Текст книги "История России в современной зарубежной науке, часть 3"

Несостоявшийся Армагеддон: Крах Советского Союза, 1970–2000
(Реферат)

Коткин С.

Kotkin St

Armageddon averted: The Soviet collapse, 1970–2000. – N.Y.: Oxford univ. press, 2001. – 245 p

Книга профессора Принстонского университета Стивена Коткина представляет собой как историческое, так и геополитическое исследование рассматривает социально-экономические, политические, идеологические и морально-психологические аспекты краха советской системы, а также институциональную динамику Советского и Российского государств в 1970–2000 гг. Как показывает автор, Россия унаследовала от Союза все то, что вызвало коллапс «Страны Советов», как и сам тяжелейший кризис, который в 1990-е годы назывался «реформами». Лишь к 2000 г. распад советской системы в основном завершился, и Россия, хотя и пребывающая в состоянии стабильного хаоса, приступила к поиску путей подлинных институциональных преобразований. Книга состоит из введения и семи глав.

Одна из основных целей данного исследования, отмечает С. Коткин, состоит в том, чтобы прояснить, почему советская элита допустила и даже ускорила разрушение собственной страны при отсутствии таких факторов, как иностранное военное вмешательство, отказ подчиняться со стороны армии и полицейских сил или массовое гражданское неповиновение. Вторая задача этой книги – объяснить значение советского наследия для последующего развития России.

Распространенное среди западных аналитиков представление о том, что Советский Союз начал разрушаться до 1985 г., пишет во введении автор, столь же неверно, как и то, что распад СССР закончился в 1991 г. Если рассматривать период 1970– 2000 гг. как единое целое, станет очевидным следующее: то, что произошло в Советском Союзе и продолжилось в России, было неожиданным началом и затем неизбежным развитием смертельной агонии целого мира, создавшего нерыночную экономику и антилиберальные институты. Грандиозный крах этого мира, считает С. Коткин, был инициирован самой коммунистической идеологией. Явно утратив в 1970-х годах способность соперничать с Западом, советский социализм был стабилен и мог дальше существовать какое-то время, умерив свои великодержавные амбиции, легализовав рыночную экономику, повысив благосостояние народа и обеспечив прочность центральной власти с помощью политических репрессий. Вместо этого руководители Советского Союза предприняли сомнительную попытку реализовать мечту о «социализме с человеческим лицом» (с. 1–2).

Руководимое М.С. Горбачёвым поколение коммунистов, сознание которых было полностью сформировано социалистическим идеализмом, верило, что плановая экономика может быть существенно реформирована без введения частной собственности и рыночных цен, что ослабление цензуры укрепит преданность населения социализму и что коммунистическая партия может быть демократизирована. Однако вопреки всем ожиданиям, перестройка разрушила плановую экономику, веру в социализм и в конечном итоге саму партию, дестабилизировав весь Союз.

Особый драматизм событиям 1990–1991 гг., пишет С. Коткин, придает то обстоятельство, что советская система все еще обладала самым мощным в истории военным потенциалом и репрессивным аппаратом. Пятимиллионная армия и сотни тысяч солдат войск КГБ и МВД сохраняли верность центральной власти, но никогда не были по-настоящему использованы для того, чтобы спасти разваливающуюся империю. Наличие колоссального арсенала ядерного, химического и биологического оружия давало веские основания ожидать возможности всеобщего Армагеддона, который мог сопровождать крах Советского Союза. Невозможно было представить, что такое государство уйдет в небытие столь смиренно и тихо.

Представление о том, что коллапс вдруг закончился в декабре 1991 г., когда группа «демократов» и «радикальных» реформаторов пришла к власти, было абсолютно ошибочным, считает автор. Вместо строительства экономики, а также работающих государственных институтов, имели место лишь торжественные заявления о намерениях, большинство которых оставались нереализованными. Неудивительно, что несбывшиеся ожидания немедленных и тотальных изменений породили глубокое разочарование и столь же ошибочное мнение о том, что Россия уникальна и нереформируема. Запутавшись в попытках создать рыночную экономику и нечто вроде российской версии либерального государственного устройства, страна между тем приобрела те качества, которые могут стать препятствием для ее дальнейшего развития. Это – колоссальная разница в доходах населения, презрение власть имущих к общественным интересам, массовое уклонение от уплаты налогов, распространяющаяся повсюду конвертация политической власти в средство извлечения доходов, гиперкоммерциализация средств массовой информации, накачивание деньгами выборов и демагогия (с. 8).

В первой главе («Жестокие шутки истории») анализируются тенденции развития советской экономики в контексте мировых экономических и политических процессов. Гигантский рост цен на нефть в 1970–1973 гг., особенно в течение нескольких месяцев после начала арабо-израильской войны 1973 г., нанес сокрушительный удар по промышленности стран Запада. Падение индустрии оказывало негативное воздействие на общество, его культуру и психологическое состояние. К этому времени Советский Союз, после открытия в 60-е годы в Западной Сибири нефтяных месторождений, превратился из импортера нефти в ее экспортера, причем сибирская нефть стремительно хлынула на внешний рынок как раз с началом арабо-израильской войны. Сопровождавший ее невиданный скачок мировых цен, соответственно, вызвал величайший экономический подъем, когда-либо испытанный Советским Союзом (с. 15). С 1973 по 1985 г. экспорт энергоносителей давал 80% зарабатываемой СССР твердой валюты. Нефтяными деньгами оплачивались грандиозное советское военное строительство, что позволило достичь военного паритета с США, поддерживать восточноевропейских сателлитов, приобретать западные технологии, начать войну в Афганистане, не говоря уже о приобретении потребительских товаров и продовольствия.

Очевидно, пишет С. Коткин, что нефть спасла Советский Союз в 1970-е годы, но это только отсрочило его неизбежное падение. СССР, став самым крупным в мире производителем нефти и природного газа и третьим крупнейшим производителем угля, тем не менее испытывал хронический дефицит энергии, поскольку советская экономика потребляла ее в запредельном количестве. Когда в 1986 г. мировые цены на нефть упали и поток нефтедолларов закончился, перед страной снова встали прежние структурные и экономические трудности. Кроме того, большая часть советских технологий мало изменились с 1930-х годов, когда они создавались. И хотя благодаря нефти Советский Союз смог избежать того болезненного кризиса, который претерпела тяжелая промышленность США, Великобритании и Германии, посткоммунистическая Россия унаследовала и успешно приватизировала величайшее из когда-либо существовавших в истории собрание устаревшего и изношенного оборудования (с. 17).

В 1990-е годы экспортные прибыли от энергетических ресурсов продолжали поступать, но теперь они направлялись на частные банковские счета в офшорах. Продолжавшееся падение российской экономики (только в бо́льшем масштабе), по мнению автора, объясняется тем, что у России не было необходимых либеральных институтов, которые могли бы заставить рынок заработать. Здесь, пишет С. Коткин, необходимо сделать банальное, но полезное напоминание: рынок – это не только экономический, но политический и институциональный феномен, который включает в себя эффективную систему правосудия и правительственное регулирование. Таким образом, устарелая промышленность, ставшая центральной проблемой Советского Союза, как и современной России, в действительности является проблемой политической и институциональной (с. 18–19).

Другая серьезная проблема СССР лежала в сфере геополитики. Соперничество Советского Союза с США и их союзниками было не только экономическим, технологическим и военным, но также политическим, культурным и моральным. С самого начала СССР предложил социализм в качестве более прогрессивной альтернативы капитализму для всего мира. Если бы социализм не оправдал возлагавшихся на него надежд, его существование утратило бы смысл. В межвоенный период, в сталинскую эпоху, капитализм для многих стал синонимом бессмысленной мясорубки Первой мировой войны, безудержного милитаризма и безработицы эпохи Великой депрессии. В этих условиях идея некапиталистического развития при использовании тех же современных технологий, но на основе принципа социальной справедливости, получила широкий отклик.

Вопреки предсказаниям советских идеологов, после Второй мировой войны всеобщий кризис капитализма не наступил. Напротив, ведущие капиталистические страны испытали беспрецедентный экономический подъем, сделавшись «государствами всеобщего благосостояния». Стабилизировав свои социальные системы, они бросили вызов социализму на его собственном поле. Главный геополитический сдвиг действительно произошел, но в прямо противоположном направлении – к неизбежной гибели советского социализма.

Нефтяной шок 1973 г., казалось бы, сводил на нет послевоенный подъем западной экономики, однако он заставил капитализм пойти по пути глубоких структурных реформ. Проведенные преобразования вскоре позволили бросить вызов косной и энергозатратной советской экономике, на которой покоился статус СССР как сверхдержавы. И на этот вызов Советский Союз не смог ответить в силу абсолютной неустранимости глубоких структурных изъянов. Советская экономика росла крайне медленно, и ее двухпроцентный ежегодный прирост был равносилен стагнации. Негативные явления, связанные с экологической деградацией, ростом заболеваемости и смертности, либо скрывались, либо искажались. За всеми этими глубинными внутренними проблемами лежал тот уже вполне очевидный факт, что соревнование с капитализмом – не в сфере политики, а в том, что определяет саму идентичность и смысл существования системы, – было проиграно. В 1980-е годы падение мировых цен на нефть сделало расплату неизбежной (с. 26).

Разумеется, пишет автор, какое-то время страна могла продолжать идти прежним курсом. По сравнению с Западом плановая экономика демонстрировала свое несоответствие современным требованиям, но она обеспечивала работой практически всех лиц трудоспособного возраста, а советские стандарты жизни, хотя и невысокие, удовлетворяли большинство людей, поскольку в условиях «железного занавеса» их не с чем было сравнивать. Советский Союз не сотрясали беспорядки либо массовое проявление недовольства, национальный сепаратизм в республиках хотя и существовал, но был загнан глубоко внутрь, не представляя серьезной угрозы режиму. Лояльность армии была крайне высока, а советские ядерные силы были всегда в боевой готовности.

Таким образом, полагает автор, рождение перестройки не было обусловлено просто объективными экономическими показателями, но главным образом психологической установкой на соперничество сверхдержав. Среди советской элиты, уже выказывавшей явные признаки разложения, возникла паника по поводу размаха достижений Запада и чувство униженности из-за нарастающего отставания страны. М.С. Горбачёв, его единомышленники в партии, а также советники из Академии наук вполне осознавали всю глубину «научно-технической революции», произошедшей на Западе. Для них главным было не столько соперничество двух сверхдержав, сколько острое ощущение необходимости вдохнуть новую жизнь в социализм, укрепить партию и возродить идеалы Октября, что, собственно, и предопределило как само решение начать перестройку, так и ту специфическую форму, которую она приняла (с. 30).

Во второй главе – «Возрождение мечты» – рассматриваются идеологические истоки и социальные предпосылки горбачёвской перестройки, а также ход и результаты экономической и политической реформ. Мечта эпохи социалистической революции о том, чтобы «догнать и перегнать» наиболее развитые страны, построив лучший, более справедливый мир, свое теоретическое обоснование получила в октябре 1961 г. на XXII съезде КПСС, принявшем программу партии, согласно которой переход от социализма к высшей стадии развития человечества – коммунизму – совершится в СССР к 1980 г.

За годы восхождения к высшим эшелонам власти (1955– 1978) будущего генерального секретаря ЦК и «автора» перестройки М.С. Горбачёва советское общество очень сильно изменилось. Наиболее заметными чертами эпохи стали повышение благосостояния советских людей, которому сопутствовал постоянный дефицит потребительских товаров, производство которых сильно отставало от постоянно растущих запросов населения. При этом для государства приоритетными сферами экономики по-прежнему оставались тяжелая промышленность и ВПК.

В то же время благодаря бурному развитию средств массовой информации все больше советских людей приобщалось к западной культуре потребления. К концу брежневской эпохи для значительной их части, и особенно для молодежи, героические идеалы Октябрьской революции, Гражданской войны, социалистического «штурма» 30-х годов и даже Великой Отечественной войны, которые вдохновляли предыдущие поколения, почти потеряли свою привлекательность. «Не менее важным, – пишет автор, – было и то, что неосуществленной оказалась прежняя “великая цель” партии. Предсказанная дата наступления коммунизма (1980 год) миновала, и партийные идеологи вынуждены были заменить утопические посулы Хрущёва, обращенные в будущее, формулой “развитой социализм”, всего лишь описывающей настоящее» (с. 43).

Сарказм по отношению к советской системе становился обычным явлением. Правда, помимо некоторой либерализации, большинство желало от режима всего лишь исполнения его собственных обещаний: решения жилищной проблемы, качественного медицинского обслуживания и образования, а главным образом – решения проблемы дефицита потребительских товаров. Устойчивая приверженность социализму, который понимался как ответственность государства за общее благосостояние, оставалась важной частью мировоззрения простых людей.

В союзных республиках национальные проблемы становились более заметными. Однако власть нигде не позволила национализму вытеснить официальную социалистическую идеологию. Более того, сплоченность многонациональной страны в целом возрастала благодаря пропаганде интернационализма, русификации с ее карьерными возможностями, взаимозависимостью республик в системе планового хозяйства и большому количеству межэтнических браков. Таким образом, отмечает С. Коткин, несмотря на доминирование русских, Советский Союз отнюдь не являлся «паровым котлом», готовым взорваться от кипения взаимоисключающих национальных движений, но был относительно стабильным многоязычным и мультикультурным миром (с. 47).

Многие процессы, происходившие в то время за пределами СССР, – экономический бум, революция в потреблении, бурный рост массовой культуры и развитие демократии – представляли определенную угрозу существованию советской системы. Однако, пишет автор, самой большой и потенциально наиболее опасной проблемой послевоенного СССР стало существование в условиях официально постулируемого эгалитаризма огромной и самодостаточной элиты – относительно замкнутого привилегированного класса, озабоченного, как правило, лишь собственной карьерой и добыванием выгодных должностей для своих отпрысков (с. 48). На самом верху, там, где принимались решения, советская элита все более старела, не будучи способной пойти на серьезные преобразования, и, скорее всего, не видевшая в них особой необходимости. В 1980 г. в стране начался экономический спад, а за год до его начала было обнародовано постановление об экономической реформе, за которым, однако, не последовало никаких конкретных мер.

В 1985 г., после ухода из жизни одного за другим в течение трех лет большинства руководителей партии и страны старшего поколения, генеральным секретарем ЦК КПСС стал 54-летний М.С. Горбачёв, который был не только виртуозом тактики аппаратной борьбы, но и решительным приверженцем обновления социалистических идеалов. Впрочем, как подчеркивает С. Коткин, вера в более совершенный социализм была характерной чертой большинства «детей» XX съезда партии. Горбачёв, таким образом, был вовсе не отклонением, а типичнейшим продуктом советской системы. «Представители его собственного поколения, – пишет автор, – приветствовали его как долгожданного “реформатора”, как второго Хрущёва, и были правы. Вера в социализм с человеческим лицом возродилась внутри системы, но на этот раз, в политически более искусных руках, она оказалась фатальной» (с. 57).

Главная проблема, стоявшая перед М.С. Горбачёвым и новым кругом высших руководителей партии и правительства (Е.К. Лигачёв, Н.И. Рыжков, Э.А. Шеварднадзе, А.Н. Яковлев), пишет автор в третьей главе («Драма реформ»), состояла в том, чтобы преодолеть пропасть между идеалами социализма и реальностью, да еще и в условиях глобального противостояния двух сверхдержав. Чтобы обеспечить поддержку реформам и предупредить возможное пассивное сопротивление им в ЦК, министерствах и далее на местах, Горбачёв инициировал кампанию «гласности» в общественной жизни, напрямую обращаясь к рядовым членам партии, к интеллигенции и рабочему классу. Однако программа «ускорения» потерпела неудачу, а непродуманная антиалкогольная кампания спровоцировала массовое недовольство и загнала производство алкоголя в подполье, тем самым лишив казну главного источника налоговых поступлений. В 1987–1988 гг. руководство переключилось на экономические реформы, призванные устранить внутренние дефекты плановой экономики. Они предоставили беспрецедентную для плановой системы автономию крупным предприятиям во всех отраслях экономики. С целью оживления потребительского рынка были также узаконены под вывеской «кооперативов» частные предприятия в сфере обслуживания. Однако советские кооперативы быстро переместились в область «теневой экономики» и стали объектами рэкета криминальных групп. В крупном производстве отказ от введения реальных (рыночных) механизмов ценообразования на сырье и готовую продукцию свел к минимуму выгоды от автономии предприятий (с. 65).

Бесперспективные попытки реформировать плановую экономику имели катастрофические последствия. Абсолютно невыполнимой, несмотря на огромные капиталовложения в машиностроение, оказалась задача стремительно модернизировать заводы с устаревшим оборудованием и при этом добиться от них увеличения выпуска продукции. В то же время после резкого падения мировых цен на нефть в 1986 г. и сокращения валютных поступлений импорт потребительских товаров также сократился, а инвестиции в легкую промышленность не увеличились. Следствием этого стало резкое обострение дефицита и снижение качества жизни людей, которые связывали с перестройкой большие надежды. То обстоятельство, что тщательно разработанная при содействии экспертов реформа лишь ухудшила экономическое положение в стране, стало настоящим шоком как для руководства, так и для простых людей. Решение проблемы, очевидно, заключалось в отказе от половинчатых реформ и введении механизмов капиталистической системы – частной собственности и рынка. Но это предполагало отказ и от самого советского режима, на что, по понятным причинам, руководству страны было трудно решиться.

Между тем ослабление централизованного государственного регулирования и контроля создало положение, при котором старые экономические механизмы уже не работали, а новых не появилось. Отчаянная попытка полностью восстановить централизованное планирование, предпринятая в 1990 г., закончилась полным провалом. Объем производства рухнул. Дефицит товаров и очереди стали больше, чем во время войны. Советское правительство вынуждено было обратиться за помощью к Западу. Однако колоссальные займы, потраченные на импорт потребительских товаров, обременили страну огромным внешним долгом, но не могли сколько-нибудь существенно улучшить положение (с. 67).

Параллельно набирал силу и процесс идеологического саморазрушения. С конца 1986 г. советские СМИ с подачи генерального секретаря начинают демонстрировать неотвратимость перемен, одну за другой открывая для читателей и зрителей ранее запретные темы: депортацию целых народов во времена Сталина, афганскую войну, эпидемию абортов, нищету, алкоголизм, наркоманию. Устрашающие подробности коммунистических репрессий существенно ослабили приверженность социализму. И если до 1985 г. большинство жителей страны принимали многие базовые принципы советской системы, то теперь уже нет. Сам факт, что объем скрытой и запрещенной информации был столь велик, еще более усиливал глубокое разочарование в советской действительности. При Хрущёве «откровения» были адресованы поколению людей, которых внезапно открывшаяся «правда» (дискредитировавшая в их глазах не социализм, а Сталина) вдохновила на обновление социализма, на возврат к его «ленинским корням». Теперь же гласность, пишет автор, превратилась в настоящее цунами критики режима и вместо реформирования социализма поставила вопрос о его уничтожении.

Под перестроечными лозунгами ширились и национальные движения в союзных республиках, быстро трансформировавшиеся в националистические. «Народные фронты», созданные в поддержку перестройки, появились в Литве, Латвии, Эстонии, на Украине и в Белоруссии. Поддержанные по указанию Горбачёва партией и КГБ с целью противодействия «противникам реформ», лидеры этих движений, среди которых были и реформистски настроенные партийные функционеры, стали требовать сначала экономического, а затем и политического суверенитета, многопартийного политического устройства и введения частной собственности, что означало уничтожение советской системы (с. 73).

Разумеется, не все партийные чиновники разделяли идеи Горбачёва о демократизации социализма, но открыто их несогласие с лидером проявилось на пленуме ЦК в феврале 1988 г., когда Е.К. Лигачёв, второй человек в партии, выступил против использования гласности как инструмента огульного очернения советского прошлого. При мощной поддержке советских и зарубежных СМИ Горбачёв сумел представить дело так, что именно «консерваторы» и прежде всего возглавляемый Лигачёвым Секретариат ЦК тормозят реформы и ответственны за экономические провалы. Этот маневр ускорил падение авторитета партии, что, впрочем, позволило Горбачёву убедить аппаратчиков в необходимости политической реформы. Основными ее элементами должны были стать «реорганизация» Секретариата ЦК и возрождение Советов, которые с помощью альтернативных выборов приобретали характер реальной легитимной власти в СССР.

Секретариат был лишен функций по контролю за деятельностью партийных комитетов по всей стране. Таким образом, Горбачёв сознательно разрушил мощный партийный аппарат, а через 15 месяцев после этого (в декабре 1990 г.) уже был вынужден формально отменить монополию КПСС на власть. «Может показаться странным, – пишет С. Коткин, – что он при этом не понял очевидного факта: усиливая государственные органы власти (Верховные советы Союза и республик) за счет партийных, он тем самым менял унитарную структуру государства на федералистскую» (с. 77). Эта манипуляция имела столь роковые последствия для судьбы Союза, что сводила на нет любые тактические успехи генерального секретаря.

Согласно Конституции СССР, высшие республиканские органы власти не были подчинены соответствующим союзным органам. Они связывались воедино только партийным влиянием и партийной дисциплиной. Теперь, когда система центрального партийного контроля была разрушена, партийная идеология дискредитирована, а система плановой экономики парализована, Горбачёв обнаружил, что Верховные советы республик начали действовать в полном соответствии с теми формальными полномочиями, которыми их наделяла Конституция и которые он невольно сделал реальными. Они стали парламентами фактически независимых государств. В марте 1990 г. он добился утверждения себя в качестве президента СССР, но к тому моменту само будущее Союза уже оказалось под вопросом (с. 81).

Как и большинство аналитиков, Горбачёв воспринимал перестройку лишь как драматическое противостояние между «реформаторами» и «консерваторами». Вплоть до середины 1990 г., когда призывы к ниспровержению режима звучали уже повсюду, а республиканские законодательные органы принимали постановления, отменяющие законодательство СССР, он продолжал публично утверждать, что главное препятствие «реформе» – это противодействие «консерваторов». Таким образом, заключает автор, «истинная “драма реформ”, оттесненная в тень зацикленностью на консерваторах, заключалась в том, что один талантливый тактик невольно, но исключительно умело демонтировал всю советскую систему: от плановой экономики и идеологической приверженности социализму до самого Союза» (с. 85).

Четвертая глава – «В ожидании конца света» – посвящена главным образом политической борьбе вокруг нового союзного договора, а также реконструкции событий, связанных с августовским путчем (ГКЧП), и его последствиям. К тому времени развал Организации Варшавского договора стал уже свершившимся фактом. Разумеется, пишет С. Коткин, Горбачёв не планировал «сдавать» Варшавский блок, но процессы, подобные перестройке, происходившие в странах Восточной Европы, практически исключали возможность его сохранения без масштабного применения военной силы. Внутри страны советники убеждали его в необходимости «пожертвовать» Восточной Европой ради улучшения отношений с Западом, поскольку СССР не может и дальше выдерживать соперничество на уровне сверхдержав.

Однако политический курс на построение «общего европейского дома» привел к вытеснению СССР из Европы. Более того, уход стран Варшавского пакта из сферы советского влияния оказал самое серьезное влияние на союзные республики, которые благодаря Горбачёву были освобождены от пут партийной «вертикали власти» и централизованной плановой экономики. «Парад суверенитетов» в марте 1990 г. открыли прибалтийские республики, к которым вскоре присоединилась Армения. В июне 1990 г. о своем суверенитете объявила уже РСФСР, затем последовали Украина, Белоруссия и Молдавия.

В июне 1991 г. Ельцин с большим перевесом выиграл кампанию по выборам президента России, в ходе которой он обещал людям «радикальные реформы», в том числе – переход к рыночной экономике, способной обеспечить лучшую жизнь и социальную справедливость, обещанные когда-то социализмом. Теперь, когда в Москве стало два президента, между руководителями девяти республик было достигнуто «в принципе» соглашение о новом Союзном договоре. В его проекте уже не упоминалось о «социализме», большинство министерских функций передавалось республикам, признавалось верховенство республиканских законов и ясно указывалось, что членство в Союзе – дело добровольное.

Приближающийся распад единого Союза был очевиден, что вытекало как из текста Договора, так и из указов Ельцина, где объявлялось о переходе нефтегазовой промышленности, располагавшейся на территории России, в ведение республиканских властей, а также о создании республиканских КГБ и министерства обороны. За два дня до его подписания высшие руководители КГБ, армии, МВД, военно-промышленного комплекса и Совета министров СССР образовали Государственный комитет по Чрезвычайному положению (ГКЧП) для «обеспечения законности и единства Союза». Однако, несмотря на сочувствие идее его сохранения, второй эшелон власти и большая часть первого эшелона остались в стороне. Отсутствие реального плана действий, растерянность и замешательство среди генералитета неизбежно привели к поражению путчистов. Исполнительная власть Союза, в том числе КГБ и Министерство обороны, была деморализована и парализована. Вместо того чтобы спасти СССР, путч радикально ускорил его развал (с. 103).

Поначалу Ельцин разыгрывал против Горбачёва российскую карту без намерения разрушать Союз. Даже кампания за введение президентского поста в России в 1991 г. предполагала, что российский президент не заменит союзного, а лишь заставит Горбачёва признать его приоритет. Но как только успех Ельцина в создании республиканских институтов власти стал очевиден, он обрел поддержку не только небольшой группы наивных «демократов», но и представителей многочисленной советской бюрократии, увидевших шанс сохранить или даже укрепить свою власть (с. 105).

Подобную эволюцию можно было наблюдать на Украине, в Казахстане и других республиках, где местные элиты использовали национализм для консолидации власти. Но именно глубокие проблемы, созданные развалом плановой экономики и растущей несостоятельностью союзных министерств, заставляли республиканские элиты брать на себя все большую ответственность за борьбу с экономическим кризисом. Таким образом, отмечает С. Коткин, роковой для судьбы СССР стал не национализм как таковой, а структура государства – 15 национальных республик, в пользу которых благодаря «реформам» оказалась перераспределена власть. Однако, пишет он, даже несмотря на это, распад Союза не был неизбежным. Если бы члены ГКЧП добились успеха, они, несомненно, сплотили бы значительную часть среднего и высшего эшелонов многочисленной советской элиты вокруг идеи сохранения хотя бы ядра Союза. Но удивительно бездарно организованная ими силовая акция вместо этого лишь углубила раскол внутри элиты. После провала путча, закончившегося арестом около полутора десятков чиновников, многие сотни тысяч советских должностных лиц и руководителей сумели найти свое место в органах управления Российской Федерации. Тот же процесс происходил в других национальных республиках (с. 107).

10 декабря 1991 г., уже после упразднения СССР и провозглашения СНГ, Горбачёв, формально все еще являвшийся Верховным главнокомандующим, обратился за поддержкой к высшему военному руководству страны, но генералы предпочли поддержать президента России как реальную власть, основанную на доверии избирателей (с. 112).

Пятая глава – «Выживание и каннибализм в индустриальной зоне» – посвящена анализу российских экономических реформ. После распада Союза стремительный поворот к рынку стал в России официальной политикой. Большинство простых людей ожидало от его введения американского изобилия в сочетании с социальным обеспечением в европейском стиле. Вместо этого они получили экономическую деградацию и тотальное обнищание в сочетании с бурным распространением того, что ранее способствовало краху Советского Союза: жадным присвоением бывшей советской элитой государственных функций и государственной собственности.