Текст книги "Россия и мусульманский мир № 1 / 2010"

Кавказские приоритеты внешней политики Казахстана

Сергей Маркедонов, политолог

Сегодня в экспертных кругах России и трех бывших республик советского Закавказья весьма интенсивно обсуждается такой новый тренд, как «интернационализация» Южного Кавказа. При этом, однако, все разговоры о внешних игроках, как правило, ограничиваются рассмотрением политических мероприятий Европейского союза, среди которых реализация мирного плана «Саркози– Медведев», а также программ «Восточное партнерство» и «Черноморская синергия» или американского геополитического проекта «Большой Ближний Восток». Между тем, Южный Кавказ привлекает серьезное внимание не только европейских и заокеанских политиков, но и ближайших «некавказских» соседей России по СНГ, причем об их приоритетах и интересах известно гораздо меньше. Новые постсоветские государства готовы самостоятельно выстраивать внешнеэкономические и политические отношения не только в «своих» регионах, но и в других частях бывшего Советского Союза. Среди стран Центральной Азии к таковым, безусловно, относится Казахстан – государство, занимающее вторую по площади территорию в СНГ и девятую в мире.

За период национальной независимости Казахстан не раз демонстрировал особое понимание кавказских проблем, не совпадающее как с официальной позицией Российской Федерации, так и со взглядами геополитических конкурентов России. В качестве примеров здесь можно сослаться на выстраивание внешнеэкономических связей с Грузией в 2005–2008 гг., участие в проекте трубопровода Баку–Тбилиси–Джейхан (БТД) или активизацию внешнеполитических инициатив в рамках Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ).

Основные характеристики внешней политики Казахстана сложились в период распада СССР и сразу после подписания Беловежских соглашений. Вот что об этом пишет российский политолог и журналист А. Караваев: «Казахстан не может претендовать на “державную” политику в больших геополитических масштабах. К примеру, если Россия в своих задачах способна (или считает, что способна) оперировать такими понятиями, как “зона геополитического влияния”, способна выстраивать внутри этой зоны собственные системы связей и, в итоге, на определенных участках мирового пространства говорить на равных с мировыми лидерами… для Казахстана такая “большая политика” очевидно не подходит. Задача Астаны – малыми средствами достигать максимально возможных результатов».

Подобные внешнеполитические подходы объясняются в первую очередь непродолжительной историей казахстанской государственности (речь идет, конечно же, о современном национальном государстве, а не об образованиях средневекового периода). Отсутствие собственных внешнеполитических традиций и незнание специфики страны ключевыми международными игроками поначалу ограничивали казахстанскую внешнюю политику двумя форматами. Первый можно назвать «знакомством с внешним миром». Он включал в себя выстраивание двусторонних отношений с различными международными структурами (ООН, ОБСЕ, Советом Европы, Организацией Исламская конференция), а также с влиятельными акторами, среди которых стоит выделить США, Европейский союз, Турцию, Японию, Южную Корею, Китай. Второй формат предполагал сосредоточение на механизмах региональной безопасности и интеграции в Центральной Азии. Собственно говоря, сам термин «Центральная Азия» для обозначения бывших среднеазиатских республик СССР был предложен казахстанским президентом Н. Назарбаевым в 1992 г.

Таким образом, в первое десятилетие независимости Казахстан практически не выходил за рамки центральноазиатской проблематики – создания Договора о коллективной безопасности (ДКБ) и участия в нем, обсуждения проекта Союза Центральноазиатских государств, влияния на разрешение внутриполитического кризиса в Таджикистане. Однако в этом ряду имелось одно исключение, значение которого для формирования всей последующей казахстанской внешней политики трудно переоценить. Речь идет о том, что на закате существования Советского Союза Назарбаев предлагал посреднические усилия в разрешении нагорно-карабахского конфликта. 21–23 сентября 1991 г. президент России Б. Ельцин вместе с казахстанским лидером посетил конфликтный регион. Таким образом, был зафиксирован формат, который и сегодня многим представляется оптимальным. Целями подписанного в 1991 г. коммюнике были стабилизация ситуации в регионе, возвращение депортированного населения к местам постоянного проживания, освобождение заложников, размещение в зоне конфликта информационных групп из представителей России и Казахстана. В тот период посредническая миссия Назарбаева не увенчалась успехом. Однако именно Кавказский регион предоставил возможности внешнеполитической презентации и президента Казахстана лично, и всей внешней политики будущего независимого государства.

Именно тогда Казахстан впервые заявил о себе как о возможном беспристрастном посреднике в переговорном процессе, как о стране, стремящейся к мирному решению этнополитических конфликтов. Карабахский дебют, впрочем, имел и внутриполитическое значение. Президент Назарбаев, собственными глазами наблюдая за вооруженным противоборством вокруг спорных территорий, сделал ставку не на этнический национализм, а на концепцию гражданской нации. Именно это обстоятельство, вопреки типичным для самоопределения новых национальных государств эксцессам, удержало Казахстан от воспроизводства кавказского сценария. Сегодня во всех международно-правовых документах этого государства используется политическая («казахстанцы»), а не этническая («казахи») идентификация.

В конце 1990-х – начале 2000-х годов внешняя политика Казахстана на кавказском направлении стала еще более интенсивной. За этим стояло несколько причин.

Во-первых, будучи одним из пяти (наряду с Азербайджаном, Ираном, Россией и Туркменистаном) прикаспийских государств, Казахстан имел собственное «кавказское окно» – прямой выход на Кавказ через Каспий, а потому был заинтересован в продвижении в этот регион. Еще на Стамбульском саммите ОБСЕ в конце 1999 г. руководство Казахстана документально зафиксировало свой интерес к участию в «политическом трубопроводе» Баку–Тбилиси–Джейхан, само упоминание которого вызывало тогда стойкую неприязнь и на Старой, и на Смоленской площадях. Спустя три года после Стамбула Астана перешла к экономической конкретике: 16 июня 2006 г. был подписан «Договор между Республикой Казахстан и Азербайджанской Республикой по поддержке и содействию в транспортировке нефти из Республики Казахстан через Каспийское море и территорию Азербайджанской Республики». Интересна в этой связи мотивация действий и решений Казахстана, предлагаемая внешним наблюдателям. Участие в проекте БТД Астана рассматривает как одно из проявлений многовекторной внешней политики. 3 ноября 2008 г. по нефтепроводу пошла первая казахстанская нефть.

Во-вторых, кавказские приоритеты Казахстана во многом определялись внутренними соображениями. Новое государство с не-сформированной до конца политической идентичностью чрезвычайно опасалось (и продолжает опасаться) сепаратизма. Открывая VII Евразийский медиафорум в Алма-Ате 24 апреля 2008 г., казахстанский президент заявил: «Все существующие конфликты продолжаются, а угрозы не уменьшились. …Мир вновь вплотную столкнулся с проблемой сепаратизма, которая в этот раз вызвала настоящий кризис системы международного права. События в Косово и в Тибете сразу же вошли в арсенал средств, используемых в глобальной геополитической борьбе». Отсюда вытекает стремление к выстраиванию взаимовыгодных, прежде всего экономических, отношений с Грузией и Азербайджаном. Именно посредством экономического оздоровления закавказских республик Астана стремилась внести собственный вклад в «купирование» сепаратистской угрозы на пространстве бывшего СССР.

В ходе визита в Грузию в октябре 2005 г. Назарбаев заявил: «Я сравнил реформы в экономике с теми, которые осуществлялись в Грузии в трудные годы после развала СССР. И я убедился, с точки зрения Казахстана, в правильности реформ, которые сейчас проводит руководство Грузии». А вот мнение эксперта Казахстанского института стратегических исследований при президенте республики Г. Рахматуллиной: «[Для Казахстана] весьма актуально сотрудничество с Грузией, обладающей огромным транзитным потенциалом». Именно 2005 г. стал точкой интенсификации отношений Тбилиси и Астаны. Тогда казахстанский президент четко обозначил грузинское направление как одно из приоритетных для Астаны: «Мы хотим выйти в Черное море со своей нефтью, различными товарами, грузами, чтобы развивать торговлю. Мы хотим принять участие в процессе приватизации объектов в Грузии, в строительстве, в приобретении здесь промышленных объектов. Мы хотим иметь объекты отдыха и туризма на берегу Черного моря». За три последующих года Казахстан стал ведущим инвестором в Грузии, опередив Турцию и Великобританию и заняв мощные позиции – как в банковской сфере, так и в рекреационном бизнесе черноморского побережья Аджарии.

Однако начиная с минувшего года Казахстан резко «сбавил обороты» внешнеэкономической деятельности в Грузии. Основной причиной этой смены вех стали не «фактор Кремля» и не признание Россией независимости Абхазии и Южной Осетии. Уместно напомнить, что в политическом плане позиция Астаны по двум конфликтам на Южном Кавказе всегда отличалась от российских подходов. Так, весной 2008 г. Казахстан отказался поддерживать инициативу Москвы по выходу из режима санкций против Абхазии, а после «пятидневной войны» Назарбаев фактически усомнился в официальной трактовке событий в Южной Осетии, предложенной Москвой, заявив, что «российские СМИ оценили ситуацию как гуманитарную катастрофу и геноцид осетинского народа. Наверное, истина выяснится позже». А вот наблюдение эксперта по Центрально-Азиатскому региону С. Расова: «…самую филигранную технику дипломатии продемонстрировал экс-министр МИД РК, а ныне спикер Сената Казахстана Косым-Жомарт Токаев. Выступая в рамках осенней сессии Парламентской ассамблеи ОБСЕ в Торонто, сенатор сказал, что, с одной стороны, Казахстан “всегда принципиально выступает в защиту права народов на самоопределение и эта политика будет продолжена”. И тут же заявил об ответственном поведении лидеров государств для соблюдения “принципов защиты и обеспечения территориальной целостности”. И еще раз заверил мировое сообщество, что “Казахстан готов принять активное участие в миссии ОБСЕ в урегулировании ситуации на Кавказе”».

Конечно же, позиции Москвы принимаются Казахстаном к сведению. К этому Астану подталкивают и соседство с Китаем, которое для Казахстана с его большой территорией и малым населением является особенно важным, и озабоченность региональной безопасностью, начиная с радикального ислама и заканчивая террористической угрозой. Но одновременно нельзя не видеть самостоятельной казахстанской логики, предопределяющей решения по Грузии. Прежде всего, это влияние нынешнего финансового кризиса, который затронул Казахстан раньше, чем Россию.

Далее, это традиционные осторожность и избирательность внешней политики Астаны с присущим ей стремлением всеми силами избегать необоснованных рисков и авантюр, подобных той, что Грузия продемонстрировала в августе 2008 г.

В этой связи уместно отметить, что в отношении соседнего Азербайджана политический курс Казахстана не претерпел столь же решительных изменений. Баку стремится поддерживать ровные отношения и с Российской Федерацией, и с Соединенными Штатами (а также с НАТО), и с соседним Ираном. Его внешнеполитическая философия близка казахстанскому руководству. О трубопроводе БТД уже говорилось выше: сотрудничество в рамках этого проекта после августа 2008 г. не прерывалось. Казахстан участвует и в другом важном для азербайджанской стороны начинании – в строительстве железной дороги Баку–Ахалкалаки–Тбилиси–Карс. По этому маршруту Казахстан в перспективе планирует экспортировать до 5 млн. т зерна в год. Причем в Баку уже введен в строй зерновой терминал мощностью до 800 тыс. т в год, где будут хранить казахстанское зерно для его дальнейшего экспорта на мировые рынки.

Но помимо внешнеэкономических интересов и соображений внутренней стабильности, у Казахстана есть еще одно основание для вовлеченности в кавказские дела. Позиционируя себя в качестве «самого европейского государства» в Центральной Азии, Казахстан чрезвычайно заинтересован в сотрудничестве с международными институтами, занимающимися вопросами безопасности в Европе. В 2010 г. Казахстан первым из республик бывшего Советского Союза будет председательствовать в Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе. Еще в 2008 г. Астана предложила для ОБСЕ «Дорожную карту укрепления межэтнического и межконфессионального согласия». В тот же период президент Назарбаев в качестве дополнительного акцента внешней политики Казахстана выделил разработку специальной программы «Путь в Европу». Среди ее главных приоритетов были названы экономическое сотрудничество Казахстана с ЕС, совершенствование управленческой системы государства, а также разработка собственного стратегического видения казахстанского председательства в ОБСЕ.

Напомним, что эта организация тесно вовлечена в процесс урегулирования конфликтов на Южном Кавказе. Миссия ОБСЕ в Грузии была создана в январе 1992 г., а в марте 1994-го ее мандат был расширен применительно к грузино-осетинскому конфликту. Нагорно-карабахский конфликт также является «зоной ответственности» этой организации, поскольку посредничеством между Ереваном и Баку занимается минская группа ОБСЕ, имеющая трех сопредседателей – от России, США и Франции. В настоящее время Россия и прочие члены организации существенно расходятся по поводу формата и перспектив миссии ОБСЕ в Грузии: Россия выступает за создание двух параллельных миссий: в Грузии и в Южной Осетии. Таким образом, в 2010 г. Казахстану вновь представится возможность продемонстрировать свои посреднические умения, причем именно в Кавказском регионе.

Таким образом, своей внешней политикой на Южном Кавказе центральноазиатское государство Казахстан доказывает ряд важных истин, которые до сих пор плохо усвоены российским политическим классом и экспертным сообществом. Главная из них заключается в том, что после распада СССР у бывших союзных республик более нет чувства братской «солидарности» и исторической «благодарности». На смену ему пришли национальный эгоизм и собственные интересы в экономике и политике. Только эти интересы – а не фантомы евразийского единства и советского прошлого – определяют стратегию новых независимых государств. А потому Астана и впредь будет делать в Грузии и Азербайджане не то, чего хотят от нее в Москве, а то, что национальная казахстанская элита считает выгодным для себя. И никакие рассуждения о «марионетке Саакашвили» или «милитаризации Азербайджана» не будут учитываться, если на то не будет собственных резонов. На прошлогоднем Евразийском медиафоруме в Алма-Ате высокопоставленный чиновник казахстанской администрации высказал автору этой статьи креативную мысль: «Две трубы всегда лучшe, чем одна». В целом, пример Казахстана – удачная модель, доказывающая, что в реальности в СНГ вопрос: «С кем вы, с Россией или с Западом?» – не работает. Новые национальные государства сотрудничают с теми, кто видится им наиболее адекватным партнером в реализации их интересов. Это может быть не только Россия или Запад, но и Иран или Китай, Грузия или Азербайджан, Украина или Молдова.

«Неприкосновенный запас», М., 2009, № 4, с. 136–144.

Формирование позитивного образа России в Киргизстане

Н. Борисов, публицист

Тема образов, имиджей и технологий их формирования актуализировалась в отечественной науке и публицистике сравнительно недавно, но уже успела стать популярной и в известном смысле «модной». Это связано как с интенсивным освоением западного наследия по этим проблемам, долгое время недоступного или труднодоступного российским исследователям, так и с практическими задачами по формированию положительных (или отрицательных) образов различных объектов – от товара, производимого фирмой, до кандидата в депутаты, от предприятия до целого государства. Понятие образа страны связано с понятием «национальные стереотипы», а стереотип, в свою очередь, – это стандартизированный и устойчивый образ, позволяющий получить обобщенное представление о целой категории однородных явлений или объектов. Понятно, что стереотипы могут не соответствовать объективной ситуации в стране и базироваться на искаженной или неверно интерпретированной информации. Особенность стереотипа состоит еще и в том, что меняется он чрезвычайно медленно, передаваясь из поколения в поколение и являясь одной из характеристик политической культуры.

Что касается образов России на постсоветском пространстве, представляется, что только сейчас к российской политической элите приходит осознание необходимости целенаправленного формирования позитивного образа России. По-видимому, после распада СССР политическая элита России, даже если она и осознавала важность сохранения позитивного образа России в бывших союзных республиках, была убеждена в том, что этот образ будет сохраняться «сам по себе», без особенных усилий с ее стороны, прежде всего в силу безальтернативности России как мощного культурно-цивилизационного центра, с которым республики прочно связаны экономическими и военно-политическими связями и общим историческим прошлым. Однако очень скоро стало понятно, что на постсоветском пространстве будет вестись жесткая конкуренция за влияние во всех сферах, и в том числе – за самый привлекательный образ страны (или цивилизации), понимаемый как набор устойчивых стереотипов, ценностных ориентаций, ожидаемого воздействия в отношении той или иной страны у населения данного государства. В конкуренцию вступили прежде всего США, Китай, региональные азиатские державы – Иран, Турция, Япония. Россия же, вступив в конкуренцию позже других, оказалось вынужденной делать попытки по «отвоеванию» части постсоветского пространства у соперников, в том числе и в информационно-психологическом противостоянии. Стало понятно, что формирование образа – один из важнейших ресурсов государства и факторов развития межгосударственного политического, экономического и военного сотрудничества.

Киргизская Республика в противостоянии региональных и мировых сверхдержав в целом оказалась на стороне России. Рассмотрим основные стереотипы, в совокупности формирующие образ России в Киргизстане. Для этого необходимо, во-первых, проанализировать некоторые особенности политической истории Киргизстана, его этнического состава, обстоятельства вхождения в состав России, во-вторых – изучить некоторые распространенные стереотипы в отношении России, сложившиеся у представителей политической элиты, в средствах массовой информации и в обществе в целом. Примечательно, что в большинстве своем они имеют неполитический характер, однако в совокупности, безусловно, оказывают существенное влияние на российско-киргизстанские отношения.

Первые обращения киргизов к России были вызваны усилением давления на кочевников со стороны Коканда на западе и Китая на юге, а также борьбой из-за пастбищ с казахами на севере. Первое посольство киргизов в Россию было направлено еще в 1785 г., после чего Екатерина II выразила готовность покровительствовать этому народу и формально приняла его под покровительство России, хотя фактически киргизы в это время сохраняли независимость. В начале XIX в., в условиях кокандской экспансии и испытывая потребность в поддержке восстаний против Коканда, киргизы на собрании представителей основных родов приняли решение вновь просить российского покровительства. Киргизам необходимо было получить поддержку как для защиты от внутренних усобиц (оказания помощи в борьбе против других родов), так и для борьбы с внешними угрозами (прежде всего со стороны Коканда и Китая). Русские власти со своей стороны нуждались в беспрепятственном прохождении торговых караванов через кочевья далее на юг и в защите. Решающими событиями, повлиявшими на окончательное присоединение киргизов к России, стали захват в 1855 г. киргизами кокандской крепости Пишпек (нынешний г. Бишкек) и обращение к России с просьбой о принятии их в состав страны. В течение 1855–1863 гг. прииссыккульскими киргизскими родами (10 тыс. юрт) была принята присяга и скреплены двусторонние договоры о принятии киргизского народа в российское подданство. В 1863 г. была принята присяга киргизов Центрального Тянь-Шаня и началось фактическое установление власти России в северных районах. Южные киргизы, находившиеся в составе Кокандского ханства, вошли в состав России в 1876 г., сразу после его ликвидации.

Таким образом, присоединение киргизов было вызвано в первую очередь экономическими потребностями российских купцов, с одной стороны, и настойчивыми обращениями киргизских родов за поддержкой и покровительством к России – с другой (о том, что российские власти не считали принятие в состав империи киргизов приоритетной задачей, говорит тот факт, что ряд обращений киргизов к России долгое время оставался вообще без ответа). Обращает на себя внимание фактически добровольное вхождение киргизов в состав России (в отличие от ряда других среднеазиатских народов). Что касается статуса территорий, на которых проживало киргизское население, и порядка его управления в составе империи, то новые институты, вводимые империей, не нужно было насаждать насильственно, ломая старые, поскольку государственных институтов у киргизов не было вообще. Территория расселения киргизов была разделена на волости и аилы. Волостные и аильные старшины избирались сроком на три года непрямыми выборами, утверждались затем военным губернатором и уездным начальником и подчинялись им. Манапы (представители местной родовой знати) переходили на службу российскому правительству.

С другой стороны, процессы колонизации киргизских земель и скупки за долги земель обедневшего оседлого населения не способствовали росту популярности российских властей и доверия к ним местных жителей. Об этом говорит и активное участие киргизов в известном восстании 1916 г., поводом для которого послужила мобилизация местного мужского населения в возрасте от 19 до 43 лет на военно-тыловые работы. Именно кочевники-киргизы стали наиболее активной частью восставших, а наибольшие потери мирного русского населения (более 2 тыс. убитых) были в районе восстания киргизов (Пишпек и Пржевальский уезд). Призыв местного населения в армию был воспринят как нарушение традиционного уклада жизни и традиционных представлений о границах вмешательства империи в жизнь местного населения. Некоторые представители русских властей прямо признавали, что киргизам «чуждо понятие о России как об отечестве, которое долг их защищать… К воинской повинности они питают непреодолимое отвращение».

Восстание показало, что за все время управления среднеазиатскими территориями Российской империей русские власти практически не смогли создать положительный образ России в глазах местного населения, не говоря уже о формировании российской наднациональной идентичности у местных жителей. В силу отсутствия «груза» государственности и признаваемых всеми правителей киргизы вошли с меньшими усилиями со стороны большевиков и в состав Советской России. В составе РСФСР была образована вначале Киргизская автономная область, затем Киргизская АССР, преобразованная в 1926 г. в Киргизскую ССР. При анализе высшего руководства Киргизской ССР (особенно в первые десятилетия ее существования) обращает на себя внимание крайне незначительная доля национальной бюрократии: до 1950 г. первые секретари республиканского ЦК были русскими, а среди чиновников киргизы составляли от 10 до 15%. В связи с этим можно говорить о том, что до 1950-х годов Киргизия воспринималась союзным центром по-прежнему как автономия в составе России, руководство которой было лишено даже внешних признаков самостоятельности. Тем не менее только при советской власти киргизы формально обрели национальное государство, фактическое становление которого далеко не завершено и сегодня.

Еще одним фактором формирования образа России в Киргиз-стане является многосоставность общества. В киргизском обществе из-за кочевых традиций элементы классического трайбализма были выражены в более сильной степени, чем у оседлых среднеазиатских народов. Крупных родоплеменных объединений оставалось всего два (северное и южное), однако внутри себя они делились на большое количество родов. Другой особенностью киргизского общества является четкая иерархия бывших племенных образований: они выстраиваются по степени влиятельности, в том числе политической. Исторически наиболее влиятельными были представители северных родов, внутри которых также существует своя иерархия. Это порождало скрытый конфликт, который усугублялся тем фактом, что 2/3 населения Киргизстана всегда были сосредоточены в южных районах страны. Кроме того, процесс консолидации титульной нации затрудняли ее фактическое положение национального меньшинства и сильное влияние русскоязычного населения в северных районах и узбекского – в южных. В 1980-х годах киргизы составляли 52,4% населения республики (а в 1960-х годах – чуть более 40%), русские – 21,5, узбеки – 11,9, украинцы – 3,0, немцы – 2,8, татары – 2,0, прочие – 6,4%.

Особенность промышленной модернизации в Киргизстане заключалась в том, что она практически не коснулась этнических киргизов. Доля рабочих-киргизов, и так не слишком высокая, продолжала неуклонно снижаться за счет повышения числа рабочих из славянских республик СССР. Так, в энергетике киргизы составляли всего 6,3% рабочих, в машиностроении и металлообработке – 11, среди инженеров и техников киргизов насчитывалось 13%. Это привело не только к тому, что титульная нация оставалась «немодернизированной», но и к тому, что киргизы стали меньшинством в своей республике и составляли по переписи 1959 г. 40%, а 1970 г. – 42% населения. На протяжении всего советского периода киргизы никогда не составляли более 20% городского населения. Таким образом, несмотря на высокие темпы развития промышленности, титульная нация в основе своей продолжала оставаться «сельской», сравнительно менее образованной и социально обеспеченной. По замечанию ряда авторов и жителей республики, русский язык в советское время превратился в Киргизии в непременное условие вертикальной социальной мобильности: получения качественного образования, высокого статуса, доступа в политическую элиту.

Таким образом, важным для формирования образа России в Киргизстане является, во-первых, фактический раскол киргизского этноса на несколько родоплеменных групп, различавшихся по языку, религии, социальному обеспечению, образованию, и, во-вторых, постоянное присутствие в республике большой доли русскоязычного населения. Оно расселялось преимущественно в крупных городах и на севере республики. Это послужило, с одной стороны, формированию благоприятного образа России как «великого культурного соседа», способствовавшего поднятию культурного, образовательного уровня населения Киргизии, с другой же стороны – дальнейшему усилению противоречий между северной и южной ветвью киргизов, поскольку «русификация» и секуляризация практически не коснулись юга республики. Тем самым была заложена возможность для формирования неоднозначного образа России в глазах населения республики в целом.

Еще один крайне важный фактор формирования образа России в Киргизстане – положение Киргизстана в постсоветской «системе координат». В современной ситуации «полураспада» СНГ на несколько конкурирующих между собой региональных политических, а сейчас и военно-политических образований Киргизская Республика всегда принимала сторону тех блоков, в которых ведущую роль играла Россия. Так, Киргизстан является членом ОДКБ, ШОС и ЕврАзЭС – трех ключевых международных организаций на постсоветском пространстве, инициатором образования и явным лидером которых выступала Россия. Приверженность целям этих организаций и членству в них была характерна для периода А. Акаева и подтверждена новым руководством во главе с К. Бакиевым. Киргизстан не был, подобно Узбекистану, менявшему стратегические направления внешней политики, членом если не антироссийских, то по меньшей мере создававшихся в качестве альтернативных пророссийским организаций, таких как ГУУАМ (ныне ГУАМ) и «Содружество демократического выбора». Все это является исключительно важным фактором формирования положительных стереотипов в отношении России в общественном сознании.

Существует и еще один фактор формирования стереотипов – общеизвестная трудовая миграция киргизов в Россию. Среди них есть и те, которые более или менее постоянно обосновались в России, и те, кто бывает в России временно, лишь для продажи товаров. Киргизы подчеркивают неизбежность этого процесса, несмотря на ухудшающееся отношение к ним со стороны русских в России: «Работы здесь (в Киргизстане) нет, а если у кого и есть, то на такую зарплату семью даже едва прокормить невозможно. Вот и приходится возить товары в Россию, снося любые издевательства. При этом я не только свою семью, содержу, но еще и родственникам помогаю», – свидетельствует один из мигрантов.

Новая политическая элита во главе с президентом А. Акаевым, пришедшая к власти в республике в начале 1990-х годов, оказалась в крайне сложной ситуации. С одной стороны, перед ней стояла задача формирования национального киргизского государства и утверждения в качестве основы своей легитимации национальной идеологии, которая в одной из важнейших компонент должна была иметь, по аналогии с другими бывшими союзными республиками, негативный образ России (как завоевателя, эксплуататора, губителя национальной культуры, традиций, религии и пр.). С другой стороны, в ситуации с этническим расколом и значительным числом русскоязычного населения сделать это представлялось крайне затруднительным. В 1989–1993 гг. после принятия Закона о языке, объявлявшего единственным государственным языком киргизский, начался массовый отток русскоязычного населения в Россию: туда выехали почти 200 тыс. человек – наиболее образованная и квалифицированная часть трудоспособного населения. Именно поэтому элита пыталась создать компромиссную идеологию, формирующую в целом положительный образ России (другое дело, что зачастую не было никаких практических шагов, подтверждавших вводимые лозунги).