Текст книги "Хоббит. Путешествие по книге"

Удача. Ветер судьбы

В главе седьмой снова проступает черта, на которую я впервые указывал еще при анализе третьей главы: в сюжетную линию «Хоббита» постоянно вплетаются невероятные совпадения. Если мы немного вернемся назад и с высоты орлиного полета окинем взглядом дорогу Бильбо и его спутников через Дикий Край, то заметим, что на всем протяжении пути в горах и под горами им неизменно сопутствует поразительная удача. Более того, в главе седьмой за ударами судьбы, которые обрушиваются на путников в их приключениях, все явственнее ощущается нечто новое – занимательное переплетение удачи и неудачи.

Само собой, почти всякий раз удача, выпавшая на долю Бильбо, выглядит поначалу как самая настоящая неудача. Когда отряд покидает Ривенделл, рассказчик сообщает, что хотя через Туманные Горы ведет множество троп и перевалов, большинство их на самом деле непригодно для путешествия, но, по счастью, путникам встретились Гэндальф и Элронд, которые направили их «на верную тропинку к верному перевалу» (перевод мой. – Т. К.). К несчастью, отряд сбивается с этой тропы, когда попадает в плен к гоблинам. Из-за этого отклонения от маршрута гномы, как объясняет Гэндальф, вышли из-под гор «слишком к северу», и впереди их ждет «малоприятная местность». Даже если они, не имея ни съестных припасов, ни пони, сумеют пробраться на восток, им грозит катастрофа, так как они слишком далеко от «старой лесной дороги», которая ведет через Черный Лес и по которой они собирались идти первоначально. Из-за того что гномы так некстати угодили в плен к гоблинам, теперь их дальнейшее путешествие кажется безнадежным.

И тем не менее позже путники узнают, что их якобы неудача в итоге обернулась полновесной удачей. По словам Беорна, старая лесная дорога, к которой пролегал их прежний маршрут, наверняка привела бы их к гибели. Ею теперь «часто пользуются гоблины, а сама дорога, как он слыхал, на востоке сильно заросла и упирается в непроходимые болота». Отклонение от маршрута, которое поначалу, казалось бы, погубило замысел гномов, на самом деле спасло их от поражения.

Однако удача Бильбо и гномов оказывает воздействие не только на их собственный поход; судя по всему, один-единственный поворот их судьбы спас тысячи жизней и изменил расстановку сил во всем крае. Убегая в главе шестой от гоблинов, Бильбо и его спутники в конце концов вынуждены забраться на деревья, спасаясь уже от волков. Само собой, выясняется, что поляна, на которой их загнали на деревья, – условленное место, где встречаются волки и гоблины. Более того, благодаря еще одному совпадению волки и гоблины собирались встретиться на поляне именно в эту ночь. Какое чудовищное невезение! Гномы столько усилий потратили, чтобы ускользнуть от своих врагов – и теперь угодили именно туда, где одни враги решили встретиться с другими. Решительно, Бильбо и гномов кто-то сглазил!

Впрочем, сколько бы неприятностей ни сулила эта ситуация Торину и компании, она – наивысшее благо для лесорубов, которые живут в горных долинах. Нынешнюю встречу на поляне гоблины и волки замыслили для того, чтобы объединенными силами напасть на «деревни, ближние к горам», и полностью их изничтожить. Все «храбрые лесорубы», их жены и дети «были бы убиты, кроме тех немногих, кого гоблины отняли бы у волков и утащили пленниками в свои пещеры» (перевод мой. – Т. К.). Однако благодаря счастливому случаю, который этой ночью привел в горы Гэндальфа, гномов и Бильбо, задуманное нападение уже не состоится, а поскольку Верховный Гоблин убит и вожак волков пострадал от огня – новых набегов в ближайшее время можно наверняка не ждать. Теперь гоблины жаждут отомстить гномам, а не застигнуть врасплох лесорубов; к тому времени об их замыслах уже стало известно Беорну, и он также может предпринять кое-что, дабы им помешать. Немыслимая вереница неудач, выпавшая на долю гномов, изменила, быть может, все соотношение сил в Диком Краю, а также сохранила множество невинных жизней. Уже начинает казаться, будто поход гномов – только часть некоего обширного замысла, который изменит судьбу всего Среднеземья.

Отдаленный отзвук этого мотива – мотива судьбы – можно обнаружить даже там, где его меньше всего ожидаешь встретить: в песне, которую гномы поют ночью в доме Беорна. Пируя с Беорном, гномы слушают его рассказы про «дикие земли» по эту сторону гор и в особенности про «ужасный Черный Лес». От этих разговоров гномам становится не по себе: речи Беорна напоминают, что вскоре и им самим придется думать о том, как пройти через этот мрачный лес. Позднее, когда Беорн уходит, гномы начинают петь:

 
The wind was on the withered heath,
but in the forest stirred no leaf:
there shadows lay by night and day,
and dark things silent crept beneath.
 

Ветер дул над Иссохшей Пустошью, / но в лесу не шевельнул ни листа: / там тени лежали днем и ночью / и черные твари бесшумно рыскали под ними.

 
The wind came down from mountains cold,
and like a tide it roared and rolled;
the branches groaned, the forest moaned,
and leaves were laid upon the mould.
 

Ветер прилетел с холодных гор / и, словно прибой, ревел и перекатывался; / ветви скрипели, лес стонал, / и листья падали на рыхлую землю.

 
The wind went on from West to East;
all movement in the forest ceased,
but shrill and harsh across the marsh
its whistling voices were released.
 

Ветер летел с запада на восток, / всякое движение в лесу прекратилось, / но пронзительно и хрипло над болотами / звучали его свистящие голоса.

 
The grasses hissed, their tassels bent,
the reeds were rattling – on it went
o’er shaken pool under heavens cool
where racing clouds were torn and rent.
 

Травы шелестели, их метелки гнулись, / трещали камыши – а он летел / дальше над потревоженным озером под стылым небом, / по которому быстро неслись тучи, разорванные в клочья.

 
It passed the lonely Mountain bare
and swept above the dragon’s lair:
there black and dark lay boulders stark
and flying smoke was in the air.
 

Он пролетел над безжизненной Одинокой Горой / и закружил над логовом дракона, / где лежали черные мрачные камни / и в воздухе клубился дым.

Даже до того, как мы приступим к изучению содержания песни, ее поэтическая форма и обстоятельства, в которых она поется, дадут нам ясное указание на то, чего от нее следует ожидать. Присмотревшись к стихотворной структуре песни, можно заметить, что ее размер и рифмовка в точности совпадают с более известной песней «Далеко за туманные холодные горы», которую поют гномы в первой главе; заметить четверостишия, где рифмуются первая, вторая и четвертая строки, а в третьей строке присутствует отдельная внутренняя рифма. Эти две песни звучат совершенно одинаково; скорее всего, и петься они должны на один и тот же мотив. Подобно первой песне гномов вторая также поется в темноте после сытного ужина. В обоих случаях гномы находятся в уютном и безопасном месте и готовятся приступить к очередному крупному отрезку своего долгого и опасного путешествия. Таким образом, учитывая сходство между этими песнями, можно решить, будто вторая относится к замыслу и походу гномов, так же как и первая.

Нельзя сказать, что текст песни сразу же подтверждает это впечатление. В то время как в первой песне недвусмысленно ясно повествовалось о старинном обиталище гномов Под Горой и о том, как они выйдут в путь «еще до рассвета», вторая песня более лирична, и речь в ней идет только про ветер, дующий на фоне меняющегося пейзажа. Гномы, правда, упоминают здесь «Одинокую Гору», но иной связи между их путешествием и поэтическим образом ветра в песне на первый взгляд не существует.

Однако же при более внимательном прочтении становится ясно, что на самом деле вторая песня рассказывает читателю куда более насыщенную историю, нежели первая. В этой песне не просто перечисляются образы некоего ветра – в ней повествуется о пути совершенно конкретного ветра. Он зарождается «над Иссохшей Пустошью», в то время как лес, исполненный вечных теней, остается тих и недвижен. Впрочем, во втором куплете песни уже начинается движение. Теперь ветер спускается с «холодных гор» и продирается через лес, обрывая листья, и деревья на его пути дрожат и стонут. В третьем и четвертом куплетах ветер, летя «с запада на восток», свистит над болотами и своей стремительной мощью даже разрывает в клочья «быстро несущиеся тучи». В пятом куплете ветер пролетает над «безжизненной Одинокой Горой» и гонит перед собой клубы дыма из «логова дракона». Хотя действие песни не относится к конкретному лицу, воспринимается оно поистине впечатляюще.

Кроме того, в песне приводится более чем достаточно деталей, которые позволяют читателю опознать описанные в ней края. Лес, накрытый тенями, под которыми рыщут черные твари, – явно Черный Лес, о коем гномы со страхом думали во время ужина, еще до того, как начали петь. И Черный Лес, и Иссохшая Пустошь на севере, где «водились драконы», присутствуют на карте Трора – как замечает Торин в первой главе. «Холодные горы» – это почти наверняка Туманные Горы, точно так же описанные в первой песне гномов, а болота, над которыми летит ветер «с запада на восток», вне сомнения, те самые «непроходимые болота» на западной окраине Черного Леса и к югу от Долгого Озера. С этих болот ветер прилетает к единственному месту, которое прямо названо в песне: к «Одинокой Горе», где находится «логово дракона». Похоже, этот необычайный и могучий ветер, о котором повествует песня, летит в точности по тому маршруту, который наметили гномы для своего похода.

Таким образом, «Песня о Ветре» в исполнении гномов предлагает читателю провести параллель между полетом могучего ветра и походом гномов – в особенности если помнить о ее сходстве с формой и содержанием песни гномов о грядущем путешествии, которую они поют в первой главе. Продолжая размышлять в этом направлении, читатель может разглядеть в «Песне о Ветре» некую героическую, фантасмагорическую версию похода гномов. Рассказ начинается на Иссохшей Пустоши, где водятся драконы и откуда явился Смог; с его действий, собственно, и начинается вся эта история, однако они никак не связаны с продвижением ветра. Напротив, путь Торина и компании по Туманным Горам, через Черный Лес и к Горе описан как мощный шквал, неодолимо сметающий все препятствия и опасности. Он скатывается с гор, подобно приливной волне, сотрясает громадный, укрытый тенями лес, которому остается лишь стонать в бессильном протесте, и наконец пролетает над логовом Смога, гоня дракона перед собой, как ветер гонит клубы дыма. Гномам, обеспокоенным опасностями, которые по-прежнему поджидают их на пути, эта песня, безусловно, придает уверенности и предлагает вообразить свой поход как движение могучей неудержимой силы, ветром судьбы, который несет их на утерянную родину.

Однако же сама песня на этом не заканчивается. Последний куплет намекает, что Одинокая Гора – отнюдь не конечная цель полета могучего сказочного ветра:

 
It left the world and took its flight
over the wide seas of the night.
The moon set sail upon the gale,
and stars were fanned to leaping light.
 

Он покинул мир и полетел / над обширными морями ночи. / Луна подставила парус шквалу, / и звезды, раздуваемые ветром, ярко мерцали.

В конце песни ветер взмывает в небеса и не просто летит, но и исполняет важную, основополагающую роль. Тот же ветер, который бушевал на пути похода гномов к Одинокой Горе, теперь сносит луну с привычного маршрута в ночном небе и раздувает звездный свет. Ветер, о котором поют гномы, который и раньше превосходил самые внушительные земные объекты и препятствия, – на самом деле горний ветер, который возжигает звезды и управляет ходом небесных тел.

Остается неясным, насколько сами гномы осознают теологический смысл своей песни. Безусловно, образ ветра, раздувающего звезды до «яркого мерцания» подобно тому, как воздух из мехов раздувает пламя горна, – образ весьма характерный для гномов. Возможно, гномы видят свое возвращение в Одинокую Гору как труд мастера по сотворению порядка во вселенной и истории, но наверняка этого не скажешь[28]28
  Интересно, что в первом наброске «Песни о ветре», во всех других отношениях практически идентичном окончательному варианту, последний куплет отсутствует. Толкин прибавил его позднее, когда правил текст. Здесь можно выдвинуть два предположения: либо последний куплет и впрямь придает песне измерение, которого у нее раньше не было (или же подчеркивает то, на что раньше только намекалось), либо Толкин стал всерьез задумываться над этим новым измерением только ближе к концу работы над книгой. И в самом деле, возникает впечатление, что число упоминаний удачи и намеков на участие во всей истории некой судьбоносной силы с ходом действия изрядно растет. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Однако песня явно призвана подтолкнуть читателя к тому, чтобы придать путешествию Бильбо и гномов более широкое толкование, – к чему уже ранее призывала история о том, как гномы по злосчастной случайности взяли слишком далеко к северу и тем самым спасли жизни лесорубов. Безусловно, поход к Одинокой Горе ничуть не будет схож с неудержимым, не требующим усилий полетом могучего ветра из песни, но все же нам предлагается рассматривать этот поход как часть некоей более значительной истории, одну-единственную нить в ткани необъятного гобелена, который представляет собой история Среднеземья.

8. Муха с жалом. Пауки и мухи

Черный Лес. Темнота и магия

В начале восьмой главы гномы и Бильбо стоят на западной окраине Черного Леса. Это зловещее название встречалось в книге уже неоднократно. Оно есть на карте Трора, а в конце книги читатель вместе с Бильбо узнаёт, что южная часть Черного Леса принадлежала Некроманту, который некогда изловил и замучил отца Торина. Да и Беорн говорит о Черном Лесе с неприкрытой тревогой, предостерегая гномов, что там все живые существа – «дикие, свирепые и необузданные». Надобно помнить, что так говорит не кто-нибудь, а Беорн, – и уж если по его меркам обитатели Черного Леса «дики» и «необузданны», то гномы и Бильбо совершенно правы, полагая, что переход через Черный Лес – «самая опасная часть путешествия».

Несмотря на эти страхи, на путников не набрасываются с ходу немыслимые чудовища. День за днем, холодея от страха и недобрых предчувствий, идут гномы с Бильбо по мрачному густому лесу и на каждом шагу встречают пугающие приметы того, что зловещие местные обитатели не оставляют их своим вниманием. Бильбо слышит в окрестностях тропы «странные звуки» – «шорох, возня, шныряние и ворчание… в подлеске, в плотных слоях сухих листьев», однако не может разглядеть, кто именно издает эти звуки. По ночам Бильбо и гномов со всех сторон сверлят неприятным взглядом неведомые существа с горящими глазами; всю ночь «пары глаз – желтые, красные, зеленые» – таращатся на путников, они то исчезают, то появляются снова. Бильбо самыми неприятными показались «отвратительные, бледные, выпуклые глаза» – как у насекомых, думает он, «только что-то чересчур большие». На отряд никто не нападает, однако Бильбо и гномы постоянно чувствуют себя в опасности и ни днем, когда идут по тропе, ни ночью, когда чутко дремлют на привале, не знают покоя в «сплошной, наводящей жуть тьме» Черного Леса.

Тьма – наиглавнейшая черта этого леса, о чем красноречиво говорит его название. Черный Лес абсолютно, подавляюще темен. По ночам здесь «тьма становилась непроглядной, и это не преувеличение – они действительно ничего не видели». Кажется, что тени Черного Леса лежат даже на обитающих там живых существах: все мотыльки, летучие мыши и белки, которых видят путники, либо темно-серого, либо черного цвета. Всепроникающая тьма Черного Леса придает зловещий, почти угрожающий вид даже таким невинным и безвредным творениям, как мотыльки.

И однако же есть признаки того, что изначально Черный Лес вовсе не был черным и мрачным, – просто его природу исказили и осквернили. Обратим внимание, к примеру, на описание деревьев, которые образуют арку у начала лесной тропы, по которой идут гномы. Эти деревья «такие старые и настолько задушенные плющом», что в силах породить лишь редкие «побуревшие листочки». Кажется, что деревья и растут ввысь не ради того, чтобы ловить солнечный свет или даже соперничать за него друг с другом, но ради того, чтобы полностью перекрыть ему путь. Недалеко от опушки леса Бильбо иногда замечает «тоненький солнечный лучик», которому «удавалось прорваться сквозь листву и спутанные ветки». Возникает ощущение, что местная флора сама по себе обладает злой волей, – растения как бы плетут тенета, чтобы уловить в них солнечный свет и сохранить в целости угрюмые тени леса.

Тьма и искаженная природа леса нагляднее всего воплотились в гигантских пауках. По мнению Бильбо, «самое противное», что ему довелось увидеть в лесу, – это «паутина: густая, необыкновенно толстая». Бледные выпуклые глаза, которые больше всего пугают Бильбо в непроглядной ночи леса, почти наверняка тоже принадлежат этим паукам. Колония пауков, которую со временем обнаружит Бильбо, – «клубок черноты, слишком густой даже для Черного Леса – словно клок темной ночи, который забыл рассеяться с наступлением дня»[29]29
  Связь между тьмой и гигантскими пауками издавна отражена в работах Толкина и не окажется неожиданностью для всякого, кто читал в «Двух крепостях» о черной паутине Шелоб или в «Сильмариллионе» о «темных сетях удушающей мглы» Унголианты. – Примеч. авт. (Цит. по: Дж. Р. Р. Толкин. Сильмариллион: Сб. М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 2002. С. 74).


[Закрыть]. Во всей северной части Черного Леса паучья колония выглядит как само сердце тьмы, из которого исторгли весь свет.

Однако же, хотя господствующая черта Черного Леса – мрачная чернота, Бильбо и его спутники сталкиваются здесь с необъяснимыми явлениями, которые не имеют ничего общего ни с покрытыми черной шерстью чудовищами, ни с гигантскими пауками. Сумрачный и дикий Черный Лес служит также пристанищем некоей диковинной магии. Путникам встречается волшебный ручей, в котором течет жутковатая с виду (и, само собой, черная) вода. Им предстоит переправиться через этот ручей, но ни в коем случае не коснуться воды. Бильбо и гномы слышат звуки многолюдной охоты, несущейся к ним сквозь лес севернее тропы, слышат отдаленное пение рогов и лай гончих псов – однако самих охотников они так ни разу и не увидели. Вначале на них выскакивает угольно-черный олень, затем белоснежная лань с оленятами, и, хотя Торин подстрелил оленя, путники так и не отыскали добычу, так и не узнали, что же все это означает. Бредя меж деревьев, путники слышат пение и смех, но, хотя «смеются чистые голоса», а пение прекрасно, они ускоряют шаг, ибо звуки эти «странные, неземные» (перевод мой. – Т. К.). Очевидно, что, войдя в пределы Черного Леса, Бильбо и гномы не просто оказались в жутком и опасном краю, но также попали в некий заколдованный мир. Бильбо, судя по всему, угодил прямиком в полное опасностей Волшебное царство.

В своем великом эссе «О волшебных сказках» Толкин прямо указывает, что сказки на самом деле повествуют не об эльфах, но о людях, которые отыскали путь в Волшебное царство – таинственный край магии и чудес, где как раз обитают эльфы всех мастей. Одни находят вход в Волшебное царство на вершине бобового ростка, другие в лесной чаще, однако со всеми, кто попадает туда, происходит то же самое – череда необыкновенных и часто пугающих событий. В стране этой, по словам Толкина, царят «чарующая красота и вечная опасность, радость и горе, острые, как клинки»[30]30
  Пер. С. Кошелева.


[Закрыть]. Толкин называет Волшебное царство Опасным Краем не потому, что эльфы враждебны или воинственны, но потому, что их мир неизменно сокрушает смертного гостя, пускай даже своей красотой и восторгом.

Для современного читателя все это может прозвучать странно. В наши дни слово «эльф» вызывает в воображении крохотное существо с прозрачными крылышками и волшебной пылью: современный образец эльфа – фея Динь-Динь. Тот, кто читал «Властелина колец», наверняка испытает сильнейшее нежелание признавать нечто общее между Галадриэлью, Леголасом или Глорфиндэлем и сверкающими крошечными феечками. Тем не менее в английском языке слова «elf» и «fairy» являются более-менее близкими по значению, и, когда Толкин писал «Хоббита», он в равной мере использовал эти слова для изображения своих эльфов[31]31
  Вспомним, например, как в первой главе рассказчик сообщает о слухе, «будто давным-давно кто-то из Туков взял себе жену из эльфов» – «fairy wife». – Примеч. авт.


[Закрыть]. Это, конечно, не означает, что Элронда либо эльфов из его окружения окутывает ореол волшебной пыльцы. Представление об эльфах как о приторно-миниатюрных созданиях – которое лично я называю «диньдинизмом» – исключительно современное, и оно досадно обесценивает, даже умаляет традицию волшебных историй.

В Средние века эльфы не были ни крошечными, ни смазливыми. В классической поэме «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь» сам Зеленый Рыцарь – эльф. Едва он въезжает во двор замка, король Артур и его рыцари сразу видят, что перед ними, безусловно, эльф, потому что он с ног до головы одет в зеленое, у него зеленая кожа и зеленые волосы – а еще он выше семи футов ростом, чудовищно силен и вооружен громадным топором. Зеленый Рыцарь пробуждает страх и трепет в рыцарях Круглого стола еще до того, как поднимает с пола свою отрубленную голову, вновь взбирается в седло и произносит речь – посредством той же головы, которую держит на вытянутой руке. Другое в высшей степени традиционное описание встречи с эльфами можно увидеть в средневековой поэме «Ланваль», где сэр Ланваль, рыцарь короля Артура, бродя по лесной чащобе, обнаруживает невероятно роскошный, изукрашенный драгоценными каменьями шатер. В шатре возлежит нечеловечески прекрасная дама, которая приглашает рыцаря под свой кров, награждает его своей любовью и осыпает волшебными дарами – при условии, что он пообещает никогда никому не обмолвиться словом о ней самой или об их любви. Когда в конце поэмы возлюбленная сэра Ланваля появляется при дворе короля Артура, этот наиболее пышный и величественный во всех людских королевствах двор выглядит убогим и жалким по сравнению с нею и с ее свитой, и самая невзрачная служанка ее затмевает красотой даже королеву Джиневру, как солнце затмевает ночные звезды. Вот каковы эльфы в традициях средневековых волшебных историй, и именно эти персонажи вдохновляли Толкина, когда он создавал своих эльфов.

Чудеса, красота и волшебное могущество, которыми в этих более ранних представлениях обладают эльфы, объясняют, почему Толкин называет их мир, Волшебное царство, Опасным Краем. Людей, которые намеренно ищут этот край либо же находят его случайно, Волшебное царство всегда изменяет, и зачастую они вовсе не возвращаются в мир смертных. Вспомним, что во «Властелине колец» и Арагорн, и Фарамир говорят примерно то же самое про Лотлориэн: большинство смертных людей, которые отправляются в этот край, оттуда не возвращаются, а те, кто вернулся, – необратимо изменяются. Лотлориэн и то, что говорят о нем в соседних людских владениях, весьма однозначно произошли от этого старинного представления о Волшебном царстве.

Здесь, в восьмой главе «Хоббита», точно так же хорошо видно, что Толкин рисует читателю похожую картину. Когда Бильбо и гномы вступают в пределы Черного Леса, мы, читатели, ожидаем, что они тотчас же столкнутся с ужасными чудищами и немыслимыми опасностями – опасностями наподобие тех, которые уже попадались на их пути. Вместо этого, наши путники оказываются в некоем подобии потустороннего мира – Волшебном царстве. Звуки, которые они слышат, не видя тех, кто эти звуки производит, – смех и пение, долетающие из глубины леса, шум неистовой охоты – неоспоримо свидетельствуют о том, что Бильбо и гномы очутились в волшебном мире, где все они – лишь нежеланные пришельцы. В Черном Лесу правит бал неведомая магия.

Во время перехода через Черный Лес Бильбо и его спутники несколько раз сталкиваются с явлениями, которые явно проистекают из традиционных волшебных сказок. Первый такой случай – это заколдованный ручей, в котором течет зловеще черная вода; нужно переправиться через этот ручей, но при этом ни в коем случае не коснуться воды. Беорн предостерегает Торина и компанию, что ручей «заколдован и напускает сонливость, забывчивость». Когда Бомбур по воле случая падает в воду, он и впрямь забывается крепким сном, а когда пробуждается, читатель узнаёт, что толстяк напрочь позабыл все, что случилось после событий первой главы. Выясняется, однако, что заколдованная вода не только наводит глубокий сон и частичное беспамятство. Бомбуру, погруженному в забытье, грезятся красочные сны об эльфах, пирующих в лесу. Он видит во сне ярко пылающие факелы и лесного короля, который под веселые песни восседает во главе грандиозного пиршества. Бомбур спал, потому что был заколдован; волшебство ручья навеяло ему грезы о Волшебном царстве. В конце концов Бомбур все-таки просыпается – но теперь он изменился и мечтает только о том, чтобы заснуть снова и вернуться в свои чарующие видения. Бомбур первым из всего отряда испытал на себе магию эльфов Черного Леса и узнал, как опасно бывает проникать в пределы Волшебного царства.

Через несколько дней, когда иссякают съестные припасы и путники едва ноги волочат от голода, они видят вдалеке между деревьев яркие огни. Одержимые мечтами о пище, они сходят с тропы и, подкравшись ближе, видят озаренную факелами поляну, а на ней – в точности то, что грезилось Бомбуру в его снах. Это зрелище подтверждает, что сны Бомбура вовсе не были фантазией, навеянной голодом и беспокойной дремой. Заколдованный водой из ручья, он и впрямь видел подлинные картины Волшебного царства. Однако же, когда гномы выскакивают на поляну, эльфы исчезают. Бомбур и его спутники узнают, как узнавали до них многие смертные в волшебных сказках, что врываться в Волшебное царство незваными нельзя – это ни к чему хорошему не приведет.

В другой раз, когда путники пытаются проникнуть на эльфийский пир, на поляну выталкивают одного Бильбо. На сей раз эльфы не только исчезают, но и напускают на хоббита чародейский сон. Когда гномам удается найти и не без труда растолкать его, читатель узнает, что Бильбо, как и Бомбуру, пригрезилось «роскошнейшее пиршество». Сходство между этими случаями показывает, что чары, наведенные на Бомбура, были несомненно эльфийскими; спутники хоббита в один голос заключают, что он «спятил, как Бомбур» (перевод мой. – Т. К.). Надо отметить, что и Бильбо, и Бомбур подпадают под действие чар в тот самый миг, когда пересекают некий рубеж, и что чары эти действуют двояко. Посредством волшебного сна гном и хоббит ограждаются от всего остального мира, но при этом колдовство переносит их разум (или дух) в мир, где пируют и веселятся эльфы. Хотя и тот и другой возвращаются в мир смертных, пробудившись от сна, оба не желают покидать пиршество из своих грез и пытаются вновь погрузиться в сон. Смертным опасно проникать в пределы Волшебного царства.

При третьей попытке гномов прорваться к пирующим эльфам на поляну выходит сам Торин – и снова тот, кто пересек рубеж, падает «как одурманенный». Это уже третья попытка вторгнуться на эльфийский праздник, а тем, кто читает волшебные сказки, нет нужды напоминать, что одно и то же действие, совершенное в третий раз, обретает особое значение и плата за него, соответственно, выше. На сей раз эльфы идут дальше. Торина не только погружают в сон и уносят в грезы Волшебного царства; эльфы властью своей забирают с поляны его самого, и он во плоти предстает перед троном короля эльфов, где ему предстоит ответить за свой проступок. Это, конечно же, одна из традиционных опасностей, угрожающих смертным, которые самовольно проникают в Волшебное царство; эльфы могут забрать их к себе и никогда больше не отпустят в мир смертных. Торин и его спутники, войдя во владения эльфов и даже осмелившись вторгнуться на их тайные пиры, попадают в плен Волшебного царства.

Таким образом, в описании Черного Леса присутствуют два различных элемента – зловещая тьма и потусторонние чары эльфов. Войти в Черный Лес означает войти во владения короля эльфов, в зачарованные земли Волшебного царства. В то же время войти в Черный Лес означает погрузиться с головой в удушающую тьму, которая подавляет жизнь и свет, и оказаться среди черных тварей, искаженных и оскверненных. Однако нам ни в коем случае не стоит смешивать эти два элемента – они пребывают в постоянной войне друг с другом. Эльфы, как сообщает рассказчик, существа «не злые». Не они породили тьму, которая владеет лесом; они противостоят этой тьме. Для гномов и Бильбо огни эльфийских факелов и пирушки эльфов словно оазис в безжизненной пустыне удушающей тьмы, где на их долю выпало столько страданий. Даже голодать им приходится отчасти из-за порчи, которой поражен лес; та же сила, которая окрасила шкуры местных зверей в черный цвет, осквернила, по всей очевидности, их плоть – судя по тому, что черная белка, которую путникам удалось подстрелить, оказалась «несъедобной», отвратительной на вкус. Именно благие чары эльфов создали тропу, по которой идут Торин и компания, именно эти чары, быть может, не подпускают к путникам невидимых тварей, чьи глаза ночами таращатся на них из темноты, и именно эти чары не дают гигантским паукам растянуть паутину поперек тропы. Пауки, чья колония, увиденная глазами Бильбо, – наитемнейшее и наиужаснейшее место в Черном Лесу, – заклятые враги эльфов, и это единственные живые существа, к которым лесные эльфы «беспощадны». В Черном Лесу путников подстерегают две совершенно различные опасности: порча, порожденная тьмой, и эльфийские чары – но смертельно опасна только одна из них. И конечно же, Бильбо и гномы ухитряются избегнуть обеих.