Текст книги "Все ловушки земли"

Наблюдатель
Перевод М. Вагановой

Он существовал. Возможно, он спал и проснулся, возможно, его включили, или же он только что появился на свет – он не знал. Он не помнил, что было раньше, не помнил, где был раньше.

Вместе с ним возникли подходящие слова. Пришли из ниоткуда, эти непрошеные знаки – они, как и он сам, то ли проснулись, то ли включились, то ли появились впервые.

Все вокруг него было желто-красным. Красная земля. Желтое небо. Что-то очень яркое в желтом небе над красной землей. По руслу текла, бурля, какая-то жидкость.

Совсем скоро он знал больше, стал лучше понимать. Он знал, что то яркое на небе называется солнцем. Он знал, что по земле течет ручей. Он проанализировал состав жидкости и понял, что это не вода. Формы растительной жизни тянулись вверх из красноты почвы. С зелеными стеблями. С фиолетовыми плодами на верхушках.

Теперь у него были названия, чтобы идентифицировать все вокруг, – жизнь, жидкость, земля, небо, красный, желтый, фиолетовый, зеленый, солнце, яркий, вода. Чем дальше, тем больше он знал слов, названий, терминов. Он мог видеть, хотя слово «видеть» казалось ему неточным, потому что у него не было глаз. И ног. И рук.

У него не было глаз и, кажется, не было тела. Он не мог изменить позу – встать, лечь или сесть. Он мог смотреть, куда ему захочется, не поворачивая головы, потому что у него не было головы. Но, как ни странно, он занимал определенное место относительно того, что его окружало.

Он посмотрел вверх, на яркое солнце в небе; он мог смотреть прямо на солнце, потому что ему не нужны были глаза, эти хрупкие сенсорные органы, которым может навредить яркий свет.

Это солнце было звездой класса B8, в пять раз больше Солнца, и находилось на расстоянии 3.76 а. е. от его планеты.

Солнце, с большой буквы? А. е.? Пять? 3.76? Планета?

Когда-то в прошлом – в каком прошлом, в чьем прошлом? – он знал эти слова, и Солнце с большой буквы, и воду в ручьях, знал про глаза и тела. Только вот знал ли на самом деле? Было ли у него прошлое, когда он мог что-либо знать? Или слова заложили в него извне, чтобы он мог их использовать, когда потребуется, как инструменты – опять новое слово, – чтобы описать место, где он появится? Зачем его описывать? Для себя? Глупости, ему не нужно ничего знать, ему неинтересно.

Он знал… откуда он знал? Откуда он знал, что солнце было звездой класса B8 и что такое звезда класса B8? Как он мог, только посмотрев на солнце, узнать расстояние до него, его диаметр и массу? Как он мог знать, что такое звезда, если никогда раньше не видел звезд?!

И тут, задумавшись, он понял, что видел. Он видел много звезд, целую вереницу звезд по всей галактике, он смотрел на каждую из них и знал ее спектральный класс и диаметр, расстояние до нее, ее массу и химический состав, сколько ей лет и сколько примерно она еще просуществует, переменная или нет, ее спектральные линии, все ее особенности, которые отличают ее от других звезд. Красные гиганты, сверхгиганты, белые карлики, даже один черный карлик. В большинстве своем звезды главной последовательности, вокруг которых вращаются планеты, потому что он редко останавливался у звезд, где не было планет.

Возможно, никто никогда не знал больше звезд, чем он. Или больше – о звездах.

Но зачем ему было все это знать? Он хотел найти смысл, но ему казалось, что смысла нет. Смысл упорно ускользал от него. Да и был ли он вообще, смысл?

Он отвернулся от солнца и посмотрел вокруг, на все одновременно, на всю видимую поверхность планеты – как будто, подумалось ему, глаза на его несуществующей голове расположены со всех сторон. Почему, интересно, он упорно возвращается к мысли о глазах и голове? Может быть, когда-то у него были и глаза, и голова? Может быть, образ глаз и головы – это рудимент, старое навязчивое воспоминание, которое почему-то никак не хочет исчезать, но всплывает снова и снова, только дай повод?

Он попытался сосредоточиться на этой мысли, ухватить то ли образ, то ли воспоминание и вытащить его, пронзительно вопящее, из норы. Безуспешно.

Он сосредоточился на поверхности планеты. Он находился – правильное ли слово «находился»? – на крутом склоне холма с выступающими тут и там обнажениями горной породы. Холм немного загораживал обзор, но за ним до горизонта простиралась хорошо обозримая равнина.

Над равниной ничего не возвышалось, кроме одной невысокой горы, виднеющейся вдалеке. Ее склон покрывали борозды, а верхний край был зубчатым, так что это, вероятно, был древний кратер.

По равнине бежало несколько мелких речушек, но в них текла не вода. Редкие растения тянулись вверх на своих темно-зеленых стеблях, нагруженные фиолетовыми плодами, и вдруг он заметил, что тут росли не только они. На первый взгляд казалось, что, кроме растений с фиолетовыми плодами, на этой планете ничего не растет, потому что их было больше всего и они сразу притягивали взгляд.

Почва, видимо, состояла не только из песка. Он протянул руку – то есть руку он не мог протянуть, ведь рук у него не было, но ему привычней было думать, что он протягивает руку. Он протянул руку и запустил пальцы глубоко в почву, впитывая информацию о ней. Песок. Почти без примесей. Кремний, немного железа, немного алюминия, самая малость кислорода, водорода и магния. Кислотность низкая. Через него проходили цифры, проценты, но он не обращал внимания. Они появлялись и исчезали.

Атмосфера непригодна для жизни. Чьей жизни? Звезда класса B излучала смертоносную радиацию, но, опять же, смертоносную – для кого?

«Что я должен знать?» – спросил он себя. И впервые использовал еще одно слово. Я. Меня. Мне. Я сам. Что-то особенное, единственное, не часть чего-либо еще. Личность.

«Что я такое? – спросил он себя. – Где я? Для чего? Для чего я собираю информацию? Какое мне дело до почвы, до радиации, до атмосферы? Зачем мне знать, звезда какого класса светит надо мной? У меня нет тела, меня это не может затронуть. Никакой оболочки – одна лишь бесплотная сущность. Призрачное „я“».

На некоторое время он замер без движения, перестал собирать информацию, просто смотрел на желто-красную планету с фиолетовыми пятнами цветов.

Но вскоре он снова принялся за работу. Прикоснулся к выступам камня на склоне холма, нашел в них трещинки, просочился по ним между слоями.

Известняк. Тяжелый, плотный. Отложившийся на дне моря тысячелетия назад.

Вдруг он замер, испытав смутное беспокойство, и тут же понял, что его так взволновало. Окаменелости!

«Какое мне дело до окаменелостей?» – удивился он и тут же понял – с восторгом, насколько он вообще мог испытывать восторг. Перед ним были не окаменелые остатки растений, первобытных предков фиолетовых гигантов, растущих на поверхности планеты. Остатки принадлежали животным – это были развитые формы жизни, сложно организованные, преодолевшие множество ступеней эволюционной лестницы.

Как же редко он находил жизнь на других планетах! А если и находил, то в основном примитивнейшие растения или, может, микроорганизмы на самой грани эволюционного перехода – уже не растения, но еще не животные. «Я должен был догадаться, – думал он. – Должен был понять по растениям с фиолетовыми плодами. Это ведь не низшие растения, они очень сложно устроены». Несмотря на непригодную для жизни атмосферу, смертоносную радиацию, несмотря на то, что жидкость в ручьях не была водой, эволюция на планете шла полным ходом.

Он присмотрелся к одной из окаменелостей. Небольшое животное. Его, видимо, покрывал хитиновый панцирь, но что-то вроде скелета тоже имелось. У него были голова, тело и ноги. Приплюснутый хвост, чтобы плавать в той химической отраве, которая когда-то наполняла океан. Челюсти, чтобы хватать и держать добычу. И глаза – пожалуй, намного больше глаз, чем требовалось. Он нашел остатки пищеварительного тракта, кое-где сохранились фрагменты нервов или по крайней мере каналы, по которым раньше тянулись нервы.

И тут ему вспомнилось далекое, зыбкое время, когда он…

Кстати, почему «он»? Не она, не оно. «Я» и «он».

Два самоопределения – или, точнее, два слова для самоопределения.

«Я» и «он».

Он лежал, распростершись тонким слоем по выходам известняка; он знал все про окаменелости и размышлял о них. Он размышлял об этой конкретной окаменелости и том далеком дне, когда он впервые нашел окаменелость, о дне, когда он впервые узнал, что такое окаменелость. Он вспомнил, как отыскал ее, вспомнил, что это было за животное. Трилобит. Кто-то сказал ему, как оно называется, но он не мог вспомнить, кто именно. Так давно это было и так далеко, что в памяти остались лишь окаменелые остатки трилобита.

Но они точно были – то другое место и тот другой день; он не появился на свет и не был включен в миг, когда очнулся здесь. Его история началась давно. Он не раз просыпался раньше и каждый раз был самим собой. «Я не новый, – подумал он, – я старый. У меня есть прошлое».

Эти его мысли о глазах, о теле, о руках и ногах – не воспоминания ли из прошлого? Может быть, когда-то у него и вправду были глаза, голова и тело?

Или он ошибается? Может быть, это все фантомные воспоминания, слепленные из событий, случившихся не с ним, из чужих впечатлений? Вдруг все это ложная память, не его, а какого-то другого существа? А если воспоминания все-таки его, если все это происходило с ним – то что случилось потом, как он до такой степени изменился?

Он забыл и про известняк, и про окаменелости. Растекся по трещинам камня, тихий и бездвижный, надеясь в этой тишине и бездвижности найти ответ. И ответ появился – зыбкий, дразнящий, бесящий своей неполнотой. Не одно место, но множество; не один день, но много дней. Не одна планета, но многие планеты, растянувшиеся на многие световые годы.

Если все это правда, размышлял он, должна быть какая-то цель. Иначе зачем все эти планеты и сведения о них? Новая, непрошеная мысль – сведения о планетах. Зачем эти сведения? Зачем вообще их собирать? Явно не для себя, ему не нужны никакие сведения. Но, может, он должен был только накапливать собранную информацию и передавать ее дальше?

Если не для себя, то для кого? Он ждал, что ответ всплывет сам, что память вернется на место, но вскоре понял, что достиг предела и ничего больше не вспомнит.

Он медленно отделился от камня и снова встал на склоне холма – под желтым небом и над красной землей.

Вдруг невдалеке шевельнулся пласт земли, и он понял, что это не земля, а живое существо, благодаря окраске сливавшееся с красной почвой. Существо передвигалось быстро – будто тень скользнула. Короткое плавное движение – и оно снова замирало, сливаясь с землей.

Он знал, что оно наблюдает за ним, присматривается к нему, хотя не представлял, что именно оно видит. Возможно, оно чуяло другое сознание, другое существо, собрата по тому странному и невыразимому, в чем заключалась суть жизни. «Силовое поле, – подумал он, – может, я – бесплотный разум, заключенный в силовое поле?»

Он замер, позволяя существу себя рассмотреть. Оно кружило вокруг него такими же короткими плавными рывками. Взметало фонтанчики песка и оставляло за собой след на земле. Наконец оно приблизилось.

Тут он и поймал его. Он держал существо, не позволяя вырваться, удерживал множеством невидимых рук. Он изучал его, но не анализировал – лишь пытался понять, что оно собой представляет. Протоплазма, покрытая хитиновым панцирем, который защищал от радиации, а то и (он не был точно уверен) преобразовывал ее энергию. Этому существу, скорее всего, радиация была необходима, как другим – тепло, еда или кислород. Разумное и способное испытывать многообразные чувства – возможно, не настолько разумное, чтобы основать сложную культуру, но все же вполне разумное. Кто знает, может, оно еще не достигло пределов своего развития и через пару миллионолетий таки заложит новую культуру.

Он отпустил его. Существо поспешно заскользило прочь и быстро скрылось из виду, но еще некоторое время он мог понять, где оно, по следу на земле и взметающемуся вверх песку.

Его ждала работа. Надо было описать атмосферу, проанализировать состав почвы и микроорганизмы, которые, возможно, в ней обитают, проследить, куда бежит ручей, исследовать растительные формы жизни, полезные ископаемые, измерить магнитное поле и радиационный фон. Но сперва следовало изучить планету в целом, выяснить, что это за место, и найти регионы, которые представляют экономический интерес.

И вот опять появилось слово, которого раньше не было. Экономический.

Он погрузился в себя, в этот теоретический разум внутри гипотетического силового поля, в поисках смысла, скрытого в одном-единственном слове. Когда он нашел его, смысл был ясен и точен – наконец хоть что-то ясное и точное! Есть ли здесь что-либо, что можно использовать, что можно выгодно продать?

«Охота за сокровищами! – подумал он. – Вот в чем смысл моего существования».

Он тут же понял, что ему самому любые сокровища совершенно ни к чему. Должен быть кто-то еще, кому они нужны. Тем не менее при мысли о сокровищах им завладело радостное волнение.

«К чему мне, – спрашивал он себя, – искать сокровища?» Получил ли он хоть какую-то выгоду от всех тех сокровищ, которые нашел на других планетах? Впрочем, если подумать, далеко не на каждой из них были сокровища. А даже если и были – могли оказаться недоступными из-за природных условий. Он вспомнил: многие планеты, слишком многие, были таковы, что лишь существо вроде него могло к ним приблизиться.

Ну да, бывало, его пытались отозвать с планеты, когда выяснялось, что она не представляет экономической ценности, ведь дальнейшие исследования были бы пустой тратой времени. Но он бунтовал, игнорировал призывы возвращаться – куда уж там ему полагалось возвращаться. Потому что, согласно его внутреннему кодексу, уж если он принимался за работу, то не отступал, пока она не будет выполнена. Если он за что-то брался, он не мог все бросить, пока дело не сделано. Это твердолобое упрямство было неотъемлемым его качеством, и без него он не смог бы заниматься тем, чем занимался.

Либо так, либо никак. Он либо жил, либо не жил. Либо работал, либо нет. Таким его сделали – чтобы он хотел найти ответы на все поставленные вопросы и не мог отступить прежде, чем они исчерпаются. Им пришлось смириться, в конце концов они его поняли; теперь никто больше не пытается отозвать его с невыгодной планеты.

«Они?» – спросил он себя и смутно припомнил других существ – таких же, каким он был раньше. Они создали его, они сделали его тем, кем он был, и эксплуатировали его так же, как эксплуатировали найденные им прибыльные планеты. Впрочем, его не смущало, что его используют, потому что благодаря этому он жил, и не мог бы жить иначе. Либо такая жизнь, либо совсем никакой. Он попытался припомнить подробности, но что-то ему мешало. Точно так же он многого не мог вспомнить о планетах, на которых был раньше, – воспоминания приходили урывками. Он подумал, что это неправильно, ведь опыт, который он получил на других планетах, мог подсказать что-то о той, где он очутился сейчас. Но им почему-то так не казалось, и они усердно стирали все его воспоминания о прошлом, прежде чем снова выслать на задание.

«Надо очистить его память, – говорили они, – чтобы уберечь от сомнений; на новую планету нужно послать новый, ясный, ничем не обремененный разум».

Поэтому, понял он, на каждой планете он чувствовал себя рожденным здесь и сейчас и заново искал цель и смысл своей жизни.

Он не был против. Он жил и видел много планет – очень разных планет, – видел их и мог не опасаться за свою жизнь, где бы ни оказался. Поскольку ничто не могло навредить ему – ни зубы, ни когти, ни яд; любая атмосфера, любая радиация – все было ему нипочем. Поскольку нечему было вредить. Он шел – нет, не шел, но двигался – неприкасаемый сквозь бесчисленные адские бездны Вселенной.

Поднималось второе солнце – громадная, кирпичного цвета звезда выползала из-за горизонта, первая же начинала клониться к западу. Для удобства он решил считать, что большое красное солнце восходит на востоке.

Спектральный класс K2, вычислил он; звезда раз в тридцать больше Солнца в диаметре, с температурой на поверхности не выше 4000 градусов. Двойная система – как минимум, ведь могут взойти и другие солнца, которые ему только предстоит увидеть. Он попытался вычислить расстояние, но о точности не могло быть и речи, пока гигант не поднимется выше по небу, пока он не оторвется от горизонта, который сейчас рассекает его надвое.

Но второе солнце может подождать, все может подождать. Сперва он должен кое-что осмотреть. Раньше он этого не понимал, но теперь стало очевидно, что одна деталь ландшафта не дает ему покоя. С кратером было что-то не так. По виду типичный кратер – но откуда он тут взялся? Вулканический кратер никак не мог возникнуть посреди песчаной равнины, где из горных пород был только осадочный известняк. Вокруг ни магматических пород, ни застывших потоков лавы. Даже если бы кратер возник из-за падения метеорита, картинка все равно не складывалась, потому что удар метеорита, оставившего кратер такого размера, превратил бы все вокруг в раскаленную массу и вызвал бы выплеск магмы – но никаких подобных последствий не наблюдалось.

Он неспешно заскользил в сторону кратера. Под ним была все та же красная почва и фиолетовые плоды, ничего интересного.

Он остановился – если про него можно было так сказать – на краю кратера, и пару мгновений не мог понять, что именно он видит.

Какая-то блестящая субстанция спускалась по всей окружности кратера от края ко дну, образуя нечто вроде вогнутого зеркала. Точнее, не совсем зеркала, потому что оно ничего не отражало.

Тут внезапно на поверхности проступило изображение – и если бы он мог дышать, у него бы перехватило дыхание.

Два существа, одно – большое, другое – поменьше, стояли на краю глубокого карьера, а рядом с ними возвышался срез песчаника. Существо поменьше ковырялось в песчанике каким-то инструментом – инструмент оно сжимало в ладони, ладонь крепилась к руке, а рука – к телу, и у тела были глаза и голова.

«Это я, – подумал он, – тот, маленький, это же я!»

Нахлынули слабость и тревога, картинка в зеркале манила его, как будто звала слиться с его собственным отражением. Врата памяти распахнулись, и старые, запретные воспоминания о прошедшем и родном выплеснулись на него, и он закричал, желая, чтобы они исчезли, но было поздно. Как будто кто-то держал его, не позволяя вырваться, и на ухо нашептывал то, чего он не хотел знать.

Люди, отец, сын, железная дорога, Земля, первый найденный трилобит. Воспоминания безжалостно заполняли его, то разумное силовое поле, которым он стал, в результате эволюции или какого-то эксперимента, – силовое поле, до этой минуты казавшееся таким надежным и безопасным.

На его отце был старый свитер, протершийся на локтях, и поношенные черные брюки, растянувшиеся на коленях. Он курил старенькую трубку с обуглившейся по краям чашей и изгрызенным мундштуком и с интересом наблюдал, как мальчик очень аккуратно извлекает из породы кусок камня с отпечатком древнего животного.

Тут изображение зарябило и погасло, и он присел (?) на край кратера с мертвым зеркалом в чаше, не отражавшим ничего, кроме синих и красных бликов двух солнц.

«Теперь я знаю», – подумал он.

Он не знал, кто он сейчас, но знал, кем был когда-то, – существом, которое ходило на двух ногах, с телом и руками, с головой, глазами и ртом, и когда он нашел своего первого трилобита, этот рот вскрикнул от восторга. Существом, которое несло себя слишком гордо и самоуверенно – хотя, в отличие от него теперешнего, не было защищено от любой опасности.

Интересно, как он изменился, как перестал быть таким хрупким и беззащитным?

«Может, я умер?» – подумал он и поразился мысли о смерти, она была для него внове. Смерть – это конец, а ведь у него не было конца, никогда не будет; то, чем он был, разум, заключенный в силовое поле, могло существовать вечно. Но до этого, в процессе его личной эволюции или создания, мог ли он умереть? Должен ли человек умереть, чтобы стать таким, как он?

Он сидел на краю кратера и знал о планете все – ее красный песок, желтое небо, зелено-фиолетовые растения, журчание жидкости в ручьях, красное и синее солнца и тени от них, известняк, окаменелости и то существо, которое взметало в воздух песок.

Но было что-то еще, и при мысли об этом его захлестнул панический страх. Он не знал страха – не мог его знать, потому что был защищен от всего, неприкасаем, он, наверное, мог без труда проникнуть в самый центр солнца. К нему нельзя прикоснуться, ему нельзя навредить.

Но теперь все изменилось, что-то пробило его защиту. Что-то вырвало из него старые воспоминания, показало их ему. Здесь, на этой планете, было нечто, перед чем он был уязвим, нечто, способное залезть внутрь его и вытащить оттуда то, о чем он и сам не подозревает.

«Кто ты такой?» – выкрикнул он, и призрачное эхо пробежало по земле, в насмешку возвращая ему его собственные слова: «Кто ты такой? Кто ты такой?» Все тише и тише, и другого ответа он не получил.

Нечто могло себе позволить не отвечать ему. Ему не было нужды отвечать. Нечто могло самодовольно молчать, пока он надрывался и ждал, не покажет ли оно ему другие воспоминания, то ли преследуя какую-то загадочную цель, то ли просто чтобы посмеяться над ним.

Он больше не чувствовал себя в безопасности. Он стал уязвим. Беззащитен перед этим существом, которое с помощью зеркала показало ему, как он слаб.

Он закричал снова, обращаясь на этот раз к своим сородичам, которые послали его сюда.

«Заберите меня! Я беззащитен! Спасите!»

Тишина.

«Я работал на вас! Я собирал для вас информацию! Я честно выполнял свою работу – вы должны меня спасти!»

Тишина.

«Прошу!»

Тишина.

Тишина – и даже хуже, чем тишина. Не просто тишина, но пустота, отсутствие, вакуум.

Понимание тяжким грузом свалилось на него. Они его бросили, оборвали все связи с ним – и оставили его дрейфовать в неизведанном космосе. Они отвернулись от него, и теперь он остался без защиты, совсем один.

Они знали, что случилось. Они знали всё, что с ним происходило, ведь они постоянно за ним следили и знали всё, что знал он. Они почувствовали опасность, возможно, еще раньше его. Они поняли, что в опасности не только он, но и они тоже. Если что-то проникло сквозь его защиту, оно может отследить канал связи и добраться до них самих. Поэтому канал перекрыли – раз и навсегда. Они не хотели рисковать. Они постоянно ему повторяли: «Тебя не должны обнаружить, никто не должен подозревать о твоем существовании. Ты не должен себя выдать!»

«Никто не должен узнать про нас».

Холодные, черствые, безразличные. И напуганные. Напуганные, быть может, сильнее, чем он сам. Потому что теперь они знали: во Вселенной существует нечто, способное заметить бесплотного наблюдателя, их посланника. Они никогда не отправят другого (да и есть ли он, другой?), потому что все время будут бояться. Но еще сильнее они будут бояться того, что недостаточно быстро перекрыли канал связи, что существо, которое обнаружило наблюдателя, уже вышло на след.

Будут бояться за свои тела и доходы.

«Нет, не за тела, – сказал голос внутри его. – Не биологические тела. Ни у одного представителя твоего вида больше нет тел…»

«Но кто они тогда?» – спросил он.

«Они – продолжение тел, и они выполняют задачу, которую им дали те, у кого были тела, – давным-давно. Они выполняют ее бездумно, бесцельно, хоть и помнят, что была какая-то цель».

«Кто ты? – спросил он. – Откуда ты все это знаешь? Что ты сделаешь со мной?»

«Я похож на тебя, – ответил голос, – и вместе с тем не похож. Ты можешь стать таким, как я. Теперь ты свободен».

«Но у меня ничего нет…» – сказал он.

«У тебя есть ты, – возразил голос. – Разве этого мало?»

«А разве нет?» – спросил он.

Но ответ был не нужен.

Ведь «я» было основой жизни, квинтэссенцией. Общественные институты, культура, экономика были лишь средством выражения этого «я». У него не было ничего, кроме «я», и «я» принадлежало ему. Больше он ни в чем не нуждался.

«Спасибо тебе», – сказал он, последний человек во Вселенной.