унималась Марта. – И водопроводом, и ванной – сколько можно воду на кухне греть для старого корыта?

– Не умею я самолетом управлять, – возразил Ол.

– Научишься, – сказала Марта. – Нынче это просто. Вон, у Андерсонов детки – от горшка два вершка, а носятся на своей машинке где хотят. Правда, один оплошал разок и сверзился, но…

– Я об этом подумаю, – в отчаянии пообещал Ол. – Обязательно.

Он перелез через низкую ограду и пошел в поле. Марта стояла возле автомобиля и провожала мужа взглядом. По ее пыльной щеке сбежала одинокая слезинка.

– Мистер Тейлор вас ждет, – сказала девушка.

Джон Дж. Вебстер опешил.

– Но я же здесь еще ни разу не был. Как он может меня ждать?

– Мистер Тейлор вас ждет, – твердо повторила девушка и кивнула на дверь с табличкой «Бюро перестройки».

– Я работу ищу, – возразил Вебстер. – Мне не нужно перестраиваться. Разве это не Служба распределения Всемирного комитета?

– Совершенно верно, – кивнула секретарша. – Так вы встретитесь с мистером Тейлором?

– Ну, раз вы настаиваете…

Девушка щелкнула рычажком и произнесла в интеркоммуникатор:

– Сэр, пришел мистер Вебстер.

– Пригласите его, – последовал ответ.

Со шляпой в руке Вебстер прошел через дверь.

У сидевшего за столом мужчины были седые волосы и молодое лицо. Он указал на стул.

– Вы ищете работу.

– Да, – сказал Вебстер. – Но…

– Присаживайтесь, – попросил Тейлор. – Вас смущает табличка на двери этого кабинета? Забудьте о ней. Мы не будем заниматься вашей перестройкой.

– Я не могу найти работу, – сообщил Вебстер. – Уже которую неделю ищу – везде отказ. Вот и пришел сюда.

– А ведь не хотели приходить, если честно?

– Если честно, не хотел. Служба распределения… Как-то не очень приятно звучит.

– Возможно, термин неудачен, – улыбнулся Тейлор. – Наводит на мысли о службе трудоустройства из прежних времен. Учреждение, куда обращались люди, отчаянно нуждавшиеся в заработке. И чтобы не брать этих бедняг на государственное содержание, для них старались найти рабочее место.

– Я нуждаюсь вполне отчаянно, – признался Вебстер, – и хотя прийти сюда мне мешала гордость, я все же сделал это – ничего другого не оставалось. Видите ли, я оказался предателем…

– Вы имеете в виду, – перебил его Тейлор, – что сказали правду. Хоть и сознавали, что останетесь без работы. Деловые люди – не только здесь, но и во всем мире – не готовы принять эту правду. Бизнесмен упорно держится за миф, будто город – средоточие торговли. В скором времени он убедится, что город ему вовсе не нужен, что качественное обслуживание и честные цены дают куда больше прибыли, чем агрессивное проталкивание товаров. Вебстер, позвольте спросить, что вас толкнуло на такой поступок?

– Просто я уже был сыт по горло, – ответил Вебстер. – Тошно смотреть, как люди не желают ничего понимать и совершают глупость за глупостью. Тошно смотреть, как они держатся за устаревшие традиции, которые давно пора выбросить на помойку. Тошно смотреть, как Кинг с самодовольством идиота излучает гражданский энтузиазм, когда все катится к черту.

Тейлор кивнул:

– Как полагаете, вы могли бы помочь нам с перестройкой?

Ответом ему был недоуменный взгляд.

– Я о том, – пояснил Тейлор, – чем Всемирный комитет занимается уже который год. Причем настолько тихо и ненавязчиво, что многие люди, прошедшие через наши руки, даже не догадываются об этом.

Всемирный комитет был создан после войны, когда случившиеся перемены привели общество в крайне расстроенное состояние. С появлением промышленной атомной энергетики сотни тысяч людей лишились работы. Их пришлось переобучать на новые профессии, не обязательно связанные с атомом. Гидропоника согнала фермеров с их угодий. Пожалуй, это стало для нас основной проблемой, так как земледельцы умели выращивать урожай и ухаживать за животными, но и только. Большинство из них не желали переучиваться. Этому слою общества, как никакому другому, потеря унаследованных от предков источников средств существования причинила тяжелейшую психологическую травму.

– Многие фермеры до сих пор не устроены, – сообщил Вебстер. – В городе их не меньше сотни – живут в брошенных домах, стреляют кроликов и белок, рыбачат, выращивают овощи, собирают дикие плоды. Приворовывают по мелочи, иногда побираются в деловом центре.

– Вы знаете этих людей? – спросил Тейлор.

– Кое-кого знаю. Один приносит мне белок и кроликов, когда ему нужны деньги на патроны.

– И они не желают устраиваться, верно?

– Категорически, – ответил Вебстер.

– Вы знакомы с Олом Джонсоном? Он держится за свою ферму и ничего там не меняет.

Вебстер кивнул.

– Что случится, если вы попытаетесь его устроить?

– Он меня выгонит взашей, – сказал Вебстер.

– С такими людьми, как Ол и скваттеры, – проговорил Тейлор, – нам сейчас особенно сложно. Почти все общество уже перестроено, шагает в ногу со временем. Кое-кто любит поплакать о прошлом, но это не искренняя печаль – его теперь даже силком не вернешь в прежнюю колею.

Десятилетия назад, когда только зарождалась атомная энергетика, Всемирному комитету предстояло сделать трудный выбор. Прогресс несет миру огромные перемены, и как они должны происходить? Постепенно, чтобы общество успевало приспосабливаться естественным образом? Или со всей возможной быстротой, а комитет постарается смягчить последствия? Было решено, что важнее прогресс, вне зависимости от его воздействия на жизнь общества. Было ли это решение верным? В основном – да, как показало время.