Текст книги "Грязная работа"

Она разжала хватку на его мошонке, и Чарли, к своему ужасу, понял, что у него все равно стоит. Тварь принялась поглаживать стояк, придерживая когтем ноздрю, чтобы Чарли не дергался.

– Знаю-знаю – когда ты кончишь, я продену коготок тебе в ухо и дерну. Я так однажды полголовы мужику снесла. Тебе понравится. Тебе повезло – если бы послали Немайн, ты бы уже сдох.

– Шалава, – удалось выдавить Чарли.

Она ласкала его все жестче и жестче, а он проклинал свое тело за такое предательство. Пытался вырваться, только нога, обернутая вокруг, сдавила его так, что стало нечем дышать.

– Нет, сначала кончишь, а потом я тебя убью.

Тварь извлекла коготь у него из ноздри и поднесла к его уху.

– Удовлетвори же меня, Мясо, – произнесла она, однако в тот миг, когда ее коготь проволокся по его вис-ку, Чарли изо всех сил двинул ей под ребра обоими кулаками. – Пиздюк! – заверещала она. Нога ее упала; тварь отбросила Чарли за пенис в сторону, отстранилась и замахнулась когтями, целя в лицо. Чарли попробовал принять удар на локоть, но тут что-то грохнуло, и кусок ее плеча разлетелся кляксой по стене, а саму ее закрутило и отшвырнуло прочь.

Пенис Чарли отпустили, и торговец метнулся подальше. Тварь отпрыгнула от стены, когтистые лапы тянулись к его лицу. Еще один выстрел – и ее вновь отшвырнуло назад. На сей раз ее развернуло к улице, и не успела она изготовиться к прыжку, как еще две пули врезались ей в грудь. Она завизжала. Вопль был такой, будто сразу подожгли тысячу разгневанных воронов.

Еще пять быстрых выстрелов прогнали ее танцевальным шагом назад. Но, отступая, тварь менялась – руки становились шире, плечи сужались. Еще два выстрела; хриплый визг ее даже отдаленно не походил на человеческий. Чарли увидел ворона – тот громадиной взмыл в ночное небо, теряя перья и разбрасывая брызги жидкости, которая, может, и была кровью, вот только черного цвета.

Чарли поднялся на ноги и доковылял до устья переулка, где по-прежнему в позе стрелка стоял инспектор Альфонс Ривера. Он целился в темное небо из 9-миллиметровой “беретты”.

– Я вообще хочу знать, что это за хуйня? – спросил он.

– Вероятно, нет, – ответил Чарли.

– Завяжите пиджак на талии, – посоветовал инспектор.

Чарли опустил голову и увидел, что весь перед джинсов раскромсан, точно бритвой.

– Спасибо, – ответил он.

– Знаете, – произнес Ривера, – всего этого можно было избежать, если б вы согласились на счастливый конец, как все остальные.

17. Помогло?

Наутро Кэсси услышала что-то в коридоре и открыла дверь. Там стоял Чарли – весь в крови, в черной липкой пакости, вонял сандаловым деревом и миндальным маслом; над ухом у него зияла рана, в носу запеклась кровь, перед брюк изодран, а во всех прочих местах налипли черные перышки.

– Ничего себе, Чарли, – произнесла она в некотором удивлении. – Похоже, я тебя недооценивала. Уж если ты решишь слететь с рельсов, так мелочиться не будешь.

– Душ, – ответил Чарли.

– Папуля! – крикнула из своей комнаты Софи. И выскочила ему навстречу, широко раскинув руки, а за ней – два огромных пса и тетушка-лесбиянка в костюме от “Братьев Брукс”. Достигнув середины гостиной, ребенок увидел отца, развернулся и с визгом ужаса унесся прочь.

Джейн затормозила у дивана и вытаращилась на – брата.

– Господи, Чак, чем ты занимался? Трахался с леопардом?

– Что-то вроде, – ответил Чарли. Он проковылял мимо и через свою спальню удалился в ванную.

Джейн взглянула на Кассандру – подруга старалась удержать улыбку, чтобы та не переросла в хохот.

– Сама хотела, чтобы он чаще бывал на людях, – сказала Кэсси.

– Ты ему уже сказала о маме?

– Я бы решила, что это дело семейное, – ответила Кассандра.

– Ну что, пушки – паскудство, я вам так скажу, – произнесла Бабд, последняя из див смерти, что появлялась Сверху. – Да, отсюда они хорошо смотрятся, но вблизи – шумные, обезличенные. Мне подавай боевой топор или палицу.

– Мне нравится палицей, – сказала Маха. Она запустила когти в оторванную голову Мэдисон Маккёрни и шевелила ее ртом, будто куклой-бибабо.

– Сама виновата, – упрекнула Немайн. У нее в лапах был один силиконовый имплант Мэдисон Маккёрни – к нему еще липли ошмотья животных тканей резиновой куклы, и Немайн прижимала его к ранам Бабд, чтоб заживали. Черная плоть регенерировала, а красное сияние импланта гасло. – Мы зря тратим силу. Столько лет ждать новой души – и что в итоге?

Бабд вздохнула:

– Наверно, если вдуматься, дрочить его было немудро.

– Наверно, дрочить его было немудро, – насмешливо проквакала кукла Махи.

– Я так делала на северных полях сражений сколько – десять тысяч раз? – ответила Бабд. – Напоследок обслужить павшего воина – что еще я могла, а? У меня ведь хорошо получается. Чтобы у солдата стоял торчком, когда кишки сквозь пальцы утекают, – для этого нужно мощное касанье.

– У нее и впрямь хорошо получается, – подтвердил Оркус. – Могу поручиться. – Он откинулся на спинку трона и явил им три фута черного бычьего стояка смерти – доказательство своего энтузиазма.

– Не сейчас. Я только что губы накрасила. – Маха когтями вытаращила глаза голове: мертвую куклу впечатлил внушительный агрегат Оркуса.

Все захихикали. Своим кукольным театром Маха развлекала Оркуса и сестер Морриган все утро – например, клала импланты на полку и водила над ними головой:

– Конечно, они настоящие – он же за них по-настоящему заплатил, разве нет?

Головы у них от радости кружились с тех пор, как из могилы резиновой куклы были извлечены сосуды. Эта победа затмевала даже неудачное покушение Бабд на Торговца Смертью. Но свет в имплантах убывал, и настроение у Морриган портилось. Немайн запустила бесполезной сиськой в подволок, имплант взорвался и окатил всю каюту прозрачной мерзостью.

– Церберу под хвост, – рыкнула она. – Захватим Сверху – и я сожру его печенку у него же на глазах.

– Да что это у тебя с печенкой? – сказала Бабд. – Я терпеть не могу печенку.

– Терпение, принцессы, – рявкнул Оркус, взвешивая в когтистой лапе оставшийся имплант. – Мы шли сюда тысячу лет – ради этой битвы. Еще несколько лет, дабы укрепить наши силы, – и победа будет слаще. – Он отобрал голову у Махи и раскусил, будто хрумкую спелую сливу. – Но дрочить его было не обязательно, – прибавил он, забрызгав Бабд кусочками серого вещества.

– Я забронировала нам рейс на Финикс в два, – сказала Джейн. – Там пересаживаемся на местную авиалинию, и к ужину мы в Седоне.

Чарли только вышел из душа, и на нем были одни чистые джинсы. Бежевым полотенцем он вытирал голову, и на махровой ткани оставались красные полосы от кровоточащего черепа. Чарли сел на кровать.

– Стоп, стоп, стоп. Сколько она уже знает?

– Диагноз полгода назад поставили. От толстой кишки уже перекинулось на другие органы.

– И она сообщает нам только теперь.

– Ничего она не сообщала. Позвонил мужик по имени Бадди. Очевидно, они живут вместе. Сказал, что ей не хотелось нас волновать. И расплакался прямо в телефон.

– Мама живет с мужиком? – Чарли пялился на красные полосы, расписавшие полотенце. Он всю ночь не спал – пытался объяснить инспектору Ривере, что произошло в переулке, стараясь ничего при этом не объяснить. У него шла кровь, он избит, вымотан, а мать его умирает. – Это невозможно. Она устроила скандал, когда Рейчел переехала ко мне, а мы еще не поженились.

– Отлично, вечером можешь наорать на нее за то, что она такая лицемерка.

– Джейн, я не могу поехать. У меня лавка. И Софи – она еще слишком маленькая.

– Я позвонила Рею и Лили, лавка у нас прикрыта. До утра за Софи присмотрит Кассандра, а дамы из коммунистического блока посидят с ней, когда Кэсси будет на работе.

– Кэсси с тобой не едет?

– Чарли, мама до сих пор считает меня своим сорванцом.

– А, ну да, извини. – Чарли вздохнул. Он ностальгировал по тем временам, когда паршивой овцой в семье была Джейн, а нормальным – он. – Попробуешь с ней помириться?

– Не знаю. Вообще-то нет у меня плана. Мне даже не известно, в сознании она или нет. Я, с тех пор как услышала, на автопилоте. Ждала тебя, чтобы расклеиться.

Чарли встал, подошел к сестре и обнял ее.

– У тебя здорово получилось. Я вернулся, теперь я всем займусь. Что тебе нужно?

Она тоже его обняла, затем со слезами на глазах оттолкнула.

– Мне нужно съездить домой и собраться. Вернусь за тобой к двенадцати на такси.

– Я буду готов. – Чарли покачал головой. – Поверить не могу, что мама живет с мужиком.

– С мужиком по имени Бадди, – уточнила Джейн.

– Шлюха, – сказал Чарли.

Джейн рассмеялась – Чарли в тот миг только этого было и надо.

Когда Чарли и Джейн приехали в Седону, Лоис Ашер спала. В дом их впустил пузатый и очень загорелый мужик в бермудах и рубашке сафари – Бадди. Они втроем уселись в кухне за стол, и мужик признался им в любви к их матери, поведал о своей жизни – до пенсии работал авиамехаником в Иллинойсе, – затем принялся излагать, что они делали, когда Лоис поставили диагноз. Три курса химиотерапии, после чего, ослабев и потеряв волосы, Лоис сдалась. Чарли и Джейн переглянулись – обоим было стыдно, что их не оказалось рядом, когда требовалась помощь.

– Она не хотела вас беспокоить, – сказал Бадди. – Вела себя так, будто может умирать в свободное время, как бы между визитами в парикмахерскую.

Чарли внутренне встрепенулся. О таком он и сам думал несколько раз – когда изымал сосуды и видел людей, которые упорно отрицали все, что с ними творилось, и по-прежнему покупали календари на пять лет.

– Женщины – ну что с ними поделаешь? – И Бадди подмигнул Джейн.

На Чарли вдруг накатила огромная волна нежности к этому загорелому лысому дядьке, материному сожителю.

– Спасибо вам, что были с ней, Бадди.

– Ага, – кивнула Джейн. Казалось, она по-прежнему несколько ошеломлена.

– Ну, я тут всю дорогу и еще чуть дальше, если буду нужен.

– Спасибо, – повторил Чарли. – Вы будете. – Так и – выйдет, поскольку Чарли сразу же стало очевидно: сам Бадди протянет ровно столько, сколько будет нужен.

– Бадди, – раздался за спиной Чарли мягкий женский голос. Чарли повернулся – там стояла крупная женщина лет тридцати, в больничной робе, еще одна работница хосписа, еще одна поразительная труженица, – таких женщин Чарли видел в домах умирающих. Женщины эти помогали переправить страдальцев на тот свет со всеми мыслимыми удобствами, достоинством и даже радостью. Благосклонные валькирии, повитухи последней вспышки, – и, видя, как они работают, Чарли убеждался: они этой работой не брезгуют, не черствеют от нее, а тянутся душою к каждому пациенту, к каждой – семье. Они есть. Он видел, как они скорбят с сотнями разных семейств, по ним катком проезжают такие чувства, которые большинство переживает всего несколько раз в жизни. За много лет подобных наблюдений Чарли все больше проникался почтением к своей работе Торговца Смертью. Может, он сам ею проклят, но в конечном итоге дело не в нем – дело в службе, в ее трансцендентности. Его научили этому люди из хосписов.

На бирке значилось ее имя – АНГЕЛИКА. Чарли улыбнулся.

– Бадди, – сказала женщина. – Она проснулась и спрашивает тебя.

Чарли встал.

– Ангелика, меня зовут Чарли. Сын Лоис. Это моя сестра Джейн.

– Ой, она все время о вас говорит.

– Правда? – Джейн даже удивилась.

– О да. Рассказывает, что вы были большим сорванцом, – ответила Ангелика. – А вы… – Она повернулась к Чарли. – Вы раньше были хорошим, а потом с вами что-то случилось.

– Я научился говорить, – сказал Чарли.

– И тогда он перестал мне нравиться, – не удержалась Джейн.

Лоис Ашер полулежала в гнезде подушек, на ней был идеально уложенный седой парик, закрученный сзади узлом так же, как она обычно убирала свои волосы, серебряное ожерелье с цветами кабачков и такие же серьги; бледно-лиловая ночная сорочка выгодно смотрелась в общем юго-западном декоре комнаты – Лоис будто бы стремилась раствориться в окружающей среде. И ей это удавалось, вот только место, которое она себе выкроила у мира, было несколько больше того, что она сейчас занимала. Между париком и черепом оставался зазор, ночнушка скорее походила на пустую оболочку, а кольца болтались на пальцах как браслеты. Чарли стало ясно, что мать вовсе не спала, когда они приехали, а Бадди отправила к ним, чтобы Ангелика успела ее переодеть ко встрече с детьми.

Ожерелье с цветками кабачка светилось тускло-красным, и в груди у Чарли разбух печальный вздох. Он обнял мать, под ладонями ощутил кости ее спины и лопатки, нежные и хрупкие, как у птицы. Едва увидев мать, Джейн попыталась сдержать всхлип, но удалось ей только издать какой-то болезненный фырчок. Она упала на колени у материной кровати.

Чарли понимал, что, вероятно, глупее вопроса умирающему задать нельзя, однако спросил:

– Ну как ты, мам?

Она похлопала его по руке.

– Не повредил бы “старомодный”. Мне Бадди ничего не дает выпить, потому что во мне алкоголь не держится. Вы познакомились с Бадди?

– Похоже, он приятный человек, – ответила Джейн.

– Очень. Хорошо ко мне относится. Мы просто друзья, вы же понимаете.

Чарли перевел взгляд на Джейн, та подняла брови.

– Все в порядке, мы знаем, что вы живете вместе, – сказал Чарли.

– Живем вместе? Мы? Ты за кого меня принимаешь?

– Все нормально, мам.

Мать отмахнулась от этой мысли, как от мухи.

– А как эта твоя евреечка, Чарли?

– Софи? Она отлично.

– Нет, не то.

– Что не то?

– Не Софи, какое-то другое имя. Хорошенькая такая – ты ее вообще-то недостоин.

– Ты имеешь в виду Рейчел, мам. Она умерла пять лет назад, помнишь?

– Ну, она тут ни при чем, правда же? Ты был такой милый в детстве, а потом даже не знаю, что с тобой произошло. Ты помнишь?

– Да, мам. Я был милый.

Лоис посмотрела на дочь.

– А ты, Джейн, ты нашла себе приличного человека? Мне страшно подумать, что ты до сих пор одна.

– Мой Единственный еще не появился, – ответила Джейн, мотнув Чарли головой – дескать, “валим на экстренное совещание”, – этот жест она оттачивала при матери с восьми лет.

– Мам, мы с Джейн сейчас вернемся. Можно позвонить Софи, ты с ней поговоришь, хочешь?

– Софи – это кто? – спросила Лоис.

– Твоя внучка, мам. Помнишь – красивая малютка Софи?

– Не глупи, Чарлз, я еще не такая старуха, чтобы стать бабушкой.

В коридоре Джейн порылась в сумочке и нащупала пачку сигарет, но не сумела решить, надо закуривать или нет.

– Святый свинговый боже в горошек, что все это за поеботина?

– Ее накачали морфием, Джейн. Ты почувствовала, там острый запах такой? Это ее потовые железы стараются вывести из организма токсины, которые обычно фильтруются почками и печенью. Органы у нее уже – отказывают, а это значит, что много ядов поступает в мозг.

– Откуда ты знаешь?

– Читал. И послушай, она в реальности никогда толком и не жила, сама же знаешь. Лавку она терпеть не могла, папину работу ненавидела, хоть та ее и кормила. Она не переваривала его мании все собирать, хотя сама была той еще коллекционершей. И вся эта – белиберда, мол, Бадди тут не живет, – она всего-навсего пытается примирить ту, кем всегда себя считала, с той, кто на самом деле.

– Мне поэтому до сих пор хочется заехать ей в морду? – спросила Джейн. – Это неправильно, да?

– Ну, мне кажется…

– Я кошмарная скотина. Мать умирает от рака, а я по-прежнему хочу дать ей в морду.

Чарли обнял ее за плечи и повел к выходу из дома, чтобы она покурила на крыльце.

– Не суди себя так жестко, – сказал он. – Ты делаешь то же самое – стараешься примирить всех тех мам, которыми была наша. Ту, которой тебе хотелось, ту, которая была с тобой, когда ты в ней нуждалась, и ту, которая тебя не понимала. Большинство из нас не живет с единой, совокупной личностью, видимой остальному миру, мы – целый букет личностей. Когда человек умирает, все они собираются в одну душу – в суть того, кто мы есть, и плевать на разные личины, которые мы всю жизнь носим. А ты просто ненавидишь те личности, что ненавидела всегда, и любишь те, которые всегда любила. Неудивительно, что у тебя в голове бардак.

Джейн остановилась и отступила от него на шаг:

– А почему тогда у тебя в голове бардака нет?

– Поди знай. Может, из-за того, что я пережил с Рейчел.

– Так ты думаешь, когда кто-то скоропостижно умирает, случается примирение личностей?

– Этого я не знаю. По-моему, тут вряд ли сознательный процесс. Может, сознательный он больше для те-бя, чем для мамы, – понимаешь? Тебе кажется, ты должна что-то исправить, пока она еще жива, и это очень раздражает.

– А что бывает, если в ней всё целиком перед смертью не соберется? А если не соберется во мне?

– Думаю, тогда выпадает еще один шанс.

– Честно? Вроде реинкарнации? А как же Иисус и прочее?

– Мне кажется, там много чего в книгу не попало. Ни в какую книгу.

– Откуда в тебе все это? У меня никогда не создавалось впечатления, что ты уж очень духовен. Ты со мной даже на йогу ходить не захотел.

– Я не хожу с тобой на йогу, потому что деревянный, а не бездуховный.

Они дошли до двери, и, когда Чарли ее открыл, раздался “чвак”, словно это дверца холодильника. Выйдя на крыльцо, Чарли понял, в чем дело, – их окатило волной стодесятиградусной жары.

– Боже, ты что, дверь в преисподнюю случайно открыл? – спросила Джейн. – Мне курить – необязательно. Заходим, заходим, заходим. – Она втолкнула – Чарли внутрь и закрыла дверь. – Это гнусно. Почему люди – живут в таком климате?

– Я не понял, – сказал Чарли. – Так ты опять куришь или нет?

– На самом деле – нет, – ответила Джейн. – Только по одной, когда стресс. Это как Смерти нос показывать. Тебе так никогда не бывало?

– Сплошь и рядом, – сказал Чарли.

Вечером Джейн и Чарли отправили сиделку домой, а сами поделили ночь на дежурства – по четыре часа у постели Лоис. Чарли давал матери лекарства, отирал ей рот, кормил тем, что она способна была принять, – теперь уже главным образом глоток воды или яблочного сока – и слушал ее жалобы: она растеряла и привлекательность, и вещи, до рождения Чарли была красоткой, любую вечеринку собой украшала, ей поклонялись – такое нравилось ей больше, нежели работа – матери и жены, а также все прочие личины, – которые носила она всю жизнь. Порой Лоис обращала внимание и на сына…

– Я тебя маленьким любила. Брала тебя в кафе на Северном пляже, и все над тобой просто курлыкали. Ты был такой милый. Красивый. Мы оба красивыми были.

– Да понятно.

– Помнишь, как мы выкинули все хлопья из коробок, чтобы ты подарок вытащил? Кажется, маленькая такая подводная лодка? Помнишь?

– Помню, мам.

– Тогда мы дружили.

– Дружили.

После этого Чарли брал ее за руку, и она вволю вспоминала те времена, когда им якобы здорово было вместе. Однако уже давно не подправить факты, не поменять впечатления.

Когда она выдохлась и уснула, он устроился в кресле у ее изголовья и стал читать с фонариком. Глубокая ночь, в руках детектив – и тут дверь открылась и в комнату на цыпочках вступил щуплый человечек лет пятидесяти, остановился у двери и стал озираться. Кеды, черные джинсы и черная футболка с длинными рукавами – если бы не огромные очки в металлической оправе, торчавшие из прорезей в черной шапочке, ему бы в руки гранату и десантный нож – и вылитый коммандо.

– Вы только потише, – сказал Чарли. – Она спит.

Человечек подскочил фута на два и пригнулся, едва приземлившись. Засопел он шумно, и Чарли испугался, что визитер окочурится, если тотчас не выдохнет.

– Все в порядке. Он в верхнем ящике вон того трюмо – ожерелье с кабачковыми цветами. Забирайте.

Человечек шмыгнул за приоткрытую дверь, потом выглянул.

– Вы меня видите?

– Да. – Чарли отложил книгу, встал с кресла и подошел к трюмо.

– Ой, это очень плохо. Это очень, очень плохо.

– Не настолько, – сказал Чарли.

Человечек неистово замотал головой:

– Нет, очень плохо. Отвернитесь. Посмотрите вон туда. Меня тут нет. Меня тут нет. Вы не видите меня.

– Вот оно, – сказал Чарли, вытащил серебряное ожерелье из бархатной шкатулки и протянул гостю.

– Что?

– То, что вы ищете.

– Откуда вы знаете?

– Потому что я занимаюсь тем же. Я Торговец Смертью.

– Кто?

Тут Чарли вспомнил, что́ Мятник Свеж ему говорил: это он придумал такое обозначение, поэтому про него знают, возможно, лишь Торговцы Смертью в Сан-Франциско.

– Я собираю сосуды души.

– Нет, неправда. Вам не видно. Вам не видно. Спать. Спать. – Человечек взмахивал руками, будто задергивал перед собою полог Майи – или сметал паутину.

– Вы же не дроидов ищете, – ухмыльнулся Чарли.

– Кого?

– Вы не джедай, бестолочь. Забирайте ожерелье.

– Не понимаю.

– Пойдемте со мной, – сказал Чарли. – Все равно моей сестре пора с ней сидеть. – Он вывел человечка из материной комнаты в гостиную. Они остановились у окна: солнце уже всходило и отбрасывало тени сломанных зубов от красных скал вокруг. – Как вас зовут?

– Верн. Верн Гловер.

– Меня Чарли. Приятно познакомиться. Сколько ей осталось, Верн?

– В каком смысле?

– По вашему ежедневнику? Сколько дней оставалось?

– А вы откуда про это знаете?

– Я же вам сказал. Я занимаюсь тем же, что и вы. Я вас вижу. Я вижу, как это ожерелье светится красным. Я знаю, кто вы.

– Но этого не может быть. В “Большущей-пребольшущей книге” сказано, что если мы с вами поговорим, восстанут Силы Тьмы.

– Видите порез у меня над ухом, Верн?

Тот кивнул.

– Силы Тьмы. Ну их нахер. Нахер Силы Тьмы, Верн. Сколько осталось моей матери?

– Это ваша мать? Простите, Чарли. У нее еще два дня.

– Понятно, – кивнул Чарли. – Тогда можно сходить за пончиком.

– Простите?

– За пончиком! Пончиком! Любите пончики, нет?

– Да, но зачем?

– Потому что от этого зависит дальнейшее существование рода человеческого в нам известном виде.

– Правда? – Глаза Верна распахнулись.

– Нет, не вполне. Я просто хочу вашей смерти. – Чарли обхватил Верна рукой за плечи. – Но все равно пойдемте. Я только разбужу сестру.

С мобильного Чарли позвонил домой узнать, как там Софи. Убедившись, что с ней все в порядке, он вернулся в кабинку “Лопай-Пончика”, где его дожидались Верн и сладкий хворост. Верн уже снял свой спецназовский чулок, под ним оказалась копна седых волос. Очки, похожие на летные, придавали ему вид сбрендившего ученого, но загорелого и жилистого.

– Так она классная была?

– Верн, вы не поверите. Говорю вам, тело богини. И все в таких тоненьких перышках, мягких как пух. – Чарли нутром чуял другого бета-самца так же, как узнавал коллегу по торговле смертью, поэтому чуть на голову не становился, рассказывая о своем приключении с сексуальной сточной гарпией: он знал, что аудитория у него благодарная.

– Но она все равно собиралась проткнуть вам когтем мозг, да?

– Да, это она обещала, но, знаете, мне кажется, между нами все равно пробежала какая-то искра.

– А это не потому, что у нее в когтях был ваш крантик? От такого у многих мозги туманятся.

– Ну да, и это тоже, но все равно волей-неволей подумаешь: из всех Торговцев Смертью на планете она предпочла одарить летальной дрочкой меня. Она, кажется, на мне залипла.

– Ну, вы же из Города Двух Мостов, – произнес Верн, смахивая с уголка рта крошку кленовой глазури. – Там это все и должно произойти.

– Где что все должно произойти? – Чарли очень нравилось изображать старшего по званию Торговца Смертью, делиться мудростью с Верном, которого – завербовали изымать сосуды всего полгода назад. А теперь он не – понял.

– В “Большущей-пребольшущей книге Смерти” – там же написано четко: нам нельзя разговаривать о том, чем мы занимаемся, или пытаться друг друга искать, не то Силы Тьмы восстанут в Городе Двух Мостов и начнется ужасная битва, а Преисподняя подымется наверх и захватит всю землю, которую мы потеряем. У вас же в Сан-Франциско два моста?

Чарли постарался скрыть удивление. Очевидно, у Вер-на не та версия “Большущей-пребольшущей книги”, что у них в Сан-Франциско.

– Ну да, главных два. Простите, давно книгу не открывал. А напомните мне, что такого достопримечательного в Городе Двух Мостов?

Верн оделил Чарли взглядом “ну-вы-даете”.

– Того, что к власти там придет новый Люминатус, Великая Смерть.

– А, конечно же, разумеется, Люминатус. – Чарли шлепнул себя по лбу. Он понятия не имел, о чем это Верн толкует.

– Как вы думаете, мы им больше не понадобимся после того, как Великая Смерть придет к власти? – спросил Верн. – В смысле, увольнения начнутся? Потому что в “Большущей-пребольшущей книге” сказано в том смысле, что приход Люминатуса – это неплохо само по себе, но я, как за эту работенку взялся, деньги тоннами гребу.

“Ага, самая главная наша проблема – увольнения”, – подумал Чарли.

– Думаю, все с нами будет хорошо. Там же говорится, что это грязная работа, но кто-то должен ее делать.

– Ну да, ну да, ну да. Так этот легавый, что застрелил божественную лярву, – он ничего не стал делать?

– Почему ничего? Сначала сунул меня в патрульную машину и попробовал расколоть – выспрашивал, что было до того, как он появился, и что происходило те несколько лет, что он за мной следил.

– И вы ему сказали?

– Я сказал, что это для меня такая же загадка, как и для него.

– И он поверил?

– Не-а. Не поверил. Но поверил, когда я ему сказал, что если расскажу, все станет еще хуже, и мы с ним сочинили историю, которая бы оправдывала использование табельного оружия. Вооруженный грабитель стрелял сначала в меня, потом в него – словесный портрет, все дела. А после, когда инспектор убедился, что я не собьюсь, он отвез меня в участок и я записал показания.

– И все? И он вас отпустил?

– Нет, потом он стал мне рассказывать о своей карье-ре, с какой жутью он сталкивался и почему в связи с этим он меня отпускает. Мужик на работе совсем умом двинулся. Верит в вампиров и демонов, в каких-то гигантских сов. Говорит, однажды вызывали в – Санта-Барбару приструнить агрессивного белого медведя.

– Ничего себе, – сказал Верн. – Вы еще легко отделались.

– Перед тем как уехать из города, я ему позвонил. Он будет присматривать за домом, пока не вернусь, проверять, как там дочка. – Про адских псов Чарли рассказывать не стал.

– Должно быть, из-за нее вам и не по себе, – сказал Верн. – У меня тоже девчонка, только в старшие классы перешла, живет с моей бывшей в Финиксе.

– Ну вот, вы меня понимаете, – сказал Чарли. – Стало быть, Верн, вы никогда этих темных тварей не видели? Никогда не слышали голосов из ливнестоков? Ничего такого?

– Не-а. Не так, как вы рассказываете. И у нас в Седоне ливнестоков нет. У нас пустыня, а сверху на ней реки.

– Ну да – а вам когда-нибудь случалось не изъять сосуд?

– Поначалу, когда я только получил “Большущую-пребольшущую книгу”, я думал, это шутка. И три-четыре пропустил.

– И ничего не было?

– Ну, я бы так не сказал. Я просыпался рано и смотрел на горы над домом – и там была тень. Похожа на большое нефтяное пятно.

– И?

– И она была не на той стороне горы. Там же, где – солнце. И весь день она вниз по склону двигалась. О, если на нее не смотреть, не наблюдать за ней, ничего не заме-чаешь, но она спускалась в город, час за часом. Я поехал туда, куда она двигалась, и стал ждать.

– Ну?

– Слышно было, как вороны каркали. Я дождался, пока она не оказалась где-то в полуквартале от меня, – она двигалась так медленно, что почти незаметно, а каркало все громче. Будто огромная стая ворон. Я чуть не обделался от страха. Поехал домой, посмотрел, какую фамилию ночью записал, – они жили в том квартале, куда я ездил. Тень выползала из горы за сосудом.

– И забрала?

– Наверное. Я не забирал.

– И все равно ничего не было?

– Да нет, было кое-что. В следующий раз тень двигалась быстрее, словно тучу ветром гнало. Я за ней, конечно, проследил – она двигалась в аккурат к дому той женщины, чье имя было у меня в ежедневнике. И тогда уж я понял, что “Большущая-пребольшущая книга” не врет.

– Но эта фигня, эта тень, – она за вами гонялась?

– В третий раз, – ответил Верн.

– Был еще третий?

– А вы разве не думали, что все это херня на постном масле, когда с вами такое началось?

– И то правда, – ответил Чарли. – Извините, продолжайте.

– Ну, и в третий раз тень спускается с горы по другую сторону города – ночью, при полной луне, и теперь уже видно, как в ней летают вороны. Ты их как бы не – видишь, а они такие тени просто. Только теперь ее кто-то еще заметил. Я залез в машину, взял своего пса Скотти. Я уже знал, куда эта тварь тенистая намылилась. Встал в паре домов от дома того мужика, – предупредить его как бы, понимаете? Я еще не врубился толком, что там в книге написано про невидимость, иначе сразу пошел бы за сосудом. В общем, я уже у дверей, а тень через дорогу ползет, и все края у нее – как вороны. Тут Скотти залаял как ненормальный – и на нее. Храбрый, мерзавец, был. А как только тень его коснулась, он взвизгнул и рухнул замертво. Тем временем женщина к двери подошла – я заглядываю внутрь и вижу статуэтку, такой поддельный бронзовый Ремингтон[57]57
  Фредерик Ремингтон (1861–1909) – американский художник, скульптор и график. Его рисунки и скульптуры выполнены в реалистической манере с большим вниманием к деталям, особенно ему удавалась передача движения. Широко известна скульптура “Объездчик молодого мустанга”.


[Закрыть], на столике в – прихожей у нее за спиной, и светится красным, будто раскаленный. Я – мимо тетки и хватаю статуэтку. И тут тень испаряется. Вот просто раз – и нет ее. Тогда я в последний раз и опаздывал за сосудом.

– Жалко собаку, – сказал Чарли. – А женщине вы что сказали?

– Самое забавное, что ничего. Она мужу что-то говорила в соседней комнате, а он не отвечал, и она побежала взглянуть. На меня даже не посмотрела. Оказалось, у мужика инфаркт. Я взял статуэтку, вышел, подобрал Скотти и уехал.

– Должно быть, круто пришлось.

– Одно время я думал, что я и есть Смерть, знаете, – такой особенный. Потому что мужик крякнул при мне, но оказалось, это просто совпадение.

– Да, со мной тоже так было, – сказал Чарли. Его тревожило одно – откровение про “ужасную битву”. – Скажите, Верн, вы не против, если я погляжу на ваш экземпляр “Большущей-пребольшущей книги”?

– Это вряд ли, Чарли. Вообще-то я думаю, нам лучше расстаться. Раз уж в “Большущей-пребольшущей книге” все правда, а у меня нет причин ей не доверять, нам не следовало даже разговаривать.

– Но у вас другая версия книги.

– Думаете, это случайно? – На секунду глаза Верна за огромными стеклами очков стали совершенно безумными.

– Тогда ладно, – сказал Чарли. – Но пишите мне по электронке, хорошо? От этого вреда быть не должно.

Верн пристально поглядел в свою кофейную кружку, будто раздумывал – будто напугал себя до полусмерти, всего лишь рассказав про тень с гор. Наконец поднял голову и улыбнулся:

– Знаете… а давайте. Советы не помешают, а если начнется какая-нибудь жуть, перестанем.

– Договорились, – сказал Чарли. Он отвез Верна обратно к его машине, которую тот оставил за квартал от дома Лоис Ашер, и они попрощались.

Джейн встретила Чарли в дверях.

– Ты где был? Мне нужна машина, съездить ей за – нитью.

– Я привез пончиков, – ответил Чарли, протягивая коробку, – может, чересчур уж слишком гордо.

– Ну так это же не одно и то же, а?

– Что и нитки?

– Зубная нить. Ты подумай, а? Чарли, если я на смертном одре еще стану чистить зубы нитью, тебе позволяется меня этой нитью удушить. Нет, я напишу тебе особое распоряжение, чтобы ты меня удушил.